***
Сколько хватит мне силы и мужества
Среди сломленных, слабых, больных
Не застыть от тоски и от ужаса
На просторах Твоих ледяных,
Где с мечтою о солнечном лучике
В темном царстве с разливами рек
С топором и в негодном тулупчике
Бродит страшный лихой человек.
Вот раздолье угрюмым историкам:
По земле, не знакомой с сохой,
Этот самый... в рванье и с топориком...
Так и бродит – лихой и бухой.
Снеговая, бескрайняя, топкая...
Что искал здесь святитель Андрей?
Этот самый... все топчется, топая,
У избушки без всяких дверей.
Что я здесь? Буреломом... сугробами...
Без пищали, шубейки, огня?
А мужик – все кругами... с притопами,
И... топорик смущает меня.
Вот уж скоро Тебя я порадую
И молчанием встречу правёж.
Надели меня Вечною Правдою,
Обличающей всякую ложь.
Перед тем, как все вихрем закружится,
И увижу отца я и мать,
Дай мне сил, укрепи мое мужество,
Чтоб за правду Твою постоять.
***
Не хочу вникать во все детально,
Но скажу тебе в который раз:
Как это прекрасно и печально,
Что никто... никто не знает нас.
В целом свете, малом мире этом
Неприметны наши имена.
Дело не исправишь Интернетом,
Да и слава разве нам нужна?
Помнишь – мы мечтали о счастливом
Мире, где любой другому брат,
Истинном – простом и справедливом...
- Что есть истина? – Его спросил Пилат.
Я б ему ответил... Слава богу,
Не меня прославил шум молвы.
Даже эту краткую дорогу
Я б достойно не прошел... увы.
Силу или слабость, так уж вышло –
Выбирать пришлось тебе и мне.
Помнишь, "С кем вы?.." – Он спросил чуть слышно
В громкой неподвижной тишине.
Да... негромко – залу дрожь пронзила.
Слава богу, не было нас в ней.
Но, ты знаешь, есть у слабых сила,
В чем-то силы сильных посильней.
...Я не знаю, что такое счастье,
Но встречался с ним и не во сне,
Потому что жалость и участье
Все-таки на нашей стороне.
***
Ночью проснешься – и надо прожить до утра.
Тьма за окном многоглазою мнится, стокрылой.
Эта слепая, глухая ночная пора
Дольше протянется жизни твоей опостылой.
Звука дождешься ли, лучика света впотьмах,
Молнии сполоха дальнего с призрачной свитой?
Этого чистого черного бархата взмах
Слезы твои утереть, капельки жизни разбитой.
Нет, до рассвета дожить не тебе повезет, не сейчас.
Сердце замрет на мгновенье, и замершим сердцем послушай:
Это ведь только без всяких обычных прикрас
Вечности кроха, в сознанье померкшем блеснувшей.
***
Я, представьте, застал времена
Бань, авосек, печей, керосинок...
Только кончилась эта война,
И другая просилась с картинок.
Дядя Сэм своей бомбой грозит –
В полосатых и узких брючонках.
Как он мерзок и страшен на вид!
Не боюсь его – что я, девчонка?
А на самом-то деле – боюсь.
Не его – эту бомбу скорее...
В дальний угол, бывало, забьюсь,
Про бои чтоб не слышать в Корее.
Я болтлив был, как горный ручей, –
Лет действительно было мне мало.
Мать с отцом шепотком про врачей...
Все ж и мне что-то в душу запало.
Выйдешь в кухню – соседи молчат,
Смотрят в сторону... Что тут виною?
А у них – ни детей, ни внучат,
И обычно играли со мною.
В коммуналке шесть комнат... больших...
Там уборная... два коридора...
А на кухне шесть столиков... Их
Я назвал бы полями раздора.
Да об этом чего говорить?.. –
Все поумерли дяди и тети...
И какая-то порвана нить.
Зря стараюсь я... Вы не поймете.
***
В тот год событья шли в таком избытке,
Что к лету труд мне стал совсем не мил.
Бывало, подходил к своей калитке
И... забывал, зачем я подходил.
Ленился я, и летние досуги
Провел в тиши, косою не звеня.
Признаюсь, что прелестные подруги
В гостях бывали редко у меня.
Такою мыслью жизнь была согрета:
Полоть и сеять – что мне за нужда?
Хозяйственная деятельность Фета,
Сказать по правде, крайне мне чужда.
Пошли дожди, и стало вдруг ненастно,
Настал сентябрь, и кончилось тепло.
И понял я, что лето не напрасно
И не случайно у меня прошло.
***
Итак: сраженье с земляными осами
Я проиграл вчистую... был разбит.
Лил кипяток, забрасывал отбросами,
В какой-то миг я вспомнил динамит.
Чингис, Аттила – страх берет от имени!..
Но пораженье потерпеть от ос?..
Я применял все достиженья химии
И, в их числе, конечно, дихлофос.
Я норку затыкал землей, булыжником,
Из шланга воду лил на все подряд...
Я был покусан, хоть оделся лыжником, –
Скажу: укусы эти не бодрят.
Ну да – в сраженье с земляными осами
Я отступил... и больше – я разбит.
Не доставайте глупыми вопросами:
Хоть не был трусом, мой позорен вид.
Гринписовцы... поганые экологи!
Не на меня обрушьте вашу злость:
Природу... вашу мать... сберег я, олухи...
Мне победить ее не удалось.
***
Я в этот день березы выкорчевывал,
Горячим летним солнышком палим.
Наряда их зеленого парчового
Я не жалел... Что мне березы? Что я им?
Я удивил соседей всех в окрестности,
Участок свой хоть чем-то одарив:
Я посадил потом на этой местности
Кусты сирени и десяток ранних слив.
А выживут – себя я разве спрашивал?
Но честно их обильно поливал.
Любой росток искал участья нашего:
Он беззащитен, как ребенок... сир и мал.
Потом... и если повезет немножко мне...
Приснится мне и этот летний день,
Поселок наш с грунтовыми дорожками...
Сирень и слива... Слива и сирень.
***
Нельзя уходить в себя бездумно и так глубоко,
Потому, например, что ведь может сбежать молоко,
За которым поставлен приглядывать как часовой,
За его сохранность отвечая своей головой.
Скажет жена: Очнись!.. Помашет рукой перед лицом.
Ты возвращаешься, ощущая себя подлецом,
Позабывшим про долг, присягу, совесть, разум и честь,
Сомневаясь, что доблести эти в наличии есть.
А по факту имеет место сбежавшее молоко.
И смириться с этим жене, конечно же, нелегко.
Ты ее понимаешь – вот же, в самом деле, козел!
Ад на ее погибель, наверно, тебя произвел.
Поэтому, видимо, вглубь так притягателен путь,
Куда жене твоей, как ни хочется, не заглянуть.
Хотя, по-видимому, увидев, что там за страна,
Она была бы до крайней степени удивлена.
В том смысле, что ну можно ли из-за таких пустяков
Покушаться на святость нерушимых брачных оков
И уходить в какое-то выдуманное "себя",
При этом вполне реальное молоко загубя?
Ты виноват... Отмываешь кастрюльку, плиту и пол,
Сравнивая, что потерял и что, возвратясь, нашел.
А если не вернешься когда-нибудь из глубины,
Другие светила, наверное, станут тебе видны.
***
В России томиться в остроге –
Вполне рядовой вариант.
Там сгинул в конечном итоге
Столь многих и дар, и талант.
"Записки из мертвого дома"
Намедни я перечитал.
Болезненно это знакомо:
Зайди на тюремный портал.
Ничто не меняется в мире.
Да, правда, сейчас не секут.
Но лишь намекнут, и в сортире
Утопят за пару минут.
И некто, писателя вроде,
Все так же, утратив покой,
В тюремной заплатанной робе
На каторжных смотрит с тоской.
Мол, злы, и жестоки – а люди,
Как лет полтораста назад,
С мечтою о счастье и чуде,
И грезой – забыть этот ад.
И вот он вострит карандашик,
Строчит в свой убогий блокнот,
Руками, задумавшись, машет,
Бормочет... и пишет... и рвет.
...В душе безнадежно от мрака,
И боль не омыта слезой.
А этот случайный писака
Здесь лишний совсем и чужой.
ВЗГЛЯД В ТЕМНОТУ
Страх говорил на каленом немецком,
К нам приходил он в обличии детском,
Так и не дав повзрослеть.
Выел нам душу и высосал соки,
Продиктовал эти куцые строки,
Верткий и хлесткий, как плеть.
Страх нам грозил, как учителка в школе,
Мы, первоклашки, дрожали от боли –
Горечи, рабства, стыда.
Годы чудесные школьные эти...
Вышли из школы – и вот мы не дети.
Страх не пройдет никогда.
Собственно, только ведь он и реален...
Франко, и Тито, и дедушка Сталин –
Сколько обличий, личин?
В поротой заднице столько же толка:
Как ни кормите тамбовского волка,
Нет для симпатий причин.
Вряд ли доверишь ты другу и почте.
Страх на немецком – о крови и почве.
Что тут ответишь ему?
Столько в крови растворенного яда...
Но не отводишь ответного взгляда –
В топкую вязкую тьму.
***
И задумавшись – в кои веки –
Я не сразу в ответ скажу,
Кто мне ближе – древние греки
Иль соседи по этажу.
Очевидно совсем не сразу
За слепящим мельканьем дней,
Кто роднее мне – техник по газу
Иль мечтательный Одиссей?
Головою бейся о стену,
Избавляясь от всех химер:
И про Трою, и про Елену,
И – про нас – написал Гомер.
Притворяясь, что европеец,
Улыбается мне хитро
Мой случайный попутчик-ахеец,
С кем я еду сейчас в метро.
Чей он лучник и чей лазутчик?..
Что ж, укрой его, жилмассив.
И – удачи тебе, попутчик,
У ворот семивратных Фив.
***
Я, наверное, даже и человек неглупый,
Но и большого ума, как говорится, мне Бог не дал.
Редко Он мне говорил: подумай, а чаще: пощупай.
Много всякого в жизни, в общем-то, я повидал.
И осязал, и слышал... многое я запомнил.
Не скажу, что обдумал... помыслить такое – грех.
А в утешение порой вот что нашептывал Он мне:
"Не расстраивайся – ума не хватает на всех.
Зато ты запомнил ворсинки ковра на стенке
Возле кровати с сеткой... шариками такими на ней,
Царапину со следами йода на левой коленке –
А это совсем не помнят те, кто тебя умней.
А если ты спросишь: зачем это все?.. зачем мне?
То Я нипочем не отвечу... подумай об этом сам..."
На свете, видимо, нет человека меня никчемней –
Не нахожу ответа... Не вижу дороги в Храм.
УТЕШИТЕЛЬНОЕ
Стану картофельным... типа, ну как там? – глазком,
буду внимательно этак высматривать мир из картошки.
Пусть засыпает меня временами землей и песком,
рядом проходят различные ноги, ножища и ножки
детские. Дети так громко кричат и пищат,
взрослые, дико скандаля, пьют водку по-братски.
А червячки рядом с нами выводят детей и внучат,
нас не тревожа – лишь бы не жук колорадский!
Славно быть овощем... даже картохой простой,
в липкой земле пребывать,
не нуждаясь в наличии денег и крова.
Сварят, съедят?.. Это все ничего...
ну послушай, постой –
можно жить дальше... упорно, настойчиво. Снова.
***
Андреев думал: взгляда Князя Тьмы
Не выдержит никто, напрасно ропщем.
Кто этот Князь!.. – кто я и кто все мы?
Другой масштаб... Мы беззащитны, в общем.
Забыл сказать: Андреев – Даниил.
Но это вам и так вполне понятно.
А Князя, кстати, кто остановил?..
На карте этой тьмы и света пятна.
Я "Розу Мира", прямо скажем, чту
Не за прозрений люрексные нити,
А за наивность... даже простоту,
Которой вся пронизана... простите.
Но прост и плотник был, в глаза ему
Взглянувший и не дрогнувший от взгляда.
Мне мало, что понятно самому
В сюжете... Большей ясности не надо.
***
Можно жить еще проще... проще...
Плоти мира касаясь едва.
Я смотрю, как в осенней роще
Опадает с дерев листва.
Как ненужные побрякушки...
Скоро здесь закружит метель.
Но ведь тоже – совсем не простушки,
Зиму встретят сосна и ель.
В этом вечном своем зеленом
Через снежный шагнут порог,
Но навряд ли дубам и кленам
Преподать желают урок.
Вот и я – не носитель истин,
Мало вижу, вглядевшись в даль...
Не жалею опавших листьев,
И деревьев голых не жаль.
Но я следую их примеру,
Отрясая ненужный хлам:
Память, мудрость, надежду, веру...
Лишь любовь пока что не сдам.
Никакой нет больше обузы,
Мне на плечи не давит гнет...
...Выцыганиваю у Музы
Самый сладкий... последний мед.
ОБЪЯЛИ МЕНЯ ВОДЫ ДО ДУШИ МОЕЙ...
Ты знаешь, мне кажется иногда,
Что жизнь – абсурдна, конечно, да –
Но не совсем абсурдна.
Всей очевидности вопреки,
Вижу порой за изгибом реки
Большое морское судно.
Барк пятимачтовый или фрегат...
Теперь ты и сам убедился, брат:
Сознанье мое непрочно.
Об этих парусниках в стихах
Только ленивый и не вздыхал...
Да – крыша съезжает точно.
...Типа – парусник "Крузенштерн".
Давно нам подняться пора с колен,
И пусть ищут ветра в поле.
Нет – политика здесь ни при чем,
Ею я точно не увлечен –
Я о воде и воле.
Я о другом говорю совсем,
Есть много важных и нужных тем,
Кроме "тайной" свободы.
Что мне Пушкин и что мне Блок?
Намертво вязнет в зубах урок –
Душу объяли воды.
...Я был бы там распоследний матрос,
Не капитан – ну какой с меня спрос?
Не по Сеньке корона.
Темы морские тем хороши –
От них облегчение для души.
Я очень плохой Иона.
Я верю в парус косой и прямой,
Гафельный, рейковый, шпринтовой...
Приму еще что на веру?
А жизнь абсурдна... пряма... крива...
Увижу далекие острова...
Абсурдна она... Но в меру.
***
Ветром... волною... туманом... да, чем-то такого рода –
Вот кем хотелось стать мне после... после ухода.
Или ручьем бегущим, поющим по собственным нотам.
Я не прошу – звездою: не заслужил... чего там.
Стать бы скалой, пропастью... нет, все-таки лучше скалою,
Мирным огнем костровым... пеплом, углем, золою.
...Сосулькой, свисающей с крыши сразу после мороза.
Даже ливнем мгновенным, хлынувшим вне прогноза.
Это ведь тоже неплохо – давать свою воду рекам...
Только не человеком... только не человеком.
***
Земную жизнь свою в ее тщете и скорби
Прожив едва не всю... испив почти до дна,
Я все свое несу, как нищий в утлой торбе,
Другая местность мне – сокрытая – видна.
С улыбкою иду, утратив все земное.
С укором не гляжу на сноба и ханжу.
Что у меня отнять? – ведь все мое со мною.
Каким сюда пришел, таким и ухожу.
Какою б ни была, к любой готов расплате.
Судьбу, какая есть, другой не заменю.
Пусть рубище мое – заплата на заплате,
Но совесть сохранил и не предал огню.
Я вижу хуже – да, но очи есть другие,
Я ими вижу путь, и там в конце пути...
Но не могу сказать о том вам, дорогие.
А свет, открытый всем, и дальше мне свети!
***
Уезжаю завтра... уплываю,
Я уже билеты приобрел.
В Гавани стоит – четвертый с краю –
Старый пароход "Морской орел".
Сброшу грусть, что грудь мою томила...
Балтика... Атлантика... – делов...
И Оркнейских, и Азорских мимо...
Мимо Атлантидских островов.
Невидаль... Не первые, однако...
Многие прошли такой маршрут.
Сколько их – узревших отблеск Знака...
Право на него – тяжелый труд.
Может, заслужил, а может, случай –
Не за деньги я купил билет.
Я по жизни, в общем, невезучий.
Сколько ждал я... сколько долгих лет.
Скоро посмотрю в иллюминатор
Моего смешного корабля,
Ну а там – не полюс, не экватор –
Там другие небо и земля.