Брат приехал неожиданно и весьма поздно. Он вообще имел привычку приезжать, когда его не ждали, - после двенадцати, иногда в час, иногда в два ночи. Сначала в коридоре слышались звуки его голоса, потом шаги, потом стук в дверь, решительный и напористый: так стучал только один он, его любимый двоюродный брат Дмитрий.
В целом, вечер этого дня выдался для Романа Шпаковского весьма насыщенным и плодотворным. Закончив эксперимент, аккуратно вымыв за собой посуду и оставив стеклянные части ячейки сохнуть на большом стеклянном блюде, он ушел с кафедры и, не заходя домой, отправился в спортивный зал. Главное здание МГУ устроено таким образом, что там можно жить совершенно автономно, практически не покидая его, и отправляясь в город лишь изредка: внутри расположены столовые, магазины, кафе, спортивные залы, бассейн и кинотеатр. За те два с половиной года, которые Роман провел в Москве, обучаясь в аспирантуре, он так и не узнал порядочно город, и слабо ориентировался в запутанной паутине его улиц. К примеру, он неизменно путал Ленинский и Ломоносовский проспекты; случались и другие обидные казусы. На самом деле он и не старался узнать столицу лучше. Обособленная, отрезанная от кипучего внешнего мира толстыми стенами жизнь в рамках Главного Здания - ГЗ, как его обычно называли обитатели, - Романа вполне устраивала. Здесь он чувствовал себя по-домашнему уютно и уверенно.
Он хорошо позанимался в зале, умеренно, не усердствуя излишне, но и не ленясь. Весь вечер он “просидел” на штанге: у него болело колено, и он решил не бороться сегодня. Он прохаживался по краю ковра, разговаривая со знакомыми: для него зал был своего рода клубом, куда он ходил не только тренировать мышцы, но и общаться. Поболтав о том, о сем, выслушав свежий анекдот и рассказав свой, он шел в темный угол спортзала, где на железных стойках была установлена штанга, ложился на обитую кожей скамью и выжимал ее от груди. Небольшой зал был полон движением; партнеры отрабатывали приемы, и боролись в стойке и в партере. Слышалось тяжелое дыхание, иногда резкие выкрики “идущих на прием”, шарканье ног по покрышке борцовского ковра и звуки падающих на натянутую покрышку ковра тел; пахло так, как всегда пахнет в зале самбо - потом, грязной одеждой и разогретым железом. Роман размеренно “качался”, делая один за другим “подходы” к штанге, в промежутках между ними одевая на руки накладки, которые принес его приятель, подходя к висящему на перекладине большому мешку и отрабатывая удары, - десять прямых, потом десять боковых и опять десять прямых каждой рукой, - и потом снова шел к штанге; и когда он покинул зал и отправился к себе в комнату, мышцы его приятно ныли и на ощупь были, как каменные.
Войдя в свой блок и включив в коридоре свет, он первым делом снял с ноги кроссовку и мастерски точным выпадом руки убил бегущего по стене рыжего наглого таракана. Тараканы были бедствием Главного здания; их было неимоверно много, и они были закалены борьбой за выживание. Иногда с ними удавалось справиться, и они исчезали, переходя к более миролюбивым соседям. Но порой они вдруг заполоняли блок, бегали по стенам, выскакивали из книг и пачек бумаги, и вообще вели себя вызывающе. Сейчас как раз был один из таких периодов.
Осуществив экзекуцию, Роман снял с ноги другую кроссовку, повесил куртку на вешалку в прихожей и прошел в ту из комнат, где у него была устроена кухня - то есть помещалась на тумбочке двухкомфорочная плитка. По своим понятиям и по представлению некоторых его знакомых, Шпаковский жил в совершенно роскошных условиях: он, жена и ребенок являлись обитателями двухкомнатного блока. В ГЗ проживало немало семей гораздо большего состава, которые ютились в крохотных комнатушках и имели соседей. На вопросы о том, как ему удалось так удачно устроиться Роман отвечал уклончиво, словами Остапа Бендера: “О, это одна блестяще проведенная комбинация! Античное приключение!” Он также чтил уголовный Кодекс и знал, что дача взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей является преступлением.
Помимо того, что Роман являлся обладателем совершенно немыслимой по рамкам ГЗ кубатуры, он сумел наполнить ее рядом завидных для окружающих предметов. В блоке было три холодильника: один большой и достаточно потрепанный жизнью, другой поменьше и поновее, и третий совсем маленький и совсем новый. Еще там были телевизор, музыкальный центр и ведеоплеер; для полного счастья не хватало только компьютера. Но Роман скупился тратить на него деньги, потому что компьютеров на кафедре было достаточно, и за день он успевал устать от вида экрана монитора с многочисленными кнопками Windows.
Он поужинал и позанимался английским языком, сходил в гости и взял новую кассету, просмотр которой отложил до следующего дня. Он даже уже почистил зубы и собирался ложиться спать, когда в коридоре прозвучали уверенные шаги, за которыми последовал настойчивый стук в дверь. “Брат”, решил сам с собой Роман, поддергивая джинсы и направляясь к двери. “Больше некому”. Он почувствовал неожиданный прилив возбуждения и веселья.
И действительно, это был Дмитрий. Он стоял на пороге, широко расставив ноги в высоких кроссовках, и в руках у него был обширный пакет. В пакете, несомненно, помещались бутылки и закуска. В своей толстой куртке, такой, какой ни у кого в ту пору не было в Москве, в новых джинсах и новом просторном свитере, Дмитрий казался огромным. За те годы, что Роман знал своего двоюродного брата, он, казалось бы, должен быть привыкнуть к его размерам; и тем не менее они поражали его каждый раз своей внушительностью. Дмитрий был более двух метров ростом и весил около ста двадцати килограммов; при этом он не выглядел слишком толстым - нет, это был очень здоровый, очень упитанный и холеный московский молодой человек. Роман, который весил восемьдесят килограммов, ощущал себя рядом с ним пигмеем, несмотря на свои железные мускулы и тренированность тела.
Дмитрий стремительно шагнул вперед и обнял его, похлопывая по спине; и по быстроте его движений, по блеску глаз, глянцевитому румянцу лица и ласковости объятия Роман понял, что брат уже, как говорится, на взводе. В первый момент запах вина потерялся в волне парфюма, исходившей от Дмитрия: он пользовался самыми дорогими одеколонами и дезодорантами. Только позже Роман ощутил аромат хорошего конька, с несомненной ясностью указывающий на то обстоятельство, что брат уже довольно давно начал вечер наслаждений и утех.
- Здорово, братишка, - сказал Дмитрий, не выпуская Романа из своих объятий; он был широким и мягким, как подушка. Они повозились немного в коридоре, изображая борьбу; Дмитрий поднял двоюродного брата на воздух, а тот обвил ногой его ногу, и тогда Дмитрий сказал: ”Ну-ну, я же не борец все-таки. Это ты у нас железа любитель!” Он мягко опустил брата на пол.
- Я на днях кое-что новое прикупил, - сказал Роман довольно. - Пойдем, покажу.
Дмитрий покачал головой.
- Еще одна гиря? - спросил он насмешливо.
- Гантели, - молвил Роман. - Разборные гантели, по семнадцать килограммов весом. По дешевке купил, с рук. В магазине они стоят в четыре раза дороже.
Брат усмехнулся с выражением ироническим и в то же время слегка завистливым.
- Твою энергию бы да в мирных целях, - заметил он, снимая куртку, проходя в комнату и садясь на кровать. - Мне бы твою одержимость этим... Все ленюсь, все ленюсь; по мне, лучше треснуть литр хорошего пива, чем с этим чугуном надрываться
“А мне бы твое тело”, подумал Роман, садясь напротив на жесткий стул и поджимая под себя ногу. “Я бы за полгода, за год от силы из него конфетку сделал. Что за несправедливость? Природа дала ему так много, а он относится к этому совершенно по-хамски. ”Теперь, когда Дмитрий сидел, было видно, как обвисло под свитером мягкое брюхо, какие у него неширокие, неразвитые для такого роста плечи и слабые нежные руки. Особенно холеными выглядели кисти - маленькие, похожие на детские, с неуклюжими толстыми пальчиками, абсолютно гладкие, как у девушки. Роман невольно опустил глаза вниз и поглядел на свои руки, сжатые в кулаки - они выглядели твердыми, будто гранитными, с выпирающими мышцами, со вспухшими венами, с разбитыми в жестоких мальчишеских драках костяшками.
- Когда Светланка вернется? - спросил брат.
- Через неделю.
Брат с задумчивым и неопределенным видом покачал головой.
- Ты. конечно, без нее отрываешься?
- Есть немного, - ответил Роман с улыбкой.
- Не хотелось бы читать тебе нотации, но... Смотри, не нарвись на неприятности.
- Я осторожно. Береженого бог бережет. Небереженого - конвой стережет.
- Хорошая у тебя жена. Нравится она мне.
- Хорошая. Но без нее все же лучше.
- Тогда зачем жениться?
- Спроси что-нибудь полегче. Исторически так сложилось.
Брат доставал из пакета многочисленные бутылки. Роман резал на столе ветчину и сыр. Дмитрий снова сел на кровать и посмотрел на него блестящими глазами.
- Вообще-то, ты мне должен девку подогнать, - сказал он. - За Маринку. Помнишь Маринку?
- Кто такая?
- Ну-ну, не шути. Я для себя решил тогда: больше я брата со соими девушками не знакомлю.
Роман усмехнулся.
- Да она мне и вовсе была не нужна, Диман, - сказал он. - Да и не было между нами ничего.
Дмитрий удовлетворенно покивал коротко остриженной головой.
- Рассказывай! - сказал он. - Пой, ласточка, пой. Ну да бог с ним, дело прошлое. Я не в обиде. То есть в обиде, конечно, и этого не забуду; но у меня не так много любимых родственников, чтобы я мог с ними из-за таких пустяков портить отношения. Хотя это не пустяк. Совсем не пустяк. В общем, я подумал и решил: ты мне теперь должен девку.
Роман улыбнулся. Он смотрел на Дмитрия, на его круглую, как у кота голову, мясистое лицо, все еще благородно вытянутое, несмотря на свою упитанность, с небольшим ртом и маленьким подбородком, красивым прямым носом и чудесными черными восточными глазами. Все-таки у меня отличный брат, подумал он: здоровый, красивый, умный и веселый парень. Замечательный брат, несмотря на свою московскую избалованность, леность и все причуды.
- Ладно, - сказал он. - Легко. Будет тебе девка. Тебе какую желательно: брюнетку или бляндинку?
- Мне без разницы, - сказал Дмитрий. - Just the same. Лишь бы симпатичную. By the way: как твой английский?
- Fine, - сказал Роман. - And nice. Занимаюсь каждый день.
- А из Штатов ответ пришел?
- Нет пока. Придет, куда он денется?
- Когда ты этот самый TOEFL сдаешь?
- Через два месяца, - сказал Роман. - Время есть еще. Да я в принципе готов. Я пробные тесты делал - приличные scores набираю.
- Пробные - это одна беда, - внушительно сказал Дмитрий. - Пробные - одна, а настоящий тест у америкосов - совсем другая. Так что ты не расслабляйся.
- Я не расслабляюсь.
- Давай, отчаливай отсюда поскорее. Все равно ты себя здесь не найдешь. В коммерции ты ни черта не смыслишь.
- Ну, как сказать.
- Я тебе говорю, - еще внушительнее произнес Дмитрий. - Не смыслишь. Еще в банду пойти, с твоими бойцовскими замашками - ну, так-сяк. Но нужно ли тебе это? У бандита жизнь, конечно, интересная, но короткая. Так что ты лучше уезжай. Будешь там заниматься своей лженаукой; глядишь, еще профессором станешь.
- Безусловно, стану.
- Хорошо, что ты так в себе уверен. Но это пока - дело далекого будущего. Давай поговорим о суровом настоящем, - молвил Дмитрий и, выпятив нижнюю челюсть, задумчиво поскреб бритый подбородок. - Будем работать по-марксистски: оставим небо птицам, а сами вернемся к нашим баранам. Мне все равно, брюнетка она там будет или блондинка, лишь бы была приятная, неглупая и веселая девка.
Роман с сосредоточенным видом потер себе пальцем переносицу.
- Позволь предложить тебе такой вариант: блондинка, рост вот такой, - он показал рукой себе повыше плеча, - миловидная, но, пожалуй, излишне пухленькая. Вообще, я должен прямо сказать - удивлен обилием толстых девок. В стране как-будто еще со времен коллективизации жрать нечего, а толстушек - хоть пруд пруди. Зато в койке, не поверишь, - ловкая и шустрая, как акробат. И кожа замечательная - гладкая- гладкая, как шелк.
- Описал ты ее хорошо, - молвил Дмитрий с улыбкой. - Теперь неплохо было бы на нее взглянуть.
-Сейчас взглянешь, - сказал Роман, обувая кроссовки. -Я пошел. Жди меня, и я вернусь.
- Как ее зовут-то хоть?
- Таней.
- Хороша была Танюша, краше не было в селе, - процитировал Дмитрий. - Чего-то там такое красной рюшей сарафан на подоле...
- Не дави на меня своей эрудицией, - сказал Роман и вышел в коридор.
И в самом деле, думал он, шагая по длинному пустынному коридору: приведу к нему Танюшку. Он веселая девчонка, и ей, по-моему, все равно, с кем спать: лишь бы человек был хороший. Брат у меня хороший. Она ему придется по вкусу; он вспомнил ее улыбку, блестящие глаза и горячее полное тело, на удивление гибкое и подвижное. Она поразила его своей энергией и неутомимостью тогда, два дня назад, когда она провели вместе ночь после дискотеки. И, разумеется, она не дура. Вообще, Дима любит образованных. Он сюда за этим приезжает: ему мало профессиональных проституток. Ему студенток и аспиранток подавай. Особенно аспиранток. Он, по-моему, от самого этого слова тащится. Что же, для человека с десятью классами образования это слово звучит гордо. Пусть даже это десять классов московской спецшколы с языковым уклоном.
Роман постучал в закрытую дверь в конце коридора и некоторое время ждал ответа. Ответа не было. Вот непруха, подумал он. Шлюхается где-то. Тут он вдруг вспомнил, как Таня рассказывала ему о своей лучшей подруге. Подруга жила этажом ниже. Подруга была хорошая и веселая. Зайду к ней, решил Роман. Если не найду там Татьяны, так хоть с интересной девушкой познакомлюсь.
Он встретил их сразу же после того, как спустился на этаж ниже по темной, заплеванной окурками лестнице. Они вышли прямо на него из кухни. Впереди шла высокая рыжеволосая девушка в темной майке и вытертых до белизны джинсах. В руках она несла сковороду. За ней по пятам следовала Таня. Сковорода была накрыта крышкой, под которой что-то скворчало и шипело.
Рыжеволосая девушка была красива. От сковороды шел соблазнительный запах. Мысленно Шпаковский облизнулся. Глаза его приняли охотничье выражение.
- Ой, привет! - сказала Таня изумленно и радостно, завидя его. - Ты куда собрался?
- Я вас ищу, - сказал Роман, с рысьим блеском в глазах посматривая то на Таню, то на рыжеволосую девушку, то на сковороду. - Ко мне любимый брат приехал. Помнишь, я тебе рассказывал?
- Ну да, красивый и богатый молодой человек с Охотного ряда, в меру упитанный. Как же-с, как же-с.
- Жаждет познакомится, - молвил Роман.
Рыжеволосая девушка стояла со сковородой в руках, улыбаясь Роману. Улыбка у нее была замечательная.
- Кстати, - сказала Таня. - Это моя лучшая подруга. Ее тоже зовут Таня. А это - Роман. Я тебе о нем говорила.
- Я его знаю, - сказала рыжая Таня. - Он с Анной Свинцовой на одной кафедре. Я его там видела.
- В самом деле?
Роман нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
- Послушайте, - сказал он ласково, но настойчиво. - У вас есть горячая закуска. Это чудесно, - он даже зажмурился на секунду, как кот, и продолжил: - У нас - холодная; плюс вино и водка. Мы замечательно подходим друг другу. Мы соответствуем друг другу, как фермент субстрату, и даже лучше. Берите эту изумительную сковороду и пойдемте к нам. Мой брат там уже закис в одиночестве и тоске.
Перебрасываясь шутками, они со смехом прошли по коридору и поднялись на другой этаж. Роман жил в “сапожке”. В дверях он посторонился, учтиво пропуская девушек вперед. Он внимательно осмотрел еще раз “рыжую”, как он мысленно окрестил ее, когда она проходила мимо. Наверное, так барышники осматривали лошадь перед покупкой. “Если она встанет на каблуки”, подумал он,” то будет выше меня. Метра семьдесят четыре, не меньше”. У девушки была хорошая спортивная фигура. Она была на самом деле красива. Ее светловолосую подругу можно было назвать миловидной. Но “рыжая” была красива. На улице такие девушки бросаются в глаза, подумал Роман. Он чувствовал знакомое ему возбуждение.
Брат сидел на кровати, читая журнал. Завидя их, он поднялся с кровати, и Роман еще раз позавидовал его росту. Он казался слишком большим для тесной комнаты. По тому, как он расшаркивался и бил ножкой, по улыбке и блеску глаз Роман понял, что девушки ему понравились. Знай наших, подумал он горделиво. Что там какая-то Маринка? Меня она и вовсе не интересовала. Сама на шею повесилась. Лучше надо было развлекать свою девушку. Я просто подобрал то, что плохо лежало. Брат сыпал анекдотами и разливал водку в бокалы. Девушки сидели рядом на кровати и улыбались. Все шло, как положено. Роман заметил, что брат с особенно ласковым выражением поглядывает на рыжую. Ну уж нет, подумал он. Этот номер не прокатит. Сам сказал, что все равно какую, лишь симпатичную и веселую. Пусть берет себе светловолосую. Она уже все поняла, оценила ситуацию, и смотрит на Диму не отрываясь, и особенно весело и задорно смеется его шуткам, рекламируя свои ровные белые зубы.
- Но вы ведь не родные братья? - спросила рыжая Таня, посмотрев на них оценивающе. - Вы не очень похожи. Разве что глаза...
У нее был тонкий, словно детский голос, и говорила она со слегка приторным, слащавым выражением. На Романа это производило несколько отталкивающее впечатление: что-то в этом выражении, в этих интонациях казалось ему фальшивым и искусственным.
- Мы двоюродные, - сказал он и улыбнулся. - Но столько уже пасемся вместе, что стали ближе родных.
Девушка улыбнулась ему в ответ. Она сидела на кровати, откинувшись назад, так что ее майка туго обтягивала грудь, и Роман ясно видел, что под майкой у нее ничего нет. Она положила одну ногу на другую и слегка покачивала ею. “А вот лодыжки у нее толстоваты”, решил про себя Роман. “Мне в ней не нравятся лодыжки и голос. Пожалуй, лодыжки, голос и губы. Какие-то они у нее слишком тонкие, капризные, и что-то порочное есть в их прихотливом изгибе. Что-то хищное, эгоистичное и порочное. Все остальное у нее perfect, или близко к тому. А улыбка просто изумительная!” Все лицо девушки менялось, когда она улыбалась, словно бы освещаяясь изнутри мягким светом. Необыкновенно доброе, ласковое, кроткое и женственное выражение приобретало оно в этот момент. “Нет, что ни говори - хорошая девушка”, решил про себя Роман. “Определенно хорошая!” У него было такое предчувствие, что вечер удался.
- Ты знаешь, Таня, - сказал он с тем доверительным выражением, которое, как он знал, особенно привлекало к нему людей. - Мы с братом познакомились в возрасте десяти лет, когда нас родители взяли с собой в поход на Онежское озеро. Так, Диман? - спросил он. - Не вру? Лет десять нам было, не больше?
- Пожалуй, - согласился тот.
- И вот там мы друг друга невзлюбили до чертиков, - весело продолжал Роман. - Мы были слишком разные. Дима тогда был надутый, капризный и самоуверенный московский маленький сноб.
- А ты был провинциальный маленький бандит, - откликнулся живо Дмитрий. - Послушали бы вы тогда его рассказы! Совершенно прелестные истории о драках квартал на квартал, и поножовщинах, и прочих замечательных вещах. И каждый свой такой рассказ он завершал приглашением: приезжай ко мне в гости! Приезжайте к нам на Колыму... Нет уж, думал я. Спасибо. Лучше вы к нам.
- А все же там было здорово - в этом походе, - мечтательно сказал Роман. - У меня после него осталась масса ярких воспоминаний.
- У меня тоже, - сказал Дмитрий.
- Рома, а у тебя можно курить? - спросила рыжая девушка. - Ничего, если я закурю?
- Конечно, - сказал Роман. - Дима, угости девушку сигаретой.
- А ты не куришь? - спросила Таня, прикуривая и глядя на Романа смеющимися зелеными глазами. Она наклонилась вперед, поставив локоть обнаженой полной руки на колено, и Роман невольно отметил про себя необыкновенную белизну ее лица, рук и шеи. Только у рыжих женщин с зелеными глазами и бывает такая белая кожа, подумал он.
- Брат у меня спортсмен, - сказал Дима полунасмешливо-полууважительно. - Он не курит. Он мечтает здоровеньким умереть. Может, ты и пить бросишь, а?
- Не дождетесь.
- Так что же там все-таки интересного было, в этом походе? - спросила Таня, снова откидываясь назад, на подложенную под спину диванную подушку.
- О, там было очень много занимательного и поучительного, - сказал Роман. - Дима, помнишь заброшенную деревню, в которой мы остановились в первый день похода, после того, как рыбаки перевезли нас на другой берег озера? Помнишь того пастуха, который жил там со своим сыном?
- Он еще нас на лошади катал, - сказал Дмитрий. - Прекрасно помню.
- Лошади не повезло больше всех, - заметил Роман. - Пастух этот был мрачный, заросший по глаза бородой, здоровенный мужик, в рваной штормовке и болотных сапогах. Однажды вечером он сидел у костра и выпивал с нашими родителями. После того, как он принял законные пол-литра, его вдруг обуяла природная лихость. “Сейчас я вам покажу, как надо на коне скакать!” воскликнул он, вскочил на в седло и моментально скрылся в лесу. Только его и видели! На следующий день он долго не появлялся. Мы уже собирались уходить в лес, дальше по берегу озера, когда он неожиданно пришел в наш лагерь. Он был мрачнее обычного, и щека у него была разодрана и перевязана. Коня при нем не было. “В чем дело?” спросили его. Он попросил выпить. Ему налили стакан водки, и только после этого он помягчел и рассказал, что накануне ночью, демонстрируя свое мастерство наездника, он спьяну налетел на какую-то кучу бревен, упал вместе с конем и едва не убился. “Ну, мне-то ничего”, сказал он печально. “Я только щеку ободрал. А вот лошадь себе все зубы выбила!”
- Какой ужас, - сказала рыжая своим детским голоском. - Какое издевательство над бедным животным.
- Да, это настоящая трагедия, - согласился Роман. - Теперь лошади предстояло умереть голодной смертью: ведь жевать она уже не могла. Пришлось ему вести ее к живодеру.
- Грустная история, - сказала Таня. - Прямо-таки душераздирающая история.
- Там бывали случаи и повеселее, - сказал Роман. Его, что называется, несло. - Дима, помнишь устрашающих размеров пьянку на берегу в тот день, когда нас рыбаки привезли на берег? Как раз перед тем, как идти в эту злосчастную покинутую деревню?
- Когда мой отец тебя едва не утопил?
- Точно, - согласился Роман и пояснил: - Они перепились все там, как полоумные: наши родители, друзья наших родителей, рыбак, который нас привез, сын рыбака. Кто-то спал под столом, за которым они пили, кто-то в лодке, кто-то прямо на берегу, на песке. Когда они проспались, мы принялись швырять в них еловыми шишками. Так мы выражали свой протест. Отец Димы, дядя Рома, мой тезка, поймал меня и понес в воду: хотел меня слегка припугнуть. На нем были болотные сапоги, и он зашел довольно глубоко; я, естественно, вырывался и брыкался. Тут он поскользнулся, и на самом деле едва не утопил меня.
Роман перевел дух, выпил рюмку и продолжил:
- Потом, когда мы отправились в эту самую покинутую деревню, дядя Рома непрерывно жаловался на то, что его рюкзак заметно потяжелел. Пройдя где-то с километр, он остановился и начал исследовать его содержимое. Через некоторое время он с проклятиями вытащил огромный кусок каменной соли, и с яростью забросил его в кусты. Оказалось, это мой отец и наш родственник из Ленинграда, дядя Саша, так мило подшутили над ним!
- Веселые у вас родители, - заметила светловолосая Таня.
- Не то слово, - сказал Роман. - Эта шутка имела свое продолжение. Где-то через полгода мой отец приехал по делам в Москву. Естественно, они встретились с дядей Ромой, и хорошенько дернули. Отец должен был дальше ехать то ли в Ригу, то ли в Ленинград; по-моему, в Ригу. Дядя Рома поехал провожать его на вокзал. В метро дядя Рома постоянно садился на колени какой-то милой даме. Делал он это не нарочно, без какого-либо умысла. Просто, в тот момент, когда поезд трогался, дядю Рому силой инерции отрывало от поручня. Он бежал через весь вагон и садился на колени несчастной дамы. Потом извинялся, вставал и шел обратно. Поезд снова трогался, и история повторялась. На вокзале дядя Рома упорно не хотел покидать вагон. Он так и долго и горячо прощался с отцом, что в конце концов ему пришлось прыгать на ходу. В результате он существенно ободрал себе колено и даже вынужден был потом лечиться. Отца же по приезде в Ригу ждал сюрприз: когда он утром попытался поднять свой портфель, то у него отлетела ручка. Отец открыл портфель, и что же он там обнаружил? Он обнаружил там увесистый чугунный утюг. Такими старинными утюгами гладили наши дедушки и бабушки. Дядя Рома незаметно засунул его отцу в портфель в то время, когда они выпивали у него дома.
Он замолчал и принялся разливать по рюмкам водку. Девушки смеялись. Брат сдержанно улыбался и покачивал головой. Роман поднял свою рюмку.
- Давайте выпьем за детство! - сказал он. - За то, которое безвозвратно ушло и уже никогда не вернется. За время, когда мы все были хорошие, и маленькие, и любимые, и весь мир казался прекрасным и удивительным, и все самое хорошее, верилось, еще впереди. А теперь самое хорошее уже позади. Тебе, Диман, не хочется обратно, в детские годы? - обратился он к брату.
- Ужасно хочется, - признался он.
- Вот и мне, - сказал Роман сокрушенно. - Так все надоело! Все время хочется обратно. Все тебя любят, и ты всех любишь, и люди вокруг кажутся очень добрыми и замечательными, и нет зависти, злобы и недоброжелательства. Я вот все время думаю: это просто свойство детского восприятия мира, или на самом деле люди в те времена были лучше, чище, добрее?
Он выпил первым, и все выпили за ним. Пили обе Татьяны необыкновенно ловко, полными рюмками и почти не закусывая. “Класс! ”подумал Роман, наблюдая за тем, как рыжая одним духом вытягивает стопку “Смирновской”, отпивает глоток томатного сока и со спокойной, задумчивой улыбкой ставит бокал на стол. “Видны годы тренировок!” Комната уже начала еле заметно покачиваться, и лица людей, и очертания предметов потеряли резкость, слегка расплываясь по краям. В комнате царил полумрак; горела только настольная лампа, бросая на стену желтое пятно. Играл сиди-плейер, заполняя комнату звуками музыки; брат и светловолосая Таня танцевали посредине комнаты. Роман пересел на кровать к рыжей Тане. Они сидели рядом друг с другом, и Роман чувствовал касание ее округлого бедра, ощущал аромат духов, окружавший ее, и совсем близко видел ее блестящие глаза.
- А ты простой и веселый, - сказала девушка. - Раньше, когда я тебя видела, ты мне не казался таким.
- Когда ты меня видела?
- Месяца три назад. Я заходила на вашу кафедру, к Анне , и ты был у нее в комнате. Ты был сосредоточенный, я бы даже сказала - суровый, - Таня секунду помолчала и сказала: - Ты мне тогда показался очень красивым.
Роман почувствовал себя польщенным.
- А сейчас не кажусь? - спросимл он с усмешкой.
- Нет, отчего же, - сказала девушка. - Просто тогда ты был отчужденным и строгим. А оказалось, - ты веселый и простой парень. Это правильно: будь проще, и люди к тебе потянутся.
- “Я веселый парень”, - процитировал Роман. - Я иду долиной, на затылке кепи. В лайковой перчатке смуглая рука...
- Да, что-то типа этого, - согласилась девушка. Она толкнула Романа локтем: - Смотри, целуются...
Роман обнял ее за плечи, и Таня повернулась к нему лицом. Губы у нее были на самом деле очень тонкие, и нежные, и сухие, и теплые. Они открылись в поцелуе, и Роман ощутил холодок ее зубов, и влажное касание языка. Дыхание у нее было свежим, а под майкой действительно ничего не было надето.
- Не надо, - сказала она и слегка оттолкнула Романа. - Что ты делаешь? На нас смотрят...
- Кто смотрит? - Роман повернул голову. - Нет никого...
Действительно, брат и светловолосая Таня исчезли из комнаты.
- Сейчас они вернутся... - сказала рыжая своим детским голоском.
- Им с не до нас, - возразил Роман, снимая через голову девушки майку. - Им есть чем заняться...
Тело у нее было плотное, сбитое, ладное, а груди - сравнительно небольшие, девически упругие, с маленькими твердыми сосками. Роман расстегнул и потянул вниз ее джинсы. Таня послушно легла на спину, помогая ему; тело ее молочно светилось в полумраке. Без одежды она выглядела значительно более крепкой и сильной девушкой. Ноги у нее были, как будто у лыжницы - твердые, округлые, словно литые. Кровать отчаянно заскрипела под тяжестью их тел. Рыжая Таня оказалась еще более неукротимой в сексе, нежели ее подруга; Роман чувствовал, что его прошибает пот. У него было такое ощущение, словно он борется в партере с достойным противником. Он перевернул девушку на живот и зарылся лицом в кудрявые душистые волосы; пружины кровати пели на разные голоса. Он слышал все учащавшееся и учащавшееся дыхание девушки; она поднималась под ним, стараясь встать на четвереньки, а Роман удерживал ее, и это все больше напоминало ему схватку борцов. Потом он услышал, как девушка начала стонать своим тонким голоском, сначала изредка, сдерживая себя, потом чаще и чаще, громче и громче. И, наконец, она застонала уже в полный голос, словно от боли, и Роман почувствовал, как девушка вытянулась под ним струной, и с какой неженской силой сжимает она своими пальцами его руки.
“Ай да девчонка!” думал он, перекатившись на спину и проводя ладонью по своему потному телу. Таня лежала рядом молча, спрятав ему подмышку румяное лицо, обняв за шею рукой. Роман поднялся и сел на кровати.
- Надо окно открыть, - сказал он и встал. - Что-то жарко у нас стало.
Он потянул вниз оконную ручку и приотворил тяжелую раму. За окном виден был университетский двор, заросший деревьями, и две каменные башни у ворот, и массивные серые стены с огромными, похожими на крепостные, башнями, арками и балюстрадами. Университет не спал: большинство окон светилось огнями, и на балконе ближайшей башни Роман увидел каких-то людей. Часы на башне показывали три часа ночи.
- А красиво все же здесь, - сказал он, глядя на уходящую вдаль дорогу, рассекающую надвое ботанический сад, и на громоздящиеся за чугунной оградой здания биологического факультета, лабораторного корпуса и обсерватории. - Прямо как-то не верится. Что-то нереальное, что-то фантастическое есть во всем этом зрелище.
Таня легко встала и подошла к нему, мягко ступая по ковру босыми ногами. Она обняла Романа и прижалась к нему ; в темноте она казалось еще более красивой. Волосы ее отливали золотом в отблесках света, падавших из окна, а глаза светились, как изумруды.
- Ну-ка, какой у тебя здесь вид? - спросила она. - Я и не разглядела... Да, в самом деле - очень красиво. Повезло тебе... А у меня из окна только Клубную часть видно, и портик над крыльцом, засыпанный мусором, и ржавые мусорные баки во дворе.... Все гораздо менее романтично.
- Я вообще везучий, - сказал Роман весело.
- В самом деле?
- Конечно. Мне часто везет. Разумеется, бывают и неудачи, и разочарования; все бывает. Но все же везет мне чаще.
- Сплюнь, - сказала девушка. - Так нельзя говорить. Боги рассердятся. Сплюнь!
Роман послушно поплевал через левое плечо.
- А вообще, ты прав, наверное, - сказала Таня, оглядывая его комнату. - Живешь один в таком блоке. И телевизор у тебя, и холодильник, и музыкальный центр... А где сейчас твоя жена? Ты ведь женат, верно?
- Она уехала к родителям, погостить.
- Хорошо, когда жена уезжает погостить к родителям? - Таня воркующе засмеялась и снова села на кровать. - Да?
- Безусловно.
- Вот такие вы все, мужики, - девушка вздохнула и отбросила назад свои пышные волосы. - Вот и верь вам после этого.
- А зачем верить? - спросил Роман, садясь с ней рядом и поджимая под себя ногу. - Верить нельзя никому. Только себе можно, и то иногда.
- И ты живешь по этому принципу? - спросила Таня. - Ты никому не веришь? Даже друзьям? Даже своему брату?
Роман засмеялся.
- Знаешь, в армии у меня был лейтенант. - сказал он. - Мы с ним вместе выступали на соревнованиях: он тоже занимался борьбой. Так он говаривал: все тебя любят и ценят, если у тебя сила в плечах и деньги в кармане. А вот когда у тебя позвоночник перебит и в карманах пусто - ты никому не нужен. Звучит цинично, конечно, и сомнительно, как все категорические утверждения; но какая-то доля правды в этом есть.
- Может, ты и прав, - сказала девушка. - Наверное, это действительно так. Но мне все же не хочется в это верить. Хочется как-то надеяться на то, что в этом мире есть еще и благородство, и честность, и доброта, и милосердие.
- Милосердие - поповское слово, - немедленно вставил Роман.
- Да, да, конечно... - Таня негромко засмеялась. - Я знаю. Я, как и ты, прекрасно помню этот фильм. Да, эра милосердия еще не наступила, - девушка вздохнула. Роман невольно отметил про себя, как приподнялись и опустились ее груди. - Но так хочется верить в хорошее... Знаешь, я как-то читала: один человек убеждал Альберта Эйнштейна в том, что войны необходимы, что без них не обойтись, что люди всегда воевали и всегда будут воевать. Эйнштейн внимательно его слушал, а потом сказал: “Может быть, вы и правы. Но в таком мире я не хотел бы жить”.
“Ох ты, елки-палки!” подумал Роман. “А ты к тому же начитанная! Везет мне на начитанных!” Вслух он сказал со свойственным ему порой безапелляционным выражением:
- Это все маниловщина. Эйнштейну можно было такие вещи говорить: он был исключительный гений. Ему вообще в истории равных нет. А мы с тобой люди маленькие... Как сказал кто-то, мы люди, чье рождение и смерть протекают незаметно даже для самого близкого окружения. Мы живем по иным законам, - он задумался на секунду и прибавил веско: - Большинство людей в своем развитии вообще недалеко ушло от обезьян.
- Ты как-то очень строго людей судишь, - сказала Таня.
- Я просто реально смотрю на вещи, - возразил Роман. - Я, знаешь ли, реалист. Я не сторонник беспочвенных мечтаний, и враг необоснованных гипотез. Hypotesys non fingo, как известно. Как человек науки и без пяти минут кандидат наук, я поклонник фактов и сухих цифр.
- Ну-ну, продолжай, - сказала девушка. -Я вас внимательно слушаю.
- Так вот, факты говорят о том, что человечество еще очень молодо, - сказал Роман веско. - Оно всего-лишь три тысячелетия себя помнит. Оно еще не вышло из детского возраста. Что такое в масштабах истории три тысячи лет? Просто-напросто тьфу и ерунда. Оно еще полно эмоций. Отсюда и войны, и революции, и прочия глупости. С этим необходимо считаться. Не следует ждать от людей героизма, и верности, и благородства, просто потому, что все они - просто дети. Они не ведают, что творят.
- А ты - Иисус Христос. Ты явился спасти этот мир.
- Вот еще! - Роман засмеялся. - Я тоже маленький, серый человечек, один из многих. Я - человек из толпы. Крошечный незаметный винтик в системе. Просто я это отчетливо сознаю, - он улыбнулся и обнял девушку за округлые плечи. - Я принимаю этот мир таким, какой он есть, и не пытаюсь его переделать. Мне это не под силу. Пусть другие пробуют. А я буду жить этом конкретном мире, с его конкретными законами. Во мне нет озлобления, или зависти, или презрения к кому-либо. Я, в целом, людей люблю. Другое дело, что я предпочитаю трезво и взвешенно смотреть на вещи.
- Ты, милый мой, - философ, - сказала Таня. - Тебе надо было поступать на философский факультет, и там выполнять диссертацию.
Позже, когда они лежали рядом на кровати, утомив друг друга продолжительными ласками, и девушка спала, повернувшись лицом к стене, а Роман вытянулся на спине, закинув руки за голову, усталый, но слишком возбужденный для того, чтобы спать, - он думал: да, конечно, я философ. Скверное это занятие, надо сказать. Я долго и упорно все в себе разрушал, подвергая все пытливому сомнению и взвешивая вещи на мысленных весах: а так ли это ценно? Действительно ли это необходимо? Существует ли это на самом деле? Я думал, что когда все разрушу, то потом из этих кирпичей сложу какое-то новое, свое, особенное здание. Возвысится новый храм веры... Как это? “И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет”. И вот я разгромил все с азартом, а нового ничего не создал. После тщательного анализа и всестороннего изучения открылось, что жизнь - это довольно утомительное и скучное нагромождение бессмыслицы, обмана и нелепиц. Да, невесело все это. “В глубоком знанье жизни нет. Я проклял знаний ложный свет”. Роман лежал на спине без сна, прислушиваясь к ровному дыханию девушки рядом с ним, глядя в окно, за которым светились силуэты университетских башен, и прислушиваясь к ядовитой, грустной, привычной тоске, заполнявшей его душу.
*******
Утром брат проснулся в отменном настроении. Он долго удовлетворенно потягивался, шутил, похлопывал Романа по плечу и вообще имел вид человека, находящегося в полном согласии с окружающей его действительностью. Девушки покинули их рано утром. Первой ушла светловолосая Таня; Роман слышал, как она одевалась и потом долго возилась с замком во входной двери. Он хотел уже встать и помочь ей, но тут замок щелкнул, и он услышал, как хлопнула дверь. Рыжеволосая ушла позже, около шести часов. Она спала тихо и ровно, как ребенок, подложив под щеку руку; потом внезапно проснулась, села и решительно начала собираться.
- Если хочешь - оставайся, - предложил ей Роман. Он наблюдал за ее движениями - как она натягивает слишком тесные для нее джинсы, выпрямляется и потягивается всем телом, точно большая белая кошка, и отбрасывает за плечи тяжелые волосы. Ему нравилось наблюдать за ее движениями.
- Мы вполне можем позавтракать вместе.
- Нет, не хочу, - сказала она своим тонким голосом и засмеялась. - Я знаю, каково это - проснуться после такой ночи и увидеть друг друга при дневном свете. Мне подобные эмоциональные встряски ни к чему.
Она наклонилась и поцеловала Романа в губы.
- Пока, ковбой, - сказала она весело. - Заходи в гости, не забывай.
- Почему ковбой? - спросил Роман с интересом, удерживая в своей руке ее руку.
- Не знаю, - она пожала плечами и улыбнулась. - Такие ты вызываешь у меня ассоциации. Тебе только коня, шляпы и шпор не хватает.
Она снова засмеялась и вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Роман повернулся к стене и немедленно заснул.
Теперь они сидели вместе с братом в другой комнате и завтракали. Было около часа дня, и у Романа невольно было ощущение школьника, прогуливающего уроки. Обычно он в это время был уже в разгаре эксперимента и неотрывно сидел за прибором, глядя за тем, как по экрану старенького осциллографа бежит, сливаясь в точку, электронный пучок.
- Ты сейчас пойдешь к себе на работу? - спросил его брат, отпивая кофе из большой чашки. - На эту свою кафедру?
- Это - вряд ли, - сказал Роман задумчиво. - Поздно уже.
- Правильно, - сказал брат решительно. - Нечего там делать. Лженаука это все, и больше ничего.
Дмитрий относился к научным интересам брата с большим скептицизмом. В то же время ему льстило то, что брат его учится в аспирантуре, живет в здании МГУ и работает над диссертацией.
- Бездельники вы там все собрались, - продолжал он. - Какая от вас польза? Вот кому нужно все то, чем ты занимаешься? Где это можно будет применить?
Роман начал было объяснять, какая связь между фундаментальными и прикладными исследованиями, и насколько трудно предвидеть практический эффект той или иной научной работы. Он привел хрестоматийный пример с Фарадеем, который на вопрос: а какой практический результат можно ожидать от его открытий, - ответил: “Вероятно, можно будет делать забавные игрушки для детей”. Выдержав паузу, он патетически воскликнул: ”А теперь вся электрическая промышленность работает на базе открытых им законов!” Он уже собрался было рассказать несколько других подобных историй, когда брат перебил его.
- Да, да, все это замечательно, - сказа он нетерпеливо. - Я тебе верю: наука может много гитик... Слушай! В город не прокатишься со мной? Я намерен в “Райфл” заехать. Туда на днях завезли новую коллекцию вещей. Лично я думаю себе куртку присмотреть. Может, и тебе что - нибудь приглянется, - добавил он вскользь, вроде бы небрежно, но Роман на лету схватил значение этой фразы, и молниеносно согласился. Он знал, что манкировать подобными предложениями не следовало.
Когда они вошли в небольшое помещение магазина “Райфл”, что напротив “пассажа”, брат огляделся по сторонам и заметил:
- Однако здесь сегодня как-то пустынно!
В магазине действительно почти не было посетителей. Продавцы, все как один, в джинсовой униформе от “Райфл”, скучали за прилавками. Только возле одного из них какая-то девушка с ярко накрашенным миловидным личиком выбирала джинсы, которые ей лениво и равнодушно выбрасывала из-под прилавка продавщица с лицом менее миловидным, но раскрашенным так же броско. Они были чем-то неуловимо похожи друг на друга, как две сестры.
Брат устроил в магазине небольшой переполох. Сначала он долго, со значительным видом выбирал себе куртку, вслух обсуждая их достоинства и недостатки. Ни одна из предложенных моделей не удовлетворила его: одни были слишком коротки, другие - слишком узки, третьи- пошиты хороши, но окраска не радовала глаз. Покончив с куртками, Дмитрий перебросился на рубашки. Здесь повторилась та же история: он мял их, щупал, рассматривал, примерял и отбрасывал. И, чем дольше это продолжалось, тем оживленнее и внимательнее становились продавцы. Вокруг них суетилось уже три человека, и на их сонных лицах Роман вдруг увидел человеческое заинтересованное выражение. Он посмеивался про себя, наблюдая всю эту процедуру со стороны. Ему нравилось ходить с Дмитрием по магазинам. Здесь брат становился необыкновенно внушителен и интересен; казалось, именно здесь он и дышал полной грудью.
- Окинь внимательным взором вот эту штучку, брат, окажи любезность,- сказал Дмитрий вдруг, обращаясь к Роману. - Хорошая рубашка. Высокий класс. Как раз для тебя. Черная. Вельветовая, правда; я этот материал не очень уважаю... Но хороший вельвет, следует заметить. Как тебе?
- Рубашка добрячая, - согласился Роман, и скосил глаз на ценник. Добрячая рубашка стоила семьдесят долларов.
- Пойди, примерь, - предложил Дмитрий.
Роман послушно взял рубашку и вошел в примерочную кабинку. Дмитрий остался снаружи, продолжая своими раскопки. В глазах его был виден азарт кладоискателя. “Семьдесят долларов, - думал Роман, снимая свитер. - За семьдесят баксов, потраченных на рубашку, Светка съела бы меня на завтрак. То есть не съела бы, конечно; но радости у нее это, мягко говоря, не вызвало бы. Хорошо, что у меня нет с собой восьмидесяти долларов... Потому что рубашка, безусловно, отменная!” Она была пошита как будто специально для него. Она сидела на нем как литая, подчеркивая ширину плеч и сужаясь к талии. Толстый черный вельвет и металлические пуговки придавали ей тяжеловесную внушительность. Роман поворачивался перед зеркалом то одним, то другим боком, оценивая себя. Он казался себе очень красивым в этой рубашке. Несомненно, это была стоящая вещь. Из кабинки Роман вышел с замирающим сердцем. Купить подобную рубашку было его давнишней мечтой.
Брат стоял, склонившись над прилавком, разглядывая какой-то свитер. Он бросил на Роман косой изучающий взгляд.
- Ага! - сказал он удовлетворенно. - Ну-ка, поворотись, сынку... Замечательно! В лоб тебя спрашиваю: будешь носить?
Роман улыбнулся смущенно, и нерешительно пожал плечами.
- Рубашка отличная, - сказал он уклончиво.
- Нравится тебе?
- Да я в нее почти влюбился, - сказал Роман с усмешкой. - Нравится - в данном случае слабое слово.
- Вот и отлично! - брат оживился. - -Сколько с нас?
Продавщица назвала цену, и Дмитрий пошел расплачиваться. Роман снял рубашку, и продавщица аккуратно сложила ее бережными движениями ловких рук и вместе с чеком положила ее в пакет. Брат сунул этот пакет в руки Роману.
- Ладно, - сказал Дмитрий, на прощанье орлиным взором окидывая магазин и стоящих навытяжку продавцов. - Смокинг я сегодня себе так и не подобрал, однако. Подождем до лучших времен.
Они вышли на улицу, и Дмитрий поднял руку, останавливая такси.
- Мне тут в одно место надо, - сказал он. - Давай, я тебя до “Библиотеки Ленина” подброшу. Это по дороге.
Роман кивнул. Он чувствовал себя приподнято, и одновременно неловко. Рубашка была хорошая. Он был благодарен брату за подарок. В то же время было что-то в этом постыдное, словно бы ему таким образом платили за что-то. За что? Это необходимо было уяснить.
- Спасибо за рубашку, братишка, - сказал он, решив идти в открытую. - Я давно такую хотел.
Они обнялись, и Дмитрий отечески похлопал брата по спине.
- Я тебе отдам за нее деньги, - сказал Роман, когда брат выпустил его из своих объятий. - Обязательно. Только не сразу. Месяца за два. Хорошо?
Дима махнул пренебрежительно рукой и сморщился, давая понять, что разговор о деньгах ему сейчас неприятен. Какая-то машина остановилась около них, и братья проворно забрались внутрь пропахшего табаком салона. Дмитрий сел на переднее сиденье и развернулся лицом к брату, положив руку на спинку кресла.
- Ты знаешь, - сказал он доверительно, - а неплохо мы отдохнули вчера. Как-то, я бы сказал, весьма и весьма неплохо.
- Как тебе показалась беленькая Таня?
- Ничего, даже очень ничего. На четверку с плюсом, - одобрительно сказал брат. Что-то кошачье было в его глазах и улыбке. - Вообще все это как-то вдохновляет... - он неопределенно повел рукой, давая понять, что “это” такое.- Ну, университет, и эти башни, и скульптуры, и колонны, и вид из окна... Ты помнишь Степу?
- Само собой, - сказал Роман. - Такого мужчину нелегко забыть.
Степа был другом Дмитрия, и отличался еще более внушительным телосложением. Когда они впервые зашли вдвоем в блок Романа, ему на мгновение показалось, что там даже стало темнее, - такими огромными они выглядели.
- Так вот, когда мы в первый раз приехали в университет и прошли через ворота, и вошли в этот ваш двор, а вокруг громоздились серые стены, и все это напоминало ущелье в горах, - Степа сказал изумленно: ”Это что, вот здесь мы и будем пить?” Такое неизгладимое впечатление на него произвело это зрелище. Он, наверное, думал, что в этих стенах можно только молиться.
- И что ты ему ответил? - спросил Роман, усмехаясь. Ему знакомо было это чувство. Он сам хорошо помнил тот день, когда впервые попал в Университет, и трепет, с которым он разглядывал его крепостные стены.
- Я сказал небрежно: “Да, конечно, здесь. на двенадцатом этаже. Но учти, мон шер, - туалет во дворе”, - брат лукаво улыбнулся и откинулся назад. - Слушай, - сказал он спустя некоторое время. - я бы продолжил наши игры.
За окнами машины мелькали люди, дома, вывески, витрины, деревья с черными обнаженными стволами и ветвями.
- Давай, - сказал Роман, и вдруг поежился. Ему внезапно стало по-осеннему одиноко и тоскливо. - Когда?
- Да вот хоть сегодня. Ты как? Не устал?
- Я? Вот еще. Запросто. Как два пальца. Я вообще довольно выносливый малый. Давай, подъезжай. Я буду ждать.
Впереди громоздилось серое угловатое здание библиотеки.
- Слушай, - сказал Дмитрий, чуть наклонившись вперед и понизив слегка голос. - Хочу рыжую.
Он улыбался. “Вот оно что”, подумал Роман. Что же, будь по-твоему.
- Как нечего делать, - сказал он. - Будет тебе рыжая.
Дмитрий вновь облегченно откинулся назад.
- Ничего? -спросил он. - Ты не будешь в обиде? Ты не успел к не привязаться? Так сказать, сердцем прикипеть?
- Не шутите так, - попросил его Роман. - Нет никаких проблем. Хочешь рыжую - будет тебе рыжая. Если вдруг захочешь черненькую - подгоним черненькую. Какие могут быть вопросы?
Машина плавно притормозила, подкатывая к самой бровке тротуара, и Роман выбрался наружу, подбирая полы плаща. Дмитрий открыл свою дверь.
- Значит, забили стрелку? - спросил он. - Я часов в девять подъеду.
- It would be nice.
Они снова обнялись и поцеловались. Холодный ветер налетел из-за угла здания, рванул на Романе волосы, распахнул плащ и потянул из рук пакет с покупкой. Он поднял воротник, оглянулся по сторонам и, немного сутулясь, вошел в двери метрополитена. “Вот оно что”, думал он, спускаясь по эскалатору. “Брат у меня практик, противный скептик. Конечно: такая девка, как рыжая, на Тверской идет от ста пятидесяти грин. А здесь он имеет двух, и всего за восемьдесят. Молодец! Однако я тоже хорош... Да-а, рожи у нас у всех хороши! Аспирант, а по совместительству - сутенер и сводник... Может, и впрямь сменить специальность: пойти в сутенеры? Ну кому сейчас нужны кандидаты наук? Никому. Что я буду делать со своим дипломом, когда получу его? В рамку его, и на стену. И иди мешки грузить, либо сапогами на рынке торговать. В Штаты бы уехать, подальше от всех... Маниловщина. Все это маниловщина. Нет, пойду в сутенеры”, сказал он себе твердо и улыбнулся. “Как это? Любовь - хорошая вещь, но золотой браслет остается навсегда.” Подлетел поезд, замедляя ход, обдавая его потоком теплого воздуха, и Роман, увлекаемый человеческим потоком, вошел в вагон, с особенной заботой придерживая руками целофановый пакет с крупной написью “Rifl” поверху.
******
Была ночь. Роман лежал на спине, закинув руки за голову, и глядел усталыми глазами в потолок своей комнаты. Комната плавно покачивалась, и медленно кружилась, и как будто слегка вибрировала. Романа мучила совесть. Рыжеволосая Таня лежала рядом с ним, обняв его горячей рукой и положив голову на грудь. Она осторожно водила пальцами по выпуклым квадратам его живота.
- Ты такой спортивный молодой человек, Ромочка, - сказала она тихо и задумчиво. - Даже удивительно.
- Что же тут удивительного?
- Ну, в университете мало таких ребят. В основном все ботаники: тощие, хилые, сутулые, в очках, и все с огромным самомнением. Все мнят себя гениями.
Роман засмеялся.
- Знаешь, я на днях стояла в очереди в столовую в зоне “Б”..., - начал было он.
- Бедный! - сказала Таня. - В столовой питаешься... Плохо без жены? Заходи ко мне в гости. Я неплохо готовлю.
- В самом деле?
- Совершенно серьезно. Готовить я умею. Заходи, сам убедишься.
- Ловлю на слове, - сказал Роман. - Обязательно зайду.
- Я тебя перебила, извини, - сказала рыжая. - Ты начал что-то рассказывать. Ты стоял в очереди...
- Ну да, ну да. - Роман улыбнулся ей. Девушка лежала на животе, подперев кулачком подбородок, и внимательно смотрела на него.
- Так вот, я стоял себе, скучал, поглядывал по сторонам, - говорил Роман, улыбаясь. - А прямо передо мной торчал такой вот ботаник, которого ты только что описала - высокий, худой, с детским рюкзачком на спине, с жидкими грязными волосами, собранными в пучок на затылке и перехваченными резинкой. Я стоял, рассматривал его и думал: “И живет же на свете такое вот чудо!” Тут к нему подошел второй такой же малый. Они были похожи, как близнецы. только один с косицей, а второй - нет. И тот, что подошел говорит: “Надо же, встретились! Тесен мир, что и говорить”. А тот, первый, натурально, отвечает: “Не мир тесен: прослойка тонка!”
Он опять рассмеялся, и девушка смеялась вместе с ним.
- Ты так забавно рассказываешь, - сказала она. - И мимика у тебя удивительная. Тебе надо в студенческом театре играть.
- Мы с тобой всего два дня знакомы, - сказал Роман, - А ты уже столько дарований во мне обнаружила. И философ я, и спортсмен, и актер. Мне прямо не по себе делается, - до чего же я, оказывается, незаурядный парень.
- Что же делать, если ты такой талантливый? - девушка вздохнула и подняла брови, отчего лицо ее приобрело детски-удивленное выражение. - Видно, тебе от природы много дано. Как это: edem das seine? Кому дается, у кого-то отнимается. Мне вот, например, мало дано.
- Почему?
Она снова вздохнула.
- Да уж не знаю почему. Потому что имущему дается, а у неимущего отнимается.
Роман легко погладил ее по пышным волосам. “Как там брательник?” думал он. Не то чтобы он терзался упреками, но внутри себя он ощущал некоторый дискомфорт. Вечер этот начался так, как и задумал его Роман. Девушки пришли, как и вчера, охотно; снова была музыка и много вина. Когда начали танцевать, Роман перехватил инициативу в свои руки и пригласил блондинку. Рыжая Таня и брат остались сидеть на диване. Когда они танцевали, светловолосая, которая все хватала буквально на лету, спросила Романа: “У нас что, exchange? Что же, я не против”. И она прижалась к Роману пышной грудью. Тот глядел на рыжую. Девушка сидела, откинувшись назад, вытянув вперед длинные ноги, скрестив руки на груди, и на лице ее было сосредоточенно-грустное и обиженное выражение. Внезапно Роман почувствовал, что у него сжалось сердце. Он вдруг ощутил, что то, что он делает сейчас - очень скверно, плохо, гадко; он почувствовал себя отпетым мерзавцем. Воспользовавшись паузой, он отринул от себя светловолосую, которая приклеилась к нему все телом, не хуже рыбы-прилипалы, и потянул рыжую Таню за руку с дивана. Она подняла на него изумленно наполненные слезами глаза и неуверенно улыбнулась. Роман поймал взгляд брата, исполненный благородной укоризны, и сам на себя покачал головой. “Экая я чувствительная скотина!” подумал он невольно и теснее прижал к себе девушку.
Позже, когда они лежали в постели, девушка сказала ему тихо:
- А я уже было решила, что ты собрался мною брата угостить.
- Как это?
- Ну, как в старом пошлом анекдоте. Знаешь?
- Рассказывай.
- Мужики пьют после рабочего дня, и к ним еще один подсаживается. Они ему налили раз, потом другой. Потом говорят: “Бабу хочешь? “ он говорит: “Само собой. - Иди в соседнюю комнату, мы там купили одну на вечер.” Он зашел. Ну, сделал свое черное дело, собирается уходить. Тут женщина ему: “А деньги?! Он в ответ:” А какие деньги? Меня ребята угостили!”
Роман засмеялся.
- Я уже решила, что так вот и вы.
- И как бы ты поступила, если бы это было на самом деле?
- Не знаю, - сказала девушка. - Может быть, ушла домой. А может быть, обиделась бы на тебя, на твою подлость, и пошла спать с Димой. Не знаю, - повторила она задумчиво, глядя в проем высокого окна, за которым сияла жемчугами своих огней угловая башня.
Роман почувствовал словно острый укол в сердце, потом саднящее жжение, разлившееся по левой стороне груди. “Хоть ты и остроумная, а все равно шлюха”, подумал он с неожиданной злобой. Он сам не знал точно, на кого эта злоба - на нее, на себя, на весь мир. Потом он удивленно и недоверчиво улыбнулся, глядя в потолок. ”Что это?” подумал он. “Я ревную? Ревную шлюху? Э-э, нет, так дело не пойдет”. Он встал, пошарил руками под подушкой, и надел плавки.
- Сейчас вернусь, - сказал он девушке, и она кивнула в ответ. и улыбнулась ему. Волосы ее разметались по подушке. Роман вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Он зашел в туалет и некоторое время пробыл там. Кафельные стены были оклеены разворотами из журналов соответствующего направления. Роман стоял, покачиваясь вперед и назад, и тупо разглядывал основательно уже надоевших ему грудастых девиц, покрытых густым загаром. Он мог бы и не раскачиваться: он не был настолько пьян, во всяком случае, он отчетливо сознавал, что он делает; но ему хотелось самого себя уверить в том, что он пьян, ужасно пьян, омерзительно пьян, что он пьян, как сапожник. Когда он достаточно самого себя в этом убедил, то вышел из туалета и решительно открыл дверь в ту комнату, где уединились его брат и светловолосая Таня.
Они лежали на широкой кровати у окна - точнее, брат лежал на спине, а Таня сидела сверху, в позе наездницы, монотонно и ритмично двигаясь вверх-вниз, словно включенный автомат. Без одежды они казались особенно белыми и толстыми. Роман подошел к кровати и сел. Брат повернул к нему голову.
- Да ты, Рома, охуел, - сказал он изумленно.
- И вовсе я не это слово, - отозвался Роман. Светловолосая по-прежнему сидела на Диме сверху, подняв колени, но уже не двигаясь.
- Иди в ту комнату, - сказал Роман брату. - Иди, я здесь побуду. Ты ведь хотел рыжую? Ступай туда, мой милый. Не теряй времени.
И брат молча, на удивление послушно, поднялся и пошел. Светловолосая Таня подвинулась на кровати, освобождая Роману место. Ее большие груди свисали вниз, ноги были сложены по-турецки. Роман одной рукой взял ее за грудь, пухлую, словно сдобная булка, другую положил между ног. Таня улыбнулась ему странной улыбкой сомнамбулы.
- Ну, мальчики, вы даете, - сказала она с таким выражением, словно не верила в реальность происходящего. - Это же прямо цирк какой-то. Какое-то шапито...
Роман овладел ею с бурной, неожиданной и звериной страстностью. Что-то темное, жестокое, первобытное поднялось из глубин его сознания, помрачая разум. После они лежали рядом, молча, не касаясь друг друга, и легкий ветерек из полуоткрытого окна обвевал их потные тела, и в душе у Романа царила странная звенящая пустота. Он поднял голову и прислушался. Ему вдруг послышалось, что из соседней комнаты доносятся приглушенные голоса, какой-то разговор...
- Чем они там занимаются? - спросил он с нарочито грубой насмешкой в голосе. - Я его зачем послал? А он беседы ведет. Размазывает белую кашу по чистому столу...
Татьяна села и прислушалась.
- Да, разговаривают, - сказала она со смешком. - Не то что мы с тобой...
- Пойду гляну, что там происходит, - сказал Роман и решительно встал.
Какое-то звериное любопытство подталкивало его. Неужели ей на самом деле все равно, с кем быть, - с ним. с братом, еще с кем-то? Он ощущал странную легкость во всем теле; это был он, и не он одновременно. ”Вот в таком состоянии, наверное, люди и совершают преступления”, мелькнула в голове шальная мысль. Он вошел в комнату. Брат и рыжая девушка сидели на разных концах кровати и о чем-то тихо разговаривали. Таня сидела, прикрывшись простыней; только обнаженные, округлые плечи ее матово светились в полумраке. Роман облегченно рассмеялся.
- О чем беседу ведем, друзья мои? - спросил он весело и дружелюбно. - О жизни? Бросьте... Давайте лучше еще водки треснем, и закусим, чем бог послал...
***
На следующее утро Роман оправдывался перед братом.
- Ну, а что я мог поделать? - говорил он и недоуменно пожимал сильными плечами. - Я вижу - девка обижается... Вот-вот совсем уйдет. Это же психология, мон фрер!
- Психология! - язвительно ворчал брат - Тоже мне, Фрейд нашелся.
_-Я же потом пришел, послал тебя к ней...
- О да, очень умно!
- А что же ты растерялся? - переходил Роман в наступление.
- То есть?
- То самое! Зачем нужно было в душеспасительные беседы пускаться? Ты что ей, духовник?
- А что делать?
- Да ничего! Не давать ей опомниться. Вот что делать1 Пока она там пришла в себя, пока глазки протерла, сообразила, что к чему - ты уже вправил. И все! Я знаю женщин, поверь мне, - присовокупил Роман с особенной улыбкой и веселым блеском в глазах. - Я их изрядно повидал на своем веку...
- Я тоже, - мрачно сказал брат.
- У нас знаешь какой случай забавный был однажды? Еще в ту пору, когда я в студентах ходил, был у нас на курсе один хохол, Андрей Бондаренко. Этакий типичный хохлище, плотный, здоровый, с черными завлекательными усами. Парень он был довольно скользкий и неприятный, но все же мы с ними считались приятелями... Однажды он в каком-то кабаке снял бабу, и привел ее в общежитие. Парень с ним жил в одной комнате, белорус; так он говорит ему: “Ты, мол, подожди, пока я ее поимею, а потом и тебя угощу”. Тот вышел за дверь, ну, хохол с девицей прыгнули в койку и начали пыхтеть. Белорус гулял, гулял по кородору. Потом надоело ему это дело, он вернулся, вошел в комнату, налил себе чаю, сел в кресло, - хохол уютно жил, с комфортом, даже в общежитии, - сел и смотрит, как те развлекаются. Бондаренко потом говорит: “Мне прямо как-то неудобно было: я ее пялю, понимаешь ли, раком, а он сидит и смотрит, не отрываясь...”. Ну, хохол быстренько кончил - и за дверь. Ходит, гуляет, ждет. Вдруг белорус из-за двери вылетает: “Андрей, она не дается!” Как так? Андрей - в комнату. Входит, а девка лежит на кровати, к стене отвернулась. хохол только ее сзади брать, как она - цоп его за х...! “Кто там? - Это же я, Андрей! - А-а, ну тогда заходи!” Вот так и тебе надо было! Рыжая - ой, кто это? А ты: да я это, Роман! И вся любовь!
Дмитрий невольно рассмеялся. Видно было, что циничный и грубый рассказ брата неприятен ему; и в тоже время виделось ему в этом что-то забавное.
Вскоре он уехал. Роман в этот день остался дома. Он долго спал, а когда поднялся, то сделал гимнастику с гантелями. Ему было очень скверно и гадко на душе, когда он проснулся и посмотрел в окно, за которым уныло синели сумерки. Ему было тоскливо и одиноко, и в голову лезли мысли о неизбежной смерти, и скором конце этого зыбкого, мимолетного существования на земле, и бессмысленности и пустоте своей жизни. И вспомнились слова Экклезиаста: “ Видел я все дела, которые делаются под солнцем, и вот, все -суета и томление духа!.. Веселись, юноша, во дни юности своей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по велению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд!” И он думал об этом, и было ему горько.
Но на то и дан человеку разум, чтобы находить средство забыться, отвлечься от справедливых и тяжелых мыслей. Давно, студентом первого курса, читал Роман “Исповедь” Толстого, которую уж никто теперь не читает, и ту его притчу, где рассказано о человеке, упавшем в колодец и держащемся за ветку: наверху его ждет разъяренный тигр, внизу - безжалостный дракон; две мыши, белая и черная - день и ночь, - обходя ветку по кругу, подтачивают ее. И человек видит, что погиб, что спасения нет; но замечает на ветке капли меда и, пока висит, слизывает его. Сейчас для Романа этими каплями меда были две гантели, те самые, которыми он хвалился перед братом: внушительные, увесистые даже на вид, с черными ребристыми рукоятками, они стояли в углу, самим своим обликом напоминая о пользе спорта, о здоровом образе жизни, о необходимости тренировать, совершенствовать себя. Зачем? Этого Роман не знал. Тем не менее он разделся, надел спортивные шорты и принялся выполнять упражнения на различные группы мышц.
Сначала ему было очень тяжело. Первые подходы он выполнил с трудом, пыхтя, с шумом выпуская воздух через сжатые зубы, обливаясь потом и даже постанывая порой. Потом он разогрелся, порозовел; на щеках заиграл румянец, и настроение постепенно тоже стало улучшаться.
“Да, все так”, думал он, стоя перед зеркалом и поворачивая боком руку с напряженным. круглым, словно по циркулю очерченным бицепсом, с вздувшейся от прилива крови толстой веной, той самой, которая придает руке вид особенной красоты и мощи. “Да, жизнь летит очень быстро. Давно ли мне было семнадцать, и я был веселым, улыбчивым и беспечным парнем с ветром в голове? Давно ли жизнь казалась мне сияющей дорогой, полной радости и веселья, успехов и любви? И вот промелькнули года: успехов особенных нет, любви такой, о которой мечталось - нет; везде грязь, и пошлость, и обман. А время летит все стремительней, и дни становятся все короче. Что я сделал, что я успел полезного совершить сегодня? Ничего. А что я успел вчера? Тоже - ничего. Страшно, что так промелькнет вся жизнь. И ты оглянешься назад, и скажешь: что я успел в жизни? Ничего! Вот что страшно!” И все же, несмотря на эти мысли, он чувствовал, как поднимается его настроение. На душе становилось легче и веселее от ощущения своей силы, и молодости, и красоты. - пусть это все недолговечно и временно, но вот я вижу себя в зеркале, розового, скрученного из сильных, упругих мышц; волосы мои густы и шелковисты, и блестят при электрическом свете; зубы ровные, белые, красивые глаза, и темные брови вразлет; плечи округлые, такие мускулистые, что видны все мышцы, и рано мне, в конце концов, думать о смерти, и божьем суде, и о тому подобных грустных вещах!
Вечером, успокоенный и посвежевший после своих упражнений, он сидел в комнате рыжеволосой Тани. Пахло духами и еще чем-то неуловимым, женким, лаковым; в комнате было уютно и чисто. На полках шкафа стояли безделушки, на кровати были брошены несколько мягких игрушек; на стене висел коврик и несколько пейзажей. Девушка угощала его чаем с пирожными.
- Какие вы все же циничные мальчики! - говорила она, подавая Роману чашку с душистым чаем и укоризненно качая головой. - Как так можно! И это - образованные люди, аспиранты... Прямо страшно делается! Что будет с этой страной?
- То есть? - поинтересовался Роман, взяв в руки трубочку с кремом и прищуренными, повеселевшими глазами глядя на девушку.
- Просто я говорю - страшно за страну, в которой такое циничное выросло поколение!
- Это кто же циничные?
- Ты и твой брат.
- С чего бы это вдруг?
- А ты не знаешь?
- Не знаю!
- Ладно, не прикидывайся агнцем. Мне Танька все рассказала.
- Что рассказала?
- Рассказала, как ты пришел и сказал брату: “Иди к ней!” А сам остался. Хотел меня под брата подложить?
Она села на стул напротив него и посмотрела ему в глаза.
- Почему? - спросила она недоуменно. - У вас что, все общее? Вы коммунисты? Странно как-то... Слушай, - сказала она вдруг вдохновенно. - Может, он тебе за меня заплатил? Или пообещал что-нибудь? Какой кошмар! И после этого ты удивляешься тому, что я называю вас циничными мальчиками?
- А ты - не циничная? Нет?
- Я, к сожалению, не циничная, - сказала Таня со вздохом. - Если бы я была циничная - мне было бы легче жить в этом мире. Здесь, как мне кажется, живут и побеждают холодные, злые и циничные натуры. А я - просто сентиментальная дура. Мне бы вот выгнать тебя, а я сижу и чаем тебя угощаю. Да еще с пирожными... Все мужики - сволочи, а бабы - дуры.
- Это пошло и тривиально, - заметил Роман, сдавливая трубочку пальцами и языком подхватывая вываливающийся с ее конца белый жирный крем. - Это неинтересно.
- Да, но зато как верно!
Она встала со стула, подошла к Роману вплотную и запустила свои длинные пальцы в его волосы.
- И все же ты мне очень нравишься, - сказала она с удивленной горечью в голосе. - Почему? Не знаю... Ты красивый, веселый, и очень обаятельный, очень. Даже в твоем цинизме есть нечто ужасно обаятельное. И еще какая-то в тебе особая сексуальность присутствует, мужская сила. Так она и прет из тебя. Мне бы выгнать тебя, а я не могу. Слабохарактерная я и чувствительная особа...
Потом они оделись и пошли гулять по Большому Газону. Они шли по влажной от дождя дорожке мимо полукруглых скамеек, окруженных ровно подстриженным кустарником, мимо мраморных бюстов знаменитых подвижников науки, мимо неработающего фонтана, и холодный по-осеннему ветер налетал на них со стороны Смотровой площадки, настойчиво дергая Таню за полы длинного пальто, сбрасывая им под ноги остатки побуревшей листвы с деревьев. На Смотровой было, как обычно, много гуляющих. Они постояли возле гранитного парапета, глядя на огромный город, раскинувшийся за рекой. Было уже темно, и Москва, с ее высотными зданиями, церквями, стадионами, Останкинской башней на горизонте и тускло поблескивающим золотым куполом храма Христа, была вся изукрашена гирляндами разноцветных огней. Потом они прошли в маленькую, белую,чистенькую и по-домашнему уютную церковь на углу. Там шла служба, было много народу, пахло ладаном и чем-то еще неуловимым, но приятным, чем всегда пахнет в таких вот небольших, но ухоженных церквях. Молодой человек, почти мальчик, с длинными, ниспадающими на узкие плечи и тщательно расчесанными волосами, - “наверное, дьячок”, подумал Роман, мало искушенный в таинствах обряда, - пел сладким голосом, глядя в раскрытую перед ним на клиросе книгу. “Миром Господу помолимся”. Окружающие истово крестились; размеренным движением крестилась и Таня, опуская вниз голову, твердо прижимая сложенные щепотью пальцы к плечам и голове. Роман глядел на это с некоторой иронием и легким недоумением. Он вырос в неверующей семье и с детства воспитывался в скептическом уважении к религии; его естественнонаучные интересы способствовали росту этого скептицизма. Он не мог понять, как взрослые, серьезные и. наверное, разумные люди могли всерьез воспринимать все это: пение дьячка, неторопливые движения священника в блестящей рясе, помахивающего кадилом, черные и скорбные лики святых, глядящие со стен. Когда они вышли из церкви, Роман спросил у девушки:
- Ты что, крещеная?
- Да, конечно, - серьезно ответила она.
- И ты веришь? По-настоящему веришь в Бога?
- Безусловно. А ты нет?
-- По-моему, это мракобесие.
Она вздохнула и легким движением руки отбросила назад тяжелую прядь волос, упавшую на лицо.
- Нужно же во что-нибудь верить.
Они медленно пошли обратно, и Главное здание университета возвышалось впереди, похожее на грандиозный замок из сказки, сияя в черной вышине своим освещенным шпилем, своими гербами, статуями и башнями.
- Какая она все-таки орлица, наша Гэза. - сказала Таня и тихо.
Роман сбоку посмотрел на нее. Девушка шла, с задумчивым видом опустив вниз голову, наблюдая за тем, как легко ступают по засыпанному мокрой листвой асфальту ее ноги, обутые в изящные полусапожки. Из-под опущенных ресниц на ее щеки ложилась густая тень, губы слегка изгибались в мягкой полуулыбке. Она казалась очень красивой сейчас, в неярком свете фонарей; пальто плотно облегало ее стройную и крепкую фигуру, и Роман почувствовал, как в нем поднимается желание. И в то же время в сознании мелькнула гнусная мысль, циничная и соблазнительная. Он отстал на шаг и еще раз окинул сверху вниз взглядом девушку.
“Шалишь, брат!” подумал он. “За такую вельветовую рубашку мало. Нет... Джинсовая курка! Да, это другой разговор. Джинсовая куртка, не меньше!” И, успокоенный этой мыслью, он нагнал девушку и крепко обнял ее за плечи. Таня повернула к нему улыбающееся лицо, они остановились и поцеловались долгим, страстным поцелуем; и редкие прохожие, глядя на них, смущенно ускоряли шаг и думали о том, как красива эта влюбленная пара, - спортивный, сильный юноша и стройная, привлекательная рыжеволосая девушка, - думали и невольно завидовали их красоте, их молодости, их любви, их счастью...