Папа с мамой дрыхли.

Я взяла Кутю на поводок и мы пошли гулять.

Погода просто летняя! В новых колготах, в платье с короткими рукавами и белым передничком, я едва удержалась от кувыркания на ржавой трубе ограды у подъезда.

Покричала под окнами Галкам – Ткачёвой и Корешковой. Девчонки вылетели во двор и мы поскакали на болото. Болото – это пустырь за нашим домом, где «орхидеи ещё не расцвели». Мы играли в Шерлока Холмса. Я – Ватсон. И с нами – собака Баскервилей, весёлый Кутемон.

Машин я не боялась, и мы с Кутей весело перебежали двухполосное шоссе. Ну что они там топчутся?

Стоят себе, крутят головами. Я посмеялась, подразнила их, и метнулась назад, чтоб показать им, как это просто и совсем не страшно. Кутя вяло трюхал позади.

- Ну? Чего вы? И мы снова рванули с Кутей на пустырь. Гальки напряженно смотрели на пролетающие машины и не двигались с места. Я смело и нахально повторила манёвр ещё раз. Кутя уже не хотел дурачиться. Он вышел по срочным собачьим делам и рвался на болото.

 Рассердилась я, встала посреди шоссе, обернулась гневно, и тут поводок с немыслимой силой вырвало у меня из рук.

Как это? Лицом вниз, на горячем асфальте, не могу встать, двинуться. Посмотрела вправо – на мне огромное колесо. Я прижата им. Намертво. Гальки истошно заорали и бросились бежать от меня в сторону нашего дома. И Кутька. Куда вы? Я закричала изо всех сил.

Пассажиры из желтого гармошечного автобуса, отошедшего от остановки, резко обернулись и стали стекаться ко мне. Окружили. Лица их были страшны. Один взрослый мальчик дико захохотал и стал кривляться. Мне стало обидно, стыдно… Что я не могу встать. Какой асфальт нагретый.

Пришли и столпились у машины дядьки. Они совещались.

Шофер в обмороке.

Вызвали?

Вызвали.

Они взялись, дружно откатили с меня «ЗИЛ».

Прибежала мама. Но я её не сразу узнала.

Мне жарко. Не хотелось ни говорить и слышать ничего. Меня положили, на траву, на спину. Мне очень душно, тяжко.

- Не трепыхайте. Положите меня. Положите… на траву.

Солнце мучило глаза. Повернула голову набок. Вижу травку, близко, резко. Я очень ее полюбила почему-то. Нежность к травинкам, переливающимся радужными продольными искорками. Зелень была красоты невероятной.

Я увидела и свои раздавленные ноги, лопнувший живот. Он пульсировал кровью. Передничек весь изодрался и пропитался, платьице было испорчено. И это... продавлено. Я захотела закрыться руками, но мне не дали, а опять подняли с земли.

- Где скорая? Вызвали? Сколько можно?! Быстрее. Ловите уже частника!

Меня тормошат, несут.

- Ловите частника! Сто-о-ой!

Открылась дверь автомобиля.

- Куда? Она мне все сиденья испачкает! Не повезу!

- Ах ты, паскуда! Сволочь!!! Грохот дверцы.

Скорая. Я лежу головой на коленях у мамы.

- Только… не говори… дедушке… Завтра парад… День Победы.

Мама не плачет, она как робот.

Каталка. Трясёт. Меня везут бегом в черный прохладный коридор. Надо мной проезжают быстро потолковые светильники. Рентген. Какой умный и огромный фотоаппарат.

Сусанна Иосифовна! Множественные переломы таза.

Мое прекрасное платьице режут ножницами!..

Катя. Катя. Не спи… Открой глаза. Проговори. У тебя есть сестренка? А собачку как твою зовут?.. Катя! А братика нет? Кем ты будешь, когда вырастешь?

Колготки новые срезали, я голая. Холодно. Я буду ветеринаром.

Она в шоке.

Вокруг перемещаются люди, веет от них чистым. Химическим карандашом, йодом и бинтами. Укрывают. К носу и рту прижимают черную резиновую маску и пахнет сладко. Во рту - сладко и гадко. В ушах гул.

- Умеешь считать? Считай, Катюша, до десяти.

- Раз, два, три, четы…

Ночь? Я где? Окно, за окном грохот салюта. Я вижу красивые огоньки. Щурятся, смеются. Зеленые. Желтые… Во мне слишком много воды, мне не нужно столько воды…Что это за шнур? Тяну. Падает высокое, тонкое и разбивается. Звон стекла. Женщины бегут, ругаются.

- Люська, подь сюды! Порушила, вот, капельницу малая! Больше так не делай, доча... Поняла? А то помрёшь!

День? Я лежу на спине. Это больница, палата. Мне не больно.

Ночь. Ночь фонари светят… Спать.

Утро.

Обхо-о-од!

Входят важные врачи. Надо мной склоняется строгая женщина. Смотрит в лицо и не улыбается, не говорит со мной. Говорите! Я же все понимаю, слышу!

- Евгения Петровна, Жданова Катя, семь лет, автокатастрофа. Поступила девятого мая в тяжелом состоянии. Выведение из шока - сорок минут. Критическая потеря крови. Переломы лонных и тазовых костей, обширная гематома правого бедра. Отрыв уретры, прободение мочевого пузыря… Ушибы и разрывы тканей малого таза. Отслоение некрозов кожи с обоих бедер, ссадины. Дренажи, катетер. Сегодня четвертые сутки. Самочувствие стабильное.

Я сплю. Оставьте меня. Оставьте в покое.

Ночь. Утро. Обход. Сусанна.

- Ну? Хулиганка, будем выздоравливать, а? Что ты плачешь? Что значит: « хочу домо-о-ой!»? Все детки хотят, никто не плачет. Вот мы посмотрим. Будешь весёлой, будешь слушаться – пойдешь домой скорее. Будешь плакать – навсегда с нами останешься. У нас мно-о-го таких ребят, рявушек-коровушек, кто не хочет выздоравливать. А сегодня тебе уже можно бульон и киселик. Тебе дедушка прислал вот что, смотри. Мне кладут на подушку куколку.

- Завтра можно переводить в общую палату. Общий стол. Но без хлеба.

Обожаю кататься на каталке. Нас - меня и куклу Лику - везут веселые парни-санитары. Завозят в серый лифт. Он космонавтский. У него толстые двери с круглыми маленькими окошечками. Мне нравится, что парни шутят. Их распирает от смеха и от них приятно пахнет табаком. Как от папы. И кукле тоже все нравится. И смех ребятишек, и шум с улицы из распахнутых фрамуг, бодрые зеленые стены. У мальчишки – транзисторик в чехольчике на шее!..

Нас вкатили в большую светлую палату, тут много детей и все болтают. Стена и койки у окон греются солнцем, огнем горят их блестящие никелированные спинки.

Моя кровать у самой двери. Меня бережно перекладывают. Ноги, как у лягушонка, зелёные, и разложены в стороны «бабочкой». Мешками с песком зажимают колени, чтобы я не могла пошевелить ногами. Медбрат смотрит на свет бутылку и подвешивает её к железной раме койки. Трубка в бутылку идёт, из меня…

Ну что, Царевна-лягушка ты наша. Моча – янтарь, и это хорошо!

Почки целы, значит. Не горюй. Все до свадьбы заживёт.

Рядом девочка с огромной гипсовой ногой, торчащей в потолок. За подмышки ее тянут мягкие петли в одну сторону, а за здоровую ногу - в другую сторону… Вон, под матрасом гиря огромная висит. Она смотрит на мою Лику. Протягиваю.

На! Хочешь? Не можешь? Лови.

Я Марина.

Повезли какого-то мальчика из палаты, он плачет и боится.

- На перевязку, - говорит взрослая девочка у окна.

 Привезли другого. Он тоже плачет. Лицо всё красное.

- С перевязки… - вздохнула взрослая девочка.

Я боюсь. Мне страшно. Меня тоже повезут.

Я – черепаха Тартилла. У меня большие, как панцири, жесткие корки-болячки на бедрах. Ночью трогаю их потихоньку, по краям они подсохли и можно потихоньку поковырять.

Утро. Обход. Евгения Петровна.

Такие площади – и жидкостью Новикова? Руки поотбивать.

Врач мнёт пальцами мои болячковые наросты.

- У нее под корками уж все чавкает. Ткани не дышат! Снять. Почистить. Синтомицин. На перевязку. Живо.

Сердце, ты где?..

Перевязочная. Железные инструменты. Бинты. Запах спирта. Злая. Я вижу, она злая! В маске. Смотрит страшно. Сдергивает простыню. Тычет инструментами в зеленые твердые корки на ногах.

Здесь все отслоилось давно, гной один. Можно и так…

Она зацепляет мою болячку пинцетом и отрывает, как тетрадную страницу.

Не ори. И не ври. Тебе не больно. Можешь мне поверить.

 Вторая нога…

- Плохо она терпит, Шур. Балованная, видно. Вот детдомовские – те молодцы… Отметь: Жданова…. 8 палата. Перевязки в ночную.

Ночь. Перевязка. Опять эта страшная!

Ори. Ори. Раз - и все. Вот! Вот видишь? Катетер твой писявочный сняли. Разревелась… Везите ее.

Мне очень обидно. И жалко себя. Злая. Злая мерзкая перевязочница.

Но ура! Нет больше противной трубки и гнусной стеклянной банки.

Обход.

Евгения Петровна, вот, гляньте-ка. Образовалось дикое мясо.

Эка невидаль. Что ж. Образовалось – снимем. Готовьте.

Сняли и дикое.

Можно вытянуть ноги. О-о-о! Это убрали песочные мешки. Колени не разгибаются и ноют. Ноги трясутся, слабые.

Привет, привет, егоза! Соскучилась?

Ба-бу-у-ля!!!

- Я устроилась на полставки уборщицей, нянькой. Буду до шести часов с тобой, каждый день. Деда тебе вот прислал черешню, клубнику в сахаре. Весь рынок колхозный исходил, купил самую-самую. А это – это облепиховое масло. Дорогуще-е-е!

Ярко-оранжевое, пахнет так интересно. Она помазала мои раны, и очень скоро они стали затянулись прозрачной плёночкой. А чесались! - ужасно. Бабушка рядом. Теперь все хорошо. Бабушка разминает мне пальцы ног.

- Чувствуешь так? А так? Надо делать гимнастику. Дави мне пальчиками на ладонь. Так, так, так… Двадцать раз! Не ленись. А Маресьев как? Помнишь, смотрели? Как он? Все кушал, что давали, терпел, вернулся в строй, летал. «Ведь ты же советский человек?» А мы с тобой? А, Катёнок? Ты же советский человек?.. Девять, десять, одиннадцать…

А вечером пришла мама. Она нарисовала мне на коленке круглую веселую рожицу. Зелёнкой. Если ногу согнуть – она расплывется в улыбке. Выпрямить – она сузится, и будет смешной, дурацкой, как у Вицина из «Кавказской пленницы». Моргунов-Вицын. Моргунов – Вицын. Я наяриваю ногой, и в центре внимания всей палаты. Все смеются. Даже медсестры смотрели. Надо завтра попросить маму нарисовать на другой коленке. Никулина. Йодом.

В палате много детей. Проход узкий от двери до окна, только каталка проходит. А окно далеко. А за окном – весна. Люди спешат по своим делам, трамваи ходят, слышно, как они звякают. Собака лает. А закат какой перламутровый! Я бы села, смотрела в мир, и ждала деду. Как же добраться до подоконника? Пока бабушка моет в коридоре… Решилась!

Схватилась за прохладную стальную дугу Танькиной кровати. Подтянулась, приподнялась, и схватилась левой за угол спинки Маринкиной. Ноги не идут? Ладно. Я на одних руках пойду. Ты же советский человек? Правой, левой, правой...

- Ей! А потише нельзя? Ты мне все кишки вытрясешь!

Это Женька. Аппендицит. Ей уже шестнадцать, а дура неимоверная... Бабушка говорит - «хабалка». Хабалка она и есть.

Окно. Вот оно. Дошла. И села на подоконник. Весна! Мальчишки на великах по лужам мчат! А моя «Ласточка» на балконе томится. Сяду, уложу ноги по-турецки, буду ждать. Дедушка увидит меня в окне, он же в обморок упадет от радости!

Он. Идет! Несет кулечки с рынка. В них – «сяткие наки».

Деда!!!

Я барабаню ладонями по стеклу.

Остановился.

Смотрит.

Машет.

Плачет?..

На руках я, как обезьяна, научилась бегать от двери к окну и обратно. Новенькие лежачие просили меня посмотреть, не идут ли их мама, папа. Я завсегда, с радостью! Болячки мои затянулись. Бабушка пела мне на ночь: «У киски боли, у собачки боли, а у Катеньки пройди и жирком заплыви». Вот все и сбылось. Врачи зовут мои рубцы келоидами. Это звучит красиво и гордо. Красные такие, блестящие, Первомай просто какой-то.

Теперь нужно ходить ногами. Но я боюсь. Бабушка принесла из кабинета главврача стул со спинкой. Она вытащила меня в коридор и посадила на кушетку.

Вот. Что нужно делать. Смотри. Толкаешь за спинку стул – шаг. Толкаешь – шаг. Давай.

Я ухватилась за спинку. Толкнула – шагнула. Толкнула… боднула… Все. Не могу.

- Катечка, смотри, а кто к нам идет?

- Папа!!! Шагнула-толкнула, шагнула толкнула, быстрее, быстрее! Прыг на папу!

Как он вкусно пахнет! Бритой щекой и табачком.

Сусанна Иосифовна за столом, пишет.

- Ну что ж. Сегодня сорок первый день. Будем выписывать. В движении суставов бедер, конечно, остаётся ограничение. Все зависит от теперь от вас. Поэтому, плавать, гулять, шагать, адаптироваться в детском коллективе. Компенсация возможна, поэтому: физиотерапия, массаж, гимнастика, Одна ножка у нас короче на два сантиметра за счет перекоса таза, но это компенсируется. Второй Турищевой из нас увы, не получится, а нам и не надо. Зато детородная система чудом не пострадала… Но…

Ура! Я иду домой, мама и деда поддёргивают меня, когда я поджимаю ноги и перелетаю через грозовые лужи. Ура! Мы будем жить на даче. Туда уже переехали Кутя, Груня – это наш кот, и Зульфия, его черноморденькая жена.

На семейном совете решено отправить меня на третью смену в лагерь. Куплены: чемодан, фляжка белая пластмассовая, панамка, гольфы, шорты… А как быть с купальником? Я стесняюсь своих красных шрамов. Мама купила мне мальчиковые трусы. Семейные. Я буду плавать в них?.. Ну, почему?!...

Лагерь называется «Синева». Красиво! Мы едем в автобусе. Ребята передают «Взлетные» и «Мятные» по рядам, кто-то чистит апельсин, вовсю пахнет коркой.

А давайте нашу? - говорит вожатая Люся.

Да-а-а-! Дав-а-йте!

И автобус запевает дружно, ладно:

Си-не-ва – это небо. Си-не-ва – это море. Си-не-ва – это цвет наших гла-а-з..

Как хорошо!

Лагерь. Палата. Моя кровать у окна. Я в пятом отряде.

Нас ведут купаться на Рузу. Руза – река. Широкая, есть лодки, мостки, вожатые катаются на водных лыжах. Брызги, визг, смех – столько радости, солнца! Песочек светлый, нежный, а у берега, в теплой водичке, зарылись ракушки, внутри перламутровые.

Если лечь на мостки и лежать тихо-тихо – видно мальков. Водоросли колышутся. Мотрока тарахтит тише, тише. А я бы смогла так на лыжах? Нет, наверное нет.

Девочки сторонятся, шепчутся боязливо, поглядывая на меня. Трусы ужасны. У них яркие купальники, а у Вики даже черные очки и зонтик от солнца. С кружевами.

Вожатые нам объявили вечером, что скоро будет спартакиада. Я тоже хочу участвовать. Я больше всех напрыгиваю… Напрыгивала раньше в нагонялы. И в классики. И смело ловлю свечи в вышибалах.

Бабушка устроилась к нам судомойкой на кухню. Когда вечером танцы или кино, она угощает нас черным хлебом с солью или компотом, оставшимся с обеда. Вот везуха! Ночные бабочки жирненькие кружатся у фонарей, небо такое таинственное, звезды в созвездия сходятся.

Мне страшно соревноваться. Но бабушка обняла меня крепко и сказала на ухо тихо:

- Ничего, Катюха, прорвёмся. А Павка Корчагин, он знаешь как?..

И она рассказала мне про Павку. Какой он был несгибаемый красноармеец, человек и писатель. Слепой!

Решено. Я иду.

«Citius, Altius, Fortius!» - написано на стенде у стадиона. Это олимпийский девиз. Значит это – быстрее, выше, сильнее! Сперва бег. Тридцать метров. Дорожка гравиевая, белая черта. Как физрук свистнет – это сигнал, и надо бежать.

Рита – двадцать шесть. Тамара –двадцать три секунды. Катя приготовься.

Свисток!

Бегу со всех ног. И…

- Тридцать четыре! Катя! Молодец!

Ну где я молодец-то?.. Жалеет.

Прыжки. Яма с песочком, кучка высокая, нетронутая. Я первая прыгаю. Бегу-бегу-бегу – прыг! Песок в полукедах, прохладный, крупный. Так бы и остаться тут, в прохладе.

Молодец, Катя! Метр десять! Вставай, вставай, не держи народ!

Физрук записывает в блокнот мой результат. А другие? Как они прыгнули?

- Два тридцать… Два тринадцать… - бодро выкрикивает тренер. Я в пролёте.

Метание. Теннисные пушистые с полосочкой мячики.

- Тэк-тэк-тэк-с. Рита…Одиннадцать метров. Тринадцать и восемнадцать. Ничего, в сумме хорошо. Тома... Пятнадцать, шестнадцать и десять. Ну, что ж ты? Загасила? Ну, бывает. Раз на раз,как говорится…Хорошо…

Мой черед. Я метнула.

Вот это – по-нашему! Двадцать шесть! Тренер присвистнул, гланул так на меня, с уважением, и даже прихмыкнул.

Второй мячик ушел в небо. За ним побежали ребята, искать.

Двадцать семь с половиной! Отлично!

Ну и последняя попытка. Я со всей кишёчной силы как кину! Даже присела, пока он летел.

Тридцать два метра! Больше всех набрала в метании Катя Жданова! Подведение итогов спартакиады после ужина, на вечерней линейке – награждение победителей.

Физрук свистнул, и горнист отозвался у красного уголка: «Бери ложку, бери хлеб и садися за обе-е-ед!»

Курятина-вкуснятина! И вишнёвый кант-понт, как папа говорит. Жизнь прекрасна! И чтой-то мне бабушка все так загадочно подмигивает и улыбается, вытирая столики?

На линейке вечером я увидела почетное жюри рядом с постаментом победителей: директрису лагеря по прозванию Шишка, старшего пионервожатого Вадичку, врачиху Микстуркину и физрука. Они объявляли победителей среди малышей, середнячков и старших ребят. Мы середнячки. Я не очень даже и слушала, что они там говорят, а рассматривала, откуда у душистого табака пестик растет. И вдруг…

Третье место по сумме очков в троеборье завоевала Жданова Катя, пятый отряд! Туш! Похлопаем!

Я растерялась на миг. Меня толкают в спину. Бросаю цветок, спешу по дорожке вдоль клумбы с бархатцами. Поднимаюсь на пьедестал у флагштока над цифрой три. Мне надевают медальку на ленточке и вручают красивую красно-золотую грамоту, где черной тушью красиво выведено: «Жданова Катя, занявшая 3 место в троеборье… Пионерлагерь «Синева», 1973 год». И тут мне доверили спустить лагерный флаг. Я красиво салютнула и взялась за тугую веревочку. Задрав голову и глядя на приближающийся ко мне волнующийся алый стяг, я была счастлива, как потом уже никогда.

Ну, почти.    

Я разбирала лагерный чемодан, когда на кухне за семейным столом собралась вся наша семья. Вот когда я вынесла на обозрение свои боевые трофеи.

Ох! Ах! Ну, ты и молодчина, Катерина!

Да за метание мне это дали. За метание! У меня руки крепкие. Я ж на руках, в больнице ж, по спинкам… Ну ладно, пусть думают, что это за прыжки и за бег. Вон как счастливы. Чокаются и пьют шампанское, смеются.

Деда плачет?..

Надо послать грамоту в Русаковку, Евгеше и Сусанне. И на обратной стороне написать Катин диагноз. Это им для послужного списка очень хорошо будет. Это же… Это ж!.. Наша медицина впереди всей планеты!

Мне слышно, как в полголоса ругают нелюбимую бабку мою вторую, мать папы.

- А Верка-то, помните? Говорила, что калечкой останется, никто замуж не возьмет… Идиотка.

Что это, «калечкой»? Колечко, может быть? Колечком! Это надо лечь, прогнуться и ноги к голове. Я так умею! Меня научили девчонки в лагере.

- Мам! Баба! Смотрите! Я - калечко!