Свинка трёхцветная, шикарная: песочное тулово с белой головой и чёрной кляксой на ухе, - шерстистая, она похожа была на варежку. Ходила скромно, по старушечьи, лапы старалась не казать из-под брюха - словно там у неё были колёса, а если и удавалось их увидеть, то несуразно и жалко выглядели эти утиные кривые лапки с розовыми пятками, которыми она семенила, вытаскивая их на миг - и тут же пряча. Ещё она умела громко скулить: когда хотела есть и слышала приближение людей - тут же начинала звонко пищать, как поросёнок - может, потому её и прозвали свинкой? Но за что морской - этого я не мог понять. Говорят, раньше называли заморской - потому что завезли её к нам издалека, но сейчас уже неважно, как кто сюда попал - важно жить, как-то договариваться, предоставлять друг другу возможности.
Вот и я вначале решил предоставить ей полную свободу - жаль было сажать такую симпатичную варежку в клетку - и, соорудив гнездо в коробке из-под утюга, я смело пустил её на пол. Но уже на второй день в комнате появился резкий запах - не такой едкий, как в общественном туалете, но и не такой домашний, как в деревне возле коровы. Со свинкой надо было что-то делать. Не обращая внимания на свитое мной для неё гнездо, она повадилась жить под диваном - и как раз под тем местом, где я спал, она затеяла писать и какать. Может быть, виной тому, что это место оказалось таким притягательным для живых существ, какие-нибудь магнитные аномалии и законы, так или иначе, под изголовьем постели она наделала большую кучу тёмно-зелёных, похожих на фасолинки какашек.
Пользуясь человеческой силой и проворством, я изловил бедную свинку - и водворил её в клетку. Может быть, таким поведением она выражала безграничную привязанность ко мне - она и спала тут же, со своими какашками. Но наши взгляды на позволительные формы выражения любви расходились - поэтому и пришлось ей расстаться со свободой. Я помыл полы и зажил спокойно, лишь с малыми угрызениями совести - понимая по удрученному виду свинки, что поступил с ней негуманно.
Если бы я сразу посадил её в клетку, она, верно, меньше бы мучилась - познавшему свободу трудно с ней расставаться. В общем, недостаточно, наверное, души вложил я в её воспитание - надо было возиться с ней, играть, оставлять лакомые кусочки где-нибудь в дальнем углу комнаты - так, со временем, она бы могла поумнеть и догадаться, что меня раздражает её манера гадить под диваном. Всего этого не было, ни о каком приручении и дрессировке я и не думал - мне казалось, что равноправные существа не должны унижать друг друга подобными затеями, а если наши права не равны, если не может быть и речи о свинкином суверенитете - то пусть уж она лучше сидит в клетке, от греха подальше. Зато я по мере возможности обильно снабжал её одуванчиками. Одуванчики - любимое свинкино кушанье, - она обжиралась ими, хрумкала, не устраивая, слава Богу, никаких забастовок и голодовок - а просто лопала всё, что давали. Клетка была новомодной, импортной, шикарной - прозрачное корыто из пластика, покрытое сверху тонкой съёмной сетью.
Как-то ночью, вернувшись домой, я обнаружил в эмалированном ведре на кухне мышку. Она попала туда случайно, в поисках пищи - и прыгала теперь, как заведённая, стараясь ухватиться лапками за край - но соскальзывала всякий раз по гладкому боку на дно. Что с ней делать? С одной стороны, правила коммунальной гигиены предписывают изъять мышку из кухни и удалить от съестных припасов. Сосед посоветовал сделать это самым простым способом - выбросив животное в окно. Но этаж был пятый, а пол внизу - асфальтовый, поэтому мне казалось, что мышка наверняка погибнет. С другой стороны, она была такой забавной, не длинней мизинца, с отважными усами, как у Мюнхгаузена - и за что убивать эту Божью тварь? Я решил посадить её в клетку к свинке, чтобы им там было веселей вместе - а то, наверное, скучно в одиночку томиться моей свинке... Сказано - сделано: изловчившись и схватив мышку за хвост, я донёс мелкую живую тяжесть до клетки, поднял решётку - и вбросил в заросли одуванчиков.
Мышка была мелкая, да удалая. Как часть дикой природы, она отнеслась со страшной ненавистью к клетке, с которой свинка, хотя удрученно и не без ропота - но всё-таки сроднилась. Первым делом мышка принялась носиться по потолку клетки, устроенному из гребёнки длинных стальных прутьев. Прутья эти, толщиной в спичку, ровно помещались ей в горсть, и мелкие розовые пальчики обвивали прут, держась за него снизу. Как циркачка, мышь висела под куполом клетки - и только лапки она высовывала наружу, протискивала попеременно - то правую переднюю, то заднюю левую - и так далее, пытаясь ими уцепиться за воздух. Как руки тонущего возносятся над поверхностью воды, когда сам он едва уже шевелится в глубине - так и эти красноречивые лапки постоянно высовывались, выскакивали из ряда стальных волн. Пробежав весь потолок клетки вдоль и поперёк, посовав свой нос во все щели, мышь убедилась, что клетка сделана на славу, и ни один прут не отстоит от другого шире, чем на пол мышиной головы. Тогда мышка стала в неистовстве бросаться на свинку, ползать по ней сверху и кусать за розовое ухо. Свинка с хныканьем пряталась в своих одуванчиках...
Ни дикая, ни одомашненная часть живой природы никакой доброжелательности проявлять друг к другу не захотели. Я-то думал, грешным делом, что свинка, как особь более воспитанная, уже поднаторевшая в очеловеченном, спокойном образе жизни, возьмёт опеку над меньшим своим мохнатым так сказать, братом и покажет тому пример не разбойничьей, не воровской домашней жизни. Мышь мало-помалу исправится, тоже приобретёт хорошие манеры, станет благоразумной. Может быть, даже полной вегетарианкой станет мышка - и будет с удовольствием хрумкать одуванчики. Но не тут-то было! Как я был наивен... Сожительство это превратилось в сущий ад. Злобная мышь забиралась на потолок клетки и прыгала оттуда на притаившуюся (как той казалось) в одуванчиках свинку. От неожиданности свинка передёргивалась, будто заяц под коршуном - не знает косой, что мир настолько трёхмерен, и подлый коршун использует своё продвинутое знание, чтобы нанести непоправимый ущерб зайцу, саму жизнь его схватив в цепкие когти свои, после того, как грянет жестокий, падёт с неба булыжником зайцу на голову... Хотя, кто знает, может быть и есть какая-то заячья религия, в которой в недомолвках, в тайной каббале таится намёк на знание, что есть небеса - и есть где-то там верховная власть. Бог, парящий под облаками, в пустоте воздуха ждёт только прегрешения малого - чтобы камнем, тяжким камнем обрушиться на шею... Недаром же говорят, что знание - сила те, кто всё сводит к силе, кто ценит силу превыше всего.
Мышь преследовала свинку с неистовой ненавистью террориста, который видит причину всех горестей природы в предательстве продажных тварей, находящихся на содержании у врагов, в подлости трусов, обжирающихся подачками людей - этих супостатов, захватчиков, насильников природы. Свинка, как содержанка вызывала справедливое возмущение непокорённой, не сломленной, готовой отдать жизнь за свободу мышки.
Я понимал, что и свинке, и мышке жилось не сладко. К свинке, привыкшей регулярно получать одуванчики, огрызки яблок, хвосты морковок и попки огурцов, явился злобный экспроприатор, насильник, захватчик... Легко было оказаться и в мышкиной шкуре, и в свинкиной, понять и ту, и другую сторону - но выхода я не видел. Разве что отселить мышку - но тогда пропадут навеки мои идеальные затеи, надежды на мирную дружескую жизнь между представителями этих не столь уж разных, по сути сказать народов - свинок и мышек... Я сомневался, а события разворачивались самым коварным образом. Вечером, после того, как я вернулся с работы, где все ломали себе голову, озадаченные происходящим в республиках советской Прибалтики (там как раз право наций на определение подвергалось серьёзной критике, и казусы бескровного отделения смотрелись на общем фоне скорее исключениями, чем правилами), так вот, этим самым вечером я обнаружил, что мышка пропала…
Горю моему не было предела. Неужели ей удалось-таки выскользнуть в щель между съёмным потолком и стенами клетки? Внимательно изучив все возможности и тщательно порывшись в одуванчиках, я обнаружил мышку, которая с заспанными видом высунулась из угла и с таким удивлением на меня воззрела - наверное, с меньшим чувством смотрела даже Коробочка на Чичикова, когда он ввалился мокрый и грязный к ней посреди ночи: "Черт-де принёс какого-то оглоеда будить меня".
Счастье моё было неописуемым: значит, сбылась мечта, и мирно живут-ночуют уже бок о бок мышь и свинка, образовался маленький теремок из добрых друзей в этой клетке, - и напрасны были мои страхи! Просто животным надо привыкнуть, принюхаться друг к другу, пометить территорию, составить договор. Ура! Дружба восторжествовала, а мои измышления про мещанство свинки и терроризм мышки - полная ерунда, животные шагнули навстречу друг другу и повернулись, так сказать, лучшими своими сторонами. Матерински тёплая, обширная свинка - и маленький, так сказать, пострел, вместо сына её - мышонок. Ведь у животных этих нет семьи, они оторваны от родных, живут без общения с близкими себе по шкуре...
Спать лёг умиротворённым, радостным - давно такого не бывало. Правда, забыл почистить клетку - вернее, не хотел тревожить друзей: пускай спокойно отдохнут этой ночью. Утром следующего дня я спешил - и опять не почистил клетку. А когда поздно вечером вернулся домой - тут и обнаружил горестный этот факт - мышка сдохла.
Как такое могло случиться? Кто тому виной? Неужели свинка моя, такая милая с виду, добропорядочная - прижала сонную мышку в углу клетки - да задушила своей тяжестью, отомстила за обиды, которые нанесла ей дикая тварь в начале знакомства. Или мышка окочурилась от недостатка воды - в клетке не было питья, потому что свинке-то воды не надо было, ей хватало соков из одуванчиков. Или, может быть, всё дело в тех антисанитарных условиях, которые образовались в результате совместного проживания - ведь свинка мочится часто и обильно, и запах получается от этого всего едкий, резкий. А мышь могла оказаться очень нежной, чувствительной, и окочуриться от этого. Или причина гибели её - чисто духовная: хотя дикому зверю наплевать на запахи испражнений - но не может он перенести отсутствие свободы, и мышка задохнулась, так сказать, в атмосфере рабства.
За три дня заключения сломлен был гордый дух её, и может быть, имел место даже акт героического самоубийства - посредством голодовки, например. Но я же от чистого сердца желал добра и тому и другому животному и успел полюбить за это короткое время и добрую свинку мою, и гордую мышку... Почему же в этом мире всё так жутко устроено, и при тёплом и дружеском отношении, при самых лучших помыслах - всё равно обрывается чья-то жизнь, кто-то гибнет в молодые годы... Я вспоминаю мышку - как лазила она в неистовстве по прутьям и протягивала мне лапки свои, как смешно топорщились усы её, словно снятые с Мюнхгаузена, как блестела она черничным глазом - будто молила меня: выпусти, спаси!
Совсем немного довелось мне пообщаться с ней - всего пару вечеров, но запомнилось это надолго. Наверное, не понимал я её - может, задыхалась она в самом прямом и самом переносном смыслах этих слов, задыхалась от испражнений, и от рабства, несвободы в этой тюрьме. Неужели свинка моя - убийца? Нет, я не поверю в это, нет, нет... Видно, так было уготовано судьбой, предрешено, что не могут два вида этих существовать вместе, нельзя было их сводить. И нет вины ни в ком. Страшный эксперимент этот поставила моими руками сама судьба. Одна надежда - что в новом воплощении мышка окажется более проворной - и не даст себя поймать в мусорном ведре.
А свинка? Это судьба моя. Взял я её к себе - нельзя уже теперь отказываться от неё. Ведь она - как дитя малое, беспомощное. И даже если она плохая, свинка - но моя. Подумал я так, почистил клетку, похоронил мышку в коробке из-под пластилина, спустил в мусоропровод - и пошёл рвать одуванчики.