Старик проснулся рано. Не спится в такие лета подолгу. Едва он разлепил глаза и первый раз скрипнул старой полурассохшейся кроватью, связанной по углам бечевками, Альма тоже завозилась, подползла повыше и положила голову ему на грудь. Так, что лохматая борода и усы эрдельки защекотали старику подбородок. На своем лице он почувствовал жаркое дыхание псины.

- Сейчас, сейчас, Альмочка, - прошептал он, - сейчас я с тобой, деточка, выйду.

Осторожно, чтобы не разбудить жену, старик начал подниматься. Чуть не вскрикнул и застыл в нелепой позе, словно разбитый параличом. Старый проклятый радикулит, подкараулив момент, напрочь сковал его движения.

- Толя, - конечно же сразу проснулась жена. - Толя, куда ты?

- Я с Альмой, - морщась от боли проскрипел дед, - она просит.

- Лежи уж, - старушка поднялась со своей кровати гораздо бодрее. - Лежи уж, я выйду.

Медленно и аккуратно дед опустил свою спину на подстеленные под простынь и байковое одеяло доски.

Жена быстро оделась, одела на нетерпеливо топающую Альмочку два ошейника, один противоблошиный, другой с поводком, и вышла, тихо притворив за собой дверь. Дед остался в постели, но уже, конечно, без сна.

Над ухом что-то в пол силы вещало радио. Репродуктор замолкал только тогда, когда ночью кончались передачи. Пожилая чета не касалась кнопки выключателя этого средства информации уже многие многие годы. Привыкли. Так и спали под его бубнеж.

Дед неторопливо ворочал мысли, радио и тут ему не мешало. Он его не слушал. А что там, собственно, слушать? И так ясно, что уже ничего хорошего не скажут.

Надо бы съездить в Глеваху, где у него есть шесть соток, правда без домика, а всего лишь с маленькой железной будкой до отказа забитой лопатами и граблями. Дом он уже не построит, а завезенные под фундамент блоки так и останутся лежать там бетонной стопкой. Ничего, сыну останется. Пусть хоть продаст. Правда многого это не стоит.

А ехать все-таки надо. Погорит там все без полива. Вон какое жаркое лето. Клубники он собрал в этом году много, мать накрутила варенья. Дочка обещала из Москвы приехать, хорошо бы захватила зятя, он конь здоровый, хоть упрет для внуков побольше. Огурцы надо собирать, укроп, кабачки. Помидоры опять пропали... И еще поливать, поливать.

Звук вставленного во входную дверь ключа прервал ход его мыслей. Дед снова попробовал подняться. "Что это Рая так рано вернулась? Не случилось бы чего с Альмой? Не дай Бог опять порезала лапу. Или снова ее укусила та злая овчарка?"

- Толя, Толя, быстро одевайся, - жена стремительно пролетела по коридору и уже заглядывала в комнату. Однако сколько в ней осталось до старости прыти.

- Толя, встававай, говорю.

- Да я вста-ю, ох! Альмуся, отойди миленькая, с тобой ничего не случилось?

- Толя, скорее ты, - жена протянула ему рубашку. - Там утюги. Целая куча. Надо спешить, а то растащат.

- Какие утюги? - дед попал в один рукав, и жена уже помогала надеть ему второй.

- По дороге объясню. Хорошие утюги, не наши. Вставай.

- Ох! Да подожди, ты!

- Некогда ждать. Все растащут, - она уже дала ему брюки.

Пожилая чета с кудлатой эрделькой чуть ли не выбежала из подъезда. Быстрым решительным шагом впереди неслась старушка, дед семенил за нею. Отойдя от дома метров на десять, он остановился, чтобы спустить собаку с поводка.

- Толя не здесь, не здесь. Там спустишь. Пусть она там бегает. Будто мы с ней гуляем, - остановила его жена.

Они поспешили дальше. Миновав двор, завернули за угол соседнего дома.

- Ну вот я так и знала, - раздраженно запричитала она, - что ты так долго одевался? Вечно ты копаешься, копаешься. Вон уже какая-то успела.

Старушка почти подбежала к лесенке у торца дома, ведущей через бетонную яму ко входу в подвал. Из ямы выглядывала чья-то голова в платочке.

- Здравствуйте.

- Доброе утро, - ответила голова.

- Вы за утюгами? - старушка неловко рассмеялась, - Мы тоже.

- Та берите, берите, здесь и мне и вам хватит.

Дед, наконец отпустив собаку, тоже подошел к яме, в которой уже скрылись обе женщины. Они копались в самом низу возле порванного полиэтиленового мешка вокруг которого валялось с полтора десятка импортных красивых утюгов. Лишь некоторые были без шнуров. Обе женщины складывали утюги в принесенные ими сумки.

- А, утро добре, - заметила деда конкурентка.

- Это со мной, - опять рассмеялась его жена, - Толя иди, иди походи вокруг с Альмой, чтобы больше никто не увидел.

И вовремя она это сказала, потому что со стороны другого двора уже приближался пузатый мужик в широкополой шляпе и рубахе навыпуск. Дед знал его по собачьим прогулкам. У пузатого была колли.

- О, доброе утро, доброе утро, - дед, широко улыбаясь, поспешил к знакомому навстречу. - Ну как ваша, собачка?

Мужик остановился, но дед ухватил его за рукав и потащил в сторону.

- Идемте туда, тут эта злая овчарка гуляет, которая мою Альму покусала.

- Она и на мою бросалась.

- Я то и говорю, шо пойдемте, пойдемте. И хозяин у нее такой, скажу я вам, неприятный...

Вернулись они домой усталые но довольные. В старой хозяйственной сумке лежало четыре совершенно целых, белых с голубым красивых утюга со шнурами, с дырочками на основании и удобными кнопками для пуска пара и брызг. И еще один без шнура, на всякий пожарный. Вот только инструкций при них не оказалось. Однако находчивые старики вскоре разобрались сами, убедившись, что все утюги исправны. Греют, брызгают, шипят и выглаживают вещи с удивительной легкостью и хорошо. Что говорить, умеют там делать.

Во время дневной прогулки с собакой, дед узнал, от пузатого владельца колли, что ночью взломали и обокрали соседний фирменный магазин, торговавший импортной электротехникой.

В прежние советские времена мой тесть был довольно большим чиновником. Зав. треста ГлавбудУкрМинхарчпром. Звучит смешно, но на самом деле эта должность приравнивалась к уровню зам. министра Украины. Под его началом находились все строительные силы Министерства пищевой промышленности этой республики, тогда еще в составе СССР. Однажды моего тестя даже чуть не наградили орденом Ленина, к какой-то там годовщине. Его вычеркнули из списков в самый последний момент, когда фамилия, должна уже была появиться во всех центральных газетах и тестя поздравили все его знакомые. Он уже и банкет заказал, и гостей назвал, когда подоспело известие, что награды тесть не получит, потому что фамилией-то и не вышел. Шутка ли сказать - Сахаров. С таким созвучием букв он остался без ордена. Обидно, конечно, но жил тесть тогда и так не плохо. Я - студент из семьи простых советских служащих - чувствовал себя немного неуютно, появляясь в бывшем доме моей жены. И наверняка это "немного" стало бы много значительнее, если бы мои тесть и теща не оказались людьми умными, добрыми и по хохлятски гостеприимными. Хотя хохлятская кровь текла только в жилах у тестя и то, не сказать чтобы много. Но что у них есть - то есть, люди хорошие.

Правда это гостеприимство в те хлебосольные времена для меня тоже было палкой о двух концах. Когда мы с женой приезжали в Киев, нас встречали с цветами. Везли до дома на машине и тут же сажали за стол. И начиналось.

- Ешь! - свирепо хмуря брови сверкал на меня карими глазами тесть, когда я сидел уже на стуле боком, давно расстегнув под столом ремень, пуговицу брюк и даже ширинку, а он метал мне в тарелку с огромного противиня или сковороды кусищи тушеного мяса, курицы, печенки, все в одну кучу.

- Анатолий Семеныч, я больше не могу.

- Ешь! Я знаю, что тебе надо.

Все это, конечно, с возлияниями, которые начинались еще до того, как мы сядем за стол. Первую дозу водки я, появившись в доме тестя, принимал обычно на балконе из какой-нибудь чашки. А вообще бутылки были рассованы по разным углам во всех комнатах. На стол же спиртное доставалось из бара, который теперь уже давно перекочевал вместе со стенкой в мою московскую квартиру.

Возлияния продолжались за столом, и, когда я уже думал только о том, как бы мне не опозорить мое москальство и не упасть со стула. Тесть говорил:

- Мать, мы сходим за боржоми, - так называлась у него любая минеральная вода.

- Толя, только не долго, - кратко кидала теща, - еще с собачками погулять надо.

В доме у тестя жили тогда два стареньких нечистопородных японских пинчера.

Мы выходили на лестницу и там тесть перекладывал из-за пазухи в сумку еще одну бутылку коньяка или водки. После того, как мы выпивали ее в Пингвине, соседнем винном погребке, да запивали еще одной дозой, здесь уже обязательно коньяка, тесть тащил меня в магазин, где мы закупались минералкой и еще двумя-тремя бутылками горячительного. И счастьем было для меня, если по дороге домой мы ни одной из них не откупоривали.

- Анатолий Семенович, я больше не могу, - с трудом ворочая языком, слабо защищался я, в который раз стоя у него на балконе.

- Пэй! - все также свирепо и почему-то через "э" командывал тесть, - Сейчас мать с Таней с кухни придут. Я знаю, ты молодой, тебе надо.

Потом к власти пришел Горбачев. Тесть сразу сказал, что он развалит Союз, в общем-то так и вышло. А тестю уже в восемьдесят шестом устроили переэкзаменовку. Впрочем не одному ему, а всем чиновникам его уровня. Тестя, в частности, спрашивали на экзамене, какие марки бетона следует применять при строительстве тех или иных конструкций. Я тоже гостил в то время в Киеве.

Накануне экзамена я отдыхал. Вернувшись с работы, тесть не поил меня, ему было не до того. Он сидел над какими-то книгами и брошюрами, пытался учить на старости лет. Впрочем сидел он над ними не более часа. Потом он зашел в ту комнату, в которой я тем временем смотрел телевизор. В руке у тестя уже была бутылка коньяка.

- Давай по сто грамм, - сказал он, - и пойду я, Сашок, спать.

Разве я мог отказать ему.

Переэкзаменовку мой тесть прошел. И потом долго рассказывал, как тряслись в коридорах замы, завы, директора, распихивая по карманам шпаргалки и лихорадочно списывая что-то с книг в туалете. Не все проскочили экзамен.

Спустя еще пару лет тесть вышел на пенсию по возрасту. Правда, он потом работал около года в какой-то другой организации, но кем-то вроде консультанта, и личного автомобиля с шофером у него уже не было. Его же собственную Волгу расколотил вдребезги мой шурин Сашка, столкнувшись лоб в лоб на трассе с Москвичом. Слава Богу, каким-то чудом все остались живы, отделавшись лишь тяжелыми переломами и сотрясениями. Кроме этой несчастной Волги, не подлежащей восстановлению после аварии, и киевской трехкомнатной квартиры, самой в общем-то обычной, мой тесть за всю свою чиновническую карьеру ничего больше не нажил. Даже дачи. Да и Волгу эту, вернее ЗИМ, который он впоследствии обменял на Волгу, тесть заработал еще в молодости, будучи главным инженером Альметьевска. Как я понимаю, под его началом и был в основном построен этот город.

Тесть строил дома в Альметьевске, в Белой Церкви, ставил будынки по всей Украине. И от щедрот своих помогал сотням людей. Близким и далеким. Хорошим и не очень хорошим. Кстати, за ту московскую квартиру, в которой я сейчас живу, он внес половину первого взноса, а еще четверть взноса чуть ли не силком вытряс из моего отца, последнюю четверть из сэкономленных за долгие годы на пенсии средств внесла моя бабушка. Тесть мог бы и сам все заплатить и вовсе ему не было жалко, но он хотел, чтобы не испытывал я особого чувства неловкости, въезжая в эту квартиру.

За долгую верную службу тестю дали республиканскую пенсию. Он пользовался ею года три. С распадом Союза эту пенсию отобрали.

По причине длительного финансового кризиса я в течении нескольких лет не бывал в Киеве, вплоть до последнего августа. Жена с детьми, правда, ездила к родителям. На билеты я им кое-как наскребал. К моему позору все деньги жена привозила обратно. Стоимость билетов возмещала теща, старушка до сих пор, несмотря на гипертонию, проводит на ногах целые смены, стоя у станка над раскрытыми ртами. Она зубной врач. Какие-то средства старикам подкидывал шурин Сашка, ставший не самым неудачливым бизнесменом. Лишь Анатолий Семенович страдал вместе со мной, ему нечем было потешить свою врожденную щедрость. Он так привык всем помогать и делать подарки...

Наконец я приехал, и тесть с тещей отыгрались за эти обидные для них годы. Мы с женой увезли обратно в Москву два импортных утюга. Одним из них я вчера гладил брюки - классная фирма "Филиппс".

1998