День был совершенно белого цвета. Бледным и сырым до того, что страшно хотелось брызнуть в его размытое однообразие чем-нибудь цветным и ярким. Все стало белым: снег, осевший под неощутимой тяжестью белесого тумана, липкого, мокрого и прозрачного, обволакивающего и всасывающего в себя все вокруг, Москва-река, слившаяся с дымкой над водой, берегами, университетом и церковкой, изваянием светлеющей над обрывом.

День пропитался белизной. Не чистой и жесткой, холодноватой белизной подвенечного платья, не кокетливой белизной ромашки, не слепящей - прибалтийского песка и не синеватой, хрустящей - крупинок соли. Он пропитался белизной противоестественной, и потому омерзительной, грязной, серой, черной, влажной белизной едва начинающейся весны. По белому дню шли хмурые люди в грязных сапогах и мрачно ругали слякоть и начинающийся насморк. У метро о тротуар разбивалась насмерть в мелкие брызги капель. Трамвай безразлично смотрел на входящих тусклыми окнами.

Ехать нужно было далеко, через весь город. Но эта долгая поездка давно стала необходимой Валерию, в ее ожидании он часто жил неделями, обдумывая очередной визит в торговые ряды Птичьего рынка. Интересовало его там всегда лишь одно - попугаи. Странные, нездешние птицы, сияющие ярким опереньем в неземном контрасте с окружающим миром. Они казались воплощением мечты о счастье, красоте и Бог знает еще о чем…Что-то неодолимо влекло Валерия к попугаям, и, отказывая себе во многом, он тратил свои иногда немалые гонорары художника на волшебные, загадочные существа. Стоившие на рынке вполне прилично.

В трамвае, уткнувшись в окно и вытянув вперед ноги, Валерий наслаждался жизнью в предвкушении новой встречи. Его давно и хорошо знали все торговцы попугаями. Несколько месяцев назад он подарил своего Гошу-ара новой подруге Лене. Ей было одиноко в те вечера, когда Валерий не заходил к ней, а великолепный Гоша скрашивал пустоту. Правда, не слишком долго. Капризный, избалованный Гоша-аристократ, привыкший в мастерской художника к постоянному общению, болтун и говорун, через две недели у Лены замолчал. Она каждый день уходила утром на работу и появлялась в семь, усталая и безразличная, а Гоша требовал внимания, ласки и постоянных разговоров. Он обиделся на Лену, на Валерия, на свою жизнь… Теперь он рассуждал только в одиночестве. Иногда Лена, возвращаясь, слышала, как Гоша доверительно сообщал пустой квартире:

- Гоша хороший, Гоша прекрасный!

Но с хозяйкой этой замечательной новостью он делиться упрямо отказывался. Свой богатый словарный запас и заманчивые предложения вроде: “Поедем, красотка, кататься” и твердые убеждения типа: “Все равно его не брошу, потому что он хороший” Гоша приберегал на черный день, не одаривая Лену признаниями и откровениями.

Он прекрасно мог изобразить пианиста, мастерски перебирая лапками по жердочке клетки, словно по клавишам рояля, двигаясь в такт музыке, которую в эти мгновения слышал сам и которую, казалось, начинали слышать и зрители. Но не для Лены это было, не для Лены…

Без Гоши в мастерской Валерию тоже стало скучно, непривычно тихо, и поэтому сегодня он отправился за новым попугаем. Впереди в трамвае сидела интеллигентная московская бабушка с внуком лет трех. Он громко рассказывал сказку об Иване-царевиче или Иване-дураке, что, в сущности, одно и то же, который после затянувшихся, бесполезных поисков Василисы Прекрасной в результате происков врагов попадает к Бабе-Яге. И тут выясняется потрясающая подробность: Баба-Яга сажает доброго молодца за стол, кормит и поит, а сама по непонятной причине ничего не пьет.

- Что же ты пьешь? - в изумлении спрашивал Иван-царевич устами трехлетнего повествователя. - И молока лианозовского не пьешь? И кефир “Данон” не любишь? И чай “Дилма” тоже? И пепси-колу не покупаешь? И “Фанту”?! И квас?! И “Айрн-брю”?!

Здесь изумление достигло наивысшего предела. И тут бабушка, слушавшая всю эту трагическую историю вполуха, рассеянно, и очевидно, далеко не в первый раз, строго сказала:

- Александр, мы выходим!

Таким образом, до пива и водки добраться не удалось. Улыбаясь, Валерий выбрался из трамвая. Попугаев продавали прямо возле остановки.

- Валерик, привет! - крикнул Митя Белоус, один из крупнейших московских специалистов по пернатым, знаток и перекупщик попугаев.

В прошлый раз именно у него Валерий купил Гошу. Среди любителей птиц в тяжелых случаях говорили одно: “Спросите у Белоуса, он сделает!” И Митя, тончайший знаток заморских чудес, делал.

- Неужели с Гошей заскучал? - с усмешкой спросил Белоус, подходя. - Или пару ищешь?

- Нет, не то, - охотно начал рассказывать Валерий. - Гошу я сейчас подарил или отдал на время… А в мастерской тихо как-то, невесело, одиноко… Может, кого-нибудь предложишь.

Белоус задумался.

- Попробую, Валерик, попробую… Но сейчас сложно, не сезон. А что бы ты хотел?

Художник пожал плечами.

- Сам не знаю, Митя. Помоги… И чтобы не слишком запросили. Танька выросла, совсем невеста, школу заканчивает, много приходится отдавать…

Танька, дочка от первого брака, иногда являющаяся в мастерскую, была слишком строга и требовательна, смотрела прямо и настойчиво. В эти нечастые визиты, словно пугаясь своего прошлого в виде девочки, впрочем, давно забытой и выросшей без отца, тихо и незаметно, Валерий отдавал ей буквально все, что имел при себе, до рубля, чем всегда поражал Аню, вторую жену. Она никогда не ругалась, не кричала, но только повторяла без конца одно и то же, с нарастающими ударениями, доводя мужа до неистовства.

- У нас двое детей, Валерий, Леньке на следующий год в школу, в доме пусто, а ты опять вот так, одним махом, все деньги… Я не понимаю, как можно, я никак не могу понять странной, ничем не объяснимой логики твоих непредсказуемых поступков…

- Не можешь - не понимай! - орал Валерий. - Кто тебя просит понимать!

Благополучия это в семейный дом не вносило.

- Есть тут одна птичка, - задумчиво сказал Белоус. - Боюсь, тебе не подойдет… Дамочка, Лори, и очень аристократическая, а ты всегда берешь мужиков. Но хороша волшебно.

Валерий поколебался секунду.

- А посмотреть? - спросил он.

- Пошли, - деловито кивнул Белоус.

Птица была действительно необыкновенна. Казалось, она ненастоящая, неживая, будто бархатная игрушка самых разных тонов. Абсолютно неподвижная, но внимательно разглядывающая людей круглыми цепкими глазами.

- Принесли и просили продать, - объяснил Белоус. - Не слишком знакомые люди, но за птицу я ручаюсь. Вот только не знаю, что умеет. Пока мадам не разговаривала.

- Здравствуй! - сказал Валерий птице.

- Лорина! - неожиданно мягко представилась она и изящно, по-женски кокетливо протянула правую лапку для знакомства.

- Ничего, - одобрил Белоус.

Валерий молча отсчитывал деньги.

Всю дорогу Лорина молчала. Дома также молчаливо поела, опять выказав присущую ей грацию. Валерий подумал, что Лорина устала, поставил клетку в темный угол, открыл дверцу и сел работать. Было тихо. Воодушевленный покупкой, Валерий набрасывал эскиз отрешенно, как обычно, забыв обо всем, утратив представления о времени, пространстве и собственном бытии. Начинало темнеть, и Валерий решил остаться в мастерской на ночь. Он делал так часто: когда хорошо работалось, когда приходили женщины, забегали друзья, и когда просто хотелось ненадолго освободиться от тягостного домашнего надзора.

Неожиданно в глубине мастерской кто-то залился звонким, но напряженным и немного истерическим смехом. Валерий вздрогнул: в мастерской сегодня, кроме него, никого не было.

- Ха-ха-ха! - заливалась незнакомка. - Ха-ха-ха!

Над чем она так смеялась?

Пока Валерий сообразил, что к чему, забытая Лорина подлетела к нему сзади, села на правое плечо и лукаво заглянула в лицо. Валерию на миг показалось, что в ее круглых темных глазах промелькнула насмешка.

- Катя, Катенька, Катюша… - протяжно и ласково сказала Лорина. - Помнишь?

Вопрос прозвучал в упор и заставил Валерия вдруг осознать, что означает дурацкая, банальная фраза “кровь застыла у него в жилах”.

- Помнишь? - настойчиво и нежно повторила Лорина и вновь залилась неестественным смехом, ударившим по нервам и болезненно отозвавшимся в висках.

Катю Валерий помнил. “Это совпадение”, - сказал он себе и положил отяжелевшую кисть, держать которую внезапно похолодевшие пальцы не могли. Лорина весело переступила с лапки на лапку и опять заглянула Валерию в лицо.

- Оля, Оленька, Олюня… - произнесла она нараспев, чисто выговаривая каждую букву. - Таша, Ташенька, Наташа… Помнишь?

Дыхание стало тяжелым. Валерий попытался расслабиться и не смог. “Чья эта проклятая птичка? Кто научил ее этим именам? - лихорадочно думал он. - Как попала она к Белоусу? Где он выкопал мою живую память? Дьявол попугайный! Значит, мои подруги задумали проучить меня с помощью птицы… А, может, Белоус в курсе дела? Не случайно же он предложил одну Лорину! Неужели не было других пташек?”

Лорина сидела тихо, словно ждала, когда он немного придет в себя. Но знала она очень много, гораздо больше, чем мог предположить ее новый владелец. Выяснять эти знания до конца Валерий боялся.

- Вера, Верочка, Веруня… - продолжила Лорина свою увлекательную игру, грассируя любимой рычащей буквой. - Помнишь? Настя, Настенька, Настена…

Валерий понял, что обречен, что его просто-напросто швырнули в сеть, неосмотрительно расставленную им самим и беззаботно забытую. И загонят теперь, как волка, чтобы насладиться его страшной гибелью. Вирус мести, рождающийся в секунду, овладевает человеком надолго и всерьез. И направленная холодной и почти неженской волей, Лорина будет исполнять эту волю до конца.

Валерий резко встал, но птица с плеча не слетела. Она раздумывала, вероятно, выбирая в своем приличном запасе имен особенно ранящее. Медлить было опасно. Валерий рывком набрал знакомые цифры.

- Белоус, - отрывисто сказал он, - только честно, как оказалась у тебя Лорина?

- Я, кажется, говорил, - удивился Митя. - Знакомой моей тетки привезли ее для дочки-студентки, которая подарила Лорину подруге. Потом девицы поссорились, птицу хозяйка забрала, но держать дома не захотела… А что случилось с этой красивой птахой?

Валерию показалось, что Белоус не врет. Значит, совпадение? Таких совпадений не бывает. Дочка знакомых в придачу с подругой…Произнесла Лорина их имена или еще не успела?

- Митя, мне нужно немедленно ее продать! - выпалил Валерий. - Иначе я не доживу до утра. Объяснять ничего не хочу. За полцены, но сию минуту. Я еду к тебе!

- Ну ладно! - недоумевая, согласился Белоус.

В такси Лорина молчала, но в подъезде, когда Валерий почти ликовал, осторожно напомнила из клетки:

- Лена, Леночка, Ленуша…

Отдав Лорину за бесценок Белоусу, Валерий возвращался в мастерскую на том же такси, обессилевший, бледный, с валидолом, который заботливо сунул, глянув на незадачливого художника, Белоус. Мимо мчалась ночная, темная, в мерцающих огнях Москва, проносились дома, краны и жалкие, вымершие палисаднички. Город ложился спать. И Валерий подумал, что теперь вряд ли сможет забыть наигранный, истерический смех Лорины, ее круглый, кокетливый глаз и воркующий, по-женски настойчивый и ласкающий, с придыханием, шепот:

- Помнишь? Ты помнишь? Ты помнишь всех?! Их слишком много… Как же ты можешь…

Только женщины и дети умеют задавать вопросы с таким страшным, непреклонным терпением и несгибаемым упорством, выворачивая душу наизнанку. Так садистски допрашивал сегодня утром в трамвае несчастную Бабу-Ягу маленький Александр…

Валидол под языком давно превратился в плоскую, холодную лепешку, а дать вторую таблетку Белоус не догадался.