Кафе закрывалось. Как всегда уже без четверти одиннадцать отиралась актриса Тамара и черная с лысым боком тощая кошка. Год назад женщина зашла перед самым закрытием, попросила пива. Обычно Сергей Петрович не поощрял попрошаек: сам не угощал и девушкам запретил, а тут что-то екнуло в груди. Сначала и не понял, почему екнуло, а потом угадал - она чем-то похожа на ту, бедолагу. В тот вечер Сергей Петрович велел подать кружку пива, сухарики, указал столик.
Потом он сидел с охранником Колей, верным, надежным, пил потихоньку водочку и обсуждал статью Михаила Веллера о молодых писателях. Коля был молодой писатель, и Сергей Петрович, горячась, доказывал ему, что ни к чему показывать свои новеллы кому ни попадя - лифтерше, официантке Людочке, жене Сергея Петровича.
- Я же тебе сотый раз говорю: сам, сам должен чувствовать, удалось или нет! Правь, оттачивай, чисти! Вот и Веллер о том же, а я его уважаю! Хорошо пишет мужик, крепко. Слава заслуженная.
- А вы-то сам, Сергей Петрович, что же сошли с дистанции? Вроде бы поэт как поэт - не хуже Асадова, а может, и Рубцова.
- Ерунда. Это разные вещи. Асадова… Оскорбляешь… Рубцова… Льстишь…
Сергей Петрович болтал с Колей, а сам поглядывал на женщину. Невысокая, худая, седоватая… Да-а, похожа. Неожиданно оборвав разговор, он с рюмкой в руке подошел к ней.
- Меня зовут Сергей Петрович. Я, как вы поняли, хозяин этого заведения, а вы кто ж такая будете?
- Тамара. Актриса.
- Бывшая?
- Да нет, и сейчас иногда играю. Но вот - кризис… Финансовый… И личный. Я живу тут рядом. У рынка. Черемушкинского. А у вас лицо интеллигентное, не похожи вы…
- Ерунда. Предрассудки. У меня предки-купцы. Коллекционеры, поэты, один актер был, кстати.
Сергей Петрович поднялся, откланялся и вернулся к Коле… Разговор не завязывался - Коля чутко улавливал настроения шефа и, когда нужно, помалкивал.
Вскоре Тамара ушла, Коля покинул столик, а Сергей Петрович сидел за рюмкой один.
В ту осень 1994 года дела сложились столь скверно, что предложение “подшабашить” на строительстве дач под Москвой показалось сказочной удачей. Да, в 92 вышел первый сборник стихов, удостоился устной похвалы первой леди отечественной поэзии, но что дальше? Дальше-то что? Сборник был выпущен за свой счет, разошелся по друзьям-писателям, кое-что продалось в магазинчике “19 октября” - и все! И жить на что? Хотелось писать стихи, баловать любимую женщину… Не на что! Еще и жена, сын. Алименты. В общем, в счет алиментов отказался от своей комнаты в коммуналке. Москва явно выживала, выкидывала, отвергала. Конечно, не коренной москвич, но все же рожден неподалеку. “Среднерусская, сердцу близкая…” Туляк. Тула - не Питер, нет принципиального спора столиц.
Уехал, никому ничего не сказал. Пропал. Жил в сараюшке, работал вместе с молдаванами, украинцами. Платили мало. Иногда вызывался сходить в поселок у станции за хлебом, выпивкой, куревом. Мелочевку кое-какую удавалось выкрутить. Комиссионные. Купил себе в местном универмаге шейный платок - показалось необходимым хоть как-то украситься, а значит, сохранить достоинство. Конечно, читал вечерами у костра работягам стихи. Тоже мне “фартовый парень Йоська Мандельштам” - иронии в свой адрес пока еще хватало. Стихи нравились. Работяги похлопывали по плечу, подливали водки… Все было сносно. Хуже стало. Когда стянули платок, и начались заморозки… Подкралась депрессия, а ее необходимо было изжить, по крайней мере скрыть - интеллигентские штучки здесь не пройдут. Сергей в очередной раз вызвался сходить в городок за покупками. В магазине он наткнулся на худую седоватую женщину с растерянными глазами, она совала вс6ем подходившим к прилавку книжку, предлагала купить: - Это моя книга. Рассказы. Я написала. Недорого…
Кто-то подержав в руках, повертев, возвращал ей книгу, кто-то сразу говорил: “Мне не надо”. Протянула книгу она и Сергею. Он по-прежнему ходил в костюме, единственную рубашку держал в чистоте, выглядел прилично. “Купите. Я написала”. “Нет денег” - развел он руками, посочувствовал, да и забыл о ней, занятый мелкими расчетами, как бы на сдачу купить ручку и блокнот.
Догнал он ее уже в березовой роще неподалеку от станции, она шла повеселевшая, тащила сумку, из которой торчало горлышко бутылки.
- Вот, все же удалось продать. Поздравьте меня. А то мы совсем прожились. А вы случайно не писатель? - тараторила она нервно.
“Не здорова она явно. Психованная” - подумал Сергей, но решил подыграть…
- Поэт я, поэт, “с небольшой, но ухватистой силой”… А вас как звать, писательница?
- Аня. Мы тут неподалеку живем. Вот застряли - скоро уж белые мухи полетят, закружатся, а мы… - она как-то нелепо взмахнула рукой, сумка выскользнула.
- Ой, разобьется!
Сергей остановился, женщина же, как-то по-обезьяньи присев, успела подхватить бутылку. На траве валялось дешевое печенье, пачка папирос. Женщина невнимательно, нервно запихнула опять все в потертую джинсовую сумку. “Какая-то траченная молью хиппи”, - подумал он тогда, но улыбнулся ей ободряюще.
- Ой, а вас как зовут, не спросила?
- Сергей. Сергей Болтунов.
- Очень-очень приятно. Значит и вы осень на даче коротаете? Здорово. Не мы, значит, одни. А пойдем к нам! Муж рад будет… Он скульптор. Заказ был, но испарился заказчик… Кризис… Так что мы… - и она опять взмахнула сумкой.
Сергей взял у нее из рук сумку и по-свойски потрепал по плечу. -
- Ничего, Анечка, у всех бывает. Ну что ж, давайте посидим.
К их дачке - небольшому щитовому дому они подошли, болтая обо всем: о стихах, прозе, писателях, поэтах, успела Аня рассказать и о мужниной няньке - древней сейчас уже глухо тете Тосе, тоже застрявшей с ними на даче. Вот ей папиросы и несу. Курит. За восемьдесят ей, а курит, представляете?
Сергей Петрович смотрел сегодня на Тамару, а видел лицо той, глупенькой. Ну зачем, зачем она его привела к себе?
На пороге стоял муж - коротко стриженный, тоже седоватый в дымчатых очках.
- Анечка, что ж ты долго так? Разве не знаешь, не помнишь… Бесчеловечно как.
Истеричный муж, которому Аня протянула сумку, с какой-то бессмысленной улыбкой, не стесняясь постороннего, выхватил бутылку и скрылся в комнате.
- Не удивляйтесь, Сережа, я же вам говорила - у Матвея кризис. Но денег ведь у нас нет, нет - и Аня скорбно покачала своей птичьей головкой.
А потом они вошли в дом. В кресле качалке сидела сухонькая старенькая ведьма. Нос крючком, один зуб над губой навис, брови кустистые. Но абсолютно живые яркие желтые - кошачьи глаза… “Вот это да!” - восхитился тогда Сергей. А на стене старинное зеркало в резной - завиточки, веточки, цветочки - раме… Вернулся Матвей - волосы прилизаны, щеки чуть порозовели. Представился, пригласил присесть. Аня уже резала хлеб, вынула из старенького “Саратова” кильки.
Сергея тогда поразила смесь нищеты и гонора в этом доме. Матвей разговаривал с ним свысока, но водки наливал пальца на два меньше, а Аня то птичкой присаживалась на край стула и делала крохотный глоточек, то подходила к старухе и что-то на ней поправляла, то подбегала к окну. И не зря - через полчаса на дорожке показалась пара.
- Гости приехали! Гости приехали! Матюша, они приехали, все же!
В дом вошел вальяжный мужчина в теплой замшевой куртке с большой пузатой сумкой, за ним следом молоденькая женщина - кудрявая, розовая и в веснушках.
- Иванушка, дорогой, решился все же… А я так ждал! Надеялся и верил…
- Ну-ну, Матюш, я же обещал. Познакомьтесь - это Юленька, муза моя и сокровище.
О Сергее в этой радостной суете забыли, но когда все содержимое сумки оказалось на столе, Аня все же поймала его призывный взгляд и представила его:
- Наш новый знакомый. Сосед. Поэт Сергей Болтунов, думаю, нам сегодня почитает.
- Анюта, ты Юленьке свою книжку подари, не забудь.
- Ой. Я… Да-да, конечно - побледнела, смутилась Аня.
“Последнюю, небось, продала” - почему-то злорадно подумал Сергей. Что-то очень и очень не нравилось ему здесь, но просто так встать и уйти он не мог, да и, пожалуй, не хотел - в сараюшке было неуютно, здесь, хоть и противно слегка, но тепло.
Матвей после двух-трех рюмок сделался занудлив, и все припоминал и припоминал что-то все больше и больше бледневшей Ане. Иван любезничал с Юленькой и изредка лениво вступался за Аню… Сергей чувствовал, что здесь все идет по накатанному, у всех здесь свои роли. Читать стихи его никто не просил - он начал сам: и про воробьиные ночи, про рябиновые бусы, про зарницы.
- Ну, просто Рубцов какой-то к нам явился, - почему-то ехидно, с прищуром вдруг вклинился в чтении Матвей. А пойдем-ка, Рубцов. Я тебе Матрешку покажу.
- Матрешку?
- Ой, это он так скульптуру свою новую, недавно начатую называет. На самом деле он решил пластически выразить… ну… ругательство, ну... самое сильное.
- Анька! Опять ахинея! - злобно пьяно рявкнул Матвей.
Сергею вроде бы и вступиться за нее следовало, но злость накатила: “А сама ведь виновата - бегает для него за водкой, книжку вот, последнюю продала. Поделом ей”. Пошел за Матвеем в крохотную комнатенку.
- Мастерская моя.
У окна стояла вылепленная из глины огромная раковина с округлыми волнистыми краями, в ней лежала раковина поменьше, а над ними вроде колодезного журавля склонилась удочка с засаженным на крючок глиняным червем.
- Уд и Матреша. Я этим горжусь - моя концепция. А что главное? Стихи твои что ли? Не-ка. А ночевать оставайся, чего в ночи тащиться. Оставайся. Приглашаю…
Сергею постелили - то есть бросили на пол два старых тулупа - в мастерской. И спал он, как ни странно, сладко, а на рассвете проснулся от горького, тоскливого воя. Выла Аня. Бродила по комнате, натыкалась на вещи и выла. И отражалась в чистом стекле прекрасного зеркала. Этот вой. Серый холодный рассвет, невозмутимое лицо так и сидящей в кресле старухи вызвали такой приступ тоски у Сергея, что он схватил Аню за плечи, втолкнул в каморку, она сразу же свалилась на шубы и затихла. Остальных было невидно, неслышно. Но Сергею не было до них дела. Он хотел справедливости, гармонии или, по крайней мере, однообразия стиля. “Ни к месту ты тут, ни к месту”, - бормотал он, подходя к зеркалу. Отразился в нем - обветренное лицо, злые глаза. Снял зеркало на глазах ведьмы, думал закричит, но нет, глядит бессмысленно. “И ее что ли, напоили?” - подумал вскользь. Оглянулся - во что бы завернуть, под руку попалась цветастая юбка. Через минуту он вышел. К мужикам заходить не стал - двинул прямо к электричке. “А соблазнять не надо, не надо - я же не ангел! У них денег нет, а у меня? Они водку жрут, унижают друг друга. Матрешки! А я выберусь, выберусь!”
Краденное зеркало, как ни странно принесло удачу. Вырученные тогда деньги не промотал, не пропил - вложил в дело, так и пошло потихоньку, поехало. Поднялся, расцвел. И жена вернулась, и сын послан учиться в Штаты - все как у людей. Только вот призраки - Тамара эта и кошка. Кошка эта дрянная еще хуже - Тамара пиво пьет, а кошка ласки требует, о ноги трется, в глаза заглядывает. Совесть что ли имя ее? “Уйди, Совушка, уйди добром - мясо для тебя есть, молоко, а вот покаянья нет”. Сергей Петрович допил рюмку, оттолкнул ногой кошку, подошел к Тамаре и резко сказал:
- Все, закрываемся. И не ходите вы сюда, не надо… Я вам пиво на дом пришлю, сухариков. Вам ведь пиво нужно?
Тамара поднялась, отодвинула недопитую кружку, сделала знак кошке, и обе они растворились в темноте.