Аз есмь строка, живу я, мерой остр.

За семь морей ростка я вижу рост.

Я в мире – сирота.

Я в Риме – Ариост.

*

Ловя рассыпанную тень,

я говорю: какое лето!

Там то цветёт, мелькает это,

не умолкая ни на день.

Ни на минуту не минует

нас бремя этой суеты,

миры мушиные тоскуют,

шуршат мышиные миры…

*

Ненависть – опора

ненадёжная

не на ней стоишь ты,

настоящее,

разрядится злобою

заряженный

расплетётся плеть его

свистящая

Разовьётся дерево доверия

розой раскрываясь над

раздорами

переполнит взорами

бездонными

бедноту безоконья бездверия

Нет нигде настоль

неимоверного
кто хоть раз за прозой

муравьиною
не встречал любовь

не только парную

но высокопарности

лишённую

*

Мне нравится трамвай

уже он тем не мёртвый

что звон его как бы пасхальный

как гимназистка беззаботный

Прозрачною альпийскою канаткой

он созерцает средь безумства

но путь без гуттаперчи колыханья

и чувство есть что можно жить без устали

*

Тягостно накануне,

завтра узнаю – не умер

никто никогда не умрёт

а нынче землёй забит мой рот

Каин покается

камень отвалится

только и Авель

не ангел, мне кажется

Смирное тихое

если разрыхлю я –

тысячу бесов,

вихри их выдохну

Только тогда и воскресну

скуку великую скину

душу чужую постигну

всё мне, скажу, интересно

*

Степенность нищего, священный жест царя.

Сквозь пригородный поезд приходя

поверх накрывшихся газетой

напрасны ваши пируэты.

Поэты не нужны, не слышен трубный глас.

Под стук колёс не сыщется рассказ

достаточно живой и горький,

чтобы и рюрики и йорики,

и в варежке варяжской медяки,

венцы и шутовские колпаки –

чтоб это всё разбередило вас

под стук колёс в морозный поздний час.

*

Что надо, чтоб летать?

Всё лишнее убрать,

как пуля в воздухе скользя.

Но взмыть желая ровным быть нельзя.

Как шершень будь взъерошен и шершав,

широким парусом дубрав,

взлохмаченным всевидящим орлом,

ловящим ветер вздыбленным крылом.

*

И в жизни сей хреновой

случается денёк,

когда как лист кленовый

шикарно одинок –

летишь себе в пространстве,

забыв про то да сё,

японец икебанский,

какой-нибудь Басё.

И кто тебя поймает,

пусть исповедь поймёт…

А осень полыхает,

А птицам – в перелёт.

*

Как пишется легко в Москве послепожарной.

Средь новостроек свежий дух смолы.

Ваятель и поэт – раскованы, смелы,

гусар несётся легендарный

на интендантские балы.

И инвалид, гремящий деревяшкой,

уж не преклонишь ты колен,

коленною побрякивая чашкой,

в костяшку собирающий медяшки –

твой на углу прекрасен феномен.

*

Если собак отпустить на волю

стали они бы сызнова волки

Если бы все мы надели ермолки

Бог Авраама нам новой не выдал бы роли

Если же нет никого на престоле

лишь зодиака спорящий вечно парламент

в паре с тобой ситный дружок под парами

что бы нам выдумать чтоб уклониться от боли

Если же есть взгляд вездесущего Бога

дай ему Бог пробиться минуя прислугу

я не отвел бы глаза не закрылся бы книгой

встретил бы взор через ливень звериного бега

*

Что за судьба, ослица Валаама

волочит нас Сибирью Варлаама

в звериный вой сквозь ворох белых мух

за вероломный мечущийся дух

за посмеявшегося Хама.

Ослиный путь до Иерусалима

нас как язык до Киева ведёшь ты

засыпаны погибельные мощи

за правду и сомнения гонимых

чтобы вздохнулось: Авва-отче,

не утаи, всё объясни мне…

*

Любое воплощение – кощунство

Но больно обольщение искусства

и влазя в пифагоровы штаны

самим себе уже мы не равны

А мы равны и облаку и мрази,

славянской вязи, лебедю в узде,

где щука тянет вниз, перечит рак звезде

и колесо скрипит и просит бычьей мази

*

Нас косит дура-смерть.

Один лишь камень прям.

Но стоит ли твердеть?

Поверим снегирям,

что вопреки морозу,

несут на грудке розу,

воспетую тобою,

мой брат Омар Хайям.

*

Я ящерка

ютящейся

эпохи,

щемящий

шелест

чувственных

цикад,

хлопушка

фокусов

убогих,

тревожный

свист,

рывок

поверх

оград.

Наитие,

минута

ликованья,

келейника

исповедальня.

Земная

жизнь

ещё

дарит,

горя,

высокое

блаженство

алтаря.

*

Изживается жизнь

измывается мысль

надо мной –

всё поёшь, дорогой?

Ну и что, что пою,

что каналье внимая,

молю – у-лю-лю,

улюлюкай сознанья

ветвь пропахшая камфорой.

Осязаю, живу,

всё свяжу,

всё рассыплю гурьбой.

*

Нам, римлянам периода упадка

молчание в ответ как и тогда

но двухтысячелетняя зарубка

не зарастает Божьего следа

Смотри как вьётся узкая тропинка

хотя и разбредаются стада

зато различий тонкие оттенки

как отойдёшь увидишь без труда

На вкус и цвет пускай никто не братья

и нет сестёр на запах и на ощупь

но по-другому вправе собираться

всечеловеческая общность

Не в словопрениях понятий

самих себя узнав со стороны

когда разжались жёсткие объятья

на брачный пир летим обручены

И женственность и смысл – всё едино

и мужество, что выбравшись из плена

мы помним ароматы не гальюна

а краски чьё свечение нетленно

*

Осени меня осень века

окуни меня окунь в реку

откуда плывёт всё потоком

издавна, издалёка

Отдели во мне прах, плевел

хоровода плесни в напеве

парохода гудок тяжкий

отреши от звенящей чашки

Ещё живы во мне все вещи

ещё держат меня все клещи

но стоят на пристани люди

что пасхальный кулич на блюде

И весна ли то или осень

кто мне скажет – скрипят полозья

по снегам ли по соли звёздной

в эту рань, в этот вечер поздний

Редакция журнала благодарит Антона Ровнера за предоставленный материал.