К катастрофическому 1237 году Древняя Русь стремительно деградировала в политическом отношении. На землях единого еще век назад государства существовало несколько десятков независимых княжеств, которые продолжали мельчать, впадая в политическое ничтожество. Нашествие монгольских орд оборвало историю древнерусской государственности и бытие древнерусского народа. Русь как исторический субъект и единое смысловое пространство во второй половине XIII в. перестала существовать. Еще сохранялись политические и культурные формы — удельные границы, распри и войны князей, городские мятежи против «бесермен», редкое храмовое строительство, крохи литературы. Но дух Божий отлетел от изломанной русской плоти. Народ омертвел, стал бездвижной, мучающейся руиной, к тому же расчлененной — западные земли начала прибирать к рукам Литва, а позднее и Польша. Уходила в небытие русская самоидентификация граждан «империи Рюриковичей». Вместо русских людей теперь были владимирцы, новгородцы. полочане, рязанцы, галичане, псковичи, смоляне, ярославцы и пр. Не народ, не этнос, а этнический субстрат, не умеющий подняться выше местечковых гордыни и корысти. Материал для извлечения из него выгод более организованными и сильными соседями.
Но со второй четверти — середины XIV в. все начинает решительно меняться. Являются делатели, которые заново вспахивают душу народа, чтобы засеивать ее новыми семенами, взрастить в ней новый дух. Митрополиты всея Руси Петр и Алексий, московские князья Иван Калита, Дмитрий Донской, епископ Дионисий Суздальский, иноки, избиравшие своим подвигом пустынножительство с непрестанной молитвой. Все они составили великую эпоху, лицом которой сделался игумен лесного монастыря, «что в Радонеже», святой старец Сергий.
Святой, что, по словам Жития, «воссиял в стране русской, как светило светлое… посреди тьмы и мрака, и как цветок прекрасный среди терниев и колючек, и как звезда незаходящая…», стал созидателем нового народа, новой Руси — не единственным, но более всех и осознанно потрудившимся ради этого. Сергий стоял у истоков нового русского этногенеза, шедшего со второй половины XIV-го и весь XV век. Он был «повивальной бабкой» и крестным отцом новорожденного народа.
Это новое родившееся имело то же самоназвание — люди русские. Его сердцевиной было все то же, прежнее объединяющее начало, вокруг которого формировался и древнерусский этнос: «земля русская, люди христианские». Иными словами, восточнохристианское вероисповедание. Л. Н. Гумилев называет это начало этнической доминантой — организующий смысловой стержень, ценностный костяк. Но в Сергиевой Руси это христианское ценностное начало стало глубже, строже, после столетия мучений от татарского ига и карательных ордынских ратей — выстраданнее. Дореволюционные историки Церкви писали о светлом, жизнерадостном характере русского домонгольского христианства — в сравнении с суровой аскетикой христианства Московской Руси. Но нельзя не заметить и другого: в домонгольскую эпоху дух христианской любви на Руси, раздираемой на части хаосом военных междоусобий, был не столь уж горяч, все усилия монахов-книжников и проповедников не смогли разжечь его в полноту силы. А с какой-то поры, во второй половине XII в., огонек и вовсе стал угасать. В XIV же столетии он вспыхнул ярко — сперва путеводным огнем, показанным Сергием, затем внутренним пламенем души.
Русские как народ выпестованы Сергием и его эпохой не в племенном смысле, не в координатах «крови и почвы». Чисто этническое начало не имело большого смысла в границах православной цивилизации, частью которой являлась Русь, а угасающим центром – Константинополь.
Сергиева Русь — это народ в христианском понимании, народ-Церковь. Одно тело и один дух, питаемые из одной Чаши. «На земле нет единства, с которым можно было бы сравнить единство церковное», — писал священномученик архиепископ Иларион (Троицкий). Спасительное единство, и в земном, и в небесном смысле. К нему и тянул Сергий, взяв за руку, русских.
Ядром этого нового народа-Церкви стало монашество, воспитанное Сергием, его «собеседниками» и множеством учеников. Сергий вновь привил русскому монашеству давно забытый Русью принцип общежительности (в противовес особножительности): устав любви, взаимного смирения и послушания, трудолюбия на общее благо, молитвы за вся и за всех. Эти малые закваски общежительного иночества, все отдающего на пользу всех, были брошены на Руси повсюду и сквасили все русское тесто. Множество монастырей, основанных «птенцами Сергиева гнезда», крепили дух, прямили волю, пропалывали от сорняков души, взрыхляли сердца, ковали мужество, закаляли стойкость народа — князей, служилой аристократии, посадских людей, крестьян.
Сергий возделывал русскость как прилагательное. Не нечто самоценное и самосущее, а принадлежащее и служащее народу-Церкви и лишь тем обретающее смысл существования. Как служат всему телу, сообразно с назначением, голова, руки, ноги и прочие члены. Это возможно только в христианских координатах — любви, терпения, жертвенности. Эти координаты Сергий обозначал собственными трудами, часто неподъемными для большинства — но всякий видел эти труды старца и мог встраивать себя по мере сил в то же смысловое пространство. Радонежский молитвенник научил Русь любви к «други своя».
Жизнь самого Сергия была вестью, обращенной ко всем, — призывом к духовному подвигу братской любви. Из этого подвига вытекал подвиг и воинский, и трудовой: народ-Церковь, пребывавший в состоянии внешнего рабства, ущемленности и политической разделенности, должен был со временем самоорганизоваться в единый государственный и культурный организм. Корни русского государственничества начали расти и утучняться именно в те, Сергиевы времена. Государство для народа-Церкви — что крепкие и толстые стены большого собора-убежища, «нерушимые стены».
В эпоху Куликовской битвы (1380 г.) впервые после двух с лишним столетий на Руси пробудилось сознание русской христианской общности. Сергий и его «кроткие словеса» создали русскую соборность, которая показала себя во всей мощи и жертвенной красоте на поле Мамаева побоища. За эту общность шли тысячами погибать на Куликове городские ополченцы, едва владевшие оружием. За эту общность готов был принять смерть князь Дмитрий Донской, произнесший перед боем во всеуслышание: «…хочу… главу свою положити за свою братию и за все христианы» и вставший в полковой строй как рядовой дружинник.
Позднее эта форма служения, самоорганизации народа вокруг этнической доминанты — христианской сверхценности — обретет название Святая Русь. И сам Сергий станет частью этой сверхценности — как стоящий у престола Божия. Его именем будут воодушевляться во времена войн, бедствий, государственных катастроф. Его имя будет вписано на знаменах Святой Руси. Как и имена других ее творцов — святителей, преподобных, князей, книжников, иконописцев.
Русская церковно-этническая общность, согреваемая лучами Радонежа, должна была перерастать политические границы (как не имеет границ Вселенская Церковь). В этом был предмет несогласия между Сергием и Дмитрием Донским и суть «смуты на русской митрополии» в 1378—1389 гг. Князь желал превращения Русской Церкви в этническую, существующую строго в пределах тогдашней Руси, собираемой вокруг Москвы. Это значило, что от древней русской митрополии должна была быть отсечена огромная территория, занятая в XIII—XIV вв. Литвой, — Литовская Русь, где уже формировались зародыши малороссийского и белорусского субэтносов. Сергий решительно восстал против этого княжьего помышления. Народ, который акцентирует свою этничность в ущерб церковности, никогда не поднимется выше собственной головы, не станет народом святых.
Лишь народ-Церковь способен к мирному собиранию в себе любых этнических групп, к безболезненному прививанию новых ветвей-этносов к стволу-нации — как это происходило в XIV—XIX столетиях. К созданию цивилизационного организма, чьим политическим воплощением является империя. Русские — имперский народ, взращенный Сергием Радонежским под сенью Святой Троицы. И очень вовремя взращенный, чтобы меньше чем через век суметь перенять у погибшей Византии имперскую державность.
Обширная Святая Русь пошла от маленькой Троицкой обители в радонежских лесах, обустроенной Сергием. Икона Живоначальной Троицы, установленная в монастырской церкви, стала «чертежом», по которому должна была собираться и воссоздаваться Русь. Молитвенное «взирание на святую Троицу», побеждающее «страх ненавистной розни мира сего», делалось ключом к пониманию народа-Церкви и мотиватором действий в нужном направлении. Сергий распространил по русским землям храмы во имя Св. Троицы как зримое выражение «русской идеи», русской сверхценности.
Он научил русских взирать на Св. Троицу, видеть ее умнЫми, духовными очами. Научил видеть в Церкви подобие Триединства и соединил народ Церковью, создав православную цельность Руси. «Люди, вступившие в Церковь и возлюбившие друг друга, подобны Трем Лицам Пресвятой Троицы», — через века вторил Сергию архиепископ Иларион (Троицкий).
Сергий и его ученики десятилетие за десятилетием укрепляли в умах и сердцах русских — князей, бояр, купцов, тягловых людей — мысль, что христианин, член церковного Тела, не может считать другого христианина не «своим», врагом, чужаком, пришлецом. Что в Церкви нет разделения на москвичей, тверичей, новгородцев, рязанцев, нижегородцев и пр. Сергий научил побеждать свою удельную местечковость, а больше того — «простые» человеческие страсти — зависть, ненависть, страх, разобщающие и разделяющие, затемняющие разум, не дающие видеть себя частью большого единого. Он показал, как побеждать врагов, приобретать друзей и одолевать беды одним, общим способом — по подобию Триединства составляя единство душ и сердец.
Учение Сергия в самом концентрированном виде передано в иконе его ученика Андрея Рублева «Святая Троица». Богомудрый Рублев как никто иной умел создавать в своих произведениях не один и не два, а много смысловых пластов, гармонично соподчиненных друг другу. Так и в «Троице» их несколько: догматический, богословский, литургический, церковно-исторический. Недаром вот уже сотню лет исследователи бьются над загадкой этого образа, на разные лады интерпретируя заложенные в нем смыслы. На одной доске Рублев написал как бы два (а может, и три) образа, богословски взаимопереплетенных. Под символическим образом Бога-Троицы проступает образ Церкви, чей глава Христос, а Тело составляют ангелы и земные праведники, выраженные боковыми фигурами. Это образ Церкви в момент совершения Евхаристии, соединения всех у Чаши. То нераздельное единство народное, которого чаял Сергий.
Святая Русь родилась из Чаши причастия, что настойчиво повторяется мотивом на иконе Андрея Рублева, вдохновленной Сергием. Если России современной нужна национальная идея, то она по-прежнему, как в XV веке, так и в XXI-м звучит на этой рублевской иконе. «Да будут едино, якоже и Мы» (Ин. 17: 11). Троицын день, празднуемый летом Церковью, — вот настоящий День России.