Окончание...

Подполковник Клещеногов был, в своём роде, человеком исключительным.  

Оказавшись по воле судьбы в захолустной дыре, он много лет прозябал в военкомате, вылавливая нерадивых призывников, чтобы запихнуть их в армию, а затем был переброшен на гражданскую оборону.

Мало кто догадывался, что охраняемый амазонками вояка с суровым взглядом и чёрными, вечно насупленными бровями имел задатки незаурядного полководца. И если он до сих пор не вышел на первые роли, не получил под своё начало хотя бы завалящую дивизию, то помешала этому излишняя горячность.

Чем отличается заурядный полководец от незаурядного? Заурядный изучает историю побед родного отечества. Ему льстит перечень городов и крепостей, взятых у неприятеля. Он смакует в подробностях детали Корсунь–Шевченковской операции и Брусиловского прорыва. Незаурядный – а таких единицы – штудирует, в первую очередь, историю поражений, дабы выявить ошибки и, как следует, разобраться в них. Подполковник Клещеногов за годы службы накопал тьму сведений о том, где и сколько раз нас били. Он учитывал всё: внезапные дожди и заморозки, недостаток боеприпасов и предательство союзников. Вывод, к которому он пришёл, оказался ошеломляющим. Успехи и провалы были связаны не с тактическими ходами, а с той местностью, где происходили битвы. Когда наши войска вываливались на врага из непролазных трясин и непроходимых чащоб – любой противник уносил ноги так, что земля гудела.

Любые преграды в виде болот, рек и тонкого льда были нам только на руку. И, наоборот, теория «чистого поля» не выдерживала никакой критики. Вместо того, чтоб, как следует, разгуляться на воле, воины поглядывали, куда бы драпануть при первой возможности! Подполковник выяснил, что гнали нас: а) пешие, б) конные, в) танки, г) свои же, запутавшиеся в оперативной обстановке. А в тех редких случаях, когда улепётывал противник, не представлялось возможности его догнать и добить, потому что наши лошади всегда были загнанны. Обширные познания натолкнули Клещеногова на единственно возможное заключение: мы склонны к партизанщине!

Так, и только так! Нам бы в таёжных землянках отсидеться, чайку из болотной водицы попить, а когда мы из зарослей выберемся – о–о! – любому не поздоровится! Сейчас, в данный момент, проживалось, по его убеждению, новое смутное время, маячили впереди грозные испытания, и никто не был подготовлен к ним лучше, чем подполковник Клещеногов. Не пропуская информационных программ, он чутко следил за тем, что происходит в мире, а ещё всегда помнил, чем кончают временщики. Он вообще был осведомлен о многом. Едва ли кто в Асинске имел представление, где затоплен крейсер «Варяг», а Клещеногов имел. Он даже знал, кто автор стихов о «Варяге» – тех самых стихов, что песней стали. В своём кабинете он не терпел ничего лишнего. Здесь, за исключением двух кактусов, всё было недолгим и непрочным: цветы чахли, растения желтели, мебель разваливалась. Зато стену украшали три карты – Асинска, России и мира. Бросалось в глаза вот что: карты в отдельных местах были сильно измяты, будто в них чем–то тыкали. Самая большая – глянцевая политическая карта мира – простиралась от потолка до пола, однако белая Антарктида внизу была несколько грязновата, словно там, по снегу и льдинам, ходили ногами. Страны, раскрашенные в разные цвета, вблизи смотрелись весело, а издали сливались в яркий овощной салат. России, как всегда, выпал густо–розовый. На уровне глаз находился сибирский регион, в него–то подполковник, сощурившись, всматривался. Тайга и тундра грели душу. Поэтому канцелярские крысы, налетавшие из области с проверками, его мало трогали. Он терпел эти проверки, глубоко презирая их.

С появлением Янушонка подполковник Клещеногов неохотно оторвался от карты и вернулся во главу стола.

Образование Лёвы его не смутило.

– Гражданской обороной должны заниматься разные категории граждан, независимо от статуса – океанологи и прочие. Улавливаете?

– Так точно, – отчеканил Лёва.

– Нам требуется охватить всех, вплоть до уборщиц конторских помещений и домохозяек частного сектора. Да – и домохозяек тоже. Никем нельзя пренебрегать! У домохозяек, кстати, имеется в головах запас практической сметки. Это огромный плюс для выживания. Наш город – пусть маленькая, но крепость на российской земле. И не надо думать, что на него не нацелены вражеские ракеты. Ещё как нацелены!

– Я полагаю, он важен со стратегической точки зрения, так как находится на сибирской магистрали.

Подполковник одобрительно кивнул:

– Правильно полагаете! Вот представьте: бомбовый удар. Массированный налет вражеских бомбардировщиков.

Он сорвался с расхлябанного кожаного кресла и над картой Асинска простёр руки, выбирая точку для удара. Палец вонзился в частный сектор рядом с городским рынком, в скопление домишек, раньше называемое «Вшивой горкой».

Лёва побежал за подполковником.

– Человек, который не подготовлен, начнет метаться. А что сделает домохозяйка? Где она спрячется?

– Под кроватью, – честно ответил Лёва.

– Ошибочный взгляд! Она заберется в погреб. Выбежит в огород, спустится вниз по трапу и ещё крестом осенит себя для верности. И голову ей оторвёт лишь тогда, когда в погреб случится прямое попадание бомбы. А если оно не случится, пусть даже крышку завалит – с учетом того, что в погребе хранятся съестные припасы: маринованные огурчики, маринованные помидоры, лечо, компоты в банках, ей по силам просидеть автономно – сколько дней?

– Семь.

– Двадцать четыре. Нам, безусловно, надо быть начеку, – Клещеногов переметнулся к самой большой карте, провёл ладонью по Штатам, словно стирая их, и легонько пнул Антарктиду. – Мировая обстановка не та, что прежде. Мыслимое ли дело: к американцам лезем обниматься, а от родных белорусов, с которыми вместе выросли на картошке и свиных шкварках, шарахаемся, как от зачумленных.

Он сдул с Белоруссии невидимые пылинки.

– Вы были в морях и вам известно: если у судна сильный крен на один борт – что его ждёт?

– Опрокинется и затонет.

– Вот! И миру это грозит. Не может мир крениться на один борт! И потом. Я Клинтона знаю. Ему, мерзавцу, верить никак нельзя – ещё тот пройдоха! Европа самостоятельности не имеет. Юго–восточная Азия вся под американцами, Австралия и Новая Зеландия их карманные государства, – подполковник не удержался и ещё раз саданул ботинком южный континент. – Поэтому нет сомнений: пройдёт год–другой, и всё встанет на места. Сейчас у нас временная передышка.

– От чего?

– От того, что ориентиры утратили, земли профукали. Всё, что веками собиралось, эти… – он ввернул оборот, который мы благоразумно пропустим. – Не надо думать, что там, наверху, не найдётся умных людей. Они пока не добрались до штурвала.

Клещеногов на секунду умолк.

– Мы – страна не великая, но могучая. Улавливаете разницу?

– Не могу уловить, – честно сознался Лёва.

– Под словом «великая» понимаем богатство, под словом «могучая» – сила. Мы много вражеских хребтов сломали. И ни с какими американцами мы друзьями не будем. Ни с американцами, ни с англичанами. С англичанами – особенно. Мы сейчас в пыли валяемся. А они лгут. Лгут напропалую, что добра нам желают.

– Может, маленько и желают?

– Нельзя желать добра и одновременно вытирать об нас подошвы.

– Разрешите, товарищ подполковник? – в дверь просунулась женская головка с кудряшками.

– Чего тебе, Ушакова? – нетерпеливо спросил подполковник.

– Кактусы полить.

– Потом, потом. Не мешай!

Клещеногов ударил кулаком по карте.

– Нам сейчас важно выиграть время. Ситуация, на данный момент, схожа с той, что была в начале восемнадцатого века. Историю помните? Напрасно. Историю надо учить! Карл двенадцатый в пух и прах разбил Петра под Нарвой и уверился, что в любой момент может раздавить Россию окончательно. Но не сделал этого. У него были старые разборки с Августом вторым, и потому заносчивый швед взялся трепать саксонского правителя. Петр по полной использовал передышку. Не воровал, не хапал, как эти – он укреплял армию. Из доходов казны до девяноста процентов направлял на военные нужды. Построив Санкт–Петербург, явил твёрдую решимость стоять на землях у Балтийского моря и защищать их. А что же Карл? Надо сказать этому дураку: «спасибо»! Он шесть лет гонялся за саксонцем и занимался разной ерундой вроде того, что сажал на польский трон своего ставленника, или выдумывал тактические хитрости, как то: дымовую завесу при атаке через реку, для чего шведы жгли навоз и сырое сено. Результат известен – шведов расхлестали под Полтавой. Вот и нам нужно укрепиться, пока враги наши точат зубы на Хусейна и жгут навоз и сено.

Он оказался возле карты России.

– Дороги у нас всё ещё хорошие. Это при определённых условиях – минус. По ним иностранная техника быстро пройдёт. Американские танки как раз для дорог. Они, чистоплюи, на пересечённой местности воевать не умеют. А у нас их чистоплюйство в расчёт не берут. И на первом этапе боевых действий, в результате вражеского десантирования, южный Кузбасс нам придётся оставить. После него и Асинск. С этим ничего не поделаешь. Пути на запад и на восток будут отрезаны. Придётся отступить на север – вот сюда.

– Не может быть! – вырвалось у Лёвушки, когда он увидел, что палец спикировал в непролазные топи и даже как бы погрузился в них.

– Может! Тогда только всё и начнётся! Томская область – подготовленный партизанский край. Как только они сюда сунутся – из томских болот поднимется могучий кулак сопротивления и размажет их по всей Сибири.

Лёве померещилось, что даже нарисованная ряска зашевелилась.

– Томские болота вселяют в меня большие надежды!

– Но зачем нам в болото? Сырость, тучи комаров. Сопротивляться можно и тут, на месте.

– Как это?

– Враг придёт, скажет: работайте! А мы работать не будем.

Клещеногов поглядел на Лёву, как на больного.

– Куда–то вас не туда заносит. Это не наш метод. Врага надо заманивать, а не ложиться под него. Заманивать и внезапно бить! Но это потом. А сейчас нам надо хотя бы с десяток годков продержаться до подъема промышленности и обновления вооружений. И постоянно укреплять армию. Укреплять, укреплять! Дисциплина нужна. Даже больше скажу: муштра! Вот, опять же, пример из истории. Прусские короли муштровали армию, и она была самой сильной в Европе.

– А если не нападут?

– Невозможно. Обстановка будет характеризоваться наличием широкого спектра конфликтов и кризисов. Где–нибудь обязательно попробуют.

– Но почему обязательно нападать? – спросил миролюбивый Лёва. – Разве по–другому нельзя?

Клещеногов ещё раз внимательно посмотрел на Лёву.

– Вы, в самом деле, не понимаете?

– А чего тут понимать? Пусть едут к нам – торгуют, работают. Места всем хватит.

– Н–да. Чтобы до такой степени не иметь чутья… В основе конфликтов, будет вам известно, лежат столкновения интересов мировых держав. А в чём их интересы? В установлении контроля над добычей полезных ископаемых и маршрутами их транспортировки. А у нас тут ископаемые и маршруты – всё вместе. Как вы относитесь к президенту?

– Обыкновенно, как и любой гражданин.

– А конкретнее?

– Поддерживаю Бориса Николаевича абсолютно…

Клещеногов сморщился.

– …но не во всём.

– Понятно. Должен сказать: я поставил вас в тупик некоторыми вопросами. Вы отвечали подсознательно и раскрылись. Служба в гражданской обороне – это вам не семечки щёлкать. Она требует особых, специфически мыслящих людей. Вы нам не подходите.

За дверью Клещеногова амазонка, рождённая в год Собаки, вскинулась к нему:

– Что?

– Увы, – сказал Лёва. – Звёзды сегодня сошлись так, что не суждено мне заняться гражданской обороной.

– Эх, – покачала головой амазонка–секретарша–Собака. – Вам, наверно, гибкости не хватило. Я тут заглянула в книжку. У Быков мнение безапелляционное. Чересчур прямые они.

– Какие там прямые! – не согласилась писавшая отчёт ведьма. – Им бы только по командировкам ездить. Других забот нету.

Выбравшись на улицу, Лёва задумался: куда теперь? «А не попробовать ли себя на педагогическом поприще?» – осенило его.

Школа № 17 находилась неподалёку от центра Асинска, и уже поэтому была на особом счету. Построили её перед московской олимпиадой и даже на открытии развернули полотнище с пятью кольцами. Хотя при чём тут спорт было непонятно. Крупные бетонные блоки навевали мысль, скорее, о бомбоубежище, чем о том месте, где ребятишки, помимо основных уроков, обязаны прыгать через «козла», подтягиваться на перекладине и заниматься иными подобными штуками… За полтора десятка лет из её стен выпорхнуло несколько очкариков–медалистов и призёров пусть и олимпиад, но – по физике и химии. Соответственно статусу, сюда принимались учителя, до основания постигшие душу ребёнка. Попасть в эту школу было – ох, как не просто!

Лёвушка о своём школьном прошлом вспоминал редко. Причем, воспоминания не омрачались грустью. Одноклассники были, как и везде – двоечники и отличники. Зато учителя, как на подбор, сволочи. С годами, однако, вносились коррективы. Если раньше хуже были учителя, то теперь – и те, и другие. Нынешние ученички, по Лёвиным наблюдениям, являлись, без исключений, мерзавцами и бандитами. Ни за что бы Лёва сюда не сунулся, если б выбор у него был шире. Но обнадеживало то, что школа была чужая и учителя незнакомые – может, здесь всё не так?

Лето – кипучая пора ремонтов в оставленных на время классах. Это недели и денёчки, когда мажут и красят всё, что можно вымазать и выкрасить. При наличии средств, конечно. Завуч школы № 17 поэтому не привередничала – уж коли счастье привалило, нечего носом крутить. Она прошла по коридору второго этажа, умильно озирая стены, сияющие пахучей зеленью. Остановилась возле трёх заляпанных краской маляров, проследила, как они работают валиками. При других условиях она бы нашла, к чему придраться, сделала бы пару замечаний, но тут постояла минуту и удалилась в свой кабинет.

В этот момент в вестибюле объявился Лёвушка. Шагнув за порог, он чуть не угодил ногой в пустое ведро из–под извёстки. Раздался оглушительный грохот. Но никто не встревожился, не выбежал навстречу. Весь первый этаж будто вымер. Внимательно вглядываясь под ноги, Лёва осторожно двинулся по сумеречному коридору вдоль закрытых дверей. И правильно поступил, поскольку в тёмном закуте едва не кувыркнулся на куче битой штукатурки. Преодолев препятствия, соискатель работы взобрался на второй этаж и вздохнул облегчённо. Здесь было светлее. Маляры указали, как пройти к кабинету завуча. На двери не имелось никакой пояснительной таблички, поэтому имя завуча для Лёвы навсегда осталось тайной. Его встретила необъятная, рыхлая дама, словно вся слепленная из белых булок. За круглыми очками щурились плохо видящие глаза. В кружевную блузку, которая красовалась на ней, можно было впихнуть порядочную телушку без ущерба для последней.

Кабинет был тесноват. Шкаф по левую руку от Лёвы с волнистыми стеклянными дверцами оказался под завязку забит книгами и классными журналами – видно, их переместили сюда на время ремонта. Сверху шкаф украшали две зелёные, топорно сработанные модели самолётов – «ястребка» времён великой войны и незаменимого труженика полей. У «кукурузника» был высоко задран нос с большим серебристым пропеллером.

Лёва был встречен, как незваный и подозрительный чужак.

– Вы любите детей?

– Конечно.

– А как вы их любите?

– Обыкновенно, как детей любят. Я их не ем.

Дама вытаращила глаза, едва не коснувшись зрачками стёкол очков. Лёва поспешил успокоить.

– Я твёрдо уверен: дети – наше будущее. Какими их воспитаем, таким наше будущее и получится. Воспитывать надо без выкрутасов: если что – сразу по макушке. Или – за ухо.

– Но так нельзя!

– Почему нельзя? Я пробовал – можно!

– Какая–то подозрительная у вас любовь. Я вам откровенно скажу, молодой человек: такой метод у нас не приветствуется!

– И зря! Детишкам надо постоянно мозги вправлять. Я коту вовремя не вправил, теперь мучаюсь.

– Причём здесь кот?

– Кот здесь, как пример. А если упустить время, из деток вырастет такое, что вы и сами за голову схватитесь. Никому не советую встречаться с нынешними детками после одиннадцати вечера на неосвещённой улице.

– Я с вами категорически не согласна. По макушке – не допустимо! Что получится, если каждый учитель вместо того, чтобы на уроках объяснять материал, начнёт колотить своих учеников?

– Нормально получится. История тому подтверждением.

– Боже мой, какая ещё история?

– Прусские короли муштровали армию, и с ней никто не мог сладить. Эта армия шорох по всей Европе наводила! Так что и в прежние годы жили люди, не глупей, чем вы и я.

– У нас не армия. У нас школа. И если вы собираетесь вступить на педагогическое поприще, о палочном воспитании придётся забыть!

– Почему? Детишечек надо муштровать, чтобы выбитая дурь смогла вернуться в их головы лет, скажем, через двадцать. Не раньше! И потом я за единую форму одежды, в ней основа порядка и образцовости! Положен костюмчик – носи костюмчик, положен фартук – носи фартук. И никаких вольностей! Если бы в милиции (представить только!) все одевались, кто во что горазд – как бы мы смогли догадаться, что это милиция? Мы ни за что бы ни догадались и даже, случись ситуация, могли нагрубить штатному сотруднику.

Взгляд завуча потеплел.

– Насчёт формы я с вами заодно, это справедливое замечание. Какой предмет вам было бы по силам вести?

– Географию. Или зоологию.

– Я так и предполагала! А вы что – можете блеснуть познаниями в этих областях?

– Могу, – сказал Лёва.

– Тогда скажите что–нибудь неожиданное.

Лёва напрягся.

– Бужумбура – столица государства Бурунди.

Завуч сняла и протёрла очки.

– Этого мало.

– Для начала должно хватить, – убеждённо парировал Лёва. – Остальное подтянем.

– А что вам известно из зоологии?

– Эогиппус, меригиппус, гиппарион – предки лошади, – отчеканил Лёва.

– Ладно, попробуем с другой стороны. Всякий педагог обязан иметь творческое увлечение – для наглядного примера. Чтобы ученики смотрели, и у них возникала мысль: я тоже хочу этим заниматься! У вас есть какое–нибудь творческое увлечение?

Лёва подумал.

– В детстве я посещал танцевальный кружок.

– Ваше детство, как я успела заметить, давно позади. И на танцора вы не похожи. Работа с детьми требует постоянного разнообразия. Дети не выносят шаблона. Я требую от педагогов, чтобы они были увлечены чем–нибудь помимо основных обязанностей. Это развивает воображение самого педагога и добавляет новые, подчас неожиданные краски к подаче учебного материала… Итак?

Лёва помедлил.

– Футбол по телевизору люблю смотреть.

– Валяться перед экраном и пялиться на бездельников, пинающих мяч ногами – это не увлечение. Увлечение – это когда своими руками. Вы что–нибудь своими руками делаете?

– А как же! Картошку и капусту в огороде посадил. Теперь урожая жду.

– Опять не то. Огород – необходимость. Вы для еды овощи высаживаете, чтоб зимой было, что в кастрюлю положить и на печь поставить. А для души?

Лёва нахмурил брови.

– У меня кот есть. Для души я с ним разговариваю. Только он, мерзавец, не понимает. Наверняка хуже ваших учеников. Я ему по–всякому: сволочь, говорю, ты такая…

– Перестаньте паясничать, это школа, а не цирк!

– Что вы! Мне и в голову не приходит паясничать…

– Я ведь ясно сказала: руками – для души. Неужели у вас нет тяги к прекрасному? Нет желания взять мёртвую материю и преобразить её в нечто особенное? – она вытянула руки пухлыми ладонями вверх. – Вот я, например, варю мыло.

Лёва обалдел. 

– Из кого?

– Что значит: «из кого»? Варить мыло – процесс сложный, требует терпения. Но семья меня в этом поддерживает. У вас есть семья?

– Есть! – не задумываясь, ответил Лёва.

– Между прочим, композитор Густав Малер был внуком мыловара. Вам это о чём–нибудь говорит?

– О том, что Густав Малер был внуком мыловара.

– Опять паясничаете?

– Почему? Вы спросили – я ответил.

– Нехорошо. Вы явились на работу устраиваться, а ведёте себя, как, не знаю, кто… Вам, я думаю, будет интересно узнать, как рождается увлечение. Так вот, прежде чем заняться мыловарением, мне понадобилось перелопатить гору разнообразной информации на эту тему. В специализированном томском бутике закупила восемь килограммов мыльной основы. Продавец–консультант дала несколько рекомендаций, как правильно варить мыло, подобрала необходимые ингредиенты. Я приехала из Томска часов в десять вечера и сразу же начала мыловарить. Сразу! Вы не можете представить, как это было восхитительно. Я почувствовала себя творцом! Теперь–то, конечно, мне простые виды мыла неинтересны, стараюсь осваивать более хитрые рецепты. Но тогда… Существует несколько способов варки мыла. Его можно сделать с нуля – из щелочи и жиров (это, однако, слишком хлопотно), из мыльной основы или путем переплавки детского мыла. Мне больше по вкусу второй вариант. Что такое основа? Это такое совсем прозрачное мыло, без каких бы то ни было добавок, ароматизаторов и красителей. Я разрезаю его ножом на крупные кубики и ставлю в микроволновку. Когда основа расплавится, в неё добавляю какие–нибудь ингредиенты, они придают мылу индивидуальность: эфирные масла, пищевые красители, пряности, ароматизаторы. Создавая то или иное мыло, нужно иметь представление, для какого типа кожи ты его делаешь, и уже в зависимости от этого подбирать составляющие. Для детской кожи идеально подходит миндальное масло, для сухой – масло персиковой или абрикосовой косточки, для обветренной – масло шиповника.

А вот масло виноградной косточки регулирует салоотделение и сужает поры, поэтому я настоятельно рекомендую его для жирного типа кожи. Можно поэкспериментировать с разными добавками. Одной моей клиентке, которая живёт в частном доме, пришлось по душе мыло с молотым кофе, потому что оно отлично отмывает руки от угольной пыли. Сейчас я сушу еловую хвою, которую в дальнейшем планирую перемолоть и также использовать при изготовлении мыла. Это придаст ему соответствующий запах и полезные свойства – хвоя обладает обеззараживающим действием. Если смотреть широко, то для создания произведений мыльного искусства можно использовать всё, что под руку попадётся: голубую глину, какао, сухое и сгущённое молоко, мёд. Всё зависит от фантазии. Для формочек можно использовать баночки из–под йогуртов, соков, творожков, силиконовые формочки для выпечки. Застывает мыло быстро – в течение часа–двух, после чего его можно вынимать. Разумеется, иногда за основу берутся какие–то стандартные рецепты из специализированной литературы. Но по ходу варки они настолько модифицируются, что когда заканчиваешь работу, то берешь листочек с рецептом, перечеркиваешь его и рядом пишешь абсолютно новый. Я обожаю экспериментировать. Стараюсь играть разными цветовыми оттенками, формами, парфюмерными мотивами. В последнее время часто делаю многослойные «тортики» с использованием мыла нескольких цветов. В этих случаях слои заливаются в формочки поочередно, по мере остывания нижних. Иногда при изготовлении подарочного мыла использую цветные картинки, распечатанные на водорастворимой бумаге. Пробую вручную заворачивать цветы из ещё не остывшей мыльной массы. Эстетично смотрится декоративное мыло, сделанное по принципу аквариума: в полупрозрачной основе «плавают» разноцветные мыльные кубики, засушенные цветы, цельные зёрна кофе. С тем мылом, которое требует ювелирного подхода, и работать интересней. Итак, если вы захотите стать начинающим мыловаром – а я уже нескольких учителей этим увлекла – вам требуется кое–что усвоить. Прежде всего, не бояться экспериментировать. Если нет возможности купить мыльную основу, лучше всего использовать детское мыло «Ушастый нянь».

Оно неплохо растворяется и, практически, не пахнет. Чтобы приобрести эфирные масла и пищевые красители тоже необязательно отправляться за тридевять земель в специализированные магазинчики. Некоторые из этих ингредиентов можно приобрести в обычной аптеке. В крайнем случае, для изготовления мыла сгодится оливковое или подсолнечное масло – и в том, и в другом много витаминов, которые только порадуют кожу. При нагреве мыла доводить его до кипения нежелательно: появившиеся на поверхности пузырьки могут испортить всю красоту. Но если эта оплошность всё–таки допущена, попробуйте сбрызнуть мыло спиртом. И вообще, если получившийся результат вас чем–то не устраивает, это не беда. Бракованное мыло всегда можно переплавить и получить новое. Ну и как вам моё увлечение?

Тыльной стороной руки Лёва вытер со лба пот и не проронил ни слова.

– А вот учитель физкультуры делает у нас отличные браслеты. И знаете из чего? Из джинсов и мешковины. Получаются на загляденье! Учительница английского Аглая Николаевна мастерица по дырявым вазочкам. Физик Анатолий Кузьмич Воротилов изготавливает чудесные шарфы из помпонов. А наша Эммочка, русский язык и литература – подарочные упаковки из пластиковых бутылок!

– Человеку свойственно иногда что–нибудь такое этакое, – выдавил, наконец, Лева, чувствуя жар на щеках и в ладонях. – Мой знакомый из автосервиса создаёт, к примеру, сундучки из газет.

– Как это?

– Да ничего сложного. Для начала берётся коробка нужного размера. Она обклеивается самой обыкновенной бумагой, чтобы скрыть все грязные и жирные места. Потом несколько газет режутся на ленты, из них скручиваются трубочки – много газетных трубочек: с одной стороны узкий конец, с другой – чуть пошире. Трубочки раскатываются скалкой, чтобы превратить их в полоски. Часть полосок скотчем крепятся ко дну коробки, а остальные он начинает плести. Вяжет так: одну полоску вставляет в другую. Когда коробка полностью оплетена, она окрашивается гуашью и затем покрывается лаком. Для внутренностей желательно использовать атлас. Делается чехол, к нему пришиваются кармашки и закрепляются гвоздиками. Всё.

– Как интересно! Ваш знакомый – настоящий художник!

– Да. Только у него не ладятся отношения с соседями. Он постоянно ворует газеты из почтовых ящиков. Соседи однажды не вытерпели и заявили на него в милицию. Было разбирательство и окончилось для него денежным штрафом. Люди часто не понимают творческих порывов. Зато другой мой знакомый с соседями живёт душа в душу. Они готовы на руках его носить! И, знаете – почему? Он делает подарочные банки! За основу берется жестяная банка из–под сгущенки, объемом около пяти литров. Фон накладывается зелёной краской из баллончика. Вторым слоем – через трафарет – набрызгивается травянистый рисунок, тоже зелёным цветом из баллончика, но другого оттенка. Акриловыми красками для стекла рисуются кистью цветы – краски белая и фиолетовая. Строительным маркером дорисовываются тонкие линии. И, пожалуйста, – готовая банка–букет вручается соседской бабульке.

– Замечательно! Я думаю, все соседи в восторге.

– Конечно. Ведь у всех уже по две или даже по три банки! Одно плохо: для своего хобби он вынужден съедать неимоверное количество сгущенки. Он жрёт её ложками, мажет на хлеб, разбалтывает в чае. Но – хуже всего – он своих гостей пичкает сгущёнкой! Иным путём порожнюю тару заполучить трудно. От этой сгущёнки он до того растолстел, что похож на борова. Жена недавно развелась с ним и ушла к электромонтёру. Тот ничего такого не делает, только шьёт игрушечных зайчиков из белых носков.

Завуч потускнела.

– Эти ваши истории с какими–то сомнительными выводами.

– Вовсе нет, – запротестовал Лёва. – Я просто хотел сказать, как трудно иногда творческому человеку.

– Вынуждена огорчить: в учителя вы не годитесь!

– Но, позвольте…

– Нет–нет–нет.

Вечером, когда жара съёжилась, Лёва выбрался в огород – полить грядки. Сорняки буйствовали. Осот начисто заглушил редиску. Крапива подминала огуречные плети. На дальней клубничной деляне разом загомонили дрозды. Явилось, надо полагать, несколько претендентов на одну самую крупную и красную ягоду, и начался делёж. Земледелец растянул шланг и открыл кран. Сосед, выглянув из–за изгороди, помахал Лёвушке рукой и закричал: гутен абенд! Затем спрятал физиономию под щитком и, разбрызгивая весёлые искры, продолжил сваривать из труб основу для гаража. Всё у него было не так, как у людей: даже в курятнике сидел петух, горланивший с явным иностранным акцентом. Что–то типа: «Кукеребу–уке!». Лёва направил струю на морковную ботву. Из неё пулей вылетел мокрый Доминик.

Короткая летняя ночь явилась и растворилась.

Пока Лёвушка досматривал последний сон, Асинск успел пробудиться. Жизнь очнулась в нём и пришла в движение. Люди всевозможных профессий потянулись на работу. И хотя чадили и тонули отжившие свой век промышленные дредноуты, и общая картина была пока нерадостной, – то тут, то там уже наклёвывалось новое. Появилось общество частных таксомоторов: несколько сияющих жёлтой краской машин бегало по ухабистым городским улицам. И владелец их, сам из бывших таксистов, начинавший три года назад с того, что выкупил в разваливающемся автобусном парке дребезжащую «волгу», сидел сейчас на деревянном стуле в тесной своей конторке и, глядя в графу «доходы», довольно размышлял: а не прикупить ли ещё пару–тройку машин? Он вспомнил, как мотался на своей старенькой «тачке» с шашечками, с утра до вечера развозя клиентов, и накапливал денежку. Попутно устанавливал связи с бандюками и чиновниками. И вот теперь, пожалуйста: у него свой маленький гараж, и двенадцать человек трудятся на него…

А ещё один, такой же молодой и предприимчивый, на месте сгинувшей обогатительной фабрики (не той, где трудился Лёвушка) устроил лесопилку. По бросовым ценам накупил оборудования, взял в аренду деляну в лесу, и дело закрутилось. Теперь у него постоянные заказчики, и пора расширять производство, а то с заявками не справляется. Не все удачливы, кто–то и прогорает. Но ведь лёгкой жизни никому не обещано. А взять ларьки и магазины? Вот где настоящий бум – растут, как грибы. Досадно, конечно, что не в производство деньги идут. Но пусть и так, пусть начинается с «купи–продай». Потом из мелких дельцов Демидовы, глядишь, вырастут. Из тех, в первую очередь, которые уцелеют в разборках. И знаменитый асинский поэт Стёпа П., а по совместительству машинист насосных установок на канализационной станции, заканчивая ночную смену, торопливо записывал в тетрадку пришедшие в порыве вдохновения строчки:

Шумит овёс. Летает «кукурузник»,

а вечер в небе распушил зарю.

Я жизни самый преданный союзник,

я это без натяжки говорю.

Конечно, жить в бедламе, в круговерти

надоедает. Но когда был рай?

Я много думал и писал о смерти,

но потому заглядывал за край,

что не хочу понять наполовину

своей души тоску, любовь и дрожь.

Мне кажется, что жизни сердцевину

нащупаешь, коль с краю подойдёшь.

Стихотворение ещё дымилось на бумажном листке, а Стёпа П. уже прикидывал: а не отправить ли его в областной альманах?

Утро началось, как водится, с кошачьего вопля. Но Лёва даже не стал разговаривать. О чем можно говорить? Ведь не понимает же ни черта, и что–то втолковывать – бесполезно! Побрившись и умывшись, он задумчиво покарябал нос: куда бы направить свои стопы сегодня? Увы, но недогадливые асинские предприятия не торопились расставить капканы, чтобы изловить ценного безработного. Однако решение было принято быстро.

На соседней улице под названием Новобольничная, рядом с автобусной остановкой, размещался средне–профессиональный педагогический рассадник.

Тут сделаем шаг в сторону.

Самое замечательное, что есть в Асинске, это – образование. Горный техникум, профильные училища… Получив образование, юный асинец может отправляться хоть куда: хоть на производство гайки крутить, хоть в другой город. А ещё здесь существуют два во все годы популярных заведения, куда ближе к концу лета призывается цветущее и свежее девичество. Первое заведение медицинское, второе – педагогическое. В первом показывают, как потрошить телесные внутренности тех, кого извилистый жизненный путь приводит в больничные палаты, во втором аналогичные действия учат производить с душевными внутренностями, но уже воспитанников детских садов. Первое гораздо гуманней, однако Лёвушка всегда боялся вида крови.

«Устроиться бы сюда! – размышлял соискатель работы, выбираясь на Новобольничную. – Рано просыпаться необязательно: рядом с домом, минимум времени на дорогу».

За железной решёткой, в окружении заматеревших берёз, трёхэтажное здание просматривалось издалека.

Поздней весною, примерно в последних числах мая, когда раздухарившееся солнце лезло во все окна сразу, воздух внутри заведения накалялся. Чтобы избежать перегрева, стеклянные створки распахивались, и наружу доносился звонкий щебет, сильно напоминавший птичий. В аудиториях переливались девичьи голоса, там юные воспитанницы сдавали экзамены по истории, литературе, практическому человеколюбию и всяким прочим мудрёным наукам. Застёгнутые на все пуговки невозмутимые педагоги важно кивали головами, слушая ответы. Сейчас, в середине июля, хотя некоторые окна также были открыты, наружу не вылетало ни звука. Студентки разъехались на каникулы, а для нового наплыва абитуриенток время ещё только–только подходило. Педагогическое училище, в соответствие с последними веяниями, было недавно переименовано в колледж. Однако, несмотря на чудное и небывалое в наших краях слово «колледж», здесь мало что изменилось: деньги на ремонт выделяли по–прежнему скупо и неохотно.

Сюда Лёва и устремился.

Взбежав по крыльцу и толкнув дверь, он оказался перед седой старухой, сидевшей за таким же ветхим столиком, преграждавшим путь. Старуха отложила в сторону свежую городскую газету с милицейской сводкой на четвёртой странице и грозно спросила:

– Вы к кому?

– Я насчёт работы выяснить.

Старуха зашевелилась, заскрипела всеми суставами.

– С работой сейчас трудно. Кем вы хотите работать?

– Ещё не знаю.

– Как это – не знаете? Явились устраиваться и не знаете кем?

– Всякие бывают ситуации. Человек рассчитывает на одно, а происходит другое.

– Происходит то, – отчеканила старуха, – на что человек рассчитывает! Если человек решил стать педагогом – он будет педагогом, и никто ему не помешает.

Она упивалась своим вахтёрским могуществом.

– Так–то оно так, – согласился Лёвушка, – но бывает иначе. Свояк моего соседа однажды попытался устроиться механиком в гараж, а взяли только слесарем. Ещё случай: девушка окончила институт и прочла в газете объявление об интересной и высокооплачиваемой работе для молодых особ. Она давай радостно названивать, думала – менеджером, оказалось: не совсем. Так что гарантировать ничего нельзя. Вот и я хочу поговорить. Может, и для меня что найдётся.

– Не найдётся.

– Откуда вам известно?

– А я вас не пропущу.

– Новости, однако! Человек приходит справиться о работе, а ему даже не позволяют узнать – есть ли она.

– Да, не позволяю. Вы женаты?

– В каком смысле?

– В том самом, в котором у людей жёны бывают.

– Это к делу не относится.

– К делу относится всё! – припечатала старуха.

– Так, – решительно сказал Лёва. – Придётся раскрыть карты. Я – инспектор гороно и здесь по поручению Ивана Степановича.

Старуха моментально сбавила тон.

– Кто такой – Иван Степанович?

– Вы Ивана Степановича не знаете? – Лёва сдвинул брови. Он тоже понятия не имел ни о каком Иване Степановиче. – Иван Степанович лично просил меня проверить порядки в вашем колледже.

– А удостоверение у вас есть?

– У меня всё есть! Но я не об этом. Поступают сигналы. Очень нехорошие сигналы. Особенно часто – в последнее время. И первое, что я вижу: хамское отношение к посетителям. Вопиющее отношение! Согласно последнему циркуляру номер сто семнадцать дробь пятьдесят три – тех, кто превышает свои полномочия, будем увольнять. Назовите вашу фамилию.

Лёва достал блокнот и ручку.

– А я что, – окончательно оробела старуха. Циркуляр произвёл впечатление, особенно дробь. – Мне приказано – я не пускаю. У нас порядки строгие. Велено, чтоб никого посторонних! А вы бы так и сказали…

За дверью с табличкой «Директор» разговор шел столь громкий, что Лёва счел за лучшее подождать.

– До обеда смотайся к Серёдкину и скажи, что бригада мне нужна на этой неделе! Поняла: на этой! – бушевал властный женский голос. – Пусть пошевелится, пока дожди не пошли. Они хотят нас опять с дырявой крышей в зиму отправить. А вот хрен им! Я в область звонить буду!

– Вы ведь помните, Софья Львовна, я на прошлой неделе была в Управлении, говорила с Серёдкиным, – частил, оправдываясь, другой голосок, – так он никого не дал. Людей, говорит, нет. И пиломатериалов – тоже.

– Ты завхоз или не завхоз? Сама тогда на крышу полезешь. Где течёт – титьками своими затыкать будешь!

– Да ведь я…

– Нурия, я по–татарски не умею, а по–русски ты не понимаешь. Я тебе понятным языком говорю: не испытывай мое терпение! Поезжай и пока не выбьешь бригаду, шифер и что там ещё – не возвращайся!

Из дверей, всхлипывая, вылетела гренадёрского роста, но словно пожёванная бабёнка в чёрной маечке и чёрных штанах.

Ну – была, не была!

Лёва сделал глубокий вдох и постучал.

– Войдите! – раздался рык с той стороны.

Первое, что на себя обращало внимание – внушительный портрет седовласого президента. Лёве доводилось видеть несколько портретов с разным выражением его лица. Были хмурые, были задумчивые. Здесь распахнутый президентский взгляд был светел и вдохновенен, как на иконах мучеников, претерпевших за веру.

А ниже, за полированным столом, сидела тощенькая, похожая на девочку–подростка директриса. Маленький нос на гладком лице и глаза, близко сидящие к переносице, омолаживали её лет на десять. Софья Львовна Рыбалко так долго была директором педагогического заведения, что ей самой начинало казаться, что, скорее, стены зашатаются и рухнут, нежели она уберётся отсюда. И кресло с потёртой кожаной обивкой на углах давно повторяло её невыразительные формы – точно комиссарская тужурка сползла с узеньких плеч вниз.

Сегодня утром Софья Львовна всерьёз задумалась над тем горестным фактом, что многие из её воспитанниц, получая дипломы, – никогда, ни при каких условиях не собирались идти по уготованной им педагогической стезе. «И это после всех моих усилий!», – удручённо размышляла директриса. Раньше она попросту не обращала внимания на такое. Каждый год Софья Львовна ставила перед собой две цели: удачно довести старшие группы до диплома – престиж, как–никак; и, вторая цель, чтобы воспитанницы не забеременели. Да, вот так! Беременности выводили её из себя. Причиной здесь отчасти был личный горький опыт. Две дочки поступили когда–то в институт и на первом курсе выскочили замуж. Обе так и не дотянули до высшего образования – сразу принялись рожать. Богатая внуками семикратная бабка не радовалась. «Клуши! – презрительно думала про дочерей. – Ни дипломов, ни приличных специальностей.

Счастье семейное им, видите ли, дороже». Зятьёв она терпеть не могла, а заодно ненавидела всех кобелей, что путают женские планы и мешают карьере. Собственный муж был выставлен из квартиры ещё в молодости. В преподаватели она допускала исключительно тех, которые не опасны. Гарантией, и то не всегда, служил возраст. После неоднократного отсева здесь закрепились двое: 65–летний физрук и 63–летний историк. За такую ревнивую заботу благодарные воспитанницы наградили её прозвищем: Железное Чучелко. И всё–таки, несмотря на разъяснительные беседы, на разговоры о том, что образование первично, а семья где–то далее – то у одной, то у другой студентки вдруг начинало возмутительно расти пузо. Разумеется, отбыв в декрете положенный срок, некоторые возвращались. Но – пелёнки, распашонки, детские болезни… Голова на учёбу не настроена совершенно! Спросишь на уроке такую мамашу, а у неё мысли витают далеко–далеко. Бывшие круглые пятёрочницы перебивались на троечках.

Проклятые беременности сбивали процент успеваемости. Каждый такой случай Софья Львовна воспринимала, как личное оскорбление. «Клуши, – повторяла она про себя. – Клуши! Зашить бы вам все ваши срамные дырки!» Вот и сегодня утро началось с того, что явилась Светочка Ненашкина и, отводя глаза в сторону, краснея, подала заявление на академический отпуск. А ведь тоже отличница! Настроение на весь день было испорчено. Нет бы кто–нибудь другой, но почему – Светочка? Если уж совсем нельзя избавиться от младенцев, то почему не выскакивают замуж и не уходят в декрет Заложная или Носкова? Или та же Райкова? Этих бы она отпустила с лёгким сердцем… Удручало Софью Львовну и выводило из себя, что «залетали» не те.

– Вы из пожарного надзора? Мне Самопальнов вчера звонил, – директриса изобразила приветливость на лице. – Огнетушители у нас в порядке, в начале года перезарядили.

– Нет, я не совсем из надзора.

Лёва изложил цель визита.

Софья Львовна поскучнела. Уже с первых своих слов Лёвушка был обречён. Однако мудрая директриса, чтобы не выставлять себя ненавистницей мужчин, речь повела окольными путями.

– Вы раньше работали педагогом?

– Нет, как–то не доводилось. Но я умею устанавливать контакты с людьми, находить общий язык. Сами знаете – на производстве чего только не бывает. Был у меня однажды случай…

– Видите ли, педагогический труд – это непростая стезя. Приходится всю душу отдавать детям. А у нас они особенные. Девочки. Со школьной скамьи. Переходный возраст. Очень ранимые и впечатлительные. К тому же работа в колледже не всегда благодарная. Вчера встречаю двух наших выпускниц, Инночку и Олечку. Четыре года назад учебу закончили. Способные были обе. «Девчонки, – говорю, – рада вас видеть! Как успехи? В каком детском саду работаете?» – А они: «Какой детский сад, Софья Львовна! Мы давно аппаратчицы на фармацевтическом заводе». – «Как же так?» – спрашиваю. – «А так. Сами знаете, какая зарплата у воспитателей – слезы, а не зарплата. Кому охота за копейки горшки выносить? А на заводе всё по–другому». – «Что значит: по–другому – чище, что ли?» – «Конечно, чище. У нас там целый комплекс помещений со специальным входом и шлюзом для смены одежды. Там всё особенное!

Мы сначала моем руки, а затем обрабатываем их дезинфицирующим раствором. Чтобы с серьгами или кольцами войти или там с макияжем и маникюром – ни боже мой. Бахилы надеваются с помощью автоматического «бахилонадевателя» и только после этого можно пройти в рабочую комнату. Вот как!» – «Ну, если бахилонадеватели, тогда – конечно. И чем же вы занимаетесь?» – «Упаковываем суппозитории». Боже мой, суппозитории!

Софья Львовна всплеснула руками:

– Можете вообразить: они этим гордятся!

– Работа всякая бывает.

– Нет, я ещё понимаю: таблетки от головы, от желудка, но – суппозитории! Мы ж ведь их тут музыке учим, литературе! Танцами с ними занимаемся!! А они – суппозитории пакуют, чтобы те суппозитории кто–то себе потом в задницу затолкал!… А недавно довелось побывать в кафе, на свадьбе. Приятельница сына женила. И вижу: тамадой – Дианочка, тоже бывшая наша выпускница. Фривольные конкурсы, разнузданные шуточки. Все откровенно неприличны. У нас тут таких предметов не было, мы её таким пакостям не учили! Еще одна, Ксюшенька, среди лучших студенток числилась. Помню, письмо Татьяны для Онегина вслух прочтёт и закраснеет вся. А сейчас содержит частную сауну. Что она там клиентам намывает – большой вопрос… Однако – к делу. Что вы смогли бы преподавать? Нам музработник требуется. На фортепиано играете?

– Никогда не пробовал.

– Тогда – что?

– Могу по специальности: вводный инструктаж для поступающих на работу, оформление актов несчастных случаев.

– У нас несчастные случаи одного порядка: когда студентки в декрет идут! – чеканя слова, объявила Софья Львовна. – Других несчастных случаев не бывает.

– Да, но…

– А для этих случаев актов составлять не надо. Вот если б вы профилактикой занялись, чтоб такого не происходило – цены б вам не было!

– Тогда хотя бы… физкультуру.

Директриса оценивающе посмотрела на него.

– Вы на брусьях и на бревне упражнение показать можете? У вас есть разряд по художественной гимнастике?

– Ммм… Нет.

– И как же вы будете учить? Объяснять на пальцах?

Софья Львовна уже попросту добивала Лёвушку. Тот подавленно молчал.

– И ещё. Наши студентки – девушки утонченные, впечатлительные.

– Понимаю.

– Нет, не понимаете. Они ходят на физкультуру в трусиках и маечках.

– И что?

– Вы – опасны!

Лёвушка ошалело уставился на директрису:

– Как это, почему я опасен?

– Бывают случаи, когда девочки умудряются забеременеть безо всяких мужей.

– Я тут – причём?

– Вы – мужчина, – сказала директриса.

– Да, – согласился Лёва. – Отрицать не стану. И у меня даже есть доказательства.

– Вот, ещё и шутите, а здесь шутки неуместны. Чтоб вы знали, секс – это трагедия. Большая трагедия для педагогического образования в целом. Мы никак не можем обуздать его. После него появляются дети.

– Разве это плохо?

– Плохо! Жизнь у девочек – насмарку. Но в стенах нашего заведения я выжигаю секс калёным железом. Чтоб и духу его не было! Ваше достоинство – ваш самый главный недостаток.

– Никогда так не думал. Но что же делать?

– Искать другое место работы. И обходить такие учреждения, как наше, десятой дорогой. Почему вы головой вертите?

– Нет зелени в вашем кабинете. Не растёт, что ли?

– Чему надо – всё растёт!

Она поднялась, давая понять, что разговор окончен.

На первом этаже, в вестибюле, гренадёрша в чёрном жаловалась старухе–вахтёрше:

– Вот же зараза, никакого житья от неё. Допекла уже с этой крышей – хоть увольняйся!

Старуха сочувственно кивала:

– Так, так… Правды нигде не добьёшься.

Увидев Лёву, гренадёрша округлила глаза, затем схватила его за руку и горячо заговорила:

– Товарищ, вы, часом, не плотник?

– Да как вам сказать, – растерялся Лёва. – Если потребуется – доску прибить могу. И дров наколоть, само собой.

– Наконец–то нашёлся понимающий человек! Пойдёмте, пойдёмте!

– Куда?

– Пойдёмте, сами всё увидите…

И не успел Лёва опомниться, а его уже тащили на третий этаж. Крышка над головой прикрывала лаз. Гренадёрша потёрла ладони о штаны и первой полезла наверх. «Зачем мне это?» – озадаченно соображал Лёва, карабкаясь по железной лестнице в узкий проём.

– Погодите, я сейчас покажу.

Мужественно решив: будь, что будет, Лёва покорился неизбежному.

На чердаке толстым слоем лежала пыль. В крыше зияли дыры. Самая большая была полуметровой величины. Сквозь неё небо казалось особенно голубым. По краям торчали обрывки рубероида и осколки шифера. Пахло многолетней гнилью. В тёмном углу ворковали и шевелились невидимые голуби. Гренадёрша запрокинула голову.

– Видите, что творится? Дождь льёт напрямую в кабинеты. Срочно необходим ремонт!

– Это да, – согласился Лёва.

– В Управлении одно твердят: денег нет, материалов нет. А я всегда крайняя. Всегда почему–то я! А что я могу сделать? Как будто именно я денег не даю!

– Тяжёлая ситуация, – посочувствовал Лёва.

Гренадёрша не слушала.

– Стены сырые. Наглядные пособия испорчены. В кабинете истории залило Трафальгарскую битву. Куском штукатурки чуть не прибило Наталью Алексеевну, а ведь она единственный здесь порядочный человек. Вы понимаете, как мне тяжело? Я не могу больше, не могу!

Несчастная женщина, схватив Лёву за руку, внезапно повалилась на истлевшие тряпки, из которых торчали куски ваты. И Лёва, охнуть не успев, оказался сверху. И пока он шарил свободной рукой, расстёгивая «молнию» на чужих штанах, она вскрикивала:

– Нужны шифер и рубероид! Нужны рейки и обрезная доска для обрешётки!  Гвозди нужны обычные и оцинкованные!

Дальше было, как в тумане.

Пока он машинально воспроизводил какие–то действия, его лицо опалял горячий шёпот.

– Вы понимаете, понимаете?... Надо ремонтировать, как положено. По стропилам необходимо набить плёнку, она будет являться гидробарьером. Плёнку нужно крепить к стропильным ногам при помощи строительного степлера или дранкой. Дранкой–дранкой–дранкой. А–а–а, а–а–а! Плёнку следует раскатать горизонтальными полотнищами и начать с нижней части крыши. Горизонтальный нахлёст должен быть не менее 15 сантиметров, вертикальный – также не менее 15 сантиметров. Контррейку нужно набивать поверх плёнки по контуру стропильных ног. По рейке набиваем обрешётку. Обрешёточные доски нужно прибивать так: под каждый лист шифера прибиваем три доски – под нижнюю часть листа шифера, под верхнюю часть листа шифера и под среднюю часть листа шифера. Нижнюю доску обрешётки прибиваем по свесу стропильных ног. Шифер будем прибивать на 5 сантиметров ниже нижней доски обрешётки. Верхнюю доску обрешётки прибиваем по самому верху стропильных ног – ай–ай–ай! – по коньку....

Измеряем расстояние между нижней и верхней досками обрешётки. Зная расстояние между верхней и нижней досками, можно рассчитать нахлёст листов шифера. Высчитав количество рядов шифера и зная нахлёст, размечаем крышу для того, чтобы правильно прибить к рейке доски для крепления шифера. Шифер нужно укладывать с нижнего ряда. При укладке четырёх листов шифера – два в первом ряду и два во втором, ряды располагаются друг над другом – в месте их пересечения образуются большие зазоры. Чтобы их избежать, необходимо срезать углы у шифера. У рядовых листов срезаются диагональные противоположные углы, а карнизные, коньковые и краевые листы должны иметь лишь один срезанный угол. Не срезаются углы только у начальных карнизных и конечных коньковых листов шифера. Пилить шифер можно ручной пилой или болгаркой с диском по камню. Для крепления нужны оцинкованные гвозди, по 2–3 гвоздя на каждый лист. Гвозди вбиваются в верхнюю волну листа. Предварительно нужно в шифере в месте крепления просверлить отверстие несколько большего диаметра, чем сам гвоздь. Это обеспечит подвижность асбестоцементной кровли при перепадах температуры. О–о! О–о! О–о–о–о–о–о–о–ох!!

Через сорок минут весь в пыли и голубиных перьях временно безработный, пошатываясь, выбрался на крыльцо. Лицо его было слегка перекошено. Он нервно проследовал мимо стройных берёз. По дороге с грохотом пронеслись две пожарные машины. На первой отчаянно завыла сирена. Лёва опёрся левой рукой о решётку ограды, окрашенной такой смачной зеленью, которую именуют ядовитой. Дрожь в коленках никак не хотела уняться.

«Когда ищешь работу – чего только с тобой не происходит!» – изумленно думал бывший инженер по охране труда.

Обходить конторы сил уже не было.  

С противоположной стороны – от рынка и «Красноярской» – к остановке, ныряя в ямы и прыгая на буграх, придвинулась «тройка». Из нее выбрались усатый дедок в шляпе и с тяпкой и две гражданки.

Автобус вздохнул, скрипнул дверью и покатил дальше, к городской больнице. А дедок – щёки его были прорезаны вертикальными морщинами, отчего лицо казалось собранным в гармошку – поправил шляпу. Затем уложил тяпку, обёрнутую куском старенькой тряпицы, на левое плечо и зашагал по обочине в обратном направлении. Пройдя немного, свернул к калитке, за которой зеленел разной овощью огород и прятался приземистый домик. Гражданки же что–то коротко сказали друг другу и рысцой пересекли дорогу. Вид у гражданок был решительный, как у контролёров, проверяющих в автобусе билеты.

Лёва охлопывал брюки, сбивал с плеч сизые пёрышки. При этом изредка хмыкал и

поглядывал на крышу педагогического заведения растерянно, и несколько конфузясь.

– Мужчина, вы не хотели бы побеседовать с нами?

Лёвушка выпрямился. Гражданки стояли рядом, две обыкновенные девахи лет по тридцати в стоптанных, пыльных туфлях. Одна – невысокая и плотненькая, в лёгкой полосатой кофточке. Полные, из под коротких рукавов руки были особенно хороши. Бёдра обтягивала серая, до колен, юбка. Брови, то ли выгоревшие на солнце, то ли от природы белёсые, загибались дугами, а курносый носик придавал лицу смешливое, простоватое выражение. И другая – чуть пониже, костистая, с широкими плечами и одетая невыразительно. Курносая прижимала к груди толстую книжку в мягкой чёрной обложке. «Культурные!» – успел отметить Лёва.

Хотя гражданок было всего две, он очутился в таком плотном кольце, из которого непросто было выбраться.

– Отчего бы не побеседовать? От хорошей беседы никто не откажется. Беседа укрепляет дух и поднимает настроение.

– То есть – вы настроены?

Лёва ещё раз поднял глаза. Дыры в крыше колледжа отсюда не просматривались.

– Да. Мне беседа нужна. Сейчас – особенно.

– Вот и хорошо, вот и славно!

Обе довольно закивали головами.

– Но о чём мы будем беседовать? – первым заговорил Лёвушка. – Есть много в жизни такого, отчего – голова кругом. Ведь как бывает: ничего особенного не ждёшь, а оно – р–раз! – и валит тебя с ног.

Гражданки переглянулись.

– Как–то вы странно выражаетесь. Мы хотели бы побеседовать о конкретных предметах.

– Можно и о конкретных. Вокруг столько предметов! Если вы представляете одну из новомодных партий, сразу скажу – в политике у меня твёрдые взгляды. Я считаю: в стране необходимо ускоренное развитие рынка и увеличение занятости на местах. Правительству, если там не круглые дураки, надо усиленно поддерживать частную инициативу. Только частный капитал, вложенный сейчас в производство, способен вытащить нас из кризиса. Только он! Других путей не дано. Если хотите поговорить о сельском хозяйстве – пожалуйста, я готов и о сельском хозяйстве: у меня восемь грядок моркови, лука, салатов и редьки. А вот в литературе я слаб, читаю мало – времени нет.

– Нет, о литературе мы не будем, – успокоила та, что прижимала томик. – Зачем нам литература? И причём здесь разные глупости, вроде развития какого–то рынка? Это всё настолько несущественно!

– Вот как? А что существенно?

– Вы своей жизнью довольны?

Ничего себе конкретные предметы! Лёва задумался.

– Это когда – вообще или сейчас?

– Сейчас. И вообще.

– Всякое бывает: иногда – да, иногда – нет. Но в последний час, если говорить прямо, то – да, доволен.

Ответ сильно не понравился курносой.

– Я не знаю, что произошло в последний час, но уверена, что вы ошибаетесь! Вам только кажется, что вы довольны.

– Как это может казаться, когда мне совсем не кажется? Я доволен – и точка!

– Какой вы горячий! А вы попробуйте быть внимательней. Оглянитесь вокруг. Человек постоянно тешит себя иллюзиями. Как попугай, твердит себе: у меня всё складывается замечательно, я – очень счастливый. А на самом деле до счастья ой–ой–ой, как далеко. И в таком самообмане люди порой проживают целую жизнь! И дом у них есть, и машина, и денег хватает, и позволить они себе могут многое, а – нет. Они умирают, не успев даже понять, что были глубоко несчастны. Представляете?

Лёва поскрёб затылок.

– Ловко, однако, вы повернули. И что теперь?

– Вот! Вот главный вопрос! И ответ на него не такой уж сложный: надо открыть для себя истину.

– Ага, истину, значит, – Лёва облизнул пересохшие губы. – Я бы не прочь её открыть хоть сейчас! Но в чём она заключается?

Курносая, как будто, ждала этих слов. Она взмахнула книжкой и объявила:

– В том, что учение о Троице – это небиблейское учение! Это учение, порождённое сатаной. Его переняли у язычников.

– А–а, так вы эти… активистки? – догадался Лёвушка.

– Никакие мы не активистки. Мы несём людям свет истинного знания; мы, как бы сказать, – пионеры на этом пути!

Лёва чуть не шлёпнулся на тротуар.

– Мать честная, ну и денёк сегодня! Только пионеров мне не хватало!

Гражданкам реакция понравилась.

– Однако что ж мы стоим? Давайте пройдём к остановке, присядем на скамейку, там и поговорим.

– Да, присесть, я думаю, самое время…

На остановочном павильоне, напротив того, где высадились пионеры, была скамейка. Снаружи чистенький и аккуратный, внутри павильон выглядел совсем иначе.

Надо заметить, новые остановочные павильоны появились здесь недавно, в конце апреля. И уже на следующий день, ожидая под вечер автобус, Софья Львовна обнаружила на стенках разные надписи. Ознакомившись с ними, директриса прямо–таки обомлела! Распоряжение последовало моментально: уборщице испачканные стенки отмыть, а вахтёрам, через окно, установить наблюдение, дабы выявить и запомнить, кто из молодых лоботрясов трётся возле павильонов. Мерзавцев следовало привлечь к ответу. Вахтёры – старухи из бывших комсомольских работниц – ревностно взялись за дело. Однако неделя промелькнула впустую. Никаких подозрительных юнцов замечено не было. К остановкам выходили студентки после занятий да пожилые, совсем не похожие на сочинителей жители окрестных домов. И, тем не менее, всего за каких–то семь дней крашеный металл оказался изнутри исписан ещё старательней.

Следующая попытка очистить стенки закончилась тем, что вскоре на них и вовсе не осталось живого места. Не доверяя авторучкам, отдельные изобретательные паскудники теперь нацарапали свои творения гвоздиком. И подчерк иных посланий был явно девичьим. Появились также и рисунки. Такой изощрённой похабщины Софья Львовна раньше сроду никогда не видела. Бессильно ругаясь, Железное Чучелко смирилась. Не иначе, решила она, художники и писатели собираются здесь по ночам, когда комсомольские старухи крепко спят на рабочем месте.

Итак, троица устроилась на скамеечке, на пёстром фоне настенных изречений и выразительной живописи. Пассажиры, если они до этого и были, успели разъехаться, и никто посторонний не мешал. Когда расселись, Лёва оказался зажат с обеих сторон. Курносая отняла книгу от груди и положила её на колени.

– Приступим? – спросилаила курносая.

– Приступим, – согласился Лёвушка.

Он уже понял, что разговор обещает быть основательным и серьёзным.

По верхушкам берёз пролетел беспечный ветер, зашелестели листья…

Пока разбитое и рассыпанное государство не наберёт нового могущества, из его трещин и щелей появляется такое количество невероятного и прежде скрытого от широкой публики народа, о котором и помыслить раньше было нельзя.

Кто и когда бы в Асинске знал о существовании каких–нибудь диковинных кришнаитов? Никто бы не знал! Но пару лет назад здесь засветились и они. Правда, ненадолго. Шлёпанцы и яркие балахоны в сочетании с бритыми, до синевы, головами у населения, привыкшего к фуфайкам и кирзовым сапогам, отклика не получили, а вся их подпрыгивающая и пляшущая компания была раз и навсегда поименована дурачками. Больше повезло экстрасенсам, которых сразу объявилось человек пять.

Их умение водить над головой больного руками привлекло орды желающих настоящего и мнимого исцеления. Рукам работы хватало! И лишь после того, как самый влиятельный из них по фамилии Фёдоров, помахав руками, вслед за тем грубо и примитивно надругался над пациенткой, и это движение сошло на нет. Но не все начинания были столь провальны. Отдельным студиям, застолбившим право на истину и прочие необыкновенные чудеса, удалось закрепиться. И пока ситуация позволяла, они лихорадочно расширяли ряды…

Курносая откашлялась и изготовилась к долгой речи.

– Так вот, начнём с главного. Иисус – вовсе не Бог!

– Стоп, стоп! – сразу прервал Лёвушка. – Не так резко. С чего вы взяли? Как это – «не Бог»? А кто же он?

– Он этот… Архангел Михаил, – неуверенно сказала курносая и взглянула на товарку.

Та кивнула:

– Иисуса создал Бог под видом Архангела Михаила. Он и был Архангелом. А потом воплотился в обычного человека и стал Иисусом.

Она состроила такое личико, словно сама присутствовала при этом.

Вот тебе раз! А эти дамочки, часом, не того, не разыгрывают ли? Лёва тоже покосился на авторитетную подругу курносой.

Она, как более грамотная, втолковывала:

– Такова была воля Бога!

Лёва никогда не принадлежал к истово верующим, однако соглашался с тем мироустройством, которое предлагали бородатые батюшки, всё чаще мелькавшие в телевизоре. А тут… Бойкие нынче пошли пионеры, уж такие бойкие – не чета прежним!

– Но зачем Михаил, как оборотень, личину поменял? Если Иисус – бывший Архангел, то зачем Богу вся эта чепуха с превращеньями нужна? Я могу понять, когда в театре: был какой–нибудь Смокотин – по чуть–чуть выпивал, по чуть–чуть за бабами волочился, а стал Гамлет! Это на сцене всё позволено.

– И Богу всё позволено, – с вызовом заявила вторая. – На то он и Бог!

– Тут про это написано, – курносая выпятила нижнюю губу и взмахнула книжкой. – А раз написано, значит, так оно и было.

Чокнутых Лёвушка сегодня уже видел, но сумасшедшие ещё не попадались. По всем приметам, события развиваются по нарастающей. Что–то его ждёт к концу дня! Лёва откинулся к стенке и возвёл глаза к небу.

– Господи Иисусе, ты только послушай: тебя разжаловали в рядовые! Я не удивлюсь, если сошлют в штрафбат!

– Я понимаю, вам тяжело принять такую новость. Но мы ничего не выдумываем. Это язычники его Богом объявили!

Напротив, через дорогу, поднялось над изгородью гармошечное лицо с поперечными усами и в шляпе. Дедок всмотрелся. На остановке, как в раме, сидели трое. За их головами нечётко угадывались надписи и рисунки. Усы у дедка шевельнулись. Он припомнил, что видел в церкви на иконах вокруг измождённых святых голов какие–то буковки и знаки. Неизвестно, что померещилось старику, однако он с размаху наложил на себя крест и в смятении склонился над огуречной грядкой.

А под навесом павильона продолжалась беседа. Теперь говорил Лёвушка.

– Если по–вашему – то натуральная чертовщина получается! Вот справляет Архангел Михаил архангельские дела, а сам думает: нет, я вовсе никакой не Михаил, я – Иисус! У него что – паспорт подложный был?

– Да какой там паспорт, – закричала вторая. – Плетёте, сами не знаете что! Вы ещё прописку с Архангела стребуйте!

– Нет, порядок должен быть. В любой ситуации без порядка нельзя! Я, к примеру, могу назваться кем угодно, хоть Анатолием Собчаком. Встану и скажу: я – Анатолий Собчак, извольте со мной считаться. А мне: предъявите документ! А в документе указано, кто я есть на самом деле. И тут никуда не денешься, и никто со мной считаться не станет.

– Архангелу паспорт не обязателен. Видите: вот книга. А книги врать не будут.

– Да я про враньё не говорю, – начал оправдываться Лёва. – Мне важно, чтобы не получилось, как на выборах. Я подтасовок не люблю.

– А у нас нет никаких подтасовок, мы самое верное христианское учение!

– Самое верное?

– Да, самое верное. Все остальные – ложь и заблуждения, они сбивают людей с истинного пути.

– А сколько в мире существует христианских вариантов? Ну там католики, православные, хлысты, пятидесятники – сколько всего?

– Девятнадцать тысяч.

– Ага. Понятно. Значит, восемнадцать тысяч девятьсот девяносто девять учений ложные, а ваше – истинное? Чем докажете?

Курносая совсем по–детски шмыгнула носом и призналась:

– Да мы и сами в этой книге мало, что понимаем. Но ведь если так сказано – это и есть настоящая правда?

Вид у пионерок стал совсем потерянным.

– Знавал я одного человека, – назидательно сказал Лёва, – он рыбную лавку держал, так вот у него на некоторые события были абсолютно разные правды. Несколько штук сразу. И все – настоящие! Только кончилось тем, что его пристрелили. Прямо на заправке, когда бензином машину заправлял. Я полагаю, он неудачную правду кому–то подсунул.

– Как вы можете сравнивать! Торговля рыбой – одно, а мы – совсем другое. Мы вам истинный путь указать хотим, чтобы, когда мир начнёт погибать, вы спаслись, как и мы.

Со стороны городской больницы подъехала «тройка», двери открылись, зазывая всю компанию прокатиться. Подождав немного, удивлённый водитель (другие маршруты здесь не ходят) закрыл двери, и автобус отправился дальше.

Пока железная колымага маячила перед ними, обе девицы приободрились. Инициативу опять взяла курносая:

– Знаете ли вы, что через два года будет конец света?

– Надолго?

– Как это – «надолго»? Навсегда! Всё живое исчезнет, перейдёт во власть сатаны. Земле грозит погибель.

– Через два года?

– Именно через два!

– Вы ничего не путаете?

– Мы никогда ничего не путаем! – объявила вторая.

– Ах, чёрт! – взволновался Лёва. – Где ж вы раньше–то были? Где вас, скажите, носило?

– Что такое? – опешили обе.

– Почему меня хотя бы пару месяцев назад не нашли?! Я бы кредит в банке оформил! Лет на пять! Миллионов на двести!

Пионерки переглянулись.

– Вы не так поняли. Зачем вам деньги, если всё пропадёт? Представьте: через два года ничего не останется! Ни–че–го!

– На два года мне бы хватило. Уж я бы пожил!

Тут снова вмешалась вторая агитаторша.

– Деньги преходящи, а вечная жизнь – вечна. Об этом хотя бы вы догадываетесь?

– Насчёт жизни судить не могу, а вот насчёт денег – всё верно. Так преходящи, что за голову хватаюсь! Две недели назад у меня была заначка, приличная такая заначка! А теперь осталось – кот наплакал. Главное – невозможно понять: куда мои кровные исчезают? Только сунешься за калитку, купюры  из кармана – ф–рр! – и нету. Остаётся одно: карманы зашить, – Лёва нервно поскрёб подбородок.

– Вы опять не о том, – старалась направить разговор курносая. – Причём здесь какая–то заначка? Люди пребывают в неведении. Спасутся только те, кто отринул ложные пути.

– Да я давно ложные пути отринул! – с жаром закричал Лёвушка. – Разве заначка – ложный путь? Что бы я делал, если б её не было? Если у меня и остались ложные – парочка, не больше. И те, как хорошенько подумаю, не совсем ложные, а то и вовсе не ложные.

– Конечно, ложные! Однако если вы согласитесь последовать за нами – ничего не потеряно.

Лёва помолчал. Над асфальтом запорхала бабочка. Через два года ей будет хана.

– Куда последовать?

– В наше… общество.

– А вы сами – точно, спасётесь?

– А как же! – не очень твёрдо сказала курносая. – Надо же во что–то верить.

Лёвушка проводил взглядом улетевшую бабочку.

– Конец света может случиться, это я допускаю.

– Что значит – «допускаете»? Конец света будет!

– Возможно. Но – временный. Если как–нибудь вечером отключат электричество, а над городом встанут тучи, вот и будет конец света. А утром всё начнётся по новой.

– Не смешно! – отчеканила вторая.

– Да я и не думаю смеяться, – Лёва повёл плечами. Что–то часто в последнее время его, то в насмешках, то в издевательствах подозревают. Сговорились, что ли?

– Смеётесь, смеётесь! Видим, что смеётесь!

Вот же упрямые.

– Слово даю: не смеюсь!

Лёвушка вскочил, прижал руку к сердцу и поклонился обеим. Пионерки опасливо придвинулись друг к другу, и Янушонку пришлось опуститься с краю, рядом с курносой.

– Я просто взял и представил себя на месте Бога и архангелов.

– Хм…

– И вот о чём подумал. Одно дело землю сотворить и установить порядки на ней, другое – эти порядки смешать, перевернуть всё, что было, вверх дном и устроить там–тарарам. Они, – Лёвушка указал пальцем в небо, – сюда смотрят, как в кино: что мы ещё способны учудить? Так что конца света не будет, факт! А если и будет – точно, не через два года. Могу расписку дать.

– А мы верим в конец света! – с вызовом сказала вторая.

– Я не знаю: правильное ваше учение или не правильное, но каждый имеет право верить, во что ему хочется.

Курносая неожиданно всхлипнула.

– Как жить, когда всё вокруг ужасно? У Лены (курносая кивнула на подругу) мужу седьмой месяц зарплату не выплачивают. Мой, как шахту закрыли, вообще без работы. Лёг и лежит, никуда не ходит. Апатия такая – смотреть тошно.

Пионерки совсем сникли. Теперь они не были похожи ни на каких агитаторов. Ну что с ними будешь делать!

– А мыло варить не пробовали?

– Какое ещё мыло? Причём тут мыло?

– Обыкновенное мыло, для рук. Брать мыльную основу и – варить. Детишкам нравится. Если в форме зверюшек, пользуется бешеным спросом.

Лёва вдохновился.

– На детском мыле хорошие деньги срубить можно! Существует несколько способов варки мыла. Его можно сделать с нуля – из щёлочи и жиров, из мыльной основы или путём переплавки детского мыла. Но я рекомендую мыльную основу. Что такое основа? Это тоже мыло, только прозрачное, без каких бы то ни было добавок, ароматизаторов и красителей, – память у Янушонка была замечательной, и он шпарил, как по–писанному. – Мыло режут крупными кубиками и нагревают в микроволновке. Когда основа расплавится, в неё добавляют ингредиенты: эфирные масла, пищевые красители, пряности, ароматизаторы. Для каждого типа кожи подбираются свои составляющие. Для детской лучше всего подходит миндальное масло, для сухой – масло персиковой или абрикосовой косточки, для обветренной – масло шиповника. Масло виноградной косточки регулирует салоотделение и сужает поры, поэтому ищите тех, у кого сильное салоотделение. У вас готовый кооператив: одна семья варит мыло, другая – продаёт. А пока…

Лёва порылся в кармане, вынул бумажку с максовыми каракулями, и сунул в ладонь курносой.

– …мне тут один друг – большой специалист по сложным вопросам – инструкцию составил, как с апатией бороться, – назидательно сказал он. – Возьмите. Авось, пригодится для мужа.

Девицы повели себя странно. Они беспокойно заозирались, и вторая, потянув за руку курносую, торопливо пробормотала:

– Мы пойдём…

– Идите, – разрешил Лёва. – Если с мылом надумаете – обращайтесь, я рецепт вам запишу.

Территория городской больницы была так густо напичкана берёзами и тополями, словно медперсонал, не надеясь на своё врачебное мастерство, больше уповал на живительную силу природы. Когда по деревьям пробегал ветер, листья поднимали невообразимый шум. В другое время здесь было тихо. Вдоль приплюснутых, выкрашенных в тёмно–красное стен двухэтажных корпусов, вели потрескавшиеся асфальтовые дорожки. Сами корпуса также давно желали ремонта. Вокруг них, утопив руки в карманах мятых пижам, прохаживались плохо бритые молчаливые мужчины в трико с пузырями на коленях и бледнолицые женщины в халатах, схваченных в талии узеньким пояском. А те, которые не гуляли, сидели на лавочках, с мельчайшими подробностями расписывали любящим родственникам лечебный процесс и перенимали от них кефир, печенье, помидоры и яблоки. Всё здесь наглядно свидетельствовало о том, насколько непрочен и уязвим человеческий организм.

Зато, если выйти из центральных ворот, взять влево и перебежать дорогу, можно было оказаться перед новеньким, с иголочки, торговым комплексом.

Возведённый полгода назад, он блистал ярко–зелёной покатой крышей. В нём обрело пристанище штук шесть всяких–разных бутиков и – отдельно – салон мягкой мебели с пёстрым набором кресел и диванов. Реклама на огромных листах зазывала: «Детская одежда по доступным ценам», «Кресла – в рассрочку», «Бытовая химия – для вашего дома!», «Лучшее женское бельё только у нас», «Самый мягкий хлеб!». И хотя не клюнуть на заманчивые соблазны было непросто, здесь появлялись считанные единицы любопытных. Редкие покупатели, минуя «бытовую химию» и «детскую одежду», заворачивали, в основном, в хлебобулочные изделия – хлеб и впрямь здесь продавали свежим и мягким. Зато с торца, под неброской вывеской с пляшущими буквами «Загляни к нам!», было куда веселее. В небольшом зальчике с высоким потолком и оббитым пластиком стенами находился уютный приют для страждущих. Здесь рекою лилось пиво, и опустошались стаканчики с водкой. И, судя по громким речам, сияющим носам и рожам, с человеческим здоровьем был, как раз, абсолютно полный порядок!

Сюда Лёвушка и направился.

Если какой–нибудь исследователь соберётся поизучать обстановку наших городских питейных заведений, он моментально обнаружит, что обстановка эта предельно проста и не развращает посетителей оголтелым разнообразием. В «Загляни к нам!» их встречали те же самые деревянные столы и лавки, что и в «Пшеничном колоске». По всем приметам, артель «Прохоров П.И.» не испытывала недостатка в заказах. И всё другое было точно срисовано под копирку. Даже набор бутылок с яркими этикетками, что плотно теснились на полках, казалось, в полном составе переехал сюда с Диспетчерской. Но если внимательно присмотреться, два коренных отличия всё–таки можно было отметить: 1) здесь главенствовала другая барменша – не сказать, чтоб приличного роста, но столь многотелая, что едва умещалась за стойкой; 2) большое окно, за которым начинались домики и огороды, не было задёрнуто шторой.

Из пяти имевшихся столов четыре были уже заняты. «Давай поговорим!» – требовал из динамиков Михаил Круг.

В углу, за дальним от дверей столиком, перешёптывались две девицы – одна с рыжими волосами и другая с короткой причёской и огромными, словно колёса, серьгами в ушах. Девицы не столько были заняты собой, сколько разглядывали публику. Разглядывали оценивающе, как разглядывают разный товар на барахолке. В зону их внимания не попадал мятый, перетёртый временем и жизнью старик, склонившийся над бокалом вина. Заросший серой щетиной подбородок упирался в грудь – старик тихонько дремал. Сразу за стариком часто гоготали двое молодых людей – тощие, узкомордые, в джинсах и майках – у одного с драконами, у другого с летящей английской надписью: серые металлические буквы на синем фоне. Оба уже изрядно поднабрались и с откровенным интересом подмигивали девицам, но денег, судя по всему, у них водилось немного, и девицы эти взгляды презрительно не замечали. И, наконец, компания из трёх человек, загорелых и крепких. Эти трое появились вместе, сидели вольготно, и в запасе у них было полтора часа. За ними должен был заехать какой–то Тимоха.

– Если Тимоха сказал: через полтора часа – значит, через полтора часа.

– А я что говорю? Тимоха не станет трепаться!

– Тихо! Про Тимоху базарить не будем.

Компания наслаждалась обстановкой. Пиво из кружек пилось со вкусом, сушёные кальмары вытряхивались из хрустящих пакетиков и разгрызались с удовольствием. Но, когда в удовольствиях нет недостатка, всё равно чего–то не хватает.

Один из троицы, белобрысый парнишка в клетчатой рубашке с короткими рукавами, вынул оттопыренные пухлые губы из пены, облизнул её и заявил:

– Эх, чёрт! Плохо, что тут не подают натурального пива – только фильтрованное. Меня таким нисколечки не пронять. Фильтрованное – разве, пиво? От него не забирает, куража настоящего нет!

– Не фильтрованное, спору нет, забористей, – резонно заметил второй в кепочке с длинным и острым козырьком. – Но тут всё дело в количестве. От одной кружки с любого не заберёт. А выпьешь этого литров пять – тебе и его хватит.

– Ну, ты сказанул! – воскликнул первый. –  Пять литров! Ты ещё ведро воды предложи выпить – тоже по мозгам ударит! Нет, не фильтрованное – это вещь. А такое… Через почки прогнать да мочой слить. Как думаешь, Аркадьич?

Тот, кого назвали Аркадьичем, с висков начинающий седеть мужик, кивнул:

– Можно и не фильтрованное. Для дураков вполне годится.

– Что ты имеешь против не фильтрованного? – обиделся первый.

– Ничего. Пей не фильтрованное. Только на унитаз потом ходи осторожно, а то, не ровен час, фаянс разъест.

Лёвушка заказал водку и салат, устроился за крайним, у входа, столиком спиной к двери. «Давай поговорим!» – не унимался Круг. Шумная компания оказалась рядом. Девицы из дальнего угла обстреливали её призывными взглядами, но троица, не замечая, затеяла разговор о собаках.

– Моё твёрдое убеждение, – начал тот, что в кепочке, – собака в доме необходима. Маленькая или большая – дело вкуса. Кто–то заводит моську, с крысу величиной, а у меня доберман живёт. Понятливая псина, но, сволочь, все ножки у стульев сгрыз. Ложится на пол и гложет, как, не знаю, что. Ладно бы костей ему не давал, но – нет, стулья ещё надо! Моя кривилась, но терпела. А когда до её новых зимних сапог добрался – тут она и поднялась. Обоих из дома выгнала. Я ей говорю: я–то тут причём? Я, что ли, сапоги грыз? Я в это время на работе был!

– Разумно, – согласился Аркадьич.

– А она: оба вы одинаковы!

– Жёны – они, разве, что–нибудь понимают, – авторитетно сказал губастый.

– Три дня с ним в слесарке жили. Днём работаю, а ночью тут же, вдвоём, на диванчике спим.

– А что жена?

– Через три дня явилась, обратно позвала.

– Обоих взяла? – живо спросил губастый.

– Обоих. Я сказал: один – не пойду.

– И к чему тебе такие напряги?

– Какие ещё напряги? Мой Чарли в доме – типа громоотвода. Как замечу, что жена пилить меня начинает – я на него стрелки перевожу. А потом мирю обоих. Тут целая дипломатия.  

– У меня тоже пёс был, – губастый сдвинул к краю пустую кружку и взялся за другую. – Спаниель. Скотина редкая! Друг на север уезжал и подогнал: возьми, говорит, не заскучаешь! Я его к Юльке и привёл.

– Не заскучал?

– Куда там! Соседи внизу зашуршат, он норы моментально рыть начинает. Весь линолеум в коридоре – в клочья. У Юльки если терпёж где–нибудь и есть, то почти незаметный. Она мне сразу ультиматум: или я, или он.

– И кого ты выбрал?

– Её, конечно. Я её знаю почти год, а его всего две недели.

– Разумно, – сказал Аркадьич.

Девицы, у которых лопнуло терпение привлечь к себе собаководов, обратили, наконец, внимание на молодых, и скоро перебрались за их стол.

– И я однажды держал кобелька, – включился в разговор седовласый. – Дёрнул же чёрт! Про его породу скажу одно: в нём каких только пород не было. И он от каждой не ума, а дури набрался. Такой кретин – хуже нашего механика. Механик хоть что–то иногда соображает.

– Аркадьич, – перебил губастый, – прошу тебя: механика, мерзавца этого – не поминай.

– Не буду. Так вот. Пробовал приспособить для охоты – все нервы истрепал! Зайца с лёжки стронет и – нет, чтобы за ним, вести его – на задницу сядет и уставится на меня: мол, видел, какого я поднял? Видел? Пришлось пристрелить, всё равно пустая собака…

Лёва допил водочку, заказал ещё сто пятьдесят. Девицы быстро освоились в новой компании, и та, что с серьгами, уже поводила плечиком и жеманилась: «Саня, переста–ань!». Сгорбленный старик, очнувшись, тихонько запел:

– Мне во сне привидело–ось,

 Будто конь мой вороно–о–ой…

На него тут же прикрикнул узкомордый с драконами:

– Эй, дед, замолкни! Конь твой вороной…

Старик снова уронил голову на грудь.

Перешагнув порог, явился новый посетитель. Одет он был в застиранное до белёсости трико и захватанную синюю майку с вырезами на груди и под мышками. Такие майки изрядная часть мужского населения Асинска до сих пор носит под рубашкой, а, укладываясь в кровать, оставляет на себе на ночь. Из глубокого выреза майки лихо вздымалась шерстяная грудь. А те волосы, что обосновались на голове, никогда, похоже, не водили знакомства с расчёской и торчали дикими, свирепыми клочками. Глаза смотрели прямо и немигающе. Ещё примечателен был нос: крупный, широкий, но не мясистый, а хрящеватый – под кожей угадывалось твёрдое. Встречаются люди, которые никогда ни перед кем не пасуют. Хоть к губернатору позови – они и там себя не потеряют. Новый посетитель, по внешним признакам, был из таких. С порога он гаркнул девицам:

– Привет, развратницы! Опять вы здесь?

Девицы сделали вид, что их это не касается, что этого типа они вовсе не знают. Шерстянной твёрдо подошёл к стойке и потребовал:

– Тамарочка, будь ласкова, накорми! В брюхе аж кишки свело.

По всему чувствовалось, здесь он – как дома.

– Ох, Генка, Генка, ты бы хоть переоделся, рубашку, что ли, какую накинул, – радостно всполошилась барменша. – А то ввалился, как леший.

Груди, мирно дремавшие под блузкой, вдруг разом пришли в движение, зашевелились, заегозили. И сама она замельтешила за стойкой, как потревоженная белка.

– Некогда в смокинги наряжаться. Если нужен клиент – принимай без галстука.

– Влетит когда–нибудь из–за тебя, чёрта!

– Не базарь. Я сегодня к тебе ненадолго. Забор меняю. Пока дождей нет, надо новый ставить. Покормишь – и я обратно.

– Пельменей положить?

– Обязательно. И водки.

– Ах, обормот ты, обормот!

Получив требуемое, повернулся к лёвиному столу:

– Не возражаешь?

– Не возражаю. Место не занято.

Тот кивнул, смёл мелкие крошки с края, бросил на пол и устроился напротив Лёвы.

– На юге был? На Кавказе? – спросил он, уставив бойкие глаза в лёвины.

– Был, – соврал Лёва. – На юге.

– Вижу: загорел. У нас так не закоптишься. Вроде и жара, а солнце – не то. Откуда только люди деньги берут? Из какого кармана?

– Деньги – это такая материя, они или есть, или их нет, – веско ответил Лёва. – Если они есть, их брать нигде не надо.

– Ну–ну, – неопределённо сказал шерстяной и поднял стакан. Сделав большой глоток, сморщился. – А водка–то тёплая! Тьфу, мерзость. Тамарочка, ты чего мне подсунула?

– Другой нет, – заявила барменша и, развернув могучее тело, скрылась за шторкой на кухне.

– Вот жучка! Не баба, а чёрту подарок. Блоху острижёт и варежки свяжет, – шерстяной беззлобно выругался. Затем опять обратился к Лёве. – В жару тёплая водка, что кислое молоко – пищеварению не способствует.

– Зато пиво холодное, – подсказал Лёва, успевший беленькую проредить «Бархатным».

– Знаю. Только пиво хорошо к вяленой рыбе – к лещу или к плотве, а для крепких закусок оно не годится.

– Тёплая водка ни для каких закусок не годится.

Шерстяной ещё раз внимательно оглядел Лёву.

– Тут ты, парень, врёшь. Врёшь, как брехунец по телевизору. Взять, допустим, зиму. Когда ноги замёрзнут так, что пальцев не чуешь, и руки, как деревянные – есть одно верное средство. С мороза, если сразу к столу, выпить залпом тёплой водки. Тёплая водка самое то: и зубы не ломит, и внутри согревает. Тёплую водку зимой надо пить!

– Почему зимой – тёплую? – обиделся Лёва. – Другие нации так не думают. У меня был знакомый африканец. Он меховыми изделиями торговал, а зимой пил холодную водку!

– Дурак твой африканец. Холодная водка летом, тёплая зимой – вот как надо. В таком виде она возмещает то, чего организму от природы не достаёт. Тёплую водку лучше всего принимать не наспех, а за столом, и закусывать горячим борщом или салом копчёным. Солёный огурец тоже кстати. А летом, как раз – холодная водка. Она, помимо прочего, когда по жилам бежит, бодрит и освежает.

Он глотнул ещё раз, крякнул и накинулся на пельмени. Они, как пташки, улетали в его азартно жующий рот, и не требовалось объяснений, что человек проголодался. Руки его были не совсем чистые, но он этот непорядок в расчёт не принимал и так

старательно работал челюстями, что, наверняка, до желудка добиралось мессиво, в котором при всём воображении невозможно было признать изначальных пельменей. Затем опять приложился к стаканчику, потянул носом воздух и заговорил:

– Ты ноги когда–нибудь ломал?

– Чьи?

– Свои, конечно, не чужие же.

– Нет, – опешил Лёва. 

– Повезло. Я тебе так скажу: не вздумай ломать.

– Да у меня и не было в уме ничего такого, – продолжал изумляться Лёва.

– И правильно! А вот моя благоверная сподобилась. Ниже коленки. Забралась с веником на стол и оттуда ласточкой вниз. И как только пол не проломила! Я в стайке у поросят чистил, слышу: голосит, будто режут. Вбегаю в дом – она на полу: ой–ой, нога! «Какого чёрта, – говорю, – тебя наверх понесло?» – «Паутина в углу». Разглядела какую–то паутину! «А свалилась зачем?» – «Ноги!» – «Что – ноги?» – «Расширение в коленках и горбоватость ножных костей! Ноги не удержали!» Расширение у неё! Хочу поднять, она опять: «Ой–ой!» – «Нет бы, – говорю, – головой удариться, тогда б – никаких повреждений!». Машину выкатил, повёз в травмпункт. Там рентгеном просветили: перелом со смещением. В гипс упаковали, через пять дней сказали явиться. А куда ей с негнущейся коленкой на второй этаж?

Она и на диване ногой не двигает. Чуть повернёт, и сразу в крик. Делать нечего – отправился я. Смотрю: там возле кабинета калеченого народу человек тридцать – кто на костылях скачет, у кого руки, как в броне, а у кого и шея в гипсе. Из всей очереди здоровый только я. Два с половиной часа отсидел. Вхожу. Так, мол, и так: баба со стола навернулась, ногу сломала, я вместо неё. А врач, такой… в белом халате: а где, мол, её медицинская карта? Я ему, как полагается: в регистратуре сказали, что здесь. Он на столе бумажки перебрал: нет вашей карты, пусть в регистратуре ищут. Я снова на первый этаж. Там покопались и руками развели: пусть в кабинете, как следует, пошарят…

– Знаю я немцев, – раздавалось за соседним столом. – Они, как на подбор – ушлые. Народ ещё тот!

– А я, что ли, немцев не знаю? – откликался губастый. – У родной тётки муж – немец! Он, как спаниель: чёрта с два перевоспитаешь. Утром хлеб маслом намажет и жрёт. Немец и есть немец!

– …Деваться некуда – тащусь тем же порядком обратно. Этот, в белом халате – медсестре: «Людмила Анатольевна, может – на полках?». Медсестра, кобыла тощая, зад от стула отлепила, на полках порылась и, точно – нашла. В карте снимки, четыре штуки. Эскулап берёт первый сверху, поднимает, смотрит на свет и говорит: «Да, не повезло: вот и пальцы на правой руке сломаны». Я прямо ахнул – ещё и с рукой беда! А потом вспомнил, как она ложкой борщ мечет, и сильное меня сомнение взяло: нельзя сломанной рукой по две тарелки борща наворачивать. Одну – куда ни шло, но – две! «Нет, на руки не жаловалась». – «Что значит – не жаловалась?». – «С руками у неё не хуже, чем прежде».

- Он, мерзавец, вылупил глаза и давай орать: «Не морочьте мне голову! Я же вижу: сломанные пальцы! Большой и указательный». И тут у нас перепалка вышла. Он подпрыгивает, кричит: пальцы сломаны, а я тоже упёрся: такого не может быть! Он: может! Я: не может! «Спорим, – говорю, – на коньяк, что пальцы целые!». Он ещё раз снимок в руках повертел и прямо затрясся: «Так это ж чужие пальцы! Как они в карточку вашей супруги попали? А?» И называет какую–то совсем незнакомую фамилию. Я тогда говорю: «Интересная вещь! С каким это умыслом вы снимки, как пасьянс, по разным картам раскладываете?» И тут он мне, сукин сын, выдаёт: «Какая разница – руки покалечены или ноги. Я на этом месте двадцать три года сижу и вижу: вы являетесь на белый свет не затем, чтобы принести государству хоть какую–нибудь пользу, а для того, чтобы что–нибудь себе сломать. Каждый асинец не просто подлец, но ещё и членовредитель!» Это он мне говорит!

Лёва понимающе кивнул.

– У меня приятель есть. Он, когда в больнице лежал, познакомился с одной, ей аппендицит вырезали. И всё кончилось наилучшим образом: от жены ушёл, работу поменял и теперь живёт с той, что без аппендицита. Такая вот с ним случилась история. Он ещё говорит, что отсутствие аппендицита ни на чём не сказывается.

Супруг поломанной жены медленно прищурился.

– Ты на что намекаешь?

– Как это – «на что»? – удивился Лёва. – Ни на что. Сидим, выпиваем. Думаю: я тоже расскажу какой–нибудь случай, не молчать же.

– Твой случай к делу не относится. Эка невидаль: с бабами в больнице шашни крутить – надо ж как–то выздоравливать, если другие средства не помогают. Я, наоборот, про врачей. Вот скажи прямо: какого ты о них мнения?

Прежде, чем ответить, Лёва, как следует, хлебнул из стаканчика.

– Вам повезло, что вместо жены к врачу попали вы. Иначе, увидев целёхонькие пальцы, ей бы в два счёта закрыли больничный. И на ноги никто бы внимания не обратил. Что ноги? Ноги – ерунда, когда руки действуют вполне сносно… Местным врачам можно, конечно, доверять. Но не всегда. Лично я бы не доверял.

– И я такого же мнения! – шерстяной даже носом присвистнул. – Наша медицина теперь в Израиль перебралась, евреев на ноги ставит. Тут недоучки одни в халатах. У них на первом месте – показатели. Если они лечат то, что не сломано, в отчёты можно засунуть приличный процент выздоровлений. Самое главное в этом деле – хорошенько перетасовать снимки, а затем разложить по разным карточкам. Я их систему приписок до конца раскусил!

– Вот–вот! Если согнёт тебя с такой силой, что глаза на лоб и кишки в узел закручиваются, надо прыгать в автобус и лететь в областную больницу. У нас на работе одному экономисту стало плохо, отвезли к городским эскулапам. Те сразу определили: язва. Лечили, лечили – ничего не помогает. Ну, совершенно ничего! Тогда отправили в область. Областные врачи посмотрели и сказали: никакая это не язва, чего они дурью маются, а самая натуральная пониженная кислотность. Вот как! Принялись лечить по–своему. А на вскрытии выяснилось, что ни то, ни другое. Но ближе к правильному диагнозу оказались всё–таки областные светила! Там специалисты лучше.

– А насколько ближе?

– Не так, чтобы очень, но – ближе!

– Все врачи – жулики, – сказал шерстяной. – Они пичкают нас лекарствами и лечат от тех болячек, которых у нас нет. К их таблеткам и уколам надо присобачивать других больных.

– Нет, в их лечении есть определённый резон, – возразил Лёва и подпёр тяжелеющую голову ладошкой. – Любая таблетка, пусть даже не та, какая нужна, для чего–то ведь предназначена. Взять, допустим, тромбофлебит. Только–только он собрался проникнуть в человека и начать пакостить в сосудах, а ему  – раз! – и упреждающий удар.

– Если так, – решительно заявил шерстяной, – то всех нас нужно упекать в больницы и протравливать ещё до болезни.

– Да! И чем раньше – тем лучше. Надо каждого человека наперёд оградить от разных геморроев и камней в печени, а потом уж выпускать на производство.

– Хорошо, – шерстяной заговорщически понизил голос. – А как это сделать?

Когда человек достигает определённого градуса, он способен разрулить любую ситуацию. И решимости ему не занимать. Можно не сомневаться – большинство ситуаций так и разруливается.

– Не вижу ничего сложного! – заявил Лёва. – Месяца два держать под капельницами и кормить всякими таблетками, какие есть. Одна таблетка будет шуровать в печени, другая в почках, а в целом получится нужный результат.

– Но от перелома ног заранее не вылечишь.

– Это верно. Гипс заранее не наложишь. Однако в отдельных случаях можно попробовать и гипс. Для профилактики.

– Задам тебе самый важный вопрос: поддаёмся ли мы лечению?

Лёва возвёл глаза к потолку. Потолок слегка покачивался.

– Поддаёмся. Если долго лечить – поддаёмся.

– А вот ты, – шерстяной нацелился вилкой в Лёву, – согласился бы, чтобы тебя на два месяца упекли в больницу? Согласился бы валяться на койке и жрать таблетки наперёд? Чтобы приносили по целой горсти и говорили: ешь, укрепляйся. Согласился б?

Лёвушка помедлил.

– Может, и согласился б. Но, скорей всего, – нет.

– А почему? Один раз потерпеть, зато потом всю жизнь – как новенький.

– Оставаться здоровым любому приятно – тут и спорить не о чем, но мне не сильно нравится лежать в больнице. Я однажды лежал. Там в обед кормили щами. Они были не солёные. Самая отвратительная еда, которая мне на зуб попадала, это пресная капуста в тёплой воде. И потом: если тебе поставили подряд два укола, и одно лекарство где–нибудь под лопаткой внезапно столкнётся с другим лекарством – ещё неизвестно, как они себя поведут, что там между ними происходить будет.

– Согласен. Я этим лекарям – не пробирка лабораторная, чтобы во мне химические реакции устраивать. Если что–нибудь не то в осадок выпадет – днём с огнём не найдёшь виноватого. Они ж потом всё на мой организм свалят!

– Давайте выпьем.

– Вот! Не от любви к водке пьёт человек, а от недоверия к медицине. Даже во время какой–нибудь ерундовой простуды приходится опираться исключительно на собственные силы, – сосед поднял пластиковый стаканчик и выдохнул шерстяной грудью. – Ну – будем!

Затем доел последние пельмени и сказал:

– Пойду. У меня там молоток и гвозди на улице. Без присмотра нельзя надолго оставлять.

Кивнув ему вслед, Лёва огляделся. В тесном зальчике сидели слетевшиеся на огонёк люди. И ещё молодые – сильные и свежие, и траченные жизнью. В динамиках Круг перекинулся на Владимирский централ:

   – Этапом из Твери – зла немеренно…

Печалься, человек, пока жив! Печалься и веселись!

Кто–то нацелился снять девчонок, а кто–то торопился обновить забор. У кого–то были неприятности с собаками, а у кого–то никаких собак и вовсе не было. Старик очнулся, глотнул вина и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Вот, значит, как…

Компания молодых зашевелилась, собираясь уходить:

– Саня, а музыка у тебя есть? – тревожилась та, что с серьгами.

– Всё будет путём! – обещал Саня.

Они исчезли.

– А где Тимоха? – вспомнил губастый.

– Да – Тимоха где?

– Чёрт с ним, – сказал Аркадьич. – Посидим ещё.

И Лёве хорошо сделалось оттого, что лето на дворе и что жизнь идёт привычным, проторенным руслом. Тёплая волна, поднявшись снизу, от желудка, прихлынула к сердцу. Лёва покачал на ладони остатки тёплой водки и медленными глотками допил её.

Утром во всю мочь завопил Доминик.

– Опять ты, подлая скотина, спать не даёшь, – застонал, ворочаясь, Лёвушка. – Удавлю...