ЗАПИСЬ ПЕРВАЯ.
Сегодня умерла Лаура. Единственная в целом свете родная мне душа - гладкошерстная корейская принцесса. Сама кротость. Она поплатилась за маленькую кошачью слабость - мочиться на коврик под дверью с номером 16. Я абсолютно уверен, что Лауру отравила соседка. Старая ведьма! Ничего, я отомщу. Лаура, любовь моя, ты слышишь? Сегодня в полночь я подойду к ее двери и не оставлю в коврике сухой нитки. Так будет каждую ночь, пока я жив. Клянусь тебе, Лаура!
Тебя я похоронил в банке из-под твоего любимого печенья “Кэдбери” (нет-нет, не в синей, а в красной, с золотыми буквами). Ты покоишься в ванили и шоколаде с цукатами под кустом дикой розы, за гаражами. Дня не пройдет, Лаура, чтобы я не навестил тебя. Я буду забираться в розовый куст, как это делала ты в минуты душевного непокоя, и рассказывать, что произошло со мной за день. Так мы будем вместе.
Например, сегодня, покупая тебе жестяной гробик, я познакомился в кондитерской с продавщицей Леной. Случай для меня чрезвычайный, как ты понимаешь. Еще вчера у меня свело бы челюсть, пожелай я заговорить с незнакомой девушкой (а знакомых, кроме тебя, у меня не было). Я бы покраснел, спутался и того гляди заплакал в отчаянии. И ушел бы, забыв про печенье и деньги... Но сегодня, после твоей кончины, Лаура, я был как глыба льда. Мир отдалился на безопасное расстояние.
Заходя в кондитерскую, я ощущал невероятное спокойствие, будто умер вместо... или лучше - вместе с тобой. И когда я сказал девушке за прилавком:
- Вам идет черное (она была в черном платье с люриксом), - в этой фразе звучала скорее сдержанная признательность, с какой принимают соболезнования, нежели заурядный комплимент. Какие могут быть комплименты на похоронах!
Надеюсь, Лаура, ты правильно поймешь мои слова, потому что девушка поняла. Потому что вместо благодарности она сказала:
- Фирма веников не вяжет. Еще чего-нибудь желаете?
Я показал на банку, в которой ты сейчас лежишь, и она, пробивая чек, заметила:
- Вкусное. Я пробовала.
Меня умилило единство ваших вкусов, и я угостил ее печеньем (мне ведь нужно было освободить немного места для тебя). Она охотно приняла угощение, и, так как в кондитерской никого больше не было, завела со мной разговор. Оказалось, Лаура, оказалось, что я умею его поддерживать! Ей было скучно, мне было грустно - и мы нашли массу самых разных тем. Не скажу, интересных. Разных. Доверить свое горе первому встречному человеку я, естественно, не мог, поэтому на фоне твоей, Лаура, смерти наша беседа казалась пустословием. Ни именно этого мне, видимо, не доставало. Вспомни себя: когда ты оцарапала гортань тунцовой косточкой, то лазила в ботанический сад жевать ничем не примечательную траву-пустоцвет. Точно так же и я перекидывался с ней ничего не значащими фразами, из которых ни одна не запомнилась. Помню только, что зовут ее Леной, что говорили мы о бразильском кинематографе и что я пригласил ее назавтра смотреть 236-ю серию “Смертельной любви” (это по моей “тарелке”, у нее по кабельному еще до 200-й не добрались).
Нет, ты пойми меня правильно.
Она спросила:
- Можно?
- Можно, - ответил я.
Целую тебя, Лаура, не держи на меня зла, сам знаю, что сглупил.
Выключаю лампу и зову тебя: кис-кис-кис...
ЗАПИСЬ ВТОРАЯ.
Меня разбудила соседка. Та самая, из шестнадцатой. Точнее, не сама она, а ее крик. Это была настоящая иерихонская труба, застрявшая где-то на самом верху октавы:
- Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля!
Воздев зловонный коврик, как хоругвь, она билась во все двери подряд и, если открывали, совала его под нос.
- Что это такое? - визжала она. - Понюхайте, люди добрые! Что ж это такое? Опять обоссали!
Сунулась ко мне, но я не вышел.
Доброе утро, Лаура!
Надеюсь, ты поняла, что я сдержал свое обещание. Думаю, что да. Уверен, ты видела, как у меня это получилось - вчера, ровно в полночь. Я предусмотрительно выкрутил лампочку на площадке, и тут же в темноте загорелись две зеленые звездочки. Твои глаза, да? Пока я обрабатывал коврик старой ведьмы, они смотрели на меня, подбадривая, а затем проводили обратно, до самой двери. Я не спрашиваю тебя, Лаура, почему ты не захотела войти со мной и рассыпалась на сквозняке, едва я ее приоткрыл. Я понимаю, ты теперь не можешь вернуться в свой земной дом, как бы ни хотел этого несчастный одинокий человек, целующий перед сном твою фотографию. С единственной просьбой: приснись...
Вчера, кое-как уснув, я почувствовал тебя рядом. Мои нервы вырвались из своих клеток и косичками вплелись в твою электрическую шерстку, стараясь удержать тебя. Но пальцы, шедшие по их следу, натыкались на простыни...
Тебя нет, Лаура. Это нужно признать. С этим нужно смириться... Нужно ли? Смириться - не значит ли это: сдаться? Забыть тебя? Подсунуть сиротливым пальцам другое существо?
С этими вопросами я пришел к тебе сегодня, Лаура. Я обсыпал твой холмик остатками печенья, поправил сбитую ветром табличку “Laura” (первую часть рекламного лейбла Laura Biaggotti). Но ты не дала мне ответа. Только некий автолюбитель обдал грязью розовый куст и меня в нем. Одновременно крыло машины срезало юный нераспустившийся бутон. Я воткнул его тебе в изголовье. Получилось очень мило.
Твою смерть, Лаура, я хочу уподобить последнему пику в моей кардиограмме. Уйдя, ты поразила меня в самое сердце, и оно стало. После тебя я вижу впереди бесконечную прямую. Оно молчит, ему ни до чего нет дела. Ничто уже не может рассчитывать на отклик моего сердца. Никто. Пусть меня обольют грязью, как утренний автомобилист, пусть обмажут золотом или медом - они встретят лишь мой отрешенный взгляд, такой же прямой и бесконечный, как почерк остановившегося сердца...
Я посмотрел на часы. Незаметно подкрался вечер. Даже ход времени я перестал замечать. Что такое семь минут седьмого? Семь - седьмого. Я повторяю это: семь седьмого, семь седьмого... И не могу понять, что это значит. Хотя помню, когда-то это выражение имело вполне конкретный смысл. Еще позавчера. Но где мое позавчера? И где ты?
Мне остались одни воспоминания. Воспоминания - вот твой новый дом, Лаура. Воспоминания и видеозаписи. И бутылка коньяка. Да, Лаура, да, ты не любишь, когда от меня пахнет спиртным, но вспоминать о тебе на трезвую голову невыносимо. Не обижайся, я буду закусывать галетами, оставшимися после тебя. Запах курятины тебя устроит?
ЗАПИСЬ ТРЕТЬЯ.
Продолжаю дневник утром.
У меня похмелье. Лаура, это страшно. Страшно ловить себя на мысли, что ты умерла вовремя, иначе мой сегодняшний вид привел бы тебя в ярость. С другой стороны, зачем бы мне напиваться, будь ты со мной?.. Парадокс.
Руки работают еще хуже головы. Я в ужасе. Боюсь вспоминать, но вчера здесь, кажется, что-то произошло. Сужу хотя бы по тому, где я проснулся. Лаура, я спал в твоей постели! Вдобавок я был абсолютно голый! Телевизор работал. По квартире были разбросаны наши видеозаписи. Бутылку, с которой начался вчерашний вечер, найти не удалось. Зато я больно укололся булавкой, и вспомнил, что был вчера не один.
Лаура, приготовься, я открываюсь тебе, как на исповеди: здесь была Лена. Она пришла, прервав мою ностальгию по нашим с тобой каникулам в Ялте, прошлым летом. Помнишь, пансионат был так переполнен, что не осталось ни одного двухместного номера, и нам пришлось спать на одной кровати. В первую же ночь я невзначай закинул на тебя руку, и ты прокусила мне палец... Прошлогодние переживания так меня захватили, что я совсем забыл о “Смертельной любви”. А Лена не забыла.
Ты знаешь, Лаура, будь я вчера трезв, я бы, пожалуй, даже в глазок не посмотрел, а решил бы, что кто-то ошибся дверью. Но коньяк сделал свое дело... Помню, я впустил ее с каким-то неуместно радостным восклицанием (мне стало стыдно за свою забывчивость). Мы расположились у телевизора, я с трудом остановил кассету, отыскал нужный канал и налил нам - не тебе, Лаура, и мне, а себе и ей, - коньяку. Когда пошли начальные титры сериала, Лена предложила выключить свет, чтобы не бликовал экран. Должно быть, я так и сделал, потому что дальше могу вспомнить лишь темноту. Темноту, которой боюсь и стыжусь. Я бы хотел открыться тебе, Лаура, но не могу. Хочу молить о прощении, и не знаю, за что...
Мучительно хочется пить. Мучительно страшно выползать из дома. Тем более, показываться на глаза Лене. Но если я не восстановлю до мелочей вчерашние события, как я избавлюсь от стыда и страха? А если я не избавлюсь от стыда и страха, как я буду жить дальше?
Пойду.
Господи, как тяжело-то, милая Лаура!
ЗАПИСЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
Лаура, ты все еще со мной!
Стоило мне сегодня утром выйти из дома, как я вновь ощутил твое присутствие. Под дверью - там, где другие находят подброшенные письма, меня ждала маленькая лужица, как напоминание о том, что коврик номер шестнадцать остался этой ночью сухим. Я про него совсем забыл!
Когда я подумал, что эту лужицу ты, Лаура, могла оставить мне в отместку - это так на тебя похоже! - четыре мокрые лапки исполнили на моем позвоночнике “Собачий вальс”. Я поспешил к тебе.
По дороге я понял, что ночью шел дождь, и лужица могла натечь с чьего-то зонта или плаща. Это меня немного отрезвило. Но, поверь мне, милая Лаура, каялся я над твоей могилой искренне и страстно. Я разогнал нахальных воробьев, клевавших бисквитные крошки. Полил из лужи цветок у тебя в головах. Срезанный вчера бутон раскрылся прежде своих собратьев на ветках, что навело меня на размышления о природе умирания. Насильственная смерть, думалось мне, ярче естественной. Вспомни Сократа, Пушкина, Индиру Ганди. Она сообщает душе дополнительное ускорение... Но мне самому надо было торопиться, и я побежал в кондитерскую.
Лена отказалась со мной разговаривать. Я купил бутылку ликера и дождался обеденного перерыва. Вот что она мне рассказала.
Я вел себя по-свински. (Лаура, ты можешь в это поверить? Я тоже не мог.) Более того, сказала она, даже свиньи не позволяют себе таких вещей, которые я вытворял вчера вечером. После второй рюмки, я раздел ее догола, и эта прыть, как она выразилась, сразу ее насторожила. А потом... Нет, Лаура, мне стыдно, рука отказывается повиноваться. Она сказала, что потом я заставлял ее ползать по квартире на четвереньках и мяукать. Что будто бы я кормил ее кошачьим кормом и хотел снять все это на камеру. Когда же она случайно укусила меня за палец, я вскрикнул “Лаура!”, свалился, как подкошенный, и моментально уснул. Сколько она ни старалась, я только плотнее сворачивался в клубок, - и как раз в этом Лена увидела крайнее проявление свинства...
- Кто такая эта Лаура? - строго спросила она меня.
Лаура! Мог ли я доверить весь трепет моей души человеку, считающему меня свиньей? Конечно, я соврал. Я сказал, что ты - это девушка, которую я любил и которая недавно умерла. Чтобы моя история выглядела более убедительно, я сходу наплел кучу мелодраматических подробностей в бразильском духе. Вместе с ликером они подействовали на Лену странным образом. Строгий взгляд смягчился поволокой, она пустила слезу, покосилась на часы и начала расстегивать голубой халат...
Ты не поверишь, Лаура, каких трудов стоило мне остановить надвигающуюся катастрофу! Чтобы не обидеть Лену, я решил играть до конца и объяснил свой отказ тем, что еще не оправился от потери близкого человека. Попросил не судить обо мне по вчерашним безумствам, так как в душе я деликатный и стеснительный. Боюсь, она не поверила. Когда я пообещал позвонить ей в самое ближайшее время, она только хмыкнула и ушла в подсобку. Я вернулся домой.
Бог мой, Лаура, что мне пришлось пережить в эти дни! Боль, стыд, страх, ложь и вдобавок похмелье. Ты помнишь, как мягко и трепетно струилась наша с тобой жизнь? Ты всегда была рядом со мной, я - с тобой. Я всегда знал, чего хочешь ты, а ты - чего хочу я. И нам так легко было угодить друг другу. Возможно, это получалось потому, что только один из нас был человеком - я. Один и в то же время не одинок. Ведь у меня был ангел-хранитель. Ты! Наши интересы не пересекались, они полностью совпадали, поэтому нам достаточно было оставаться самими собой - человеком и кошкой.
А теперь? Без твоего присмотра я успел побывать свиньей, а ты по моей глупости превратилась в мертвую девушку. Все стало с ног на голову, Лаура, и благодаря чему? Благодаря появлению еще одного человека - Лены. Я не виню ее, она подвернулась случайно, но чувства мои противоречивы.
Теперь я как будто не один. Но не одинок ли я?
ЗАПИСЬ ПЯТАЯ.
Сбылось. Сегодня позвонила Лена.
Прошла неделя с нашей последней встречи. Сам я позвонить не решился. Боюсь, не решился бы никогда. Думал ли я о ней все это время? Лаура, я думал лишь о тебе. Ты мне веришь? Я сам себе не верю. То есть, я не доверяю своим мыслям. Они возникают, словно их кто-то нашептывает, пока я стараюсь думать о другом.
Допустим, я вспоминаю, с каким достоинством ты располагалась у меня на коленях, позволяя чесать твой божественный животик, эту царскую мантию... Но - Лаура! - пока я перевожу взгляд на свои колени, там оказывается маленькая Лена с, можешь себе представить, голым блестящим животом...
Так случалось уже несколько раз, и всякий раз я вздрагиваю. Что это, Лаура? Неужели, я схожу с ума?
ЗАПИСЬ ШЕСТАЯ.
Отвлекся. Приходили из жилищного управления, спрашивали, не мой ли это палисадник за гаражами? Палисадник! Я всего лишь огородил розовый куст с твоей могилкой, чтобы не топтались посторонние. Говорят, не имел права. Слышишь, Лаура, меня хотят лишить права помнить о тебе. Что творится в этом безумном мире?
Кстати, роза над тобой вовсю цветет. Кто видит, говорят, небывало буйное цветение. Им невдомек, чьи соки питают ее. Еще говорят - особенный аромат. Еще бы, думаю я про себя, ведь каждый цветок пахнет тобой. И хотя это лето засушливо, вокруг пыль и гарь, их благоухание преследует меня повсюду.
Вместе с тем, меня беспокоит одно подозрение. Лаура, признайся, ведь это ты оставляешь лужицы под моей дверью. Дождя нет всю неделю, а больше некому. (Старая ведьма до такого бы не дошла.) Лаура, по-моему, это несерьезно. В чем ты меня обвиняешь? Я же весь, весь твой. Брось свои глупые подозрения. Если я в разговоре с Леной по телефону согласился прийти завтра на ее день рождения, то это еще ничего не значит. У людей это называется “ответный визит”, “визит вежливости”. Нужно же доказать этой женщине, что я не свинья. Кроме того, рассчитываю там как следует наесться, потому что от голода третий день рябит в глазах. Твои галеты кончились. Холодильник пуст. Денег нет. Я ведь бросил работу, Лаура. Быть целыми днями на людях, зная, что дома не ждет родная душа? Не успокоит, не исцелит... Нет, это не по мне.
Ломаю голову, что подарить Лене. Чему бы обрадовалась ты? Может быть, если позволишь, я подарю ей твою шаль с павлином? Посмотрим на вещи трезво. Купить подарок не на что, а шаль тебе уже не понадобится... Впрочем, придумал: отдам ей спутниковую антенну, пусть смотрит свою “Любовь”, а мне она не нужна (антенна, я хотел сказать). Нашу любимую передачу о новинках для четвероногих гурманов не смотрю, все равно нет денег.
Ой, нет, не могу про еду, голова кружится. До встречи. Пока, Лаура.
ЗАПИСЬ СЕДЬМАЯ.
Здравствуй. Сегодня опять ночевал на твоей постели. Нет-нет, не подумай, что я снова напился. Я только наелся. Ну и еще кое-что. Сейчас расскажу.
К Лене я опоздал. На это были следующие причины. Сначала я думал: идти - не идти. Такое, если помнишь, со мной часто. Сомнения в последний момент. Вроде бы идти надо, уж больно есть хочется, но зато с пола встать и выпрямиться, не говоря уже о ходьбе - искры из глаз, так ослаб. Ладно, решил, пойду, мужчина я или нет. Взялся откручивать “тарелку” - куда там! Так что, не обессудь, Лаурушка, остановился на твоей шали. Потом ходил к тебе, поправил оградку. Роза - это какое-то чудо! Вся в цвету. Нарвал немного на букет, тебе ведь не жалко, а без цветов неудобно. Потом брюки выбирал, чтобы в поясе поменьше складок давали, я ж похудел. Потом пока шел...
Шел и думал: опаздываю, плохо, пока дойду, все съедят. Зря боялся. Оказалось, Лена только меня и пригласила. Хотел написать - к счастью (это по поводу богато накрытого стола, который так и бросился мне в глаза). Но, вспоминая, что произошло потом, должен, Лаура, заметить: к величайшему сожалению. Потому что, если бы там кто еще кроме нас двоих был, Лена вряд ли бы так со мной поступила, как я сейчас честно тебе опишу.
Я зашел, точнее сказать - ввалился в ее дверь, пыхтя, как паровоз. С опозданием в ровно час. Меня доконали сломанный лифт и сто пятьдесят четыре ступеньки. Сглатывая одышку пополам со слюной (я уже говорил, что стол сразу бросился в глаза?), я протянул Лене шаль и цветы.
- Какая тряпочка! Какой букет! - прощебетала она. Затем принюхалась и добавила, подбирая слова: - Какой... странный... аромат...
Я опустился на ближайший стул. Он стоял у стола. Руки потянулись к прибору.
- Э, нет! - Лена с реактивной скоростью встала между мной и едой. Ни цветов, ни подарка у нее уже не было.
- Тебе только дай выпить. А должок? Забыл? - Она перевела мои руки себе на грудь и потащила меня к дивану.
Разве я ей что-нибудь обещал? Лаура, да нет же! Я попытался - нет, не сопротивляться, не это не было сил, - возразить Лене, но рот уже был занят ее языком. Что случилось через минуту и продолжалось не меньше часа, я полагаю, Лаура, в специальном описании не нуждается. У меня и слов таких не найдется, чтобы рассказать, как помыкала мною эта ненасытная женщина. У меня была одышка, сосало под ложечкой, а она скакала на мне, издавая звуки, прости меня, Лаура, пустой клизмы. Помнишь, я промывал тебе желудок, когда ты заглотила целую пачку “Дирола”? Точь-в-точь.
И самое страшное, ведь все происходило как раз на моем подарке и под моим букетом, который она пристроила в вазе на тумбочке. Нежнейшие цветы ритмично колыхались прямо над головой - и в каждом из них мне чудился твой взыскующий взгляд, Лаура. Но я тоже был жертвой.
Не знаю, сколько бы могла продолжаться эта пытка, не потеряй я сознание. Думаю, вечно...
Очнулся я в сумерках. В квартире густым туманом плавал цветочный дурман. По сопению в левом ухе я догадался, что рядом спит Лена. Осторожно-осторожно поднялся, нашарил одежду (одного носка так и не нашел) и, понимая, что истязательница может проснуться в любой момент, накинулся, наконец, на еду. Я хватал ее обеими руками, из всех блюд и не разбирая пихал в рот. “Не свинья, - думал я при этом. - Голодный человек. Заработал”.
Мне было до такой степени худо, что я не заботился о последствиях. А они подстерегали меня у самого дома.
На лестнице меня стало мутить, и, как я ни сдерживался... Ты понимаешь, да? И это лишь полбеды. Вторая заключалась в том, что весь мой праздничный ужин выплеснулся ровно на коврик у шестнадцатой квартиры. Представляешь, совпадение? А хозяйка, как водится, смотрела в глазок. Что мне было! Чего я наслушался, пока плелся к своей двери! Если она отравила тебя, Лаура, за невинную шалость, чего ждать мне? Это я сейчас так думаю, а вчера я думал, только бы дойти до квартиры, только бы попасть ключом в замок, только бы закрыться от этой дуры, от всего мира, никого не видеть и не слышать - свернуться клубком и мурлыкать себе колыбельную.
Вот почему, Лаура, я спал сегодня в твоей постели.
ЗАПИСЬ ВОСЬМАЯ (и последняя).
Лаура, я пишу эти строки из камеры предварительного заключения. КПЗ - звучание смахивает на комариный укус. Комаров здесь нет, но зато мух предостаточно. Я уже поймал пять и съел. На вкус они ничуть не хуже котлет, которые обещали на завтрак, но не принесли.
Ты спрашиваешь, что я натворил? Ах ты, хитрица! Ты ведь прекрасно знаешь, что я ни в чем не виноват. Пусть они говорят все, что угодно, я все снесу. Но Лену я не убивал! Что значит - труп? Что значит - удушье? Ну и что? Носок мой нашли. Анализы. Показания свидетелей (ведьма из 16-ой постаралась). К чему этот цирк?
Лаура, давай начистоту. Пусть они думают, что я задушил Лену подушкой. Я не стану их разубеждать. Я признаюсь. Но только... Ну я же знаю, Лаура, убила ее ты. Роза твоя ее задушила. Цветы, пахнущие тобой. Ты просто-напросто забрала ее дыхание. Я понимаю.
Но теперь мой черед, потому что мне не отвертеться. Ты знаешь, Лаура, да и нет желания. За что мне цепляться в моей жизни? Я очень сдал после твоей смерти. Кем я стал? Тот, кого знала ты, давно умер, он навсегда остался рядом с тобой, в банке из-под печенья...
Так что я не унываю. Пусть меня казнят. Попрошу, чтобы сделали инъекцию. А там...
Я верю в переселение душ. Здесь поверил, только что. Никаких сомнений. Так вот, если там, наверху, спросят о моем желании, я скажу:
- Сделайте меня кошкой.
И если мне повезет с хозяйкой (как повезло со мной тебе), то в моей душе все станет на свои места. Не исключено, Лаура, что ею будешь ты...
Стало быть, прощай, до свидания, до встречи. Как у вас принято прощаться? Да, конечно, так же, как и здороваться:
- Мяу!