Проснулся на полу в белом пиджаке. На щеке текинский узор ковра. Сверху нависает хрустальный осветительный шедевр, результат бабушкиной потребительской активности – громадная чешская люстра.

Пока я собирался с силами, чтобы встать и выпить стакан воды, эти килограммы остановившегося блеска пробудили воспоминания.

Почти двадцать лет назад я работал курьером в известном на весь мир журнале, который вместе с победой консюмеризма появился и в России. От двух до трех сотен страниц толстой бумаги лоснились моднейшими нарядами, драгоценными камнями и металлами, роскошными автомобилями, курортными виллами, белыми снегами и синими морями.

Надо ли уточнять, что журнал был дамский.

Имея склонность к фотографии и мечтая о славе Хельмута Ньютона, я в то время разослал свои снимки по разным изданиям, но ответа не получил. Поникнув головой, я однажды рассказал о постигшей меня неудаче отцу, и он, тяготимый, не слишком, впрочем, сильно, чувством вины за бегство от матери и мое неполноценное детство, взялся помочь.

Оказалось, его тогдашняя любовница занимает должность в издательском доме, которому принадлежит добрая половина всех существующих журналов, и полномочия ее вполне позволяют устроить меня для начала курьером.

Я получил именной пропуск и на законных основаниях проник в чертог глянцевых мифов, оказался в непосредственной близости к желанному эпицентру. Так начался мой трудовой путь, закончившийся вчера.

Весь штат сотрудников от главного редактора до секретаря состоял из женщин. Рабочий коллектив представлял из себя шкалу женского социального успеха, пиковым показателем которого являлась главред, а нулевой или даже отрицательное деление было закреплено за уборщицей. Все трепетали перед главной, подражали ей в манере наряжаться, но не слишком, не дай бог обскакать, говорили с ее интонациями, боялись ее гнева, жаждали похвалы и мечтали занять ее место, чтобы проводить совещания, как она, ноги на стол, поедая куски сырого лосося с соусом васаби.

На нас с уборщицей чары не распространялись. Она плохо говорила по-русски, считала всех девиц пропащими вертушками и угощала меня собственноручно изготовленными сочащимися мантами. Я же мыслил себя художником мировой величины и не испытывал перед всем этим дамским мифом никакого благоговения.

Непосредственным моим начальником была Юля – секретарь редакции. Она называла себя на латинский манер Джулией. К ней стекались все поручения по доставке экземпляров, пригласительных, договоров, букетов, шампанских бутылок и прочей дорогостоящей мелкой мишуры, которую так любили получать даже очень богатые люди, способные позволить себе весь наш журнал вместе с главной.

Каждое утро я представал перед Джулией, выслушивал инструкции о нравах очередной актрисы, которой следует доставить это, о расписании певца, которому надо передать то. За мою тогдашнюю записную книжку многие бы щедро заплатили. Чьих только номеров там не было; своенравные звезды, окруженные ореолом недосягаемости, принимали меня на пороге своих весьма порой прозаических жилищ, а личные помощницы могущественных воротил спрашивали, какой напиток я желаю.

Каждую ночь я засыпал с чувством удовлетворительной утомленности. У меня завязалось несколько романтических знакомств с ассистентками некоторых моих адресатов, и даже одна исполнительница известной роли попросила меня однажды повесить ей упавшую занавеску.

Редактор отдела моды, услышав о моем увлечении фотографией, попросила показать снимки, и я не заставил себя упрашивать. Она посмотрела и поручила штатному фотографу поснимать меня на белом фоне. О моих фотоработах больше не вспоминали, зато время от времени стали наряжать в присылаемые для рекламы наряды, в которых я, скучая, но и не без тщеславия, позировал.

Несколько раз я предпринимал попытки напомнить о моем фототаланте, но отклика не встретил и вскоре разговоры оставил. Жизнь моя была так ярка и весела, что лавры господина Ньютона померкли сами собой. Однако редактор отдела моды все-таки сыграла роль в моей судьбе. Из сострадания к моей творческой несостоятельности или из озорства она однажды спросила моего мнения по поводу одной фотосессии и, видимо, сочла его небезынтересным, потому что с тех пор стала со мной советоваться и к некоторым советам прислушивалась. Она оказалась первой, убедившейся в том, что отсутствующий у меня талант фотографа компенсируется умением видеть недостатки в работах других и пониманием, как эти недостатки исправить. Свойство во всем видеть недостатки, из-за которого многие считали меня букой, сослужило добрую службу.

Вся наша женская команда, включая стилиста Колю, который предпочитал называться Никой, состояла из одиночек. Некоторые успели обзавестись детьми, но это считалось скорее изъяном, чем поводом для гордости.

Все, в том числе и Ника, искали мужа или хотя бы покровителя.

Хоть изредка приходящего.

Хоть кого.

Лишь одно условие должно было быть соблюдено непременно – его богатство.

Физическая привлекательность, ум, чувство юмора, знакомство с хорошими манерами и наличие высшего образование приветствовались, но не являлись решающими. Джокером в этой игре были деньги, они крыли всё.

Известность и слава не ценились так высоко, как богатство. Даже наша главред, опытная красавица с университетским дипломом, несгибаемой волей и двадцатилетним сыном-оболтусом, который по слухам страдал от непрекращающихся недугов и депрессий, будучи совершенно здоровым, даже она таяла, когда на приемах с ней заговаривал какой-нибудь господин из списка богачей.

Все девочки и конечно Ника время от времени крутили с вполне прозаическими типами, которых часто ссужали деньгами, давали приют и порой совершенно сажали себе на шею. Такие связи держали в секрете, стеснялись и всегда, предохраняя маникюр во время мытья посуды, повязывая галстук в тон и даже издавая вполне искренние звуки в постели, каждая представляла палубу яхты, прохладу ювелирного салона, замах гольфовой клюшкой и ржание племенной кобылы.

Появление платежеспособного поклонника обязательно делалось общей новостью. Об этом сообщали курортные фотографии, шикарные обновки, а то и кольцо, отбрасывающее бриллиантовые искры.

Хвастовство не считалось зазорным. Счастливица выставляла напоказ тот или иной предмет, любопытство остальных, хоть и сдержанное, вскоре прорывалось, и вот уже сыпались вопросы: «Кто?», «Где?», «Как?», отбиваемые едва поспевающей, с трудом скрывающей безразличие счастливицей.

Большая часть таких презентаций, впрочем, были подделкой. Чужие автомобили, в которых разрешили посидеть, выдавались за свои, чужие стены, где удалось временно притулиться, за личные пространства. Цены на подарки непременно завышались, цифры ресторанных счетов утраивались, а ночам приписывалось куда больше страсти, чем они на деле вмещали.

В минуты откровенности рассказчицы входили в такой раж, что не стеснялись ничего. Помню, однажды сотрудница рекламного отдела так зажглась, расписывая подарок, полученный от ухажера - увеличенную грудь, что задрала платье до шеи, продемонстрировав добросовестную работу хирурга.

Брачный успех ждал немногих. В таких случаях девушка закатывала прощальную пати с изысканными кондитерскими изделиями и хорошими напитками.

Прощания имели оттенок торжествующей грусти, когда счастливица сходила на берег семейного благополучия, а остальные, проглотив слезы завистливой радости, с новым усердием брались за весла.

Часто браки заключались с европейцами, с которыми знакомились по работе. Обыкновенно те были вовсе не богачи, но их талант одеться, мелодичные речи и комфортабельные страны компенсировали отечественные активы. Ведь обзавестись дворцом часто хочется, когда вокруг разруха и, напротив, всеобщее усредненное благоденствие настраивает на более мирный лад.

Нашедшие себе мужей среди отечественных спонсоров, фактических владельцев и наемных директоров обычно получали в распоряжение больше собственности и порой даже открывали магазинчики и кафе, которые вскоре прогорали, или благотворительные фонды, предназначенные больше для обналичивания нелегальных доходов супруга.

Такие обыкновенно страдали от недостатка внимания и часто стремились обратно в журнал, но уже не на должность, а на страницы светской хроники.

К этим выскочкам наша главная относилась презрительно, интервью с ними, пусть коротенькие, браковала, портреты, даже еле различимые, отвергала.

Пробить эту брешь удалось одной. Тонкокостная ведьма из степного захолустья, захомутавшая отставного титулованного спортсмена с внушительным объемом собственности, выколотившая из него средства на открытие и рекламу собственного кабаре и умудрившаяся дело не провалить, а напротив, сделать прибыльным. Главред игнорировала успех нахалки сколько могла, но не устояла, когда та лично преподнесла ей в единственном экземпляре выпущенную карту, дающую пожизненное право на лучший столик и открытый счет.

Платили в журнале немного, но желающих послужить всегда было хоть отбавляй. Наверняка нашлись бы и готовые приплачивать за право состоять в штате. Редакция напоминала агентство свахи, куда амбициозные невесты так и перли.

Отдельным объединяющим качеством было место рождения. География появления сотрудниц на свет, первых шагов, школ и вузов демонстрировала все величие русского мира, охватывая не только одну шестую часть суши, но и зоны влияния.

Обозревательница косметических новинок родилась в Будапеште, где папа-майор служил в Западной группе, а редактор отдела моды прибыла с острова Итуруп, столь вожделенного для японцев.

Все они ненавидели и обожествляли Москву, как наркозависимый ненавидит и обожествляет зелье. Каждое утро обещали бросить и каждый вечер торчали от новой дозы.

Будучи по природе натурой эмоциональной, я вскоре влюбился. Не влюбился даже, а приобрел сильную романтическую привязанность. Дамой моего сердца стала непосредственная начальница, Джулия.

Нос у Джулии был кривоват, что она впоследствии, поднакопив средств, исправила, на левой ноге синими речушками разбегались тонкие вены. Но это все мое свойство выявлять недостатки. Даже в прошлом их умудряюсь отыскать. В остальном Джулия была устроена привлекательно. Очертаниями обладала не то чтобы умопомрачительными, но пропорциональными, а лицо ее можно было отнести к тому типу, который романтические пошляки сравнивают с Венерой Ботичелли.

Влюбленность моя была совершенно бестелесной. Я не желал обладать Джулией, мое чувство было целиком иррациональным, лишенным логики и оттого предельно острым. Я страдал, путал имена адресатов, время и место доставки, схлопотал несколько выговоров, едва не лишился места.

Родом Джулия была из отдаленного городка, то ли лагерного, то ли курортного, и помышляла, разумеется, о браке с олигархом. Только в отличие от других, планирующих олигарха, а по факту готовых рассмотреть предложения поскромнее, она и в самом деле наметила себе определенного многомиллиардного холостяка и целенаправленно искала встречи.

Небольшое настольное зеркало, стоящее на ее рабочем столе, было оклеено его вырезанными со страниц фотографиями и ее собственными портретами на фоне заграничных достопримечательностей, рядом с благополучными жилыми комплексами, возле автомобилей высшей ценовой категории, с продуктами питания из рациона гурманов. Джулия заклинала судьбу.

От остальных девушек Джулия отличалась постоянным волнением.

Какой-то нервностью.

То и дело она начинала кашлять, без видимой причины протирала руки влажной салфеткой.

Разумеется, она не была любимицей коллектива. Одни подшучивали над ее педантичным, известным всем преследованием богатого холостяка. Другие усматривали признаки невменяемости в той верности, которую Джулия хранила своему ни о чем не ведающему жениху.

У нее и в самом деле не было дружка, мужчины пугали ее своими притязаниями, только мне она позволяла ухаживания, и то, небось, потому что чувствовала – ничего за этим не последует.

Думаю, недостижимый жених был выбран ею по тому же принципу – он совершенно избавлял ее от замужества.

Цель свою, однако, Джулия реализовывала настойчиво. Отчаянно билась за пригласительные, любой ценой промыливалась на приемы и однажды все-таки встретила его. И вроде он даже в ее сторону посмотрел. Или близко прошел в конвое бодигардов.

Что бы там ни произошло, история стала быстро обрастать. Вскоре открылось, что он с Джулией в тот вечер о чем-то обмолвился, а затем просочилось и про романтический ужин.

Он даже якобы писал ей, но она по прочтении стирала. Конфиденциальность превыше всего, шпионы только и ждут, как бы взломать и шантажировать.

Выходило, у нее самый настоящий тайный роман. Скептики презрительно фыркали, доверчивые восхищались, все завидовали. Абсолютно невозможно, конечно, но чего в жизни не бывает.

На праздновании дня рождения нашей редакционной повелительницы я помогал Джулии расставлять по вазам многочисленные букеты. Моя ничем не подпитываемая влюбленность потихоньку угасала, и настроен я был легкомысленно – успел незаметно приложиться к одной из привезенных для праздника бутылок.

И вот втыкали мы перехваченные лентами веники в хрустальные, стеклянные и любые другие жерла и запыхались. И Джулия вскарабкалась на подоконник, чтобы открыть высокое окно. А я сказал, что у нее ноги очень красивые.

После того случая Джулия стала уделять мне внимание. Вела со мной разговоры об одиночестве и тоске по мужчине. Щупала мои совсем не спортивные мышцы и восхищалась их крепостью. Осыпала комплиментами и даже какими-то туманными намеками, а когда однажды я, вконец осмелев, накренился в ее сторону, оскорбленно оттолкнула меня.

Как я мог! Она повода не давала и вообще не понимает, что со мной творится.

За этим наступило потепление, новые ласковые прикосновения, невзначай оброненные вздохи, приведшие к моей новой попытке, с упоением ею отвергнутой.

В Джулии обнаружилось неприятное свойство – приманивать с целью отказа.

Я относился с сочувствием, потому что уже тогда понимал – женщины создания загадочные.

Коротая время в перерывах, я листал наш журнал и узнавал много нового. Например, в одном из номеров наткнулся на короткий наглядный комикс, снабженный несложным текстом. Комикс был посвящен тому, как доставить женщине наслаждение. Не будучи искушенным, я ничего нового для себя не открыл, но одна вещь поразила: оказалось, что если ее голова свешивается вниз, то впечатлений она огребет в сто раз больше. А если она и вовсе висит вниз головой, то насладится так, как и мечтать не могла.

Вернувшись домой, я тотчас лег на кровать и свесил голову вниз. Конечно, женщина из меня так себе, но решил прикинуть, каково это. Хотя бы отдаленно понять слабый пол, их внутренний мир и все такое.

Очень скоро в ушах загудело, на глаза стало что-то давить, вот-вот выскочат. Единственное, чего хотелось уже через минуту, так это встать на ноги.

На следующий день я расспросил редактора отдела личной жизни Дилю про эти дела вниз головой, в чем типа прикол. Диля сообщила что-то о мозговых центрах и, сославшись на занятость, беседу свернула.

Единственное, что я тогда уяснил окончательно – женщины удивительные существа. И Джулия не была исключением.

Я продолжал все более нахальные посягательства, избавляясь тем самым от остатков чувств. Даже спросил Джулию, не хочет ли она попробовать вниз головой. Она бы могла легко сбить с меня спесь, если бы согласилась, но она только дулась и погружалась в себя.

Вконец обнаглев, я, наверное, совсем бы затравил Джулию, но редактор отдела моды, уже привыкшая со мной советоваться, выставила мою кандидатуру на обсуждение, и мне предложили немыслимую для курьера должность – я должен был отслеживать любые касающиеся фотоматериалов недостатки во всех журналах издательского дома.

Дурной характер сослужил службу. Будь я женщиной, это качество никто бы не оценил, объяснили бы недостаточно насыщенной личной жизнью и гормональными сбоями. Но у мужчин есть привилегии.

Переезжать далеко не потребовалось – соседнее крыло того же здания.

На скромном чаепитии в честь моего повышения каждая из девочек по очереди произнесла доброе напутствие, Ника разрыдался, а Джулия подарила букет тюльпанов.

Приступив к выполнению новых обязанностей, я продолжил навещать ставшую родной редакцию, где новый курьер кочевой национальности обживал мое недавнее место.

Визиты мои неуклонно делались реже, и в один из них Джулия предложила пойти вместе на перекур.

Мы стояли на лестнице, я что-то рассказывал о себе, расспросил ее, выразил восхищение нарядом.

Тут она и прижала свои губы к моим.

Те, кто говорят, будто мужчинам все равно с кем и когда, глубоко ошибаются. Мужская природа тонка и не до конца изучена. Мужчинами правят хрупкие дуновения, которые принято считать грубыми инстинктами.

От поцелуя Джулии мне стало невероятно тягостно. Моё очарование ею к тому моменту окончательно улетучилось. Непроизвольное воображение нарисовало, будто она предлагает мне надеть старую, заношенную, нестираную, выброшенную и подобранную одежду.

– Что же ты, поцелуй меня, – то ли велела, то ли попросила Джулия, пытаясь игриво преодолеть мою холодность.

Встретившись со слабым, даже жалобным, но все же сопротивлением, она мгновенно переменилась. Спросила, противна ли мне, и, получив самые горячие разуверения, схватила мои ладони и прижала к своей груди.

Столкнувшись с таким напором, я вынужден был соврать, что отдан другой и не могу нарушить клятву верности. Я наивно решил, что это охладит Джулию, а заодно заставит порадоваться за мою личную жизнь.

Мой расчет провалился. Несуществующая возлюбленная пробудила в Джулии настоящее бешенство. Она бесновалась, называла ее шлюхой, а меня предателем, беглецом и трусом. На крики сбежались. Она не унималась, забрызгала меня слюнями и потребовала вернуть тюльпаны.

Вознесенная надо мной каблуками, Джулия была настоящей разъяренной колдуньей, от которой посмел улизнуть паж.

На следующий день, немного волнуясь и одновременно гордясь своей честностью, я взошел по ступеням нашего ИД и повернул в нужное крыло.

Джулия была на своем месте. Когда я положил перед ней букет, она нарочно смотрелась в свое волшебное зеркало. Я замешкался, не обратить ли все в шутку, все-таки я принес ей букет, но, скосившись, она перебила мои мысли:

– Я дарила бледно-сиреневые, а эти алые.

Я все больше погружался в работу, делал рациональные предложения и совсем увлекся. На прежнем месте близких знакомых не осталось, а разрыв с Джулией избавил от обязанности наносить визиты в соседнее крыло.

Прошло несколько месяцев, я почти ничего не слышал о ней, кроме того что она испрашивала повышения, претендовала на место выбывшей по замужеству редакторши одного из разделов, но была отвергнута.

Осенью я получил от Джулии конверт с приглашением на свадьбу. Оттиснутые красивыми буквами на плотной бумаге слова сообщали о предстоящем торжестве такого-то числа, в такое-то время, в таком-то ресторане.

Имя жениха сохранялось в секрете.

Вместе с приглашением распространился слух, что Джулия выходит за того богача и холостяка, самого завидного жениха Федерации. Все этажи нашего издательского дома бурлили, виновница отсутствовала, заблаговременно взяв отпуск.

Привыкшие к самым разным поворотам, сотрудники поквохтали и успокоились.

Скептики уверяли, что подобное событие невозможно сохранить в тайне, и если бы это было правдой, то шумиха стояла бы невероятная. Такие не верили даже в саму возможность их знакомства, не то что свадьбы.

Другие с аргументами скептиков соглашались, но осторожно возражали, что теоретически возможно всякое, и даже приводили какие-то аналогичные, известные в основном по лирическим романам случаи.

Кто-то даже ухитрился раздобыть номер секретаря предполагаемого жениха, позвонил и задал прямой вопрос. Отрицательный ответ ничего не прояснил, а лишь укрепил каждую из партий в собственной правоте.

Все ждали дня свадьбы с одинаковым любопытством.

Не зная, чем можно порадовать будущую жену миллиардера, я слонялся среди полок ее любимого магазина, о котором она мне когда-то рассказывала, пока не увидел пару увесистых сережек синего стекла, один в один кристаллы от люстры.

И вот день настал. На подступах к назначенному заведению меня охватила тоска. Откуда-то возникла ясность, что с минуты на минуту жизнь моя необратимо изменится и предотвратить это никак нельзя. Я даже разозлился вдруг на то, что ничто нельзя удержать. Самое ценное неумолимо утекает, будто красивый вид за окном поезда, который не успел рассмотреть и уже мчишься куда-то, все дальше и дальше.

На подступах не было скопления роскошных машин. Лишь длинный лимузин скучал неподалеку.

В дверях курила наша выпускающая. На моих глазах она дотянула сигарету и тут же зажгла следующую. Лицо ее выражало нечто странное, будто она, конечно, подозревала, но до конца не верила.

Я не стал расспрашивать и прошел внутрь. Меня встретил бесстрастный распорядитель.

На пороге зала толпились сотрудники нашей редакции, некоторые сидели. За дальним концом длинного, уставленного угощениями стола сидела Джулия в чудесном, сразу понятно, что каким-то большим мастером сшитом, платье.

Жениха нигде не было видно.

– Что же вы, девочки, ничего не едите. Французский повар старался. Белки с углеводами – иногда можно. Угощайтесь.

Увидев меня, она воскликнула: «А вот и ты!», назвав по имени отчеству, и потребовала тост.

Официант не успел, и я налил себе сам из ближайшей бутылки.

Я сказал, что желаю ей счастья.

Сказал, что все мы любим ее.

Я хотел добавить еще что-то, но понял, что становлюсь похож на психолога, уговаривающего стоящего на подоконнике самоубийцу.

– Не правда ли, сегодняшний день оформлен совершенно в гамме Версаче? – то ли спросила, то ли сообщила Джулия. – Черный асфальт, желтые листья.

В клинике я ее навестил. Там все в застиранных халатиках бродили, и она тоже.

Стрижку покороче сделала и цвет изменила. У нянечки оказался парикмахерский талант.

На прощание она спросила, помню ли я, как похвалил ее ноги.

Потом Джулия выписалась и пропала. Говорили, родила от женатого и к матери вернулась в свой то ли лагерный, то ли курортный городок.

Прошли годы. Я познакомился с целеустремленной девушкой, мы задумались о жилищных условиях и потомстве. Первое должна была обеспечить доставшаяся мне от предков квартирка и мой же стабильный заработок, второе гарантировали ее фертильность и пышные эндометрии.

Тут наш издательский дом и закрылся.

Снова осень и октябрь, как когда-то точно подметила Джулия, оформлен совершенно в гамме Версаче – черный асфальт, желтые листья. Вчера была прощальная вечеринка.

За прошедшие годы во мне проявилось семейное свойство – страх толпы. Дед мой тоже толпу не любил, служил командиром пулеметной роты.

Я устроился на галерке за полупустым, заваленным подсыхающими яствами столом. На потолке было очень похоже нарисовано звездное небо, а рядом дамочки из разных редакций сидели. Общим числом три: старая, молодая и бухгалтерша.

Я быстро выпил бутылку белого и раскрепостился. Наплел что-то старой. Она позвала в туалет, курить.

Отказался, я все-таки почти женатый человек.

Она ушла. Я порылся в ее сумочке. Помада, кошелек, таблетки. Ссыпал в рот сколько было.

Молодая смотрела с ужасом и восторгом. Бухгалтерша не заметила, ее увлекли выходки нашего, теперь уже бывшего, генерального, куролесящего на сцене в парике, который он, видимо, считал очень смешным.

Когда старая вернулась, я, кажется, уже что-то шептал молодой, не забывая, впрочем, что я почти женатый человек.

Потом что-то им обеим, старой и молодой, не понравилось, и они ушли, а я начал стучать бокалом об угол стола.

Бокал оказался крепким, а бухгалтерша взялась меня жалеть. Мол, какие мы все бедные, за что же нас уволили и что теперь будет.

Культурно попрощавшись, я покинул помещение. Над головой снова чернело небо, в котором вместо множества мелких звезд была провернута одна большая луна.

Явившись к своей, предложил заняться размножением не откладывая.

Она не протестовала.

Передо мной мелькали старая, молодая, бухгалтерша и почему-то наш генеральный в своем парике. Пока я от него отмахивался, моя отодвинулась.

Сказала, что больше так не может, наша любовь – ошибка и мне лучше прямо сейчас убраться.

Я спускался, поднимался и трясся по разноцветным подземным веткам. Можно было бы на такси, но водители разговорчивы.

В вагоне была только тетка, обернутая тряпьем, в полиэтиленовых пакетах вместо туфель. Она волокла мешок, полный старых компьютерных клавиатур.

Я подвинулся, освободив место рядом.

– Поцелуй меня, – прошамкала тётка, пристукивая по клавиатуре. И улыбнулась, по-детски беззубо.

И я коснулся губами ее губ.

И глаза ее цвета увядших фиалок стали огромными.

И вот я лежу на полу, под бабушкиной люстрой, которая весит не меньше тонны.

Когда-то она обошлась в целое состояние. Дед был хоть и пулеметчик, но перспективный. Ставка ба оправдалась. Ей бы на ипподром.

Ба придавала значение материальному. В юности в общежитии кроватные ножки в жестянки с керосином ставила, чтобы клопы не наползли. Потом следом за Вторым Белорусским фронтом санитаркой подбирала еще дышащие красноармейские организмы. Потом встретила деду.

Старшим школьником я позвал приятелей, мы хлебнули, и как-то  вышло, что я зацепил люстру ногой. Кажется, один из гостей поднял меня вместо штанги.

Люстра лишилась части хрустальной бахромы, и я очень боялся, что ба мне устроит. А она, когда увидела, сжала мою руку своей цепкой лапкой и сказала, что в жизни главное...

Что же она сказала...

Не помню, но точно не чешский хрусталь.

Теперь никого из моих не осталось, лежу в их квартире, смотрю на люстру и думаю, что в ней нет изъянов, даже сколы, нанесенные моей ногой, ее украшают.

Вот только хорошо ли она закреплена?..

Бетон состарился, искрошился, резьба на крюке наверняка ослабла, и бабушкины сбережения, дедушкин подвиг, все завоеванное и нажитое вполне может на меня обрушиться.

Надо бы бежать прочь. Хотя бы встать, водички попить, но шевельнуться не могу.

Лежу, опухший и красивый, будто все уже случилось. Будто придавило меня синими кристаллами и выбраться из-под них мне уже не суждено.

Я поднялся и, ослепнув на секунду от головокружения, сделал первый шаг.