Он ушел из дома к другу. Не навсегда, конечно, а на одну ночь и день, ну, может быть, на два. Заснеженный простор искрился сахарным эллектриком и, похоже, фосфоресцировал. Он шагал из Крылатского в Строгино, забирая все больше влево по льду застывшей Москвы-реки. Увы, он был до омерзения трезв, трезвел с каждым шагом, спотыкался и покачивался. Обернувшись на след, убедился, что идет по синусоиде. Она права - опять пьян. Хотя какое в том могло быть сомнение. Сомнения и не было, была только ложь. Ложь и малодушие. И поэтому он орал, ругался, крушил. А что ушел, так это правильно. От себя.

Черное жерло лунки, высверленной рыбаком, хрустнуло под носком ноги свежим ледком, но обувки не замочил. Посмотрев на содеянное, заметил запятую замерзшего при жизни ерша, точнее ершика немного крупнее самки гуппи из сорокалитрового аквариума.

Когда-то, в пацанской жизни, он подобрал такого и положил в карман, отнести домой для кота. Уже около подъезда сунул туда же замерзшую руку и испуганно выдернул. Отогревшийся ершик бился в кармане, ища спасения. Он тогда поспешил, решив не отдавать рыбку коту, а поселить в ванной. Но емкость для купания и мытья людей не стала аквариумом. Ершик до нее не дожил.

Так всегда.

Корчившийся, как издыхающая лягушка, в Озере Крови страшный разбойник Кандата, когда-то при жизни пощадил паучка, не раздавил его, и Будда решил спасти грешника за одно это доброе дело. С небес к Озеру Крови спустилась сверкающая паутинка. Полез по ней возрадовавшийся Кандата, но за ним и другие грешники. Испугался Кандата, что груз слишком велик, завопил во весь голос: "Эй вы, грешники! Это моя паутинка! Слезайте вниз!" Она в тот же миг и лопнула. Акутагава Рюноскэ.

И с ним также. Даже хуже.

Паучков он вообще не давил, разве что случайно, не ведая. И на счет паутинки не жадничал. Но небесная нить обрывалась в какой-то момент, а он летел в бездну вместе с теми, кого хотелось спасти. Сколько их сорвалось туда, положившихся на него. И так только с ним. Потому что ему помогали, он - никому. Хотелось, но не выходит - и все. Бес на плече. Гнилое дерево. Значит, так на роду написано. Дара нет. Да и хрен-то с ним, как любит приговаривать один его добрый знакомый. Хрен-то...

Под шкурой на груди его греет змей. Зеленый, дохленький, правда, в одиннадцать градусов, но все-таки выше нуля и живой. Кто сказал, что они хладнокровные, не правда это. Он греет змея, змей греет его. Только надо поскорее дойти и выпить яда пополам с добром. Добро от друга, яд от зеленого гада.

"Ночь ощерилась тысячезвездною пастью", - вспомнил он, глянув на небо, стихотворную строчку другого своего знакомого, который оказался не таким уж и добрым. Какая еще пасть, ночь классная. Зимняя дорога реки, лес по берегам, и города отсюда не видать. Красота и добро - никаких напастей. И луна блином, а блины - это здорово. И жажда добра разлита повсюду, включая его самого и недоброго знакомого. Только одной жажды мало, надо ее утолить. Да и хрен-то, дойдет вот и утолит.

Поскорее бы. Надо бы срезать.

Он свернул на красивейший косогор с восхитительными деревьями, чудными в ночи и чудными по своей сути. Все больше сосны, кое-где березы.

"Заяц! Е-мое, заяц! Гадом буду, он!" Не вылинявший до конца, пятнистый как пони, но живой, настоящий. Шарахнул в сторону, пробивая лапами наст, дикий зверь. Надо же, и это в Москве...

На загривке косогора он поскользнулся и с хрустом проломил телом стылую корку на не очень глубоком снегу. Минуты две отдыхал, слушая ничего и слабый ветер в округлых прическах сосен. Поднялся, когда холод достиг человеческой кожи. Самое время сейчас, но не будет добра, один только жаркий гадючий яд. За добром надо идти.

Согреться нетрудно. В лесу снег глубок. Но скоро он пожалел, что решил сократить себе путь. Выигрыш в расстоянии сошел на нет замедлением скорости движения к цели. Зато тепло, только ботинки снегом полны. Хорошие, паркие, прошитые монстры. Жена купила. И шапку она, и куртку. Хрен-то с ним, лучше не думать.

Лес позади... Кочкастое поле-болотце исполосованное лунными тенями редких тонких сирот из породы лиственных. Опять лес. Где же Строгино? Строгина нет. Дачи пошли. Как в средневековье зашел. Тут крепость, здесь замок феодала. И все темные, мертвые, спят. Ур-роды похуже хрущевских коробочек. Зато за заборами. Внутри, небось, лепота.

Однако, странно. Когда же их понастроили? И странного ничего, Серебряный Бор. Всегда тут дачи стояли, а ныне-то... Где их лепить, как не здесь. По сути не дачи - загородные дома в черте города. Строгино, стало быть, не за горами, надо только выйти на нормальную улицу.

Ночь хорошела не смотря ни на что. Фантастика. И снег все еще фосфоресцирует, ни разу он такого снега не видал. Кремовый какой-то. Пломбир с черносмородиновым сиропом в замерзших искорках. Ур-р-я-а! Шам-пан-ского!

И дачи кончились, мать твою за ногу. Где же Строгино? Сопрел уже. В ботинках "аш целых два о". Остановись, и ты генерал Карбышев. Хорошо, еще ветра нет. Надо идти.

В общем, он понял, что Строгино ему не видать. Потому что уже даже не пригород, а загород. Теперь он просто хотел найти улицу, где можно тачку поймать, или человека встретить, хотя бы одного.

Тропка, слава Богу, появилась утоптанная, он по ней пошел. Все тропинки к дорогам ведут, а те, как известно, если не в Рим, то уж точно в цивилизацию. И он пришел, но куда!

Рельсы, шпалы, впереди полустанок, или, точнее, подмосковная станция. Знать бы какая. Он вышел к ней из леса, заметив издали черный ком на одной из редких лавочек, украшавших или разнообразивших унылый вид бетонного постамента одной из платформ.

Человек! Или бомж - его подобие. Нет, бомжу зимой по ночам вне норы делать нечего. Это просто какой-то несчастный. Сейчас он к нему подойдет. Узнает, когда поезд. Бог даст, стрельнет закурить. А не даст, живым словом обмолвится.

Черный ком как-то вырос, видимо, выпрямился. Значит, до смерти еще не замерз и тоже увидел брата по разуму. Потом встал, потом сел, снова встал и так уж и стоял, пока он к нему не приблизился.

Человек этот был не бомж, но и человеком смотрелся с натяжкою. Не лицо, а засохший сыр, глаз не видно во тьме, но щетина аж светится. И пальто на нем демисезонное.

- Вы не подскажите, какая это станция? - начал он необходимое общение.

- Слышь, браток, - просипело в ответ, - у тебя похмелиться есть?

Молния взвизгнула, обнажив согретое-донесенное.

- Шато дю Буске.

- Ангел! - рухнул на колени человек.