***
Иванова ночь…
Век двадцать первый…
Сквозь небоскреб
прорастает древо…
Пара влюбленных
спускается в лифте –
Он смотрит в глаза
и говорит ей:
«Иванова ночь…
Век двадцать первый…
Папоротник
разрывает нервы…
Мы потеряли ключ,
уходя из дома.
Мы оставили дверь –
открытой,
а ключ – искомым.
Мы спускаемся в мир,
который
нас не приемлет.
Но папоротник
расцветает в мейле!
Но в небоскребе
ветвится древо,
Куда ни глянешь –
повсюду небо!
Крошится камень
секундами жизни…
Кто мы? И что мы?
И где мы?!
Скажи мне!»
Она отвечает
улыбкой и взглядом,
она отвечает
дыханием сада:
«Куда ни направься
на поиски клада,
Богиня любви
называется Лада.
И ей все едино –
кто мы и где мы…
Лифт поднимается
в солнечном древе!»
Лифт поднимается,
падая вниз!
И замирает
на вздроге
ресниц…
Иванова ночь…
Любое столетье…
Он призывает:
«Ответь мне! Ответь мне!»
Она отвечает губами
и телом
Она отвечает
ликующим древом!
Она говорит:
«Это я! Это я!
Солнцестояние бытия!»
***
Кто сгорел на купальском костре,
тот познал славянской воли таинство.
Где-то там, в Каяле и Днестре,
сестры мои в зори окунаются.
Я прошла сама через себя,
как сквозь Русь,
что ордами разграблена.
Эти орды были – тоже я!..
Битвою кровавой и неправедной
развернулось прошлое во мне
конскими оскаленными мордами.
Кто же там на вороном коне
перед городскими бьет воротами?!
Сложен уж на площади костер,
чучело под ветром колыхается.
И ребенок руки распростер,
чтоб взлететь отсюда вслед за аистом.
Кто-то на костре в ночи пылал,
кто-то через пламя перепрыгивал…
Но сгоревший в том огне дотла –
вдруг раскрылся Голубиной Книгою.
И плыла она, белым-бела,
чистая, березовая, тихая…
***
Давно уж на небе закончен парад
Планет, генералов и танков… Давно
Мы с мамой приехали в кинотеатр
И смотрим кино.
Мы дом наш забыли, ушедший на дно,
Мы ехали долго на перекладных.
И вот мы приехали в это кино,
Где нет неродных.
Где страстно шипит газировки глоток,
Как будто душа пузырьками во рту.
И ангелы дарят нам третий звонок
И нас принимают на третьем ряду
Потоки индийских мелодий и слез
На лицах сограждан великой страны.
И мы понимаем, что это всерьез:
Лишь здесь мы смеяться и плакать вольны.
Пока еще длится индийский сеанс,
Покуда влюбленных преследует рок,
Отпущен нам всем этот праздничный час,
Отпущен нам всем этот радостный срок.
Пока еще светится дивный экран,
Пока не зажегся светильников ряд,
Мы счастливы в самой индийской из стран
И двери еще не распахнуты в ад.
А после мы выйдем огромной толпой,
И каждый пойдет со своею судьбой,
И каждый уйдет за своею трубой,
В которую свернут экран голубой.
ПРЕОБРАЖЕНИЕ – АВГУСТ 2014
Моей маме в Донбассе
1
И смотрю, запрокинувшись, долго я
В небеса и глаза предвечерние…
Пахнет яблоком белое облако –
Это, матушка, Преображение.
Пахнет яблоком белое облако
Над Украйной, когда-то радужной.
Через поле оплавленный колокол
Черным яблоком катится, матушка.
И не знает, кому довериться –
Звонарю иль блуднице яростной.
А густое цветенье вереска
Пахнет яблоком, пахнет райским-то
Тем соблазном в тиши пожарища,
Где целует беда в уста…
Мама, в косы вплети, пожалуйста,
Мне лишь райские ветры августа,
А не эти, что пахнут порохом,
На лету поджигая аиста…
Через душу оплавленный колокол
Черным яблоком катится… катится…
Между верою и неверием
Разрывается это яблоко.
Мама, мама… Раскрыла двери ты
В пламя праздника и… заплакала…
2
Другу поэту, который ушел на войну
в степи, где я вырастала пацанкой упрямой,
верю ли я? А кому еще верить? Кому?!
Как пережить невозможную эту вину –
то, что я здесь, ну а мама моя… ну а мама…
В праздник пресветлый Фаворского света звоню
старенькой маме, чтоб голос хотя бы услышать.
«Преображение нынче», - я ей говорю.
Слышу в ответ – рев снарядов над крышей.
«Ну ничего, - отвечает, – что людям, то й нам.
Ты не волнуйся, мы здесь отсидимся в подвале.
Это война…»
А зачем она, эта война,
старая мать понимает едва ли.
Помню, сказала: «Куда я поеду, куда…
Это мой дом – здесь и справят однажды поминки.
Здесь рушником расцветала речная вода.
Ну а теперь нет ни капли во рту, ни росинки…»
Это так больно, что боль не сложить мне в слова.
Это так больно, что боль прерывает дыханье.
Эта страна обезумела, словно вдова,
что посылает своих сыновей на закланье.
Эти гробы, что приходят с обеих сторон…
Чья в них победа, ответь мне, и чье пораженье?
Этот огонь… Эти стаи орущих ворон…
Преображенье твое, Украина,
преображенье.
***
Преображение боли
В то, о чем не сказать, –
В небо над полем боя,
Где открывают глаза,
Смертно обнявшись, двое.
Как хорошо им обоим
Больше не убивать.
Преображение боли
В песню, что пела мать.
Клонится над тобою,
Тянется поцеловать.
«Спой мне, родная, спой мне, -
Шепчет в степи трава. –
В этой пустой обойме
Только любви слова…»
Мертвого слышит мертвый,
Ну а живой едва ль…
Так мне сказала мама,
И повторила сестра
Возле сожженного храма
Взорванного родства.
***
Матушка, моя мачеха,
отчего ты зубы точишь на мне?
Ведь дитя твое не кремень.
Отчего ты на черный день
бережешь меня в темной копилке
с этой спящей змеей на затылке?
Ведь не столько во мне уж злата,
сколь тебе на погибель надо.
Матушка, моя мачеха,
сколько разных в тебе кровей,
да никак не сыскать моей
этой маленькой смуглой кровинки,
разделенной на две половинки,
словно семечко влажное яблока…
Уж я плакала, матушка, плакала,
что никак меня ты не любишь.
Ан, глядишь, на меня и купишь
причаститься кагору к празднику
да сиротам своим по прянику.
Скажут: вот пригодился хоть чем-то
дар божественный и никчемный.
МАТРЁШКИ
Когда бы небеса почаще разверзались!..
Когда бы жизнь моя – один мгновенный шок!..
Но что за тишина… И дремлет на вокзале
Старуха, навалясь щекою на мешок.
Как в детство, в небеса впадая понемножку
И обретая вид затертой хохломы…
И вот уже в нее, как в старшую матрешку,
Вошли и купола, и древние холмы.
Под теплою щекой – матрех нижегородских
Полнехонек мешок на ярмарку зари.
Мне кажется, что я из крохотных и кротких
Матрешек тех – одна, последняя внутри,
Что свет на мне свои владения смыкает,
На плечи мне взвалив огромную вину.
Но что за чудеса!.. Вот век меня ломает –
А изнутри еще находит не одну!
***
«Глоток вина смягчает сердце»,-
сказал мне так седой цыган.
Он с уха сдернул полумесяц
и уронил серьгу в стакан.
Мы были с ним знакомы с детства,
как мальчик с девочкой… И что ж…
Глоток вина смягчает сердце
и в сердце входит, словно нож.
Мои вы белые цыгане,
седые до корней волос,
ведь я была любима вами,
как ландыш дикий у колес.
Дитя, подкинутое Богом,
белей беленой конопли.
Собрали мне судьбу по крохам
и на бездомье обрекли.
И стало мне родней бездомье,
чем тот сгоревший отчий дом.
Есть теплый пепел на ладони
в рукопожатии моем.
И тот, кто руку не отдернет,
к губам ладони поднесет –
он, как в пылающий терновник,
в судьбу мою навек войдет.
ПЛАЦКАРТ № 6
Как в плацкарте по лицам, по векам –
Светы мимо летящих огней...
«А когда-то я был человеком!» -
Голосит из коляски калека.
И войною сквозит от дверей.
«Как поехали, батюшки-светы,
Мы по этому самому свету
И к молитве успели едва –
От свечи прикурить сигарету
И пустые воздеть рукава.
Что за светы, о Господи, светы?!
Просто кругом идет голова!»
Со свечой по вагону он едет,
То ли плачет навзрыд, то ли бредит,
То ли чад от свечи, то ли яд...
«Электричество кончилось, дети!
Ходят волки во тьме и медведи
Золотыми зубами стучат.
Где ж тут колокол сельский, к обедне
Созывающий всех нас подряд?!»
А в плацкарте ни вздоха, ни крика,
Никакого звериного рыка.
Только светы и светы одни.
«Посмотри, - говорит, - посмотри-ка!
Посмотри же, какие они!
Как ножи по дремучим загривкам,
По святым и разбойничьим ликам
Ходят светы - спаси-сохрани!»
Мимо станции поезд проехал...
Крепко спали под сваленным мехом
И плечом прижимались к плечу,
И окурком гасил калека
О соседский сапог свечу.
«Не был, не был я человеком...
И уже не хочу...
Чу, - сказал, - потянуло снегом...»
И ребенок заплакал... Чу!
***
Малые мира сего,
Жить на отрубленной ветке –
Холодно и высоко...
Падают к Богу монетки
Все сквозь дырявый картуз
У музыканта-калеки.
Он же не дует и в ус –
Струны прижатые к деке
Левою... левой одной...
Как он играет, о Боже! –
То ужаснется порой,
То восхитится прохожий.
Нужно родиться в аду
Ангелом и самородком,
Чтобы на третьем ладу
Струны зажав подбородком,
Левою... левой одной
Моцарта, Шуберта, Баха...
- Что это, Вольфганг, со мной? –
Спросит Сальери, без страха
Выпив свой собственный яд,
Губы платком вытирая.
- Это, мой друг, музыкант
Где-то в России играет.
***
Вот этот предел и его беспредел…
Живая вода крошится, как мел.
Скрипит на зубах ледяным соловьем,
Когда мы беззвучными ртами поем.
Тому же, кто словом своим золотым
Вгрызается в этот кусок мерзлоты,
Являются ангелы – семеро в ряд –
И в трубы трубят и огнем говорят:
Беги же отсюда, покудова цел,
За этот предел и его беспредел –
Коленями в лед и локтями вразлет,
Как ходит сквозь дыбу на небо народ
За то, что терпел и по-ангельски пел
Про этот предел и его беспредел.
СОН СТАРУХИ
Что за радость воскресная –
Свет в лицо!
Как пойду через песню я –
Сквозь кольцо.
Да пройду через сени я
Всей Руси.
Жду-пожду воскресения
И крестин.
То-то праздник затеется…
Да века
Воет в поле роженица –
И никак!
Не омыта покойница.
Край села.
Кто с ладони прокормится,
Кто с кола.
Кто дождется известия –
Сын ли, дочь…
И войду через песню я
В чью-то ночь.
Так пройду через сплетни я,
Молвь и слух,
Пролечу сквозь последние
Сны старух.
Отмету сны я высшие
Прочь сама
И найду самый выживший
Из ума.
На болотах, за селами,
Матерясь,
Все старуха веселая
Месит грязь.
Лепит старая детушек
Целый рой.
Вырастают и нет уже
За горой.
Только младшая глупая
Средь болот
Ходит, что-то баюкая,
И поет:
По головушке дочь свою
Ох поглажу я.
Песню тихую я спою,
Песню страшную.
Ни души в этой песне нет
На сто верст.
В песне этой что ни куплет –
То погост.
В песне этой что ни словцо –
Гиблый след.
Через песню да сквозь кольцо
Выйду в свет.
А на свете ни правд, ни врак –
Ничего!
Только бьет по воде дурак
Бечевой.
Отражение бьет свое
И бормочет вслух:
Лучше битого мы добьем
За небитых двух.
Будем строить мы с ними дом
И друг друга бить.
Много станет всех нас потом,
Может быть.