На большой перемене Володя Разумов вызвал на дуэль Антона Ермакова.

С вызовом отправились друг Разумова Толя Кроль и маленький улыбчивый любимец всего класса Миша Поволоцкий. Володя мрачно наблюдал за ними от окна в коридоре, царственно скрестив на груди руки.

- Останови их! - сказала, подлетев к Разумову, бессменная староста Тамара Лавровская, полноватая блондинка с роскошной, редкой по нынешним временам и умышленно небрежно заплетенной косой.

Когда Тамара бежала, коса всегда старалась ударить ее по попе.

Разумов набычился и хмуро посмотрел на Лавровскую. Она ему давно, упорно нравилась, и Володя презирал себя за такую отвратительную слабость и страдал, что не может с ней справиться. Любая пробоина в чувствах вела к полному затоплению. Хорошо, если просто сядешь на мель. Но и там ему делать нечего.

- Не твоего ума дело! Отвали подальше! - нагрубил он и внимательно оглядел Тамару.

Реакции ноль.

- Пожалуйста, останови их! - снова попросила Лавровская и начала быстро, нервно переплетать косу. - Володя, я прошу тебя! Это глупый, допотопный способ мщения!

- Ты лезешь не в свое дело! - злобно повторил Разумов, изнемогая от желания поцеловать Лавровскую на виду у всего коридора. - И способ это не допотопный, и мстить я никому не собираюсь. Дуэль - никакая не месть! Плетешь не понимая! Я хочу восстановить справедливость! И какой другой способ борьбы за честь - но честный способ! - ты можешь предложить?

Володя уже забыл, что всего минуту назад считал дуэль не женским делом.

Тамара заметалась в поисках правильного ответа. Начинающаяся женщина, она чувствовала, что здесь в ней нуждаются, смутно догадывалась, что от ее ответа зависит очень многое, но по молодости лет помочь ничем не могла.

- Я не думала об этом, - наконец пролепетала она, ничего не придумав. - Я не знаю... Но только не дуэль...

- А почему? - наслаждаясь ее волнением, допрашивал Разумов. - Почему ты отвергаешь дуэль, ничего не предлагая взамен? Значит, заменить дуэль все-таки нечем?

Занимательный и трепетный диалог прервал Миша Поволоцкий.

- Дуэлянт, вызов принят! - крикнул он издали и, как всегда улыбаясь, подошел к Разумову и Лавровской.

- Все условия оговорены! - и Миша замолчал, не решаясь продолжать при Тамаре.

- А когда и где вы деретесь? - тут же спросила она, закусывая кончик косы.

- Заткни фонтан, надоела до оскомины! - неласково порекомендовал Володя и отчаянно покраснел от своего бесконечного хамства.

Тамара тоже покраснела, передернулась и ушла. Недоплетенная коса, покачиваясь за спиной, дразнила неаккуратностью.

Отношения с Лавровской зашли у Разумова в тупик совсем недавно, в начале десятого класса.

Летом Володя впервые сошелся с женщиной. Женя была старше его на три года, училась в институте и томилась на даче под сомнительным присмотром старой тетки. Точно так же изнывал там по соседству от тоски и безделья Володя.

Женечка Немчинова, светленькая, как Тамара, но маленькая, легкая, напоминающая перо от подушки, - впечатление невесомости и полета - носила яркие открытые сарафанчики и двигалась с обдуманной вялостью каждого шага и поворота. Володя долго не мог догадаться, чего ей от него нужно: она то вдруг зажмет ему сзади глаза, то прислонится ненароком маленькой опасной грудью, и тогда становится почти дурно, нехорошо, а виски начинают стучать непонятным сигналом тревоги.

- Какая славная девочка! - необдуманно восхищалась дочкой соседей Володина мама. - Чистенькая, аккуратная и почти отличница в таком тяжелом вузе!

Женечка училась в МАТИ.

- Да, все-таки девочку иметь куда спокойнее, с ней значительно меньше забот!

Володя к этим прямым и косвенным замечаниям в свой адрес давно привык и не обращал на них внимания, так что своей цели они не достигали. С самого детства ему постоянно твердили, что нужно делать и что - не делать: хорошо учиться, не грубить старшим, переходить улицу на «зеленого человечка»... Не читать за обедом, не курить, не увлекаться «Плейбоем» и «Птючем»... Любить маму и папу, читать Пушкина и Льва Толстого, помогать убирать квартиру... А почему, зачем, никто никогда не объяснил. Для чего ему бессмысленные чужие мнения? У каждого должны быть свои собственные. Осознанные. Ничьим авторитетам Разумов не подчинялся - он ими брезговал - и под честное слово никаких уверений не принимал.

В июльскую жару, когда Женечкина тетка зачем-то отбыла в Москву, Женечка затащила Володю к себе. Он и раньше бывал у Немчиновых, но впервые они остались в доме вдвоем. Дача Немчиновым досталась от Женечкиного деда, доктора географических наук. На стенах до сих пор висели потрепанные карты, а со всех полок и книжных шкафов смотрели загадочные чучела и таинственные фигурки, всюду торчали камни и приборы, смысла и назначения которых Володя не понимал.

Женечка болтала и готовила чай. Пить его Володя отказался наотрез и потребовал холодного квасу. Женечка безропотно принесла из холодильника «Пепси-колу». Разумов залпом выдул стакан и задумался, глядя на Женечку. В ее поступках и зеленоватых глазках было что-то подозрительное, странное, но эта странность не настораживала, не отпугивала, а заставляла Володю оставаться в занимательном соседнем доме все дольше и дольше для выяснения первопричин неясного девичьего поведения и удовлетворения собственного любопытства.

Женечка подошла поближе и сказала шепотом:

- Володя, поцелуй меня, пожалуйста!

Разумов отпрянул в ужасе.

- Ты... что? Плохая? - прошептал он.

- А то! - с чувством ответила Женечка и, став коленками на диван, уперлась ладонями Володе в грудь, словно хотела его от себя оттолкнуть.

Ее лицо было совсем рядом, до него оставалось чуть-чуть, и Разумов осторожно, несмело взял в руки маленькую светлую головку. От Женечки пахло листьями какого-то дерева: может, тополя, а может, липы. В ботанике Разумов никогда не был силен.

- Володя, - нежно, тоненько сказала Женечка, - ты мне очень нравишься, Володя... Но здесь неудобно... Пойдем в комнату...

Эта почти ненужная связь, близость на время, быстро стала тяготить Разумова, сделала его еще ожесточеннее, злее. Она ничего не изменила в нем, не подарила ничего хорошего, и к концу лета он уже не знал, куда деваться от Женечкиной неизменной ласки и привязанности.

Женечка ничего не требовала и ни о чем не просила: она только ходила возле и преданно заглядывала в глаза, и от этих заглядываний Разумов тосковал сильнее и сильнее. Женечка была нужна как компьютер в ванной. Это стало ясно давно, с самого начала. Чтобы избавиться от ее заискивающих взглядов, Володя уехал с дачи раньше, еще в середине августа, кое-как объяснив родителям, что ему обязательно нужно позаниматься перед десятым классом.

- Удивительно, почему нельзя заниматься на даче, - говорила мать. - Там ведь и Женечка может тебе помочь...

Разумов хмуро отмалчивался. О Женечке он вообще не вспоминал, словно ее не было никогда на свете. Что с ней происходит, как она живет без него, не ждет ли его, Володю нисколько не волновало. Он уехал - и летите, голуби, как любила повторять Женечка.

В сентябре Разумов начал мучиться, целый долгий день глядя на Лавровскую. Он никак не мог ее понять и определиться, стоит ли повторять неудачный эксперимент. А главное, так ли ему нужно все это?

Но сегодня главное - не Тамара.

Антон Ермаков, нервный веснушчатый худенький мальчик, скорее похожий на подростка лет тринадцати, чем на десятиклассника, согласился на условия секундантов Разумова. Принял безмолвно, ибо что же еще ему оставалось делать в такой щекотливой ситуации? Он тоже не мог запятнать свою честь отказом и уклониться от поединка.

Дуэль была вовсе не из-за женщины. Речь шла о другом.

Писали какое-то очередное дурацкое сочинение. И для чего Володю ни с того ни с сего повело по глупости на неожиданные искренности? Он сам не мог себе ничего объяснить, но вот взял и написал, рассуждая о Базарове, что никому и прежде всего себе нельзя простить ни малейшей слабости, и вообще прощать - это преступно. А любая слабость, в том числе и базаровская любовь к Одинцовой - позор и поражение, поэтому тургеневский герой и поплатился собственной жизнью. Володя пришел к свежей мысли совсем недавно, и она ему понравилась своей оригинальностью. Новенькую идейку следовало как можно скорее обкатать.

Литераторша рискованно выдвинула тезис Разумова на обсуждение. Вероятно, рассчитывая на всеобщее осуждение. В прошлом году Володя вполне серьезно откровенно заявил, что пушкинская Татьяна вышла замуж не потому, что «все были жребии равны». И не по воле матери. А единственно в силу возраста и естественного зова физиологии: говоря грубее и проще, мужик ей понадобился в постели - вот и все. Онегин не Онегин... Тут уж не до выбора, большая радость, что генерал увечный выискался. Учителя Разумова не любили и побаивались.

- По-моему, ты снова сильно загнул, приколист! - засмеялся Миша Поволоцкий.

- Нет! - выкрикнул Разумов. - Я уверен, что прощение - страшная вещь! Гуманизм и сострадание порочны сами по себе! Дурацкие постулаты! Человечеству давно пора выработать совсем иные жизненные основы! И по-настоящему взяться за собственное исправление вместо слюнявых снисхождения и милосердия! А мир может спасти не пресловутая красота, а только личное самоусовершенствование! И ничего больше!

Тамара сидела молча, не сводя с него широко открытых недоумевающих глаз.

Обсуждения не получилось: класс на поводу у педагога не пошел. Спорить с Разумовым все до одного считали бессмысленным, вредным и просто опасным делом, а разделить его точку зрения никто не захотел. Но неожиданное продолжение произошло в коридоре на перемене.

Володя как всегда держался с Толей Кролем и не обратил внимания на то, что одноклассники, пересмеиваясь, собрались вокруг Ермакова. Конопатый Антошка вдруг решился на целое публичное выступление и заявил, что не верит ни одному слову двуличного Разумова, что Владимир - лжец, лицемер и постоянно прикрывается фальшивой маской исправителя мира, просто выпендривается, пытаясь скрыть дурной позой низкую и грязную сущность.

Так он и сказал при всех. Особенно здорово прозвучало у него про низкую сущность. Всю коридорную речугу тут же с удовольствием в подробностях передали Разумову. Возможно, стоило принять стандартное решение: Ермаков ему просто завидует. Но до подобных банальностей Володя сроду не опускался.

- Он должен был высказать все мне в глаза, а не вхолостую молоть языком возле сортира! - вполне справедливо заявил Разумов. - Я его вызываю!

Класс притих: дуэлей в школе никогда еще не случалось.

Где Разумов достал настоящие шпаги, осталось тайной. Никого не волновало и то, что ни один из дуэлянтов фехтовать не умеет. Важна была суть, идея.

Еще требовалось скрыть от языкастых девчонок место и время поединка. Его назначили на четыре у пустыря за школой. Дуэлянты успевали пообедать и даже чуточку отдохнуть после шести уроков.

Ермаков обедать не мог. Он сидел в столовой вместе со своим приятелем симпатичным кудрявым Ванечкой Лапиным. Ванечка с великолепным аппетитом лопал сосиски и вовсю напропалую кокетничал с рыжеволосой высокой девятиклассницей, охотно отвечающей на Ванечкино заигрывание.

Разумов ел в другом углу столовой рядом с Толей и, тщательно пережевывая хлеб, с неодобрением наблюдал уже неплохо отработанную Лапиным сцену обольщения. Ванечка давно слыл любителем хорошеньких женщин и явно преуспевал. По секрету он как-то сообщил Разумову с детской милой откровенностью, что у него уже четвертая... Теперь, очевидно, он добивался пятой.

- Я, когда вижу, что юная и забавненькая никем не занята, сразу думаю, что девушка живет на свете зря, - весело поделился с Разумовым Ванечка. - Зачем ей и мне время драгоценное понапрасну терять? С ними очень славненько... Не пробовал?

Разумов хмуро уклонился от ответа.

Рыженькая девятиклассница закидывала ножку на ножку и улыбалась Ванечке.

- Какой другой способ, кроме дуэли, в качестве защиты собственной чести, ты можешь предложить? - повторил свой наболевший, тревожный, надоевший вопрос Разумов.

- Анонимное письмо! - тут же ответил Кроль.

- Я серьезно! - озлобился Разумов и перестал жевать.

- И я серьезно, - откликнулся Толя. - Совершенно серьезно, Володя: это очень распространенный, любимый населением способ.

- А еще? - нервно дернулся Разумов.

Ванечка начал потихоньку подтаскивать свой стул к стулу девятиклассницы. Ермаков мусолил остывший суп и смотрел невидяще и непонимающе.

«Похоже, он боится дуэли, - со злорадством отметил Разумов. - Да, боится... А я?»

И он тоже в глубине души ее побаивался. От собственной очередной пакости, очевидной беспомощности - сколько же говна в человеке? - Володя начал презирать себя. Он проклинал свои гадости и страхи и мучался от невозможности немедленного самоисправления и самоусовершенствования. Про остальных даже говорить нечего: сплошные мерзавцы и негодяи. Разумов понимал, что мир исправить никак нельзя, а жить в таком - невыносимо. И задыхался от безысходности.

Ванечка стал рассказывать анекдот. Толя задумчиво помешал ложкой чай.

- Помои! - привычно отметил он. - А еще способы тоже есть: организация общественного мнения, то есть разговоры за спиной, короткие, как бы между прочим, донесения начальству...

- Ты выбираешь низкие способы! - прервал его Разумов. - Неужели нет других: честных, справедливых?

- Володя, зачем ты их ищешь? - Толя с удовольствием откусил от булки. - Есть суд и статья о клевете. Ты это имеешь в виду? А больше я не знаю...

- И я не знаю, - сказал Разумов, снова внимательно изучая Ванечкины маневры. - Значит, отменив дуэли, человечество ничего не придумало взамен?

- Но и дуэль нельзя назвать честным способом, - прихлебывая чай, заметил Толя.

Ему не нравилась надуманность готовящегося мероприятия.

- Как нельзя? - взвился Разумов и рывком повернулся к приятелю. - Что ты мелешь? В чем тут нечестность?

- А в том, - спокойно ответил Кроль, - что ты все-таки защищаешься не сам, а доверяешь свою честь слепому случаю, случаю кровавому, и заодно спокойно подставляешься и сознательно опускаешься до мести и настоящего убийства. А это уже, извини, никакая не защита.

Рассуждение было неожиданным (Лавровская не в счет), и Разумов угрюмо задумался.

- Предпочту сдохнуть, но не болтаться непонятым, никому не нужным и постоянно униженным, - наконец процедил он сквозь зубы.

- Здесь ты почти прав, - кивнул Кроль. - Хотя твоя версия о собственной ненужности очень сомнительна. Девки толпами на шею вешаются, а унизить тебя так просто вряд ли у кого-нибудь получится.

- Почти? Ты сказал «почти»? А в чем я не прав? - злобно вскинулся Разумов, пропустив сообщение о девках мимо ушей. - Развивай свою теорию дальше, раз начал!

- Ладно, - согласился Кроль и звонко поболтал ложкой в полупустом стакане. - Объяснимся заново. Я вообще не одобряю твою затею, хотя формально все верно: другого способа защиты у нас нет, еще не придумали. Но и этот нелеп, во-первых, потому, что вы не умеете драться. Ты хоть шпагу в руках когда-нибудь держал? Во-вторых, Ермаков не так уж сильно тебя оскорбил. Ну, высказал свое мнение, конечно, субъективное, как любое другое. И даже не свое. Он вообще-то думает совсем иначе, поверь мне. И мечтает тебе подражать. В-третьих, потому что я не знаю, чем это кончится. В конце концов, вмешается школа... Директор, учителя, родители... Будет большой обвал...

Разумов сидел молча, насупившись, мрачно стиснув зубы. Кроль покосился на него и вздохнул.

- Ты только, Володя, пойми меня правильно: я никогда не откажусь быть рядом с тобой, во всем, до конца, при любых условиях. Даже если ты не прав. А ты не прав...

Пустой стакан, резко задетый кулаком Разумова, упал на пол и покатился прямо к ногам хорошенькой рыжей. Ванечка замолчал и удивленно оглянулся. Девятиклассница посмотрела вниз, а Ермаков вздрогнул, напрягся и побледнел еще больше, так, что веснушки неприятно выделились на его остреньком детском носике.

- Пардон! - воскликнул обаятельный и находчивый, склонный к экспромтам Кроль и вскочил. - Пардон! - повторил он, присев на корточки возле стула рыженькой. - Я нечаянно помешал вашей увлекательной беседе и готов искупить эту незапрограммированную вину всей своей не имеющей большой ценности, довольно бессмысленной, но все же любопытной жизнью! Примите ее в дар, хотя вы, безусловно, заслуживаете куда более дорогих подношений! Я прошу прощения у ваших восхитительных ног!

Хорошенькая рыжая с удовольствием засмеялась и чуточку смутилась: Ванечкины дивиденды серьезно пошатнулись. Но и он тоже добродушно ухмыльнулся: Ванечка был широкой натурой и легко переходил от одной симпатии к другой. Тем более, что к Толе он испытывал самые хорошие и дружеские чувства, иногда удивляясь, что связало его с мизантропом Разумовым.

Антон Ермаков по-прежнему ничего не понимал: он находился в прострации. Его не покидало ощущение нереальности происходящего: было невозможно осознать, почему вокруг идет та же самая, обыкновенная, ничуть не изменившаяся жизнь. Казалось, все должно давно остановиться. Ведь через час они встретятся один на один с Разумовым на пустыре...

Ермакова в классе не слишком любили, точнее, не замечали до той минуты, когда он выступил против Володи. Публичное осуждение непонятного, вечно загадочно-мрачного, странного Разумова понравилось. В сущности, это Антон бросил вызов, а не наоборот. И класс, пусть ненадолго, но с интересом и сочувствием повернулся к Ермакову.

Только маленький, хрупкий, не по возрасту застенчивый Антон был неспособен на испытание своей временной и случайной славой, хотя именно к ней он в глубине души всегда стремился, бесконечно и тяжело завидуя Разумову. Втайне Ермаков восторгался его сурово-привлекательным видом, восхищался неподражаемой дерзостью и силой, ненормальным бесстрашием, откровенностью и свободой, с которыми Володя отстаивал свои непонятные и всегда необычные взгляды. Удивлялся его самодостаточности и умению жить и поступать наперекор обстоятельствам. Именно таким Володя Разумов казался Антону Ермакову.

Десятиклассники не торопились сегодня домой. Они группировались стайками и терлись кто во дворе, кто в вестибюле школы, явно поджидая дуэлянтов. Кроль понял это и доложил Разумову. Тот совсем заугрюмел.

- Мы ничего не умеем держать в тайне! - объявил он злобно. - Нужно менять место и время!

Кроль искоса взглянул на Ермакова: ему было не выдержать никаких перемен.

- Оставим все как есть, Володя! - сказал Кроль. - Я поговорю с ребятами.

Через десять минут группки рассеялись, но Кроль и Разумов понимали, что они просто перешли на менее заметные позиции.

- Лавровскую не видел? - вскользь, с деланным безразличием спросил Володя у Толи.

- Ушла домой! - сообщил Кроль. - Сам наблюдал!

Разумов поверил, и ему стало еще тяжелее. Несмотря на ожесточенность и непримиримость к несовершенству мира, Володя был чрезвычайно доверчив и легко внушаем. А уж Толе доверял бесконечно.

Пора было уходить из школы, иначе их поведение могло показаться учителям подозрительным.

Ванечка, с трудом расставшись с девятиклассницей, уже скрылся вместе с Ермаковым. Миша Поволоцкий сидел на ступеньках, греясь на солнце и наслаждаясь его последним осенним теплом. Увидев Разумова и Кроля, Миша встал и деловито спросил про бинты. Толя вздрогнул. Разумов наклонил голову.

- Да, бинты! - повторил Миша. - Ведь вы собираетесь драться всерьез и настоящим оружием. Шпага опасна, я узнавал. Так что лучше запастись заранее, аптека рядом! Сбегать? И йод прихвачу, и зеленку, и бактерицидный пластырь.

- И слабительное! - не выдержал Кроль. - И микстуру от кашля не забудь!

- А почему ты сердишься? - недоуменно спросил Миша. - Ведь дело-то серьезное...

- Дело серьезное, - повторил Разумов, глядя в сторону.

- Володя, - схватив его за рукав, быстро заговорил Толя, - Володя, осталось полчаса, и я прошу тебя прекратить это. Скажи, что ты пошутил, поиграл, поиздевался, что ты решил приколоться и попугать нас всех, но не доводи дело до дуэли! Еще не поздно!

- Какие шутки, ты что? - закричал Разумов. - По-твоему, я шутил?! Хорошо же ты меня знаешь! Я буду драться с ним до победы, и мне наплевать, что будет и с ним, и со мной! Наплевать, понимаешь? И не нужно никаких бинтов, это чепуха! Так обойдемся!

Миша пожал плечами и переглянулся с Толей. Дело принимало плохой оборот. До сих пор все надеялись на тот же самый слепой случай и ждали: что-то произойдет, помешает дуэли, расстроит ее. Но случай не спешил вмешиваться. Дуэль должна была состояться.

- А если он попросит прощения? - без всякой надежды спросил Кроль.

Разумов в ответ глухо засмеялся.

Да, Ермаков не из тех, кто просит прощения, а Разумов не из тех, кто прощает - это ясно. Стенка на стенку...

Миша выразительно постучал по циферблату часов: пора идти.

На пустыре, в самой темной его части, затененной узловатыми старыми тополями, тихо стояли рядом Ермаков и Ванечка. Разумов подошел и решительно заявил:

- Драться будем не здесь!

- Здесь удобнее всего - не очень видно! - объяснил Ванечка. - Скажи, Толя, ведь удобнее?

- Наверное, - безразлично кивнул Толя. - Не искать же теперь другую площадку!.. Решили - так нечего тянуть!

Ему теперь было все равно и хотелось одного: чтобы все поскорее кончилось.

А Разумова несло, подстегивало яростным, злобным желанием во что бы то ни стало, немедленно, прямо сейчас доказать свою правоту, любыми способами утвердить свое свободное законное право думать, говорить и делать, что хочется, отстоять свою точку зрения на мир... Он прав, конечно, только он один прав!

И Володя, швырнув шпаги в чехлах Кролю, начал отсчитывать шаги. За ним внимательно, пристально, ничего не видя, следил Ермаков. Ванечка и Толя машинально вынимали оружие.

Потом Разумов и Ермаков встали напротив друг друга. Напряженно вытянувшись, неумело опустив шпаги на землю, они стояли и чего-то ждали. Вокруг застыла тяжелая тишина. Над школой суматошно, бестолково покружились белые птицы и с криком умчались вдаль. Летите, голуби...

Наконец Кроль вспомнил о своей страшной навязанной ему роли секунданта и взмахнул рукой. В кинофильмах делали именно так. Правда, там у дуэлянтов в руках были пистолеты.

- Сходитесь! - крикнул он и добавил шепотом: - Пора...

Ванечка растерянно шагнул вперед, словно сам собирался драться, но опомнился и остановился. Миша перестал улыбаться. Разумов и Ермаков медленно пошли навстречу, поднимая шпаги.

Первым - от страха - сделал выпад Антон. Шпага неловко взметнулась и куснула Разумова в плечо. Ванечка тихо ахнул.

- Больно? - виновато и растерянно спросил Антон и опустил руку.

Задыхаясь от негодования, Разумов молча взмахнул шпагой, как плетью. Она со свистом рассекла воздух и пришлась Антону в шею. Закусив губу, он стал приседать на землю, не от боли, не от силы удара, а от одного только непосильного волнения.

- Вовка, прекращай свои эксперименты! - взорвался Ванечка. - Ты и так уже у всех в печенках сидишь с дурным выпендрежем!

- Перестань, Володя, остановись! - поддержал его Толя и бросился вслед за Ванечкой и Мишей к Антону. - Ты все равно победил всех нас! И давно доказал свою силу и волю!

Разумов стоял, глядя, как мальчики хлопочут вокруг Ермакова, неумело и старательно обмахивают его руками, промокают ранку на шее - пустая царапина! - мажут чем-то (Мишка все-таки раздобыл!)

Володя видел худое некрасивое личико Антона, слабое тело, маленькие ноги тридцать девятого размера, побелевшие от напряжения косточки правой руки, мертво вцепившейся в рукоять шпаги, будто Ермаков собирался продолжать поединок. Разумов с отчаянием понимал, что зря все это затеял. Ему было жалко себя. Жалко Антона, жалко всех, кто оказался свидетелем нелепого, постыдного поединка, который теперь наверняка станет вечным позором Владимира Разумова и навсегда войдет в историю школы. Он искал выход и не находил его. Снова проклиная и презирая себя за непрошеную, никому не нужную жалость, Разумов поднял шпагу вверх и крикнул:

- Я не умею ничего вам объяснить! Как же мне сделать, чтобы вы меня поняли?!

И резко всадил острие шпаги, как смог сильно, себе в грудь. Далеко шпага не прошла, но стало очень больно. Он ничего не слышал, только напряженно, неотрывно смотрел в сторону школы, откуда должны, просто обязаны были появиться по заданному сюжету хорошенькая рыжая и Лавровская. Но они почему-то не спешили к нему на помощь, и от этого становилось все больнее и больнее...