Моему давнему знакомому профессору биологии потребовался сторож для его дачи, расположенной на берегу залива в сосновом лесу. Он искал человека, которому мог бы доверить.

И я вызвался сам исполнить обязанности сторожа. Мне это было очень кстати. Я не хотел никого видеть, и мне необходимо было остаться в одиночестве. Пустынный берег залива как нельзя лучше подходил для моих замыслов. Два дня я провел в полной тишине. Слышно было только, как шуршат и скребутся подопытные животные в профессорской лаборатории. Но явственно звуки эти можно было расслышать только, если спустишься на кухню в полуподвал, рядом с которым и было все хозяйство профессора.

Стены спальной комнаты писк подопытных не пропускали. Я спросил при расставании с ним, нужно ли будет кормить его кроликов или крыс. Он ответил, что корм там подается автоматически, раз в неделю приходит уборщик, он глухонемой, так что не будет докучать расспросами, к тому же подопытные не требуют много еды, они и так получают удовольствие. На кухне было полно припасов, было и с десяток бутылок марочного коньяка, но я дал себе слово не притрагиваться к ним. Совсем недавно я вышел из тяжелейшей депрессии, и вызвана она была не столько моими жизненными неудачами, сколько попытками заглушить эти неудачи крупными возлияниями.

После развода с женой я почти перестал спать, по ночам меня мучили ужасные головные боли и все время преследовали видения из прошлого – возникало то, что хотелось забыть. У каждого в жизни есть поступки, о которых не хочется вспоминать. И если у человека нормально с нервами, он приказывает себе забыть все и не мучиться угрызениями совести. Напротив, он вспоминает счастливые свои дни, как это делал я раньше, А вот теперь у меня начали сдавать тормоза. Уединение мне рекомендовали врачи. И хозяин этой дачи, крупный специалист по генетике, тоже объяснял мне: лучшее лекарство - это твое любимое море, лесной воздух и тишина. Всякое же подавление своих болей – и душевных, и физических – наркотиками приводит только к их усугублению. Причем, к наркотиками он относил и курение, и алкоголь.

И главное, напутствовал он меня – забудьте всех, и они вас забудут. Он забрал у меня мобильник и отключил Интернет на моей планшетке и на стоящем в кабинете компьютере. Это было, как казалось мне, правильное решение. И действительно, полная тишина, отсутствие информации, озонный воздух хвои, легкий плеск прибоя, закаты и восходы – все это постепенно успокаивало меня.

Но видно, уж такой я человек, если сам не ищу приключений, то они настигают меня самым неожиданным образом. Ночью я проснулся от стука в окно, выключил ночник и разглядел в темном провале окна человека, обросшего клочковатой бородой, в рваном пиджаке. В темноте мне показалось, что вместо глаз у него черные впадины, и когда я осветил его карманным фонариком, то эти впадины стали еще чернее, в них затаился злобный блеск, и я узнал этот взгляд. Это был Тенгиз – некогда один из богатейших владельцев овечьих отар. Но в кого он превратился?!

Типичный бомж. Я не хотел с ним разговаривать. Видение из прошлого. Мне вспомнился Новый год на Шпандинной. Так называли рабочий поселок, где я жил лет двадцать назад. В ту новогоднюю ночь в нашем окне все время мелькала тень с косой. Смерть пришла за кем-то из нас, - шутили мы. Острота ситуации подогревала наше веселье. Под утро только выяснилось, что это Тенгиз. И пришел он расправиться с моим другом-поэтом, полюбившим красавицу Алину, его жену. Мы спокойно продолжали играть в шахматы. Помню, я пожертвовал королеву. Поэт был возмущен, кричал: сейчас я накажу тебя за наглость, никто и никогда не жертвует королев, надо любить женщин, не для этого ли мы родились на свет! Почему же ты мучаешь их? - спросил я своего друга. Он возразил: Это Тенгиз мучает, ты ничего не знаешь… Может быть, его позвать? - предложил я. Нет, замотал головой поэт, пусть мерзнет…

Зачем появился этот бомж, этот Тенгиз здесь, откуда он узнал, что я занял пустующую дачу профессора, я не мог представить. Сгинь, крикнул я и захлопнул створку окна, потом тщательно проверил запоры на дверях. Но уснуть я уже не мог… Наяву все было или это галлюцинация? Впрочем, возможно, это и не галлюцинации. Тенгиз мог сюда приехать, он ведь уверял, что не сможет жить без русской женщины, что горские женщины не для него, слишком они закомплексованы. Вернулся с гор, возможно, ему там не хватало не только русских женщин, но и моря…

Я открыл окно. Холодный ночной воздух обдал меня. Под окном сидит дрожащий Тенгиз. Он, кряхтя, влезает в мою комнату, снимает драную шапку и отряхивает от росы бобровый воротник. Где он только такой раздобыл? Видавшая виды телогрейка и на ней -  бобровый воротник. Вся наша жизнь состоит из нелепостей, говорит он. Помнишь, вы прогнали меня на Шпандинной, не поднесли рюмки, не протянули даже кусок черствого хлеба. Думали, я замерзну в тот январь. Но я пережил уже тридцать январей.

Знаешь, сообщает он, женщины могут довести до беды, меня ведь тогда вы чуть не запихнули в психушку… Что-то слышал, вспоминаю я. Но это была не твоя жена, и не поэт. Какая разница, кто, раздраженно бормочет Тенгиз. Настанет время, всем придется каяться…

А что, Алина? - вспоминаю я имя его черноглазой жены, которая любила поэта, - и где твоя коса? Ты ведь хотел убить моего друга-поэта, ты стучал косовищем в окно.

Вот она и была настоящей сумасшедшей, отвечает он, ей нужны были сумасшедшие, она выискивала экстремальные ситуации, только такой секс ее устраивал, оргазм у нее наступал, когда грозила опасность. Поэтому я пришел в ту ночь с косой. Она сказала, что будет со мной, если я принесу ей краеобрезание поэта. Тенгиз мрачнеет, придвигается ближе. Меня обдает гнилостный запах из его рта.

Выдумки все это, говорю я, фантазии, навеянные библией, она слишком часто читала библию. Послала тебя, как израильский царь когда-то послал Давида за крайней плотью филистимлян. Двести детородных отростков принес Давид в заплечном мешке, двести вместо ста требуемых Саулом, как выкуп за дочь свою красавицу Мелхолу.

Он сообщает почти шепотом, словно открывает для меня главный секрет: А любила она тебя, разве ты не замечал? Успокойся, прошу я его. Но возможно, Тенгиз не выдумывает, я вспоминаю ее намеки, ее жаркое дыхание, ее большие плотоядные глаза.

Утренний автобус. Судьба оберегла меня от нее. В кого она превратилась! Сумасшедшая нимфоманка, искавшая обострений. Осуждать ли ее за это? Мы тогда еще не видели «Восемь с половиной недель» и не знали, что вытворял на экране Микки Рурк с Ким Бесинджер. Какие изощрения требовались ему, чтобы подогреть свою страсть.

Тогда мы загорались от самого краткого прикосновения. Поэт хотел иметь всех женщин сразу. Не было Интернета. Сейчас он мог бы получить простор для знакомств –

сеть переполнена предложениями. Все хотят секса, пусть на одну ночь, пусть без всяких обязательств. Неосуществленные желания рождают стихи. Сотни тысяч сочинителей на сайте «Стихи.ру»… Алине тоже понравился бы Интернет. Тут бы она развернулась!

А тогда - сама скромность… Как давно это было!.. Я ведь и не знал, что у нее есть муж - владелец овечьих отар в горах Дагестана. Не знал, что она живет не только с мужем, но и с другом-поэтом. А возможно, и с другими поэтами. Есть женщины, которые любят коллекционировать поэтов. Рано утром я вставал, чтобы успеть втиснуться в единственный автобус. Его номер тринадцать был самым счастливым для меня. Она тоже добиралась до работы этим автобусом. Люди стояли так плотно, что трудно было дышать, трудно было даже пошевелиться, и в этой немыслимой тесноте мы двигались друг другу навстречу. Мы выигрывали у судьбы по миллиметру. У нас был целый час в запасе. И когда, наконец, я прилипал к ее спине, мы миновали только половину маршрута, обычно это случалось на площади. Я и сейчас помню каждый завиток на ее затылке, помню запах ее духов. Я прижимался плотно, вернее меня прижимали, придавливали входящие пассажиры, и она, конечно, чувствовала мою эрекцию, но деться было некуда.

Я боялся, что она повернется и устыдит меня. Я не хотел ей ничего говорить, хотя сто раз мог начать разговор, и даже назначить свидание. Поэт не ездил с ней в автобусе, он не знал, какая свежесть исходит от нее по утрам, он подобрал ее в кабаке и привез в свою квартиру почти бесчувственную, такую что ни на какой секс он уже не мог рассчитывать. И они так бы и расстались. Если бы не авиация. В самолете не надо специально льнуть друг к другу. Кресла рядом. И когда гасят свет, вы остаетесь наедине. Секс на высоте тысячи километров обостряет чувства. Всегда ты можешь думать, что это последнее соитие. И если соседке предложить пойти в туалет, в большинстве случаев она соглашается.

Когда поэт рассказал мне обо всем этом, меня стошнило. Может быть, вовсе не от его рассказа, мы тогда закусывали скумбрией, которая наверняка пролежала на полках магазина несколько лет.

Да, говорит Тенгиз, словно подслушав мои мысли, у твоего поэта тогда в самолете ничего не вышло, это была мгновенная вспышка. Я уехал в тот год к себе, в горы. Я продал свою отару, чтобы купить ей дом на взморье, а она ушла в море, с этой вашей кадровичкой. Вот там-то они и оттянулись по полной. Что ищет женщина в море? Любому понятно, их двое на корабле, а жаждущих десятки! Когда она вернулась из рейса, я чуть не убил ее. Соседи меня оттащили. Я не помнил, что делал. Учти, когда речь идет о женщине, я теряю рассудок.

Очень горячие, эти люди гор. И я впервые вижу владельца отар, ставшего бомжем. Вот до чего любовь доводит человека, а здесь даже не любовь, жажда обладания. Знает ли он, что значит любовь. Почему он винит Алину во всех грехах, она просто искала любви. Море любви…

Я могу рассказать ему, что такое морская любовь. Когда вы обнимаете друг друга на самой верхней палубе, вам кажется, что вы одни затеряны в мироздании, забыты в этом бескрайнем водном просторе, и вы сильнее прижимаетесь друг к другу. Звезды над вами переливаются как самые крупные бриллианты. Судовые огни погашены. Капитан велел беречь топливо. Тропики, и под халатом у нее ничего нет. И волны покачивают корабль, помогая вашим движениям навстречу друг другу. И ты обладаешь не только своей возлюбленной, ты обладаешь всем этим миром, всеми звездами тропиков и всей морской гладью, и всеми колеблющими ее волнами…

Я говорю об этом Тенгизу, он морщится.

Что же здесь экстремального? - перебивает меня. Он уже окончательно освоился в моей комнате и даже обнаружил спрятанную бутылку водки, которую я берег для предстоящего праздника. Не хотел использовать коньячные запасы профессора.

Ты все выдумываешь, говорит он, залпом осушая стакан.

Не перебивай меня, Тенгиз, ты не знаешь женщин, они тоже хотят самых острых ощущений, и когда я излился в нее, она спросила: А что если нас застанет капитан? Конечно, это будет трагедия, ответил я, но не конец же света. И тогда она призналась, что капитан любит ее и вот уже целый месяц не дает ей прохода. И знаешь, сказала она, если он застанет нас, то прикажет забондарить в бочку для сельдей, закупорить и бросить ее в море. «И девицу, и приплод тайно бросить в бездну вод». Следующее наше соитие было таким, что, наверное, разбудило всю команду траулера, потому что раздался сигнал тревоги и проснувшийся штурман перевел рычаг машинного телеграфа на «самый полный». Мы скрывались от капитана в аварийной шлюпке. Если бы случилось кораблекрушение, мы бы спаслись. Но стоял штиль и спасения нам не предвиделось…

Это была не Алина! – заорал Тенгиз. – Это все твои дикие фантазии!

Не Алина, успокоил я его. Это была морская королева.

Он залпом осушил еще один стакан, успокоился и сказал: Что ты понимаешь? Море-шморе, капитан-кашматан. Тебя целовали, когда ты отстреливался? Нет. Ты не знаешь любви горских красавец.

Я не стал возражать. Но сразу вспомнил Цхалтубо. И знойный август далекого лета, и горячие источники, в которых беспутевочные люди лежали ночами. Мне тогда было всего семнадцать лет. Я начитался Лермонтова, воображал себя Печориным. Я выдумал себе любовь. Её звали Датико, и ей тоже было семнадцать лет. Черноглазая стройная грузинка. Я первый раз поцеловал ее в беседке под кипарисом, и этот поцелуй был слаще соития. Она дрожала, но не от любви, от страха за свою и мою жизнь. Ты не знаешь наших обычаев, говорила она, нас поймают и изнасилуют и не только меня, но и тебя, здесь не различают, мальчик ты или девочка. И действительно за нами начали настоящую охоту… Думаешь, это остановило меня и Датико, сказал я, напрасно, это только подогрело наши чувства.

И в чем здесь острота? Смешно, перебил меня мой незваный гость. Ты не знаешь, что такое любовь горца, тебе никогда этого не понять.

И мне пришлось выслушать его длинный рассказ, в котором, возможно, не все было правдой. И я даже представить не мог, что Тенгиз был дружен с Дадаевым. И не в те дни, когда тот возомнил себя народным вождем, а позже, когда его сторонникам пришлось скрываться в горах.

Так вот, все, что было с тобой, - детские шалости. Какой здесь экастрим – мистрим? В ущелье Ай-Стерпак мы устроили засаду и сами попались, кто-то из местных предал нас и навел сразу две роты федералов. Среди нас была прекрасная черкешенка, у нее недавно убили брата, и она поклялась отомстить за него, потому что мужчин в семье не осталось. Ей обещали дать пояс шахидки и купить билет в Армавир. Она точно знала, что солдат, застреливший брата, был из Армавира и он дослуживал последний месяц. И еще она знала его адрес, который ее дружки выпытали у другого солдата из той же роты, взятого в плен. Когда мы отстреливались, она все время была рядом со мной, специально, или просто считала, что смогу ёё защитить.

И вправду, всех, кто был с нами, постепенно перебили, только я отстреливался. Потом наступило затишье, нас хотели взять живьем, я слышал, они переговаривались, спорили, кому первому достанется черкешенка, и она ведь тоже понимала русский. Было лето, духота стояла, гарью и дымом наполнилось ущелье. И вдруг она стала раздеваться. Я сначала не понял, зачем, подумал – хочет отвлечь от меня солдат, гибели скорой хочет. А она ко мне прильнула, говорит, не было у меня ещё никого, хочу, чтобы ты был первым, а мне не до этого, я к тому же в плечо ранен, а она на своем настаивает. И тут опять начали стрельбу, со всех сторон, миномет подтащили. А она мне штаны расстегивает. И аллах от нас все пули и снаряды отводит, все мимо летят, и такой был у меня взрыв, когда кончал я, изнутри взорвало, словно все тело на мелкие осколки раскололось, и в этот момент пуля нашла меня. Рядом с сердцем пронзила, еще бы миллиметр - и не жилец я был бы. А черкешенка словно в воздухе растворилась.

Я ее потом два года искал, пока Алину не встретил, бывает же такое – словно ожила черкешенка, рядом бы их поставить – не различишь. Я ведь тогда слово дал ей и себе – войны не для меня, слово горца – закон…

Уже дело к рассвету шло. За окном тьма рассеивалась. И разговоры нас сблизили. Бывает ведь так, что два человека, любившие одну и ту же женщину, почти братья, недаром называют «молочные братья». Захотелось мне даже обнять Тенгиза. Вот он все из-за Алины потерял. А я сам себя приговорил, никто мне не мешал жить, гордыня сгубила. Сдерживал себя годы – и вдруг враз все обрушилось. Только ли из-за секса?..

- Ах, Тенгиз, - сказал я – мы с тобой словно собаки неприкаянные, словно собаки, потерявшие хозяина! Вроде бы хотел и его, и себя пожалеть, а получилось наоборот, слова эти Тенгиза привели в ярость.

- Это мы собаки?! - закричал он. - Это я собака?! Сейчас я тебя прикончу! Я ведь сюда и добирался только для того, чтобы нож в тебя воткнуть.

И он, действительно, вынул из-за ремня большой охотничий нож и провел по своему усу, и тотчас часть уса срезал.

На меня нашло какое-то безразличие. Я даже не выставил вперед руки, чтобы защититься и только спросил: за что?

А ты не понял, прошипел Тенгиз, ты мой кровник, а на Кавказе принято так: кровник должен погибнуть, убей его или сам умри!

Но я ведь не убивал никого из твоих близких, выкрикнул я.

Ты хуже, сказал Тенгиз, ты убил мою любовь. Это ведь не поэт, это ты увел у меня Алину!.. Вы оба с поэтом убили мою любовь.

Он замахнулся ножом, я отскочил в сторону, потом он со всего размаху пырнул ножом в мою сторону, но я сумел резко отклониться. Нож вонзился в деревянную стену. И теперь я мог бы расправиться с Тенгизом. Но я словно в каком-то сне, который хочется прервать, обнял его, и мы оба заплакали… Ты одержим сексом, сказал я, мне жаль тебя, Тенгиз. Тебя лечить надо. На себя посмотри, нас всех лечить надо, крикнул он.

Возразить было нечего, за удовольствие всегда приходилось расплачиваться…

Все внутри меня сжалось, я приготовился нанести удар, но кулак мой наткнулся на пустоту…

Утром, когда я проснулся, никаких следов беспокойной ночи не было видно. Это галлюцинации, решил я. И мне остро захотелось выпить, чтобы как-то встряхнуться и забыть все ночные страхи. Я открыл буфет и взял бутылку. Она была пуста. Пришлось открывать профессорский коньяк. Потом я обошел весь дом, Тенгиза нигде не было. Дверь наружная была закрыта, значит, он ушел через окно, понял я. Но и окно было закрыто.

У меня появилось острое желание покинуть этот дом. Я искал уединения, мне надо было придти в себя после сильного стресса, а не встречаться с привидениями из прошлого, да еще с такими, которые хотят меня убить. Если бы я не отдал свой мобильник, я тотчас бы вызвал профессора. Уезжать, не попрощавшись, было неудобно.

Мне повезло, через два дня хозяин дачи появился. Он приехал на серебристом «опеле» один, обычно его возил шофер. Вид у него был усталый. Хотя весь он, как всегда, был сама элегантность: аккуратно расчесанные и покрытые лаком волосы, костюм, переливающийся блестками и совсем не помятый. По его словам, он только что прилетел из Питера, где демонстрировал свои опыты, и даже не заходил домой. В машине, в металлической клетке, попискивали его любимые крысы.

Я рассказал ему о ночном госте, и он сразу же определил, что это были галлюцинации. Тебе ни в коем случае нельзя уезжать, стал он убеждать меня, только здесь в тишине, у моря, под моим наблюдением ты придешь в себя. К тому же он привез неутешительные вести: моя жена наняла адвоката, и тот поклялся, что разорит меня. Ты напрасно пошел с ней на полный разрыв, сказал профессор, и напрасно все ей рассказывал. Ты уже не юноша и должен понимать, что в нашем возрасте многое решают деньги, у твоей жены свои резоны, ей хочется выучить дочь в Англии, а это - большие деньги. Я помогу тебе набраться сил. К тебе вернется твоя уверенность в себе, ты еще всем докажешь, что они напрасно отвернулись от тебя.

Ты соединишься с женой и восстановишься на работе. Только не это, сказал я. И не стал ему объяснять, что моя жена уже выжила из ума, что она готова ревновать меня к любой юбке. И меня ведь тоже не исправишь. А профессор гнул свою линию: жизнь у вас наладиться, если ты успокоишься, ты станешь добрым семьянином, размеренный секс раз в неделю. Твое либидо не будет вступать в конфликт с разумом. У моего профессора, как и у его любимого предтечи Фрейда все сводилось к либидо и сексуальности. Свои опыты он держал в секрете, но кое-что просачивалось в прессу – это было связано с центром удовольствия в мозгу и геномом продолжения рода.

Вечером, чтобы отвлечь меня от моих раздумий, он много шутил, играя со мной в шахматы, специально поддавался, взял с меня слово не пороть горячку и не уезжать так спешно, все время переспрашивал, будут ли меня искать на работе. Я отвечал, что никому там не нужен, флот давно распродали, и мои прогнозы, определяющие движение рыбных косяков, никого не интересуют, никогда и никто не станет меня искать. Оставят в покое и хорошо, это очень хорошо, говорил профессор, потирая свои короткие и толстые пальцы. Не знаю, как с такими пальцами можно проводить опыты. Мне всегда ученые представлялись с холеными руками и тонкими почти женскими пальцами. Тонким у профессора был нос, тонким и немного вздернутым - почти мышиным.

Все со временем утрясется, убеждал он меня и говорил, что у него есть пути для решения всех моих проблем. Зная, что он исследует все, что связано с сексом, я передал ему нашу ночную беседу с Тенгизом и то, что мы оба пришли к выводу, что в экстремальных условиях наслаждение обостряется и становится наиболее ярким. С этим можно согласиться, сказал профессор, ведь и у висельников возникает эрекция, это факт пока еще не объясненный и не исследованный. Не за кем вести наблюдения. Сейчас, к сожалению, отменили смертную казнь, и уже давно никого не вешают. Но есть и другие способы усиления оргазма.

Он сел на своего любимого конька. Раньше я всегда любил услышать что-либо новое, в свое время выписывал много технических журналов, хотя моя специальность была далека от опытов профессора. Но многое я успел вычитать, и про опыты, в свое время поставленные англичанами Джеймсом Олдсеном и Питером Милнером, мне не надо было объяснять. Конечно, профессор не для того держит здесь свою личную лабораторию, чтобы повторять их опыты. Наверняка, он пошел дальше. Осталось одинаковым только одно – подопытные крысы. Дрозофилы, павловские собаки… Каждому свое, моему профессору больше нравились крысы…

Знаешь, сказал профессор, маленькими глотками отпивая кофе из крохотной фарфоровой чашки, я сейчас больше склонен решать философские вопросы, нежели продолжать изучать нейроны и геномы и копаться в мозговых извилинах. Я хочу найти ту грань, которая разделяет людей и животных. И чем больше я ее ищу, тем более убеждаюсь, что, возможно, ее нет. И создатель всем дал одинаковые свойства, и снабдил генами и геномами, и всем, что люди, далекие от науки, называют душой. Но в сексе начинаются все отличия: во-первых, животным не свойственны извращения, во-вторых они не стремятся к экстремальному сексу, но в то же время тяга к наслаждению у них огромна. Они готовы заниматься сексом круглые сутки.

Здесь позволю не согласиться, - возразил я профессору, - у животных все более упорядочено, течка в определенное время, соитие только для продолжения рода. Вы так думаете, усмехнулся профессор, и нам и всем живущим на земле создатель пересластил совокупление, боялся, что вымрут, дал миллионы икринок, миллионы сперматозоидов, чтобы зачатие состоялось. Пойдемте, я покажу вам свою лабораторию, предложил профессор, я знаю, вы сгораете от любопытства, и наверняка уже пытались туда проникнуть. Обижаете, профессор, заметил я. А если бы и пытались, усмехнулся профессор, ничего страшного, туда войти, если не знаешь кода запоров, невозможно.

Мы спустились по узкой каменной лестнице и прошли тесным коридором, прежде чем очутились в неожиданно просторном зале. Профессор включил свет, и все вокруг заблестело никелем и начищенной медью. Это были переплетенья решеток, отделяющие нас от испытательных стендов. И литературой, и собственными наблюдениями у нас создан стереотип ученого-исследователя, этакого одержимого взъерошенного человека, гениального, но рассеянного, у которого в лаборатории непременно царит беспорядок, он спотыкается в клубках и сплетениях проводов и вечно что-нибудь путает.

Здесь же было все не так. Сам профессор являл образец человека светского и аккуратного, он успел переодеться, и на нем был белый чистейший халат, и в лаборатории у него была такая чистота, что я не заметил ни одной пылинки, и даже запаха не было, ведь все-таки его подопытными были животные, да еще такие, как крысы. Секрет был в том, как объяснил он, что здесь прекрасная система вентиляции и очистки воздуха. Дача эта некогда принадлежала нацистскому генералу, и судя по всему, он приготовил себе здесь, под землей, надежное укрытие. И почти ничего не пришлось переделывать. Осталось только завезти и установить оборудование.

И он стал показывать мне агрегаты, увешанные датчиками, миниатюрные котлы, автономные генераторы, а потом раздвинул створки металлических дверей. И я услышал писк. Это ждали профессора его любимые крысы. Минутку терпения, сказал он, обращаясь скорее к своим подопытным, нежели ко мне. Крыс было около десятка. Они сгрудились у стенки, в нетерпении перебирая лапками. Он выпустил одну из них, наиболее крупную. В свете неоновых ламп ее шкурка переливалась и поблескивала, почти также, как и покрытые лаком волосы профессора. На затылке у крысы был выбрит небольшой кружок. К этому кружку профессор протянул проводок и укрепил миниатюрный датчик. Далее я стал свидетелем известного опыта, о котором много раз читал. Крыса устремилась к зеленому рычажку и стала нажимать его, при этом писк ее усилился и с каждым разом движения убыстрялись. Рычажок мелькал под ее лапками. Круглые глазки крысы расширились, усики дергались, и мне показалась, что она сейчас хохочет от счастья.

Главное, сказал профессор, подвести ток к медальному пучку мозга, это так называемый центр удовольствия и находится он в мозолистом теле мозга, между двумя полушариями. В мозг крысы имплантирован электрод, и я регулирую разряды. Смотрите, как резво бьет крыса по рычагу. Мы называем эту планку рычагом удовольствия. При каждом нажатии она, вернее он, потому что это самец, испытывает оргазм. Представьте, доходит до семисот нажатий в час. Не будет ни спать, ни есть, в конце концов, умрет от истощения, если я не отключу стимулятор. Жаль, что у нас запрещены опыты с человеком, в штатах уже делали, говорят, подопытные были счастливы, такого восхитительного оргазма они никогда не испытывали. Опыты подтвердили, что в сексе дело не в тех телодвижениях, не в тех фрикциях, которым человек придает такое значение, - все решает мозг. И у крысы, и у человека.

Но столь ли ненасытен человек, как крыса? Сумеет ли разумом перебороть разряды удовольствия? Дальнейшие разработки медального пучка, центра и генома, зарождающего удовольствие, затруднены без проверки на человеке. Мы как всегда отстаем от передовых исследований. Он изучающе посмотрел на меня, ожидая, видимо, реакцию на свои слова. Я был не в восторге, вообще, я подозрительно отношусь ко всем опытам, которыми хотят перестроить человеческий мозг. Жажда стать богом, подменить создателя, уверен я, ни к чему хорошему не приведет. Уже была Вавилонская башня…

В данный момент, продолжал профессор свои разъяснения, меня интересует, сможет ли человек своим разумом преодолеть жажду удовольствия. Я создаю экстремальные условия. Крысу они не останавливают. Вот посмотрите – вернем нашего самца и предоставим ему возможность подбегать к рычагу по этой металлической дорожке. Видите, он бежит, торопится, включаю ток, он задергался, его бьет по лапкам разряд, но, несмотря на это он бежит к рычагу, подаю ток на рычаг, нельзя дотрагиваться, больно, но самец все равно бьет по рычагу своими покалеченными лапками. Почему?

Вероятно, он испытывает экстремальный секс, сказал я.

Профессор приподнял бровь и с интересом посмотрел на меня. И заметил, а вы не лишены юмора. Я подумал, что ему надо пересказать наш разговор с Тенгизом.

А впрочем, - сказал профессор после некоторого раздумья, - это надо попробовать. Экстремальный секс - это очень интересно, но не думаю, что крысы обладают фантазиями Мики Рурка. Вот ведь, и он смотрел этот фильм! У меня другие проблемы, - тяжело вздохнул профессор, сейчас время подавать на гранты. Остался буквально месяц, если я докажу, что изменяя центр удовольствия в мозгу, стану полезен обществу, мне выделят порядка миллиона долларов, и на первое время этого хватит. Нужна новая установка для жидкого азота. Мы сможем подмораживать этот геном, этот медиальный пучок. Мы научимся регулировать сексуальные отношения. Таким образом, можно будет лечить не только сексуальных маньяков, но и наркоманов, и даже геев и лесбиянок, мы сможем определенным разрядом в комплексе с азотом вернуть им нормальную ориентацию. Мы в перспективе освободим людей от сексуальной зависимости. Люди не будут плодиться хаотично, а освобожденная сексуальная энергия позволит создавать совершенно новый мир.

А пока – мы все в зоне риска. Полжизни мы бездарно тратим на сексуальные утехи. Нужен иной поворот. Но, как трудно что-либо доказать! Даже в средние века было больше людей, готовых пожертвовать жизнью, лишь бы продвинуть науку. Ведь, чтобы изобрести вакцины для прививки, заражали себя, играли в прятки со смертью. А здесь – не смерть, здесь - наслаждение. Испытуемый получает качественный оргазм. Надо только вовремя остановиться.

Он приобнял меня за плечи и отключил ток от зеленой планки. Крыса недовольно заурчала. Послушайте, голубчик, сказал профессор, не согласились ли бы вы послужить науке. Вошли бы в анналы истории? Я опешил. Вот уж не ожидал, что меня хотят превратить в подопытную крысу! Позвольте считать это предложение шуткой, ответил я спокойно, хотя с трудом сдерживал растущее во мне недовольство. Да, конечно, мой друг, успокоил меня профессор, разве я могу рисковать человеком, который мне близок. Я ведь искренне вас уважаю, я всегда мечтал иметь такого друга, как вы, - человека интеллектуального, с которым можно поговорить обо всем, с которым можно сыграть в шахматы, выпить по рюмке коньяка и для которого мужская дружба дороже отношений с женщиной, непременно ведущих к сексу и дальнейшему помрачению рассудка.

Хотя мы и выпили перед сном несколько рюмок коньяка, я долго не мог уснуть. Иногда краткий сон приходил ко мне, но я тотчас просыпался. Все время слышал писк крыс. Конечно, не мог доходить до меня звук из подпольной лаборатории. Просто, это была слуховая галлюцинация. Я корил себя, за то, что сразу не уехал, пообещав побыть здесь еще неделю. В принципе, сейчас и ехать мне было некуда. Но можно было снять приличный номер в гостинице у моря, деньги у меня были. Никогда не поймешь ученых. Говорят гениальность всегда сродни сумасшествию.

Но мой профессор не вызывает даже мысли о сумасшествии. Просто, одержимый наукой человек. Иногда одного таланта мало, нужны амбиции и уверенность в том, что ты идешь к главной цели своей жизни. У меня часто не хватало ни амбиций, ни уверенности. Может быть, он с благими намерениями хотел подвергнуть меня своим опытом, облегчить мне жизнь. Но нет, к такому повороту событий я не готов. Пусть испытывает на себе, как это делали его древние предшественники. С другой стороны, чего мне опасаться, завтра соберу свой нехитрый скарб и уеду первым же автобусом… И все же, хотелось бы до конца разобраться, что хочет сделать профессор? Заморозка участка мозга - это сродни кастрации. Человек - это не подопытная крыса. Но, может быть, профессор прав. Нас мало что отличает от животных. Мы тоже бываем ненасытны в сексе, нас тоже не останавливает экстремальная ситуация, напротив, даже привлекает….

В полудреме мне привиделась жена - не та, озлобленная, предавшая меня, а совсем юная, моя невеста, в которую я безумно был влюблен. Что влекло нас друг к другу?

Мы учились в одном институте, общие интересы, комсомольские стройки. Вряд ли. Мы постоянно хотели друг друга, вот главное. Нетерпение сжигало нас. Не надо было никакой зеленой планки. Мы использовали каждый момент, и когда она уехала к родителям в далекий Мурманск всего на месяц, я не мог пережить этот месяц без нее. И прилетел в этот северный морской город, и там был готов на все, лишь бы нам было разрешено спать в одной комнате, это право мы получили только тогда, когда подали заявление в загс. Ее отец, бывший полковник и заядлый охотник, когда мы остались с ним наедине, пригрозил мне: смотри до росписи без глупостей, чтобы ни, ни… Для убедительности он повертел перед моим носом стволом двустволки. Его угроза опоздала на целых полгода. Даже в день свадьбы, пользуясь царящей в доме суматохой, мы вырвались из дома и помчались в парк, где у нас уже было свое заветное место - укрытая боярышником беседка, жена уже была в белом свадебном платье, и это было похоже на похищение невесты. Ее поцелуи, ее движения были так неистовы, что даже мне было непонятно, откуда у столь юной девушки столько неподдельной страсти.

Потом уже, когда мы прожили с десяток лет, она призналась мне, что кроме страха тогда ничего не испытывала. Страх перед отцом, боязнь того, что кто-то увидит нас, и главное опасение - не смять бы и не запачкать свадебное платье. Секс незаметно уходил из нашей жизни. Как-то, когда я почти силой овладел ею, она сказала: все мужчины самцы, им только этого и надо. Возможно, она была права, но ведь и женщины тоже не отстают от нас.

Как раз в то время в мою жизнь ворвалась скрипачка. Что все наши желания и все наши экстримы перед этой королевой секса! Она словно подопытная крыса профессора постоянно жала на рычаги удовольствия. Я никогда не забуду ночь на крыше нашего высотного дома, когда она, совершенно обнаженная, играла на скрипке, а вокруг были разбросаны ветки сирени, белые цветущие они дурманили голову. И она садилась ко мне на колени и продолжала играть, пока музыку не заглушали наши сладострастные крики. Все лучшие музыкальные произведения, была убеждена она, созданы в ритме соития. Даже Бах? – сомневался я. Именно Бах, подтверждала она.

Да, это было время, когда я словно мчался на необъезженной лошади и никак не мог выпрыгнуть из седла. Я ушел в море, там я хотел остудить себя. Но куда деться от основного инстинкта. Ведь если честно признаться, и в море я ушел ради первой красавицы нашей рыбацкой конторы.

Может быть, она и не была первой красавицей, но так ее звали моряки, потому что видели только ее золотые кудри и большие глаза с такими длинными ресницами, что когда она их закрывала, просителя овевало ароматом тропиков. Именно в тропики моряки хотели получить рейс, именно туда на первый отходящий корабль, и вот все зависело от той, чьи кудри они видели в круглом окошке. Это окошко было сделано в белой стене кабинета, над дверью которого висела надпись: «Отдел кадров» и чуть пониже «оформление на отходящие суда».

Почему она покинула этот кабинет, ведь она царствовала над всеми. Сохрани она эту должность, была бы самой богатой женщиной нашего побережья, ведь теперь за направление в рейс платят минимум пятьсот баксов. Тогда же она получала нечто более весомое – всеобщее обожание. Но ей захотелось большего. Она тоже села на первое отходящее судно, чтобы там, в море, стать безраздельной королевой, царящей в сердце каждого моряка. Я ушел вслед за ней в рейс вместе с моим другом-поэтом.

Поэт, пустившийся в плавание в поисках рифм и Алины, увидел морскую королеву на палубе траулера, когда она нежилась под тропическим солнцем. Он весь день ходил кругами по вертолетной палубе, где она возлежала. Потом читал стихи, распугивая чаек. Но ничего у него не вышло. Не всегда женщина любит ушами. В море совсем другие законы. Он видел во мне главное препятствие. Из друзей мы быстро превратились в непримиримых соперников.

На потеху всей команде мы даже в один из дождливых дней на верхней палубе схватились в нелепом поединке. Он успел оцарапать мне щеку, а я чуть не сломал ему нос. Потом, правда, мы помирились. И на берегу не могли без улыбок вспоминать нашу схватку посредине Атлантики. И всегда мы по-доброму вспоминали морскую королеву. Скольким она доставила радость! И подобной радости профессор хочет лишить нас?!

Алина попала в другой район промысла. Из Атлантики в Тихий. Мне больших трудностей стоило добраться из одного океана в другой… Секс сближает не только людей, он способен притягивать друг к другу даже корабли… За самовольный переход на другой корабль меня изгнали из Тралфлота и лишили заработка. Каким-то чудом и жена, и Тенггиз не узнали об этом… Даже другу-поэту я ничего не рассказал… Второго разрыва наша дружба не выдержала бы…

Когда не можешь заснуть, используй время в свое удовольствие - такое наставление прочел я в одной старинной книге. И действительно, самое лучшее - вспоминать радостные мгновения своей жизни, тогда они незаметно войдут и продолжатся в твоем сне.

Но в эту ночь такого удовольствия мне не было предоставлено, видимо, мрачное впечатление от опытов и задумок моего профессора пересилило все мои воспоминания.

Мне чудились кошмары. Сначала я бродил в таком тумане, что мне приходилось рукой раздвигать белые пласты, я с трудом добрался до своей комнаты. И вот я лежу на кровати и не могу пошевелиться. Руки мои связаны, я могу только разминать пальцы. Над моей головой нависло лицо профессора. Спокойный, уверенный в себе, в новом вечернем костюме, пестрая бабочка заменила галстук.

Видение из прошлого или даже позапрошлого века. Смотрит на меня изучающе, как на подопытного кролика. В руках у него старинная опасная бритва, такой обычно брился мой отец, каждый раз ее надо было править, для этого у отца был особый ремень. Этот же ремень служил для моего наказания. На спинке кровати я замечаю такой же широкий ремень. Профессор вытирает бритву, берет со стола и ломает ампулу, и втягивает в шприц её содержимое. Какие у вас, мой милый друг, скрытые вены, говорит он, сожмите пальчики, поработайте ими. Что вы задумали! – возмущаюсь я. – Немедленно развяжите меня! Бросьте шприц! Вы думаете, это сойдет вам с рук. Профессора не смутить, он широко улыбается. У него узкие губы, и опять, в который раз, мне видится в его лице что-то крысиное. Он спокоен. Так вот почему он все время переспрашивал: будут ли меня искать. И я, дурак, подтверждал, что не будут, что я никому не нужен. Отличный вариант для опытов. Я содрогнулся, представив, как в мой мозг, вливается замороженный азот, подавляя мою сексуальность.

Минутку терпения, не более, чем укус комара. Он стал нащупывать своим толстыми пальцами вену на моей руке. Я постарался расслабить пальцы. Раньше при походах к врачам и сдаче анализов я все время переживал из-за моих скрытых вен. Теперь это меня спасало, вернее, давало хоть какой-то шанс. Я пытался освободить ноги, которые тоже были крепко привязаны к спинке кровати. Но ничего мне не удалось сделать. Профессор уже нашел вену и, медленно нажимая шприц, вводил в меня, как я понял, снотворное или что-то, подавляющее мое сопротивление.

Только не волнуйтесь и не дергайтесь, говорил он, мы с вами войдем во все анналы истории. Мы освободим человечество от глупого инстинкта, который называют основным, он не основной, он излишний.

Он медленно стал развязывать мне руки. Увы, я уже не мог ими пошевелить. Ноги мои тоже плохо слушались меня. Профессор буквально волоком перетащил меня в свою подвальную лабораторию. И там я увидел новую никелированную огромную клетку. И я понял, что она предназначена для меня…

Я очнулся в холодном поту и тотчас бросился собирать свои вещи. Сон это был или не сон, во всяком случае, предупреждение, ведь говорят - вещие сны. За окном уже светало, и надо было спешить, пока не проснулся профессор. Ни в какие объяснения с ним я вступать не хотел. Я не собирался вместе с ним торить человечеству дорогу к освобождению энергии за счет потери истоков наслаждения. Мне удалось бесшумно пройти по коридору, разделявшему комнаты, и выйти из дому. Я с наслаждением вдохнул живительный прохладный воздух, наполненный озоном и запахами хвои. Мир вокруг был прекрасен, и надо ли было его переделывать, все эти профессорские бредни - фантазии больного рассудка, не исключаю, что в жизни профессор был обделен сексом, и вот теперь готовит месть всему человечеству.

Хорошо, что все это пока только разговоры. Сон, напугавший меня, и не более. Я широкими шагами пересек парковую аллею и вышел к автомобильной трассе. Первый автобус здесь должен пройти только через два часа, но если повезет, я смогу остановить попутку. Слишком было еще рано, и шоссе было абсолютно пустынно, легкие полосы тумана стелились над ним. Машина выскочила внезапно, я даже руку не успел поднять. Она резко затормозила.

Дверца распахнулась, и меня буквально силой чья-то рука втянула внутрь и прижала к сиденью. Это был Тенгиз. Я не знал, какие у него планы, что еще он задумал, но сразу понял, что опасаться его не надо. Я увидел, что он сам напуган не менее моего. Временами у него передергивало рот, и он вздрагивал. Из сбивчивых его слов, я понял, что надо удирать как можно скорее, что он договорился с шофером, и тот будет гнать машину на предельной скорости.

Потом, когда мы уже отъехали на порядочное расстояние от поселка, возле которого находилась странная дача-лаборатория, Тенгиз рассказал, что ночью чуть было не распрощался с жизнью. Что его с автовокзала, где он ждал ночного рейса, уволок почти силой здоровый глухонемой мужик, пообещал, что довезет до города. Но оглушил по дороге мощным ударом по голове, и Тенгиз очнулся в лесу, он лежал со связанными руками, а над его головой болталась петля. Пока глухонемой палач возился с лопатой, что-то рыл, Тенгизу удалось освободить руки…

Глухонемой сторож профессора, сразу сообразил я, неужели ради эксперимента профессор готов был пойти на убийство. Неужели настолько силен его фанатизм, настолько он уверовал, что спасет человечество и как всякий спаситель готов пожертвовать испытуемыми. Ничего такого я не стал говорить Тенгизу, не стал объяснять.

И, чтобы успокоить, стал убеждать его, что все это галлюцинации, что здесь такая местность, что человека одолевают страхи. И я рассказал, какой сон снился мне. И мы даже посмеялись над нашей мнительностью. А когда мы приехали в город и вылезали из машины, я нагнулся, чтобы достать свой баул, Тенгиз охнул и с удивлением и страхом произнес:

- У тебя выбрит кружок на затылке.