1
После нудных, затяжных дождей, холодных, как стальные лезвия, когда вся надежда на погожие дни уже исчезла, уже народ перетряхнул зимнюю одежду, дожидаясь морозов, уже в батареях отопления весело зажурчало тепло, как природа, однажды утром, улыбнулась во всю ширь горизонта алой зарей и новый день, как ни в чем, ни бывало, выкатил над городом шар уже позабытого солнца, разогревая остывший за эти дни, воздух.
Снова распахнуты плащи и куртки, развязаны шарфы, снова непокрытую голову овевает по-летнему теплый ветерок.
Откуда-то, словно из-за пазуха, день высыпал в придорожную давно отцветшую траву бесчисленное количество воробьев. Они кричат так, словно это вовсе и не спорыш-трава, а настоящее просо.
Слава Богу, пришло на короткую побывку бабье лето.
Так бывает в природе, но так может случиться и в человеческой судьбе. Вроде беспросветное существование, вроде и отдушины никакой нет, а, глядишь, и улыбнется тебе судьба, пошлет солнечный зайчик, и ты согреешься возле него, оттаяв душой и сердцем.
Извилисты дороги у Господа Бога, но путь его прям.
В этой парадоксальной истине вся жизнь человека, вся его деятельность на этом свете. Недаром говорят: "Что Бог не делает, все - к лучшему!"
Возьмем, например, Ниночку Теплякову, женщину еще, ничего себе, справную и лицом и телом. В свои сорок пять она выглядит на все тридцать и даже моложе, а судьба у нее аховая: замуж вышла по нужде в неполные семнадцать лет, родила сына, с которым ютилась в полуподвальном барачном помещении одна. О муже и говорить нечего. Тот после женитьбы, как с цепи сорвался, пил и гулял напропалую, с кем не попадя. Бывало, придет домой на рогах, упадет на постель во всем, в чем был и, отвернувшись к стенке, захрапит, как колесо ржавое, не смазанное. Или того хуже, когда недопьет, тогда его бывшая лагерная жизнь Ниночке и сыночку ее боком выходила - бил нещадно всем, что под руку попадало. Рычал по-звериному: "Я вас сделаю!"
Как он их "делать" собирался, они не знали, но все равно боялись и прятались на верхнем этаже у соседки, куда он заходить не спешил, так как у соседки сын - капитан милиции, и вход туда этому извергу был недоступен.
Иногда и мне, в моей барачной жизни, приходилось вздрагивать от одного его вида: сидит у окна, царапает рассохшуюся гитару и воет по-волчьи: "Заморили, суки, заморили, отобрали волюшку мою..."
Жениться на Ниночке его обязал суд, который пригрозил снова отправить его на нары по статье за изнасилование несовершеннолетней, потому что Ниночка тогда училась в девятом классе, а ему шел тридцать первый год.
После первой отсидки он по женскому роду очень уж томился, а Ниночка, как на грех, из детского дома в школу проходила мимо его окна, где он жил в том полуподвальном помещении, в котором позже придется ей горе мыкать одной с ребенком на руках в наше не милостивое, сундучное время.
Насильника и дебошира наконец-то посадили теперь уж на длительный срок за участие в организованной преступной группировке, промышлявшей на дорогах, перетряхивая фуры дальнобойщиков и простых водителей с дефицитными грузами.
Срок большой у мужа, а Ниночке облегчение, передышка вышла душой не бояться, дышать без стеснения в груди, говорить полным голосом.
Одно плохо - бескормица. Раньше хоть какие-никакие деньжонки водились, а теперь, где ж они?
Они у тех, кто по жизни вертится, работает или так по удаче живет. А у Ниночки какая удача? Она не работает, сын малой, его без глаза не оставишь...
Она и рада была бы вертеться, да не выплясывается у нее ничего. Живет на пособие по ребенку, да на случайный заработок - конверты на дому клеит для почтамта. Вот и весь навар, как бульон после варки яиц. И-ехх! Жизнь Бекова - тебя бьют, а тебе некого!
В нужде и не заметила, как сын Андрюша в школу пошел. И в кого он только уродился? Все на лету схватывает. Дневник пятерками, как дипломатическая почта печатями, облеплен. Учителя не нарадуются, медалей с олимпиад навозил, хоть крышки закаточные из них делай к банкам, в которых огурцы маринуют.
Вырос парень на материнских глазах да на слезах вдовьих.
Андрейкиного папашу подельники на лесоповале бензопилой "сделали" на лангеты, а мясо собакам скормили. Так вот Ниночка вдовой и стала. Плакала больше по своей загубленной жизни, чем о муженьке. Одна о нем память - бока женские, да шрамы душевные.
Плач не плач, а жить надо, куда денешься? Соседка сосватала ей надомную работу - конверты для почты клеить. Работа немудреная, а на хлеб, правда, без масла заработать можно. Сиди себе дома, кромсай ножницами бумагу, делай крой, а потом лизни пару раз кисточкой с клеем, прижми ладошкой - всего и делов-то!
Бумага, как железо кровельное, жесткая, плотная. А в ней письма по всему свету ласточкой разлетаются. Что еще нужно человеку? Сына Андрюшу проводит в школу, и за ножницы. Сотню-другую отнесет на почту, а там ей рублики отсчитают: - покупай, родная, в мясной лавке косточек на супчик, обрезь какую-никакую на жаркое, половину кирпичика хлеба, вот тебе и обед скоромный! Все, как у всех.
Сначала Ниночка стыдилась в мясной лавке с подноса по самой бросовой цене подбирать косточки, какие посахаристей да обрезь, какая поспособней для жарки.
- Взвесьте, - скажет, - косточек, да обрези помясистей собачке моей. Она еще щеночек, такой ласковый...
Продавец, мясник плечистый, морда, как после бани красная, бросит небрежно на весы ошмётья:
- Пять рублей! - и отвернется к другому, который вырезку просит рубликов за триста на килограмм. Вот этот покупатель, а ты, мол, только от дела отрываешь!
Стыдиться Ниночка, прячет в пакет свою покупку - и в дверь до следующего раза. Андрюша из школы вернется, а ему супчик на костном бульоне, да поджарка с макаронами. Вот и сыт малый! Ему для роста витаминок бы, да уж как-нибудь и так вырастит.
А и, правда. Рос Андрюша быстро. Одно плохо - одежонка быстро изнашивается. Но и тут Ниночка нашлась, что делать. Магазинчик секонд-хенд напротив барака открылся, там всякого барахла на вес продают. Подберет Андрюше самое необходимое и принесет домой. Скажет: "Вот, сынка, я тебе курточку пошила! Брючки-джинсики примерь! Ах, как ладно! Обновочка впору подошла!"
Идет Андрюша в школу, одет, обут, как все. Товарищи в джинсах - и он в джинсах. Товарищи в курточках - и он тоже в куртке заграничной.
Пойди, разберись, где покупали?
Хороша рыночная власть - почти новые вещи выбрасывают на помойку! На днях потихоньку покопалась, покопалась да и нашла ранец кожаный для Андрюшиных учебников. Хороший ранец, век износу не будет. Дома протерла подсолнечным маслом, он и заблестел, заиграл пряжками да застежками, словно заранее знает, что Андрюшины пятерки в нем будет носить.
Хороша рыночная власть. Косточек почти задаром можно на супчик выбрать. На помойке или в секонд-хенде вещички отыскать почти совсем не ношенные. Работу на дому, делать, за которую хоть небольшие, но рублики можно получить.
Не нарадуется Ниночка Теплякова на жизнь. Все-то ей везет. Косточки, если долго кипятить, хороший бульон получится. Пшенца щепоть в навар или капустки припустил, вот тебе и хлёбово! Обрезь хорошенько под водой промыл - и на сковороду с лучком да с картошечкой. Ешь не брезгуй!
Все хорошо, да, что нехорошо - рядом ложиться...
Освободилась Ниночка от надомной работы. На почте теперь вместо бумажных конвертов, пластиковые в моде, гораздо удобней они и технологичней.
Вот и кончились заработки, вот и пришло время сидеть, сложа руки.
А так Ниночка сидеть не умеет, да и что, сидней высидишь? Куда ей идти? Граматенки почти никакой: неполное среднее образование, а теперь и с высшим-то не скоро работу найдешь. Попыталась устроиться дворником, да там на это место по десятку таджиков дожидается.
Посмотрели в управляющей компании - русская, что с нее возьмешь? И отказали. У нас, говорят, все на десять лет расписано, дворники не нужны, сами управляемся!
Вот ей снова судьба на всем ходу ножку подставила, пошатнулась Ниночка Теплякова, но упасть не упала, мир не без добрых людей. Соседка, у которой она от муженька пряталась, переехала жить в новый коттедж.
Сын, капитан милиции, при новой власти в гору пошел: авторитетными пацанами обзавелся, женился на молоденькой певичке из крутого ансамбля, деньги в кадушке из-под огурцов под прессом держал, в банк класть опасался.
Коттедж да кадушка из-под огурцов, - самое надежное дело! Реальные пацаны на разборках перестреляются, банк самоликвидируется, переправившись куда-нибудь на Канары, а коттедж всегда на месте, землетрясений в нашей местности не ожидается, и кадушка всегда под рукой.
Коттедж в три этажа, одних комнат пятнадцать штук, туалетов пяток, да зал биллиардный - где же Анне Петровне, пожилой женщине управиться?
Анна Петровна, это та соседка Ниночке Тепляковой, у которой сын капитан милиции был, а теперь полковник внутренней службы.
Ничего не скажешь, хорошая служба, не пыльная, а к рукам капуста липнет, очень уж рука волосатая стала. Может, когда придет время исследовать этот феномен, но теперешние власти не любопытные, да и мы любопытничать не будем.
Певичка всегда в разъездах, и не ее это дело туалеты чистить! Вот и позвала Анна Петровна Ниночку по дому управляться.
- Я слышала, - говорит соседка, - ты работу ищешь? Приходи ко мне в помощники! Всего и делов-то, чтобы комнаты в чистоте были и в опрятности. Стол мой вам с Андрюшенькой, и рубликов несколько на карманные расходы я давать буду. Соглашайся!
А, как не согласишься, когда нужда с ног валит?
- Спасибо, Анна Петровна! - сказала Ниночка, а у самой на глазах слезы.
Очень чувствительным человек становится, когда бедный. И уважительным. Глаза всегда на мокром месте и спина в поклоне.
Для Ниночки с сыночком началась новая жизнь: продукты для них уже не имели столь сакраментального значения и от здоровой пищи Андрюша стал быстро входить в силу, возмужал. Только поначалу очень уж стеснялся садиться за чужой стол, но добрейшая Анна Петровна все поставила на свои места.
- Андрюша, говорила она, твоя мамка здесь работает домоуправом, и тебе стесняться нечего. Она хорошо готовит, поэтому кушай, набирайся сил, тебе учиться надо. Вот выучишься, в институт поступишь, тогда и нас с мамкой не забывай, а пока ешь, поправляйся!
Ниночка в доме Анны Петровны быстро освоилась и приживалкой себя не чувствовала. Работа по дому ей была не в тягость, для любой женщины это, что называется, способ жизни.
Анна Петровна им комнату выделила: "Живите зиму, - сказала, - все одно комнаты пустуют! Зачем вам в подвале ютиться да за газовое отопление деньги отваливать? У нас места хватит. Мой Егорка /это она так сына, полковника, Егоркой, называет/ дома совсем не живет, все в Москве да в Питере обитает! В депутаты готовится. Я. говорит, мамка, скоро большим человеком буду, меня тогда рукой не достанешь. Куда ж ему больше расти, он и так под самый потолок! Ему бы жениться на порядочной женщине, а не на этой прости Господи, трясогузке. Она скачет, где хочет и с ладони кормится, кто покормит. Говорю сыну: "Для кого ты жену взял?" А он смеется: "Так надо - говорит. - Для меня такая жена, как орден на груди. Билет в депутатское кресло. Она при Путине в "Народном Фронте" состоит. Авторитет!"
Поцокает горестно языком Анна Петровна и уйдет к себе в комнату телевизор плазменный во всю стенку смотреть, а Ниночка постоит, постоит с тряпкой в руках и задумается о чем-то.
Стала Ниночка постепенно чувствовать в себе женскую силу, одежонку справила, если, не совсем по моде, то достаточно приличную, чтобы на люди показаться. Соберется погулять куда-нибудь пойти, встанет перед зеркалом, губки помадой подкрасит, глазки подведет карандашиком косметическим - вот и снова - баба ягодка!
Ай, как бы сын не захватил! Послюнит палец, погасит косметику и боязливо на дверь покосится. Скоро Андрюша из школы должен вернуться. Не хорошо! Сын школу кончает, а она красоту наводит, в девочку играет. Не хорошо!
И стухнет вся.
День за днем, за осенью зима, время быстро катится, вот Андрюша и закончил школу. Медалист. Бабу Ягу, то есть, ЕГЭ на сто баллов до косточек раздел. Теперь ему все дороги открыты, все вузы, все университеты с академиями его с распростертыми руками ждут: "Заходи, не стесняйся! Ломоносов тоже из простолюдин, а вон, какие высоты достал, до самых звезд дотянулся!"
Недолго думая, послал Андрюша документы в самый, что ни на есть главный вуз страны - московский университет. Оттуда ответили, что умные знатоки им очень нужны, приезжай и внедряйся в науку, а то без таких способных, Россия совсем захирела, гвозди разучилась делать, все на Запад да на Восток с завистью посматривает, где знания во главе угла в государствах стоят, и доктора наук дворниками по совместительству не работают, чтобы в семье хлеб с маслом был.
Собирали Андрюшу в Москву вместе с Анной Петровной. Кое-какие деньжонки Ниночка сама набрала, кое-какие добрая Анна Петровна потихоньку в сумку с вещами Андрюши сунула, сам бы он никогда не взял, гордым вырос, независимым. "Все сам возьму!" - сказал он, уезжая, и только рукой отмахнул с подножки поезда.
Сквознячком подуло на Ниночку, опустело в душе уютное гнездышко, где сыночек ее ненаглядный обитал. Стихло все. Только память кружится и кружится, как вспугнутая птица, возле одной мысли: как там ее Андрюшенька в большом городе живет на стипендию крохотную да на своем характере крутом?
А вдруг и письмо пришло. Молодой студент пишет, что Москва, город большой, места всем хватит. Тут каждый норовит кусок, который послаще себе урвать. Кто работает, а кто из казны ворует. Каждому - свое! Вот и он устроился дворником в одно жилищное товарищество на целых тридцать тысяч рублей. Ты, мама, таких денег за всю жизнь не видела. Работа хоть и пыльная, но легкая. Встал утречком пораньше, помахал метлой, собрал пакеты да бутылки пластиковые - и ты свободен. Занятия в университете во вторую смену, так, что времени ему не занимать. Учеба легкая, можно ходить через день, это не школа. Никто за посещение лекций не ругает. Хочешь, учись, хочешь баклуши бей. Твои знания нужны только тебе самому.
Государство в систему образования не вмешивается - рынок! Хочешь себя подороже продать, учись. Вот и он на лекциях всегда каждое слово профессоров - преподавателей ловит, конспектирует. Потом в библиотеку, потом в общежитие спать. Вот получит первую получку, сразу купит электронный планшетник, компьютер такой, его можно в кармане носить. В нем любая книга в памяти забита, тогда и в библиотеку ходить не надо. Вся библиотека в этом планшетнике находится. Времени на сон будет более чем достаточно. Вот уж отосплюсь! Так, что, мамочка, не беспокойся, у меня денег будет столько, сколько ты никогда не сосчитаешь. Приеду на каникулы, вот тогда все подробно и расскажу, а теперь я спать пойду.
Мои товарищи по комнате деньгами, как грязью швыряются, по ночным клубам да по ресторанам шляются, меня не раз приглашали, а я все отказываюсь, про свою материальную несостоятельность молчу, стыдно. Когда получу высшее образование, тогда посмотрим...
Прочитала Ниночка это письмо и расплакалась. Представила своего Андрюшу с метлой ранним утром, когда его товарищи только с гулянок возвращаются, веселые и сытые. Заныло уязвленное сердце, да ничего поделать нельзя. Она бы и рада сынку помочь, да нечем, кроме материнских советов. А советы в карман не положишь...
Стала Ниночка деньжонки для сына копить-собирать, копейку к копейке, рубль к рублю прислонит - вот уже и в кармане звенит. Что ей надо? Кусок у Анны Петровны завсегда с маслом, завсегда - садись и ешь.
За зиму собрала Ниночка ни много, ни мало денег, но столько, что как раз хватит на билет до Москвы и обратно.
Посмотрю, как мой Андрюшенька живет, решила она. Зимние каникулы прошли, а он приехать не смог, писал, что экстерном сдает экзамены за первый курс и за первую сессию второго курса. "Теперь, мамка, я летом буду сдавать экзамены за второй курс - написал он в письме. - Летом обязательно приеду!"
Но сердце у матери - вещун, знала Ниночка, что и летом ей с сыночком не повидаться. Что это за Москва такая? Как мешок с семечками. Кто туда нырнул, назад не ворочается. Половина поселка в Москву перебрались. Вот и Ниночкины знакомые все там. Кто сгинул в бетонных подвалах, кто наркотиками прирабатывает, кто в проститутки подался. Эти самые счастливые. Нарядными, как куколки "Барби" в поселок на иномарках выхвалиться приезжают. От своих парней нос воротят. "Отвали, лузер, гребаный! - скажет такая своему бывшему жениху. - Ты - лох, лохом и останешься, а моя ночь на сто баксов тянет. Плати зелень, и я твоя!"
Такие вот теперь невесты у нас! Плати зелень...
Страшно становится Ниночке: а, вдруг и Андрюшеньке такая, какая подолом мокрым подмахнет! Надо ехать, посмотреть на его жизнь студенческую.
Собрала что повкуснее, сама принарядилась. А то, как же она к сыночку нищенкой заявится? У Андрюшиных дружков родители, видать, богатые, денег, видать, как сору, а у ней каждый рублик свою цену знает. Ох, ох, ох! Жизнь наша Бекова!
Поезд на Москву отходит вечером, в самый раз - ночь колесами на стыках простучит, и вот она - столица, где на сто лиц ни одного знакомого.
Адрес Ниночка в кулаке держит да из головы старается не выпустить. Зимний день короче ее полушубка, не успеешь головы поднять, уже вечер на носу. Ей бы на такси, - и заботы никакой, да где же такую уймищу денег взять? Вот она в метро на скамеечку и присела, маршруты по Москве изучает, как ей нужную станцию не пропустить. Электропоезда в подземных лабиринтах сквозняком мчатся, ждать не станут.
Втиснулась она в один такой шумливый, и швырнуло ее прямо на ту станцию, от которой ей автобусом ехать и ехать еще. Андрюшенька точно написал весь маршрут от вокзала до самого общежития.
Ей бы сообщить сыну, когда она вздумает к нему приехать, он бы ее и встретил, и не кружить бы ей по Москве с чужим народом. Узелок у нее в руках хоть и небольшой, а в дороге и он помеха, - смотрит, куда бы его пристроить, чтобы руки освободить. А рядом все места заняты. Покрутила она головой в разные стороны, да и осталась стоять на своем месте.
- Гражданка! - говорит кто-то рядом. - Садитесь на мое место, мне все равно скоро выходить.
Обернулась она на голос приветливый, видит мужчина сидит, не старый еще, может, ровесник ей, или годков чуть поболе, но все равно видный такой и в очках золотой оправы. Точно, она сразу угадала, что это золото, хотя никогда в руках золотых украшений не держала. Уж очень свет праздничный от них шел, словно от свечей пасхальных, на которые она смотрела, когда молилась в храме за судьбу Андрюшину.
- Женщина, - снова сказал сосед, вам на какой остановке сходить?
Ниночку словно кто по щеке погладил, такой голос бархатистый и приветливый, что сладко застонало не привыкшее к мужской ласке и зачерствевшее в житейских заботах сердечко. Она и остановку свою сразу забыла, словно из головы выдуло. Замешкавшись, посмотрела в бумажку:
- Перелешино, - смущенно сказала она.
- Это вам еще ехать да ехать!
Мужчина усадил ее на свое место, а сам остался стоять рядом, придерживаясь за поручень. Автобус слегка покачивало и нога мужчины каждый раз, прикасаясь к Ниночкиному колену, вызывала в ней жаркий, уже почти забытый прилив чувств, от которых она зарделась вся, как школьница.
Чтобы отогнать от себя нескромные мысли, она отвернулась к окну, где громоздились, заслоняя друг друга каменные серые здания с горящими в вечерних сумерках огромными окнами на нижних этажах. Магазины, банки, конторы. Все кричало, выхвалялось, настойчиво, назойливо лезло в глаза: "Возьми меня! Возьми! Возьми, или прогадаешь!"
И Ниночка почувствовала себя такой ненужной, такой мелкой, такой бедной и ущербной в этом мире крикливого бахвальства, что от жалости к самой себе сжалось ее бедное сердечко, и стыдно ей стало в этом обогретом автобусе перед людьми, особенно перед этим внимательным мужчиной, который только что уступил ей место: незаконная она здесь, маленькая, как пылинка на белом отутюженном костюме, приготовленном к праздничному выходу.
Вспоминая свою бедность и наготу жизни, она машинально сунула руку за пазуху, где между двумя, еще не совсем обмякшими всхолмим, уляжисто, в телесном тепле, перевязанные носовым батистовым платочком покоились ее кровные деньги.
Она сразу еще и не поняла, не поверила, что там ничего нет. Испугано просунула глубже руку - пусто! А, как же сыночек? Андрюшенька? Деньги ему собирала!
Чувство опустошения, гибели чего-то такого, без которого невозможно жить, опрокинуло ее навзничь. Огромный, с десятком миллионов жителей город, - и все чужие, и как показалось ей, враждебно глядящие на нее из больших, празднично светящихся окон. Огромный, хищный, гигантский зверь, ощетинившись высотными зданиями, разинув вонючую пасть, бросился на нее и придавил своим костистым телом.
Она потеряла сознание.
Еще не понимая, что с ней случилось, Ниночка открыла глаза с горьким чувством потери чего-то большого, огромного, что составляло всю ее сущность.
"Андрюшенька! - вскрикнула она, но из губ только выпростался слабый стон. - Андрюшенька, я же тебе деньги..."
- Женщина, вам плохо? - участливо спрашивал ее мужчина, тот, что в золотых очках.
Автобус тихо урчал, как раздобревший на лежанке кот.
- Перелешино, Перелешино. - раздавалось со всех сторон. Перелешино. Автобус стоял, выпуская из открытых дверей нетерпеливых пассажиров.
- Женщина, ваша остановка! - мужчина в золотых очках, взяв под руку Ниночку, осторожно вывел ее на улицу.
На свежем воздухе ей стало лучше и она, в полной мере осознав свое положение, горько расплакалась, по-детски уткнувшись мужчине в плечо. Перед ней отчетливо и резко нарисовалась вся ее жизнь такая нескладная, убогая, неприглядная - здесь на шумном, ярком, как ей казалось, чужом празднике вечной молодости.
- Ну-ну, успокойтесь. Что с вами? - мужчина поправил ей на голове платок, заботливо заглядывая в глаза. - Вот мы и приехали!
Ни один мужчина в жизни с ней так не разговаривал. Она с первого момента, еще там, в автобусе, почувствовала к нему такую близость, что теперь плача и по-детски размазывая ладонью слезы, поведала ему все, чем жила на этом свете - и свое имя, и про свое сиротство, и про бандита-мужа, и про ненаглядного Андрюшеньку-студента, и про свои сбережения для сына, которые она потеряла или удачливые люди вытащили их прямо из-под нее носа.
- Что же теперь делать будем, Нина? - спросил мужчина, отставив правую ногу, как-то небрежно вывернутым носком в сторону. - Студенческого общежития уже давно нет, его городские власти превратили в шикарный отель для туристов. Вон, как его огни полыхают! Студентов выселили. От них дохода никакого, только морока одна. И где теперь наш студент, кто ж его знает? О том в университете на кафедре известно, но поздно уже. Эти дела надо с утра делать, - здраво рассудил удивительный попутчик, придерживая растерянную Ниночку за рукав.
- Я? Я? А, как же я? У меня в Москве ни одного знакомого! Куда ж теперь? - и Ниночка заплакала еще горше.
- Ну, это дело поправимое! У меня соседка одна в трехкомнатной квартире живет. Скучно ей. Она с радостью тебя на одну ночь пустит. Да и я теперь один бобылем живу. Жена в больнице операцию ждет. Если будет удобно, то и у меня можно переночевать. А сына завтра в университете найдете. Там на кафедре скажут. Пойдемте, поздно уже...
Уверенный, спокойный голос нового знакомого вселил в бедное сердце женщины надежду, что все будет хорошо. Сама виновата. Надо бы Андрюшеньку заранее предупредить, теперь не надоедала бы чужим людям.
- Я не знаю, чем вас отблагодарить. Правду говорят, что мир не без добрых людей. Спасибо вам!
- Пустяки! - смутился мужчина. Павел я! Павел Петрович Шапошников. Паша. Меня бойцы в Армии ППШа звали. Знаете, Автомат в Отечественную войну такой был. С круглым диском - "ППШа". Я бывший майор Советской Армии. В Афганистане ногу потерял. Теперь на пенсии. Живу вот... - мужчина, этот, Павел Петрович, неопределенно развел руками. По всему было видно, что он хочет упростить знакомство с растерявшейся в огромном городе женщиной, - Паша я. Ппша, одним словом.
- Ой! - вскрикнула Ниночка, - как же вы мне место уступили, Павел Петрович? Тяжело стоять так вот.
Ниночка боялась произнести слово "хромому'. Вроде, как боялась обидеть своего неожиданного знакомого. Да и с виду сразу не скажешь, что бывший военный без ноги: стоит, переминается - привык, видать.
Ниночка так доверилась незнакомому человеку, его спокойным рассудительным словам, что смело пошла за ним по широкой припорошенной снегом улице, боясь отстать и потерять его из виду. Рядом шли, толкались, спешили люди, и у каждого была своя крыша и свое место в этом огромном человеческом муравейнике. Сердце Ниночки потерянно сжалось, такой она себе показалась несчастной и покинутой, что слезы непроизвольно скатывались по ее щекам, и она совсем не чувствовала их.
Попутчик, нет-нет, да и поглядывал в ее сторону, всячески ободряя приветливым взглядом.
Ниночка, как бы не поскользнутся, семенила следом, стараясь не думать о предстоящем ночлеге. В одной руке у нее был пластиковый пакет с домашними гостинцами, а другой рукой она придерживала воротник своей куртки, загораживаясь от стылого февральского ветра, в котором, казалось, сосредоточилась вся стылость уходящей зимы.
- А, вот мы и дома! - остановился новый знакомый возле высотного, с горящими окнами, дома.
Из-за этих высоких горящих окон казалось, что это и не дом вовсе, а вагоны поезда уходящего в бесконечную тьму ночи.
Мужчина набрал на светящемся табло несколько цифр, нажал кнопку и после певучего сигнала, дверь гостеприимно открылась.
Внутри было тепло и уютно.
Ниночку поразила чистота и обилие света. В том, полуподвальном помещении, где она проживала до того, как перешла к добрейшей Анне Петровне, коридор был заставлен до самого потолка всевозможными вещами, этим вечным хламом коммунальных бараков, от которых, кажется, избавиться было невозможно. В тесных мрачноватых коморках, лишнего места всегда не было, и всякая вещь, не нужная в данный момент выносилась в коридор, высвобождая жизненное пространство. А здесь, сколько пустует свободного места!
Оглядываясь вокруг, Ниночка на мгновение совсем забыла, - зачем она здесь и что ей здесь надо?
Павел Петрович потянул замешкавшуюся женщину за рукав к распахнутому лифту:
- Все будет хорошо! Пойдем!
Ниночке еще никогда не приходилось подниматься на лифте. Она непроизвольно ойкнула, когда двери, лязгнув железом, закрылись, и, мигнув светом, кабина устремилась вверх.
Здесь, в теснине, очутившись одна, Ниночка почувствовала себя так, словно впустила к себе в комнату незнакомого мужчину и теперь она стоит близко, лицом к лицу с ним, совсем обнаженной.
Краска залила ее всю до самых пяток, и она только облегченно вздохнула, когда дверь распахнулась, и они оказались на двадцать пятом этаже, судя по горящему красным светом номеру на планшетном табло в лифте.
2
Павел Петрович Шапошников был человеком своего времени, то есть, советским человеком. Таких, обычно вездесущие граждане мира презрительно называют совками. Мол, что с него? Он же совок! Чужого присвоить не может, на Серп и Молот, как на икону смотрит, Красный флаг для него, вроде небесного покрывала. Под сенью этого флага он под пули себя подставлял, патриот сраный! А теперь вот колченогий топчет землю, которая ему, как рыбе зонтик. Зачем ему такая земля, где каждая пядь, - кладезь с самоцветами? Он все равно таким добром распорядится, не сможет, - или пропьет, или потеряет. Как, он разве не пьет?! Ну, тогда точно потеряет. Ему только душу стяжать, а не богатство. А у нас, граждан мира, во главе угла сундук должен стоять, потому, как в том сундуке заяц, а в зайце утка, в утке яйцо, а в яйце том иголка спрятана, а на конце иголки золоченой никто знать не должен что...
Родился Паша Шапошников как раз в тот год, когда Советская страна, Союз тот народов разных, из мозолистых ладоней в самый, что ни на есть, настоящий космос Юрия Гагарина выпустил, как Ной того голубя, что вернулся в ковчег с оливковой ветвью.
Вот кто гражданин мира, смоленский парень Юра Гагарин, а не вы презренные сребролюбцы! Но, оставим это соображение истории...
Страна, которая не так давно очистила землю от фашистской скверны, теперь, умыв руки, занялась вплотную своим домом. Возводились плотины, строились железные дороги, кузнечным громом оглашали городские окраины новые заводы. Павел Шапошников гордо носил красный галстук пионера, отдавая салют каждому новому дню. Радостно, весело жить, и учится в такое время! Расти и мужай, Павел Шапошников, гражданин страны своей огромной, державы непобедимой и могучей!
Возмужал и вырос.
И теперь вот капитан Шапошников, майора он получил уже после ранения, капитан Шапошников, офицер Советской Армии, с ротой автоматчиков, залегшей за лобастыми горячими камнями, отбивает бесчисленные атаки живучих и злых, как скорпионы, духов гор, душманов борющихся за свою веру и семейный очаг. Они тоже росли и мужали в одно время с пионером и комсомольцем Пашей Шапошниковым и тоже гордились своей страной, древней, как те горячие камни, за которыми укрылись с голыми, женоподобными лицами странные шурави, молчаливо умирающие за чужую землю, за эти безжизненные камни Небесного Гиндукуша.
Зло и дробно стучит пулемет, всаживая горячие голыши, в лобастые камни, ещё помнящие сотворение мира. Со всех сторон пулемету наперебой тарахтят русские «калаши», выпуская из узких стальных нор сотни летучих ос, каждая из которых может стиснуть жизненное пространство человека до размера своего жала.
"Не спешить! Не спешить! Берегите боекомплект! " - умоляет про себя своих бойцов Шапошников, словно рота может услышать своего командира в огневой горячке боя, когда работает только инстинкт, а не здравый смысл. Но инстинкт ошибается только раз, поэтому выстрелы были короткими очередями: «Тра-тата! Тра-тата! Не боись, командир! Патронов хватит на всех духов!» Хорохорится рота. Они долго ждали в засаде караван с Пенджаба, караван гружёный героином, анашой и боеприпасами для повстанцев.
Капитан Шапошников одиночными выстрелами бьет только туда, где верткие бородатые в бабьих рубахах моджахеды прилаживают короткую трубу миномета. Капитан знает: если духам удастся сделать один навесной выстрел, многих придется отправлять на родину в "Черном тюльпане" на слезный вопль и безутешное горе своих матерей. А он, офицер, обязан выполнить задание и вернуть роту в расположении части в целости и сохранности. Вот и лежит он теперь за валуном, и целиться в бородатое лицо человека, вроде это и не человек вовсе, а тряпичная кукла. Вот, всплеснув руками, кукла повалилась навзничь, а на смену этой кукле уже поспешила другая, кинув в широкую трубу чугунную еловую шишку, которая тут же, жахнув по ушным перепонкам, взвыла где-то над головой и рассыпалась сухим треском по камням. "Только бы ребят не зацепило!" - успел подумать про себя капитан, как железный раскаленный лом воткнулся ему прямо в каленую чашечку.
"Бей по миномету! По миномету!" - кричал неизвестно кому капитан, пока резкая боль не повергла его в шоковое состояние.
Конца боя ему увидеть не пришлось, очнулся он только в гремучем чреве вертолета, когда сержант медслужбы воткнул ему прямо сквозь ткань брюк шприц тюбика с противоболевым средством, синтетический наркотик вытащил его из провального колодца.
Первое, что он увидел, приподняв голову, это его набухшая черной липкой жидкостью штанина и безжизненно вывернутый армейский ботинок из прочной, бычьей кожи.
- Как ребята? - спросил капитан, но голос его был настолько слаб, что с губ сорвался только невнятный шепот.
В этом громыхающем и грозном рыке несущих винтов заботу командира о своих бойцах вряд ли кто мог услышать, но сержант медслужбы весело оскалил зубы и сунул в губы капитану дымящуюся сигарету:
- Все путем, товарищ капитан!
После горячки боя, для бойца нет ничего слаще полной затяжки: лучшего успокоительного средства не бывает.
Капитан пару раз втянул в себя сладковатый запах ментола, сержанту из Союза недавно прислали несколько блоков дефицитных сигарет, и теперь тот с радостью поспешил поделиться со своим командиром.
- Все путем, товарищ капитан! В госпитале ногу отчикают и все дела!
Но капитан уже больше не мог слышать столь оптимистическую для него перспективу, он снова опустился в непроглядную тьму колодца.
В военном госпитале душного и жаркого Душанбе, вопреки необдуманному обещанию того сержанта медслужбы, капитану Советской Армии Шапошникову ногу не "отчикали". Опытный хирург, через руки которого каждый день проходили такие вот перепаханные войной солдаты, из осколков коленного сустава осторожно, как собирают дорогую китайского фарфора чашку, собрал раздробленное колено, сохранив молодому офицеру ногу.
"Ничего, девок на всех хватит" - говорил доктор, вспарывая большими ножницами гипсовый короб на ноге капитана, когда тот умолял хирурга сделать так, чтобы нога могла сгибаться: как же он заявится домой в таком виде. "У меня там девушка осталась..."
Действительно, уволившись по ранению из Армии, Павел Шапошников недостатка в женском внимании не ощущал. Хотя та его деревенская невеста, пока он отлеживался по госпиталям, удачно выскочила замуж за агронома, оставив ему короткое письмецо: "Прости. Зачем старое ворошить? Я "другова" полюбила!"
Павел только зубами скрипнул, выкурил в госпитальном туалете подряд пару сигарет, - и все! Теперь и он свободен от всяких обещаний. Вольному - воля!
Ту девушку из далекого тамбовского села Митрополье, звали Катей.
"Катя, Катя, Катерина, ты, как бабкина перина!" - донимали ее за пышные достоинства одноклассники, которым курсанту военного училища приходилось не раз доказывать правоту мужского кулака.
Катерина была на пять лет моложе Паши Шапошникова, и когда он оканчивал училище, она только перешла в выпускной класс.
Несмотря на свою молодость, Катерина была как раз, чтобы бравый курсант мог предложить ей свою верную дружбу в летние короткие каникулы.
Дружба эта постепенно переросла в любовь по переписке, так как воинский устав и служба в десантных войсках не предполагает лирические отступления и длительные совместные вздохи под лунным, и просто ночным небом.
Быстрота и боевой натиск могли бы оформить их отношения, но молодой десантник все никак не мог выйти из затяжного прыжка, хотя не раз готов был дернуть за спасательное кольцо, да все откладывал на потом.
Если не считать коротких, как автоматная очередь, холостых выстрелов в темных подъездах с простыми курсантскими "лярвами" Катерина была первой и единственной девушкой Павла.
В далеких гарнизонах южных республик, где после училища пришлось служить Шапошникову, легче повстречаться с рогатым архаром, занесенным в Красную книгу, чем с существом в юбке, поэтому в длинных письмах Павел был особенно нежен и подавал большие надежды Катерине, которая теперь училась на детского воспитателя в педагогическом училище.
Несмотря на надежды Катерины, о женитьбе офицер Советской Армии Шапошников в то время и думать не мог из-за неустроенности быта и суровых климатических условий, когда на сотни километров песок да солончаки с бесчисленными стадами сайгаков - быстроногих местных антилоп.
Офицер Шапошников все ждал перевода в центральную часть страны, где условия более подходящие для молодой семейной жизни, но дождался десантирования в пригород Кабула, там уже шли кратковременные, но кровавые стычки с душманами, злыми и беспощадными, как острие пенджабского ножа в руках разбойника.
Служба, есть служба. Редкие, но результативные боевые столкновения выковали из мягкого в общении лейтенанта, мужественного командира роты. Здесь за опасную службу звездочки на погонах менялись быстро, да и денежное довольствие было несравненно более высоким, чем в Союзе.
Служи капитан, генералом будешь!
Но до генерала Шапошников так и не дослужился. Майора он получил уже при увольнении на гражданку по ранению.
Хотя и обещали госпитальные доктора поставить молодого десантника на обе ноги, но что-то у них не получилось, не срослось что то. После того, как с изувеченной ноги сняли гипс, еще не совсем зажившая рана открылась вновь, и Павла решено было отправить в московский госпиталь, где его нога будет "как новая".
Столичные светила от медицины начали с того, что снова вскрыли коленную чашечку, поменяли местами осколки, и действительно, нога была, как новая. То есть, совсем новая: сгибаться не сгибалась, стала немного короче и на два размера уменьшилась в стопе. Усохла что ли. Но отпустили боли. Только нет-нет, да и замозжит, занедужит к непогоде его вторая точка опоры, зато теперь барометр без надобности.
Как говорится, не было бы радости, да несчастье помогло. Молоденькая медсестра, только что окончившая медицинское училище, так привязалась к своему подопечному, что выписывался из госпиталя Паша Шапошников уже Павлом Петровичем со штампом в военном билете говорящим, что его обладатель теперь вполне счастливый семейный человек.
Медицинская сестра Леночка, была настолько внимательна к боевому парню, что неожиданно оказалась беременной. Увлек ее бравый десантник, околдовал своей могучей силой и вниманием. Герой войны, пусть и непризнанной, но настоящей, так увлекательно рассказывал о подвигах своей роты, оставшейся там, за Гиндукушем, что недавняя выпускница полностью доверилась своему подопечному. Раненая нога, - что, пустяк! Для совместной жизни совсем не помеха, а даже подспорье. Военная пенсия и послужные увольнительные деньги, вполне обеспечивали молодой семье прожиточный минимум, пока Павел Петрович улаживал свои дела на гражданке и привыкал к новой жизни.
Отставной майор, да еще инвалид боевых действий без особых помех прописался в столице у своих дальних родственников и снял квартиру в самом центре города. Квартира дорогая, но Леночке близко до работы, да и Павлу Петровичу - тоже рядом. Пока бывший десантник валялся по госпиталям и наедал сало, как говорили его однополчане, страна закончила ограниченную по возможностям войну и в одночасье распалась. Защитники своего отечества стали обузой для правящей преступной верхушки и были вынуждены самоорганизовываться. Так появилось общество ветеранов Афганской войны, где отставной майор Шапошников играл не последнюю скрипку. В новых условиях надо было как-то выживать в этом теперь хаотичном и преступном мире.
Пользуясь кое-какими знаниями, полученными в училище, жизненным опытом, льготами, хотя и призрачными, но необходимыми в данный момент, Павел Петрович на паях с друзьями организовал "общество с ограниченной ответственностью" по обеспечению юридических услуг. Услуги были разными, но все они приносили прибыль.
Особенно доходным был частный розыск, или детективные негласные расследования. Слежка за молодыми женами нуворишей, выбравшихся недавно из зон, была тотальной. Но и платили хорошо.
Провинившихся певчих птичек, в прямом смысле, следуя воровским понятиям, закатывали в асфальт, так что работа эта была не совсем безопасной. Но людей, не так давно вышедших из боя, напугать было трудно, и бизнес рос.
Жизнь постепенно налаживалась. Из съемной квартиры Павел Петрович с молодой женой и годовалым сыном Колькой, перебрался в просторную квартиру на две комнаты. Помогли нужные люди в управе и общество ветеранов боевых действий в афганской войне.
Колька рос, поэтому Леночке пришлось уволиться из госпиталя и полностью заняться сыном.
Детские сады и ясли новая власть быстренько переделала в сауны и другие увеселительные заведения для тех, кому за тридцать, - решительных и состоятельных людей. К таким можно было бы отнести и Павла Петровича, но он на эти дешевые штучки не покупался, довольствуясь только работой да своей семьей. Старые боевые товарищи подшучивали над ним, считали его подкаблучником и вынужденным импотентом.
Однажды как-то, смеха ради, пригласили к нему на день рождения девочку по вызову из соседней сауны, так он после долгого с ней собеседования в своем кабинете и при открытых дверях, оставил ее работать курьером.
Девочка, хоть и была недавней школьницей, быстро освоилась на новом месте и даже поступила на курсы английского языка с перспективой дальнейшего роста.
Жизнь продолжалась...
Если бы не ночные кошмары и длительные головные боли, - последствия давней контузии, Павел Петрович лучшей для себя доли и не желал бы. Колька вырос, окончил, как и его отец, рязанское десантное училище, стал офицером и теперь проходил службу на Дальнем Востоке, к родителям заезжал только один раз проездом за новым пополнением новобранцев, отпуска еще не заслужил. Пощелкал каблуками, повертелся у зеркала и выпорхнул из дома ласточкой. Даже налюбоваться на него не успели.
Жена Павла Петровича из Леночки превратилась в домовитую Елену Ивановну. Правда, немного погрузневшую, но все равно в семейном кругу, и Павел Петрович, и все знакомые звали ее Еленой Прекрасной. С мужем она была ласковой и обходительной, с другими спокойной и рассудительной. Она славилась среди знакомых ровным и редким для нынешних женщин нравом, была хорошим собеседником и терпеливым слушателем.
Век бы им жить рука в руке, да только жизнью правит один хозяин - случай.
Павлу Петровичу из-за ранения в ноге водить машину было затруднительно, потому все поездки делились на - необходимые и не очень.
Для необходимых поездок по работе Павел Петрович имел личного водителя, а поездки по хозяйству всегда делала Леночка.
Она очень здорово водила машину по улицам Москвы, всегда загруженным и напряженным.
Всё бы хорошо, да длительное стояние в пробках Леночка не выносила, и обычно для нее находилась возможность увернуться от столкновения со встречной машиной и какими-то, одной ей ведомыми дворами, выскочить на боковую улицу, где движение не столь тупиковое.
В одной из таких поездок ангел-хранитель на миг сморгнул, и встречный самосвал груженый щебнем решил испытать прочность подушек безопасности наглой иномарки, которая осмелилась вынырнуть откуда-то прямо перед его носом.
Характерный скрежет металла, от которого крошатся не только зубы, но и кости, заставил Леночку, нет, теперь уже несчастную пациентку больницы Елену Ивановну, женщину сорока с небольшим лет, мечтать о чудесном прошлом, когда все члены тела подчинялись ей только по одному движению мысли.
Нет ничего страшнее перелома позвоночника, который делит жизнь на - до и после.
Как врачи не старались, как не штопали и как не чинили то, что было Леночкой, у них ничего не получалось. За пациенткой Шапошниковой Еленой Ивановной теперь нужен был длительный уход и постоянное наблюдение врачей. Вся жизнь Павла Петровича стала подчиняться только больничному распорядку знаменитой Склифосовки.
"Глупо, глупо все! Кошмар беспробудного сна… Этого не может быть! Потому, что не может быть никогда! Его такая веселая, такая... такая Леночка, и вдруг - совершенная беспомощность! Господи, как это могло случиться? Как? " - мучил себя вопросами бывший десантник, видавший смерть так близко, что ее дыхание раньше времени опалило его голову, превратив широкий зачес в заиндевелый куст осенней травы.
Снова, как в знойном Афгане, его сердце превратилось в пульсирующий сгусток крови, в нервный узел, в теснине которого жила его сущность в ожидании главного удара, последнего и страшного.
За его женой нужен был постоянный уход, а сиделку, даже за хорошие деньги в Москве найти трудно. Вначале он неотступно был при супруге, но в женской палате - это оказалось не совсем удобным.
Его постоянное присутствие, его безутешная скорбь и мягкое, любовное отношение к жене раздражало лежащих рядом в одной палате женщин, которым, вероятно, в жизни не досталось такого внимания и они стали высказывать главному врачу свои претензии.
Неожиданное несчастье вдруг превратило всегда серьезного и жесткого десантника в жалостливого и незлобивого человека готового при первой необходимости прийти другому на помощь. Вот она вечная, христианская истина - в страдании человек обретает себя!
И теперь, возвращаясь из больницы, он случайно, рассеянным взглядом посмотрел на усталую и раздавленную городом женщину, и вдруг ему стало жалко ее, так жалко, как будто это была его родная сестра, хотя сестер у Павла Петровича и не было.
3
- Маргарита Борисовна! - позвонил он соседке, - я к вам гостью привел. Ей переночевать негде. Она в Москве сына ищет, студента. Время позднее, может, пустите на ночлег? У меня, сами знаете, неудобно...
- Паша, - Маргарита Борисовна посмотрела на стоящую за его спиной женщину, - Павел Петрович, у меня племянник с семьей из деревни гостит. Я бы рада, - соседка с извиняющей улыбкой снова посмотрела на смутившуюся до невозможности неожиданную гостью, потом на Павла Петровича, - я бы рада... - Маргарита Борисовна развела руками.
- Знаете что? - сказал тот, решительно обернувшись к Ниночке. - Плюньте на условности! У меня две свободных комнаты, можете у меня переночевать. Мы же взрослые люди! Жена у меня в больнице... - Павел Петрович смахнул невидимую соринку с глаза, - пойдемте ко мне.
- Паша, Леночка как? - спросила соседка.
- А-а!.. - неопределенно проронил Павел Петрович и повернулся открывать свою дверь.
Ключ никак не попадал в замок. Было видно, как у Павла Петровича дрожат руки. Наконец щелкнула задвижка и дверь открылась.
В мягком электрическом свете, ступившая за порог Ниночка, растерялась до такой степени, что хотела, было снова прошмыгнуть в полуоткрытую дверь назад, но Павел Петрович резким движением закрыл за ней дверь и предложил раздеться:
- Ну, что ты, как, ей Богу, девочка! Раздевайся! Вот шкаф, можно повесить куртку туда, или лучше - я сам! - Павел Петрович взял из рук, вконец оробевшей женщины шарф и куртку из дешевой синтетики, и повесил на свободное место. - Вот мы и дома! Пойдем на кухню ужинать, я что-нибудь сейчас сварганю!
Его, по-домашнему спокойный голос, придал Ниночке смелость: она сняла в прихожей сапоги и пошла за хозяином на кухню, сверкающую никелем электрических приспособлений для приготовления пищи и такую большую и просторную, что вся ее полуподвальная квартира, в которой она проживала раньше, а, кажется и не жила вовсе, только прозябала, уместилась бы на одном ее пятачке.
Ниночка всегда терялась в окружении изящных и дорогих предметов, которые были недоступны ее воображению и кошельку. Она никогда не заходила в дорогие магазины и зазывные, кричащие бутики. Ей всегда казалось, что она одним своим видом вносит дисгармонию в красивый порядок вещей, в их изящную структуру, - непозволительно трогать руками предметы, которые она не может из-за скудности быта приобрести.
Ниночка тихой мышкой присела на краешек дивана, боясь прикоснуться к чему-либо, даже дыхание притаила и вся превратилась в ничего не значащую точку, запятую, нет, - кляксу на чистом листе бумаги: так ей самой казалось.
Павел Петрович возился возле плиты, на которой что-то сытно скворчало, возбуждая у проголодавшейся Ниночки, неимоверный аппетит.
Со спины хозяин дома казался ей таким уютным, что гостья забыла свою непричастность ко всему, что ее здесь окружало. Захотелось приподняться с дивана, на цыпочках подойти к хозяину дома, и потихоньку, ласковой кошечкой потереться щекой о его свитер.
Не было бы для нее выше счастья...
Отгоняя от себя нескромные мысли, Ниночка еще глубже вжалась в диван, стараясь ни чем не обнаружить свое присутствие.
Павел Петрович вроде совсем забыл о ней и молча, продолжал колдовать у плиты, было видно, что это занятие для него более привычное, чем занимать разговором малознакомую женщину, которой он из-за жалости предоставил ночлег.
Теперь все его мысли были сосредоточены там, в больничной палате, где лежала, мучаясь неподвижностью, его жена.
Отчаянье притупилось. Осталась одна сплошная боль, что все его усилия и деньги, которые он рассовывал в разные руки, жадные и не очень, не помогают подняться его жене.
В клинике она лежит уже больше года, но подвижек никаких не видно. Кости срастаются плохо, может из низкой профессиональности лечащих врачей, а, может, из-за не совсем молодого возраста пациентки.
И то, и другое имело место. Деньги были здесь совсем ни при чём. Сколько бы Павел Петрович не давал в лапы многочисленным эскулапам, результат один, - здоровье жены не прибавлялось.
Пришлось подыскивать для нее сиделку, что в Москве сделать не совсем просто.
Нашлась одна такая из подмосковного села с говорящим названием Колыбелька, женщина преклонных лет, услужливая и добрая сердцем, каких в современной России и днем с огнем отыскать не так-то просто. А вот, поди ж ты, нашлась та самая, которая и добрым словом утешит, и утку с нечистотами уберет, и влажной салфеткой все места протрет, чтобы пролежней не было, чтобы все чисто было.
Сам небесный ангел ее прислал. Павел Петрович не знал, уж и чем ее отблагодарить. Деньгами и подарками старался. Но та подарки хоть и брала, но от денег отказывалась. Я, говорит, свой женский грех перед Богом отрабатываю, грешна я. А в чем грешна, так и не сказала. Мало ли у кого, каких грехов! Все мы под Богом ходим, а грешим словно дьявол, нам отец родной...
Евдокия Сергеевна, так звали ту женщину, вот уже третий день, как в больнице не появляется, заболела, может… Надо к ней домой заехать, узнать, в чем дело...
Павел Петрович по рассеянности забыл выключить плиту, на которой скворчало и пузырилось, что-то съестное, и теперь в воздухе запахло горелым, а он стоял и все что-то в глубокой задумчивости разглядывал перед собой на стене.
Ниночка потихоньку подошла и отключила горелку.
- Ах, какой я дурак! Забыл плиту выключить! - Павел Петрович с извиняющей улыбкой посмотрел на Ниночку, снял сковородку, и все содержимое оказалось в мусорном ведре. - Я сейчас бутерброды сделаю! - Открыв холодильник, он достал пакет с маслом, сыр, вареную колбасу и большой розовый кусок лососины. - Чай будем пить!
Вскоре закипел чайник, хозяин снял с полки яркую жестяную коробку, в которой лежали бумажные пакетики чая и широким жестом пригласил Ниночку к столу.
Чай пили молча.
Павел Петрович брал пшеничный ломоть хлеба, мазал его маслом, сверху клал из нарезки лососину и без слов пододвигал гостье.
Ниночка только теперь вспомнила, что с утра ничего не ела и бутерброды с горячим чаем были, как нельзя, кстати.
Привыкшая с детдомовских времен скудно питаться, она теперь никак не могла удержать себя, чтобы не соблазниться на такую вкуснятину. Было стыдно показать себя в гостях несдержанной, но ведь отказываться, - тоже невежливо, да и голод давал о себе знать. А Павел Петрович все подкладывал и подкладывал бутерброды, совсем позабыв о себе.
Его большая красивая кружка с изображением Нефертити давно остыла и только кобра на головном уборе египетской царицы, раздув золотой капюшон, казалось, горела внутренним жаром.
- А вы, почему не пьете? - не зная, как начать разговор, спросила Ниночка.
- А! - махнул рукой Павел Петрович, но все же взял кружку, подержал ее в руках и выплеснул в мойку. Потом опустил в кружку новый пакетик чая, залил кипятком из чайника на плите, сделал себе бутерброд с колбасой и, обжигаясь, шумно втягивая воздух, стал торопливо запивать бутерброд чаем. Было видно, что какая-то глубинная мысль неотступно преследовала его.
Ниночка, чтобы себя чем-то занять, подошла к мойке, в которой скопилась куча грязных тарелок, чайных чашек и другой посуды: обычный холостяцкий бардак.
Она заткнула пробкой сливное отверстие, отлила из стоящего рядом пузырька, моющее средство, открыла кран горячей воды и заполнила мойку. Белая густая пена шапкой поднялась над посудой, скрывая от глаз, неряшливость своего хозяина.
- Можно, я посуду помою? - обернулась к Павлу Петровичу гостья.
- Зачем? Я сам!
- Мне это привычнее! - Ниночка вытащила пробку, спустила пену, слегка открыла кран, отрегулировала температуру воды, и лежащей рядом губкой стала ополаскивать каждую тарелку и протирать кухонным полотенцем так, что под ее руками каждая тарелка весело скрипела.
Через несколько минут на столе возвышалась стопка чистой посуды.
Павел Петрович топтался рядом, не зная, чем себя занять.
- Может, телевизор включить?
- Ой, давайте посмотрим! - оживилась Ниночка. Она еще так никогда не стеснялась перед чужим человеком, да еще мужчиной, давшим ей на сегодняшнюю ночь крышу над головой. - Теперь сериал про богатых идет. Ну, этот, как его...
- Какой сериал? "Богатые тоже плачут"?
- Да, да! - почему-то обрадовалась гостья. Только, зачем богатым плакать? У них вся жизнь в шоколаде. Им бы петь и смеяться.
- От смеха тоже умереть можно. Пойдемте в гостиную. - Павел Петрович жестом пригласил гостью, открывая дверь в комнату.
Больше всего Ниночку поразили диваны. Кажется, они были везде. Обитые желтой мягкой кожей, они магически притягивали к себе не только взгляд. Трудно было удержаться от того, чтобы, по-детски, поджав под себя ноги, не примоститься на одном из них, представляя себя маленькой девочкой, которою все любят.
Забывшись, она так и сделала, сразу же утонув в необычайной мягкости и неге, ладонь ее инстинктивно, минуя сознание, ласково разглаживала шелковистую кожу, пробуждая чувственность.
На экране шла чужая жизнь, настолько далекая и чужая, что казалась, все происходящее транслировали инопланетяне с чужой галактики. Разве может быть такое? Деньги, деньги, деньги. Весь смысл жизни в них. Ради них, живут, смеются, умирают и плачут картинки похожие на людей.
Вспомнив про деньги, она провела ладонью там, где у нее в ситцевом бюстгальтере, завернутые в узелок, были спрятаны несколько рублей, отложенных на самый, самый крайний случай, и успокоено вздохнула. Хорошо-то как! А вот если бы много денег было? Куда б она с ними? Так и кружилась бы в водовороте, как вон те, на экране в волчьей стае. Нет, конечно, жалко тех пропавших денег, но от них проклятых одно зло, и она снова стала смотреть меняющееся картинки, трудно улавливая экранную суть.
От сидящего, напротив, в кресле мужчины исходила такая таинственная всепроникающая сила, что ее захлестнул невыносимый душный поток. На мгновение даже прервалось дыхание и она, забыв обо всем, расстегнула верхнюю пуговицу на кофточке, но потом, спохватившись, тут же застегнула, мысленно обозвав себя бессовестной и наглой бабой: пришла ночевать к чужому мужчине и думаешь о немыслимом, как девочка какая. Сын неизвестно где, а она - все о том же!
- Павел Петрович, простите - прервала она затянувшееся молчанье, - а, что у вас с женой? Тяжелый случай?
Но хозяин снова безнадежно махнул рукой:
- Тяжелее некуда! - и встал с кресла. - Вот плед и подушка. Отдыхайте! - и ушел к себе.
За приоткрытой дверью еще долго слышались его вздохи и тяжелый всхлипывающий кашель.
Продолжая с тревогой вслушиваться в чужую беспокойную ночь, Ниночка незаметно так и уснула полностью одетая, даже шпильки из прически не вынула.
Назавтра она проснулась при первых звуках пробуждающегося города.
Чтобы не разбудить хозяина, Ниночка долго без движения всматривалась в тусклое окно, за которым начинался рассвет.
Дом еще спал, но город уже проснулся. За всполохами огня в комнату прорывался бесконечный машинный гул, грохот, лязг железа о железо, словно там была не улица, а открытый заводской цех по производству неизвестно чего, но чего-то нужного и необходимого. Потому, что за всеми этими звуками и неровным светом электрических ламп, чувствовались согласованность и четкий ритм громадного предприятия под названием Москва.
Только теперь, в это раннее утро, проснувшись в чужой квартире, Ниночка с горестной усмешкой остро ощутила свою ненужность этому налаженному ритмичному миру, который без роздыху крутит колесо жизни, вращая равнодушные жернова перетирающее в муку само время. И не остановить, не заглушить ни воплем, ни стенаниями этот каток, закатывающий в асфальт всякого не сумевшего увернуться от его прямолинейного и равномерного движения.
Ранее у себя в городке, проживая в поруганном девичестве и в скудности материального существования, Ниночка никогда не чувствовала своей ненужности: рядом был сын, которому в младенчестве требовалась материнская ласка, позже - забота и догляд близкого человека. Жизнь была настолько сурова, что о сущности ее задумываться было некогда. Как говориться, успевай баба поворачиваться! И Ниночка вертелась.
Путаный строй ее мыслей оборвал звук плещущей воды в ванной комнате.
Оказывается, хозяин проснулся гораздо раньше своей гостьи, и теперь вот приводит себя в порядок.
"Ой! - спохватилась Ниночка. - Как же я так? Павел Петрович вот... Что же теперь?.."
Она быстро выпросталась из-под мягкого пушистого пледа, вскочила с дивана и в растерянности, вынимая и вонзая шпильки в волосы, пыталась наскоро поправить прическу. Затекшие руки плохо слушались, шпильки в волосах никак не хотели держаться, выскальзывали, и она снова пыталась найти им место.
- Доброе утро! - Павел Петрович включил в комнате свет и тем самым окончательно привел Ниночку в полное замешательство.
- Да, да! Доброе! Простите! - поспешила она с извинениями, как будто в чем-то уже провинилась. - Я сейчас, сейчас!
- Ванная свободна. Не стесняйтесь. А я пойду завтрак делать. Война - войной, а кушать надо! - Павел Петрович, смущенно кашлянув в кулак, удалился на кухню.
Нет ничего стеснительнее и неудобнее, чем просыпаться в чужой квартире.
Каждое движение требует осторожности: тихой мышкой проскользнула в туалет, потом в ванную комнату, там наскоро умылась, чтобы не шуметь, под тонкой струйкой воды, быстро поправила прическу и совсем потерянная, потянулась за курткой с намерением быстрее выскользнуть из квартиры. Но тут в прихожей раздался телефонный звонок и хозяин дома, вынырнув их кухни, быстро поднял трубку, жестом останавливая гостью у двери.
Не зная, что делать дальше, Ниночка так и замерла на месте, виновато прижимая к груди свои нехитрые пожитки.
По всему было видно, что телефонный разговор сильно огорчил хозяина дома. Тот медленно положил трубку, тяжело вздохнул и невидящим взглядом остановился на стоящей в дверях гостье.
Потом резко тряхнул головой, освобождаясь от тяжелых мыслей:
- Ну, вот и вы тоже...
Что "тоже", Ниночка так и не поняла, но подчиняясь женскому инстинкту, покорно и молча пошла за ним на кухню.
Павел Петрович движением руки показал Ниночке на стул возле себя. Та присела на краешек, вопросительно поглядывая, на шагающего от стола к окну хозяина.
Продолжение следует...