Какие страсти кипят там внизу –
у пивного ларька,
Приходит жена, пытается увести мужа,
Мужик шатается после очередного пинка,
Здоровая баба, и он ей зачем-то нужен.
Кажется, время остановилось
и потекло вспять,
То ли застой, то ли хрущевская оттепель
после сталинской стужи.
Впрочем, нет: свои надобности отправлять
Ходят не в нашу парадную, как тогда, –
а за ларьком, тут же.
Это не то что б прогресс,
но что-то вроде того:
Ближе к природе, я бы сказал –
органичней, проще.
Смотришь в глаза человеку, а у него
В зрачках отражаешься ты,
маленький, нелепый, тощий.
То ли глядишь из кухни в окно
на очередь и ларек,
То ли сам, разомлев на солнце,
стоишь за пивом,
Проходящему участковому отдаешь честь
под несуществующий козырек,
С лицом потным, бессмысленным
и счастливым.
* * *
Взгляни на дом свой, ангел: он горит
Чадящим синим пламенем разлуки,
И двери открываются, и окна,
Забитые лет пятьдесят тому,
И женщины нехитрый скарб волочат,
Бегут, кричат, заламывают руки,
И навсегда скрываются в дыму.
Когда же смотришь в сторону другую,
Наверное, у них там всё в порядке,
На кухне подвывают керогазы,
И керосинки варят свой обед.
Подумай лучше: кто, неуловимый,
Играет с нами в этом мире в прятки
И отвлекает от грядущих бед,
Которые случатся непременно,
Хоть погляди на город свой, хоть мимо,
Он вспыхнет, и горящий за спиною
Дорогу озарит тебе в ночи,
И тем огнем душа твоя хранима.
А о кусте горящем и Содоме
Говорено, и скучно, и – молчи.
Сам Томас Вулф рукой вослед помашет...
Над маленькой страной, громадным градом
И домом в полземли на Петроградской
В полнеба полыхает жуткий свет...
И, ангел, подыми крыла – я рядом,
Здесь я один, один – тебе защита,
Взгляни на дом... Домой возврата нет!
* * *
Я был тогда никем... "Отзынь и отвали" –
Вот тех времен моя достойная кликуха,
И мало что сказать, что был я на мели...
Но и тогда мой глас не осквернял их слуха!
Я помощи просил? О жалости взывал?
Протягивал ладонь за жалким подаяньем?
Коростою покрыт... и сир, и наг, и мал,
Я не тревожил их притворным покаяньем.
Да, эти нищета, позор и жалкий стыд
Взывают до сих пор к расплате и отмщенью,
И отщепенства грех – он кровью не омыт...
Презрительный отказ смиренному прощенью!
На шпиле крепостном трепещет мести стяг...
Но не другим – себе я истину открою:
Что прошлое прошло, отмыть его – пустяк,
Но не чужой – о нет! – а лишь своею кровью!
ЗАМЕНА ГАЗОВОЙ КОЛОНКИ
Скажем, вот ты меняешь колонку: сгорела, зараза,
Это подвиг, достойный Гомера, - воспой его, Муза!
Это не по части юмора и не просто фраза,
Показалась жизнь – не подарок богов, обуза.
И не более это смешно, чем разрыв селезенки,
Чем в больницу попасть, где не кормят, не лечат,
Где ни "утки", ни нянек, хоть подстилай пеленки...
Но замена колонки в ванной немногим легче.
Главное, с ними со всеми нужно говорить, общаться –
Диспетчером, мастером, бухгалтером, кладовщицей...
Ты сам когда-то в стихах называл это счастьем,
Ну и дурак, лучше мышью быть или птицей.
Да, разрыв селезенки... Сам себе делай клизму,
"Строгий постельный", а надо ползти до сортира...
Предположим даже, ты ощущаешь в себе харизму,
Но суета с колонкой меняет картину мира.
...Нет, и не птицей, не мышью, а мышью летучей,
В темном уголке Вселенной висеть вниз головою,
Без селезенки тоже живут, но ближних не мучай:
Им не прожить без колонки с горячей водою.
Острый зазубренный край ее рвет тебе брюки и душу,
Сесть с нею вместе в автобус, что пройти Фермопилы.
Я совсем не боюсь умереть: я ведь не трушу
Ехать до кольца. И дальше. Пока есть силы.
* * *
В деревню... в глушь, в Саратов...
Из школьной программы
Под Саратовом этим, в глуши,
В деревеньке, средь дикой природы,
Где на верст пятьдесят – ни души,
Проведешь ты остатние годы.
Ну и что? Что нашел?.. потерял?
Будем, как и предписано, кротки.
Ты – этнограф, умножь матерьял
У оглохшей бессмысленной тетки.
Красный Кут, Новоузенск, Ершов –
В треугольнике этом проклятом
Без надежд идиотских и слов
Ты, как грошик последний, запрятан.
Десять суток скачи и бреди,
В столбняке оглядись ты – и что там?
Та же ровная гладь впереди –
Выход к Нижне-Самарским болотам.
В простоте, как случалось и встарь,
Пресловутый откроется ларчик.
Из колодца замшелый пескарь
Спросит: "Что тебе надобно, старче?"
Не тяни к голове пистолет
От душевной тоски и томленья:
От ума и от глупости нет
Ни спасения, ни избавленья.
И ни царь, ни злодей, ни герой
Не дойдут в Дергачи и Озинки.
За избой все таланты зарой,
Утопи, как в болоте ботинки.
Лбом разбейся, но сам ты большой –
Стань глухим, как Большая Глушица,
Породнись ты с людями душой,
Полюби их угрюмые лица,
Самогонку, технический спирт,
Степь до края, без дома и крова,
Солонцы... солонцы... Общий Сырт
От Радищево до Пугачева.
А раздолье дождливое глин?
А балясы, колеса, турусы...
И Чапаевск, Чапаево... блин!.. -
Всё сплошной Безенчук мокроусый.
Где-то горы несут свою стать,
Где-то плещется синее море...
Мы приучены здесь бедовать,
Горевать непролазное горе.
Кто здесь ждет и каких перемен?..
Долг Морфею отдашь, отобедав
С господами Г. D. и Г. N.
...Как об этом писал Грибоедов.
ТАМ... ЗА ВЬЮНОМ...
Там, за Вьюном, шагу сделать нельзя без опаски:
Доты, болота и каски... пробитые каски.
Черный поваленный лес... никуда не ведущие тропы,
Гильзы, траншеи, воронки, заплывшие мохом окопы.
Выкинь ты свой навигатор – какая там к черту наука?
Шаг не туда – и с концами – без вскрика, проклятья и звука.
Изредка – танк со снесенною начисто башней...
Но не прошедшей войны, не второй мировой, не вчерашней.
Сосны кривые – не сосны, а так – закорючки...
Ноги бы ты поберег от насквозь проржавевшей "колючки".
Этот район где-то там... будто напрочь списали в потери:
Ни грибников, ни лесничих, ни птиц... ну какие там звери?
Нет запрещающих знаков, и мне не встречалась охрана,
Но и скелетов не видел... что, в общем, действительно, странно.
Страх?.. нет, пожалуй, не то – будто ждешь обреченно ареста.
Коротко если сказать, то тоскливое... гиблое место.
Зона, как в "Сталкере"?.. – это, пожалуй, другое...
Здесь не встречаются даже совсем уж крутые изгои.
Впрочем, зайти туда можно... но не углубляясь... по краю.
Общий итог? – Как сказать?.. Не словами... нет, честно – не знаю.
Если поблизости селятся – быстро в графу "погорельцы"...
Господи, что ты несешь? Ну какие там на фиг "пришельцы"?
Не подходи ты с привычной, из фэнтези взятою меркой...
"Неодолимым" болото назвали, и я не спешил бы с проверкой.
* * *
Я не выспался, рано лег,
Ночью вздрогнул, проснулся, встал.
Где-то там, внутри – уголек...
Как расплавленный жжет металл.
Отвечает каждый из нас
За себя... Мне не стать другим.
Каждый пусть себя не предаст...
И стоящего рядом с ним,
И стоящего рядом с тем,
Кто нам близок, кто дорог, мил...
Я запутался, я совсем
Рассужденьем вас утомил.
Получается – сколько их,
За кого нам держать ответ...
Не отмеришь – от сих до сих,
И чужих в этом мире – нет.
* * *
Не верь... Ты не верить попробуй
Словам этим тихим в ночи...
Кто твой собеседник особый,
К тебе протянувший лучи
Доверья, поддержки, участья
Сквозь мрак, непроглядную тьму?
Как не задохнуться от счастья
И как же не верить ему?
Не бойся... А как же без дрожи
Внимать этим тихим речам?
И если не он, тогда кто же
Защитой тебе по ночам?
И как не просить, если голос,
Обжегший как пламя и лед,
Твердит, что на землю и волос
Без воли его не падет.
...Навстречу обещанной казни –
Огнем и водой, и мечом –
Без веры, надежды, боязни
Шагну, не прося ни о чем.
* * *
Сквозь небесную твердь
я, мне кажется, тропку нащупал,
Через тернии к звездам...
и дальше... за огненный купол.
За изнанку небес,
с их мерцающей бархатной тканью.
Посмотреть, что же за
иллюзорным пределом – за гранью.
По алмазным ступеням
без всякой опоры и края.
Прочь из этого мира...
Никому
ничего
не прощая.
54-й км, Совгорка
...Но поглядев с холма туда... за горизонт,
Поверх еловых пик далекого массива,
Оставив под собой бессменный гарнизон,
Ты хрипло говоришь: "Ну, это, блин... красиво"
Какая разница, поверь, в каких словах
Ты душу приоткрыл... иль что-то в этом роде.
Но не о красоте и не про ветра взмах –
Совсем другая мысль мне в голову приходит.
Как раз вот это "блин" и навело меня
На мысль, что всё вокруг совсем не так-то просто...
А тут еще порыв воздушного огня...
И сердце мне кольнет безжалостно и остро.
Я повторяю вслух: Земля плоска как блин...
Не верь: она как шар. Наглядность не причина!
Предчувствием всегда ужасным был томим:
До края добредешь – и увлечет пучина.
О!.. Этот край Земли – он многих так же влек,
Тянул и ужасал... Точней – что там... за краем?
И если достижим, то так ли он далек?
Быть может, рядом он... Навряд ли мы узнаем.
Не сфера, тонкий диск – пробить его пустяк.
Чем край искать – проткнуть... нужны ль на это годы?
...Чужие города и незнакомый стяг,
Другие небеса, и ждут нас антиподы.
КИТАЙСКО-ПЕРСИДСКИЕ МОТИВЫ
Дорогой господин наш Фу-юнь,
Что сказать про прошедший июнь?
Ливни шли, протекла наша фанза –
Щели в крыше, хоть руку просунь.
А в июле – сплошная жара,
Высох рис, и стеной мошкара –
Нос не высунуть, съест без остатка...
Не исчезла и в крыше дыра.
Ну а в августе – ливни и зной.
Наш сосед – оптимист записной.
Он терпел – но не выдержал больше
И сбежал с деревенской казной.
Это лето – как дикий бамбук:
Под напором его не испуг,
А отчаянье в сердце вползает,
И перо выпадает из рук.
Записав на одном из листов:
"Вся земля – в норках ос и кротов", –
Я увидел, что лист тот – последний,
И подумал, что к смерти готов.
* * *
Володе Родионову
Постой... послушай меня: это только на первый взгляд
Жизнь подходит к концу, это так... пустяки... детали.
Встречи и проводы – это не более чем обряд,
На самом деле, мы с тобой здесь всегда стояли.
Ну посмотри: справа Казанский, слева – Спас-на-Крови,
Вдоль времени замершего мы проносимся мимо.
Ты разве невскому ветру подскажешь: останови
Воду в канале, текущую неумолимо.
В этом нет боли и горечи, даже пусть навсегда
В какой-то недобрый момент ветер расцепит руки...
Время – такая субстанция, что нанести вреда
Оно и не может, чужды ему эти штуки.
На самый худой конец, мы пройдем по нему назад
До этой минуты, когда мы стоим у канала...
Рядом торгуют матрешками... ветер рвет флаги над
Прошлым и будущим... вечностью, что не настала.
* * *
Жизнь ничему не научит. О, нет!
Нет в ней зарубок и меток.
Главное в ней – исцеляющий свет
В самом конце... Напоследок.
Я не о смерти, совсем не о ней!
Порваны памяти звенья.
Чашу с напитком божественным пей,
Сладкую чашу забвенья,
Горькую, словно с цикутой настой...
Что тебе память былая? –
Если все ярче горят над тобой
Звезды чужие, пылая.
Делаешь шаг, в сердце – трепет свечи,
С болью, надеждой, тревогой –
Черной как бархат... горящей в ночи,
Самой последней дорогой.