Валерий СКОБЛО. Самой последней дорогой

Какие страсти кипят там внизу –

                                          у пивного ларька,

Приходит жена, пытается увести мужа,

Мужик шатается после очередного пинка,

Здоровая баба, и он ей зачем-то нужен.

 

Кажется, время остановилось

                                          и потекло вспять,

То ли застой, то ли хрущевская оттепель

                                после сталинской стужи.

Впрочем, нет: свои надобности отправлять

Ходят не в нашу парадную, как тогда, –

                                       а за ларьком, тут же.

 

Это не то что б прогресс,

                                     но что-то вроде того:

Ближе к природе, я бы сказал –

                                        органичней, проще.

Смотришь в глаза человеку, а у него

В зрачках отражаешься ты,

                          маленький, нелепый, тощий.

 

То ли глядишь из кухни в окно

                                         на очередь и ларек,

То ли сам, разомлев на солнце,

                                             стоишь за пивом,

Проходящему участковому отдаешь честь

                     под несуществующий козырек,

С лицом потным, бессмысленным

                                                   и счастливым.

 

* * *

Взгляни на дом свой, ангел: он горит

Чадящим синим пламенем разлуки,

И двери открываются, и окна,

Забитые лет пятьдесят тому,

И женщины нехитрый скарб волочат,

Бегут, кричат, заламывают руки,

И навсегда скрываются в дыму.

 

Когда же смотришь в сторону другую,

Наверное, у них там всё в порядке,

На кухне подвывают керогазы,

И керосинки варят свой обед.

Подумай лучше: кто, неуловимый,

Играет с нами в этом мире в прятки

И отвлекает от грядущих бед,

 

Которые случатся непременно,

Хоть погляди на город свой, хоть мимо,

Он вспыхнет, и горящий за спиною

Дорогу озарит тебе в ночи,

И тем огнем душа твоя хранима.

А о кусте горящем и Содоме

Говорено, и скучно, и – молчи.

 

Сам Томас Вулф рукой вослед помашет...

Над маленькой страной, громадным градом

И домом в полземли на Петроградской

В полнеба полыхает жуткий свет...

И, ангел, подыми крыла – я рядом,

Здесь я один, один – тебе защита,

Взгляни на дом... Домой возврата нет!

 

* * *

Я был тогда никем... "Отзынь и отвали" –

Вот тех времен моя достойная кликуха,

И мало что сказать, что был я на мели...

Но и тогда мой глас не осквернял их слуха!

 

Я помощи просил? О жалости взывал?

Протягивал ладонь за жалким подаяньем?

Коростою покрыт... и сир, и наг, и мал,

Я не тревожил их притворным покаяньем.

 

Да, эти нищета, позор и жалкий стыд

Взывают до сих пор к расплате и отмщенью,

И отщепенства грех – он кровью не омыт...

Презрительный отказ смиренному прощенью!

 

На шпиле крепостном трепещет мести стяг...

Но не другим – себе я истину открою:

Что прошлое прошло, отмыть его – пустяк,

Но не чужой – о нет! – а лишь своею кровью!

 

ЗАМЕНА ГАЗОВОЙ КОЛОНКИ

Скажем, вот ты меняешь колонку: сгорела, зараза,

Это подвиг, достойный Гомера, - воспой его, Муза!

Это не по части юмора и не просто фраза,

Показалась жизнь – не подарок богов, обуза.

 

И не более это смешно, чем разрыв селезенки,

Чем в больницу попасть, где не кормят, не лечат,

Где ни "утки", ни нянек, хоть подстилай пеленки...

Но замена колонки в ванной немногим легче.

 

Главное, с ними со всеми нужно говорить, общаться –

Диспетчером, мастером, бухгалтером, кладовщицей...

Ты сам когда-то в стихах называл это счастьем,

Ну и дурак, лучше мышью быть или птицей.

 

Да, разрыв селезенки... Сам себе делай клизму,

"Строгий постельный", а надо ползти до сортира...

Предположим даже, ты ощущаешь в себе харизму,

Но суета с колонкой меняет картину мира.

 

...Нет, и не птицей, не мышью, а мышью летучей,

В темном уголке Вселенной висеть вниз головою,

Без селезенки тоже живут, но ближних не мучай:

Им не прожить без колонки с горячей водою.

 

Острый зазубренный край ее рвет тебе брюки и душу,

Сесть с нею вместе в автобус, что пройти Фермопилы.

Я совсем не боюсь умереть: я ведь не трушу

Ехать до кольца. И дальше. Пока есть силы.

 

* * *

                                  В деревню... в глушь, в Саратов...

                                                      Из школьной программы

Под Саратовом этим, в глуши,

В деревеньке, средь дикой природы,

Где на верст пятьдесят – ни души,

Проведешь ты остатние годы.

 

Ну и что? Что нашел?.. потерял?

Будем, как и предписано, кротки.

Ты – этнограф, умножь матерьял

У оглохшей бессмысленной тетки.

 

Красный Кут, Новоузенск, Ершов –

В треугольнике этом проклятом

Без надежд идиотских и слов

Ты, как грошик последний, запрятан.

 

Десять суток скачи и бреди,

В столбняке оглядись ты – и что там?

Та же ровная гладь впереди –

Выход к Нижне-Самарским болотам.

 

В простоте, как случалось и встарь,

Пресловутый откроется ларчик.

Из колодца замшелый пескарь

Спросит: "Что тебе надобно, старче?"

 

Не тяни к голове пистолет

От душевной тоски и томленья:

От ума и от глупости нет

Ни спасения, ни избавленья.

 

И ни царь, ни злодей, ни герой

Не дойдут в Дергачи и Озинки.

За избой все таланты зарой,

Утопи, как в болоте ботинки.

 

Лбом разбейся, но сам ты большой –

Стань глухим, как Большая Глушица,

Породнись ты с людями душой,

Полюби их угрюмые лица,

 

Самогонку, технический спирт,

Степь до края, без дома и крова,

Солонцы... солонцы... Общий Сырт

От Радищево до Пугачева.

 

А раздолье дождливое глин?

А балясы, колеса, турусы...

И Чапаевск, Чапаево... блин!.. -

Всё сплошной Безенчук мокроусый.

 

Где-то горы несут свою стать,

Где-то плещется синее море...

Мы приучены здесь бедовать,

Горевать непролазное горе.

 

Кто здесь ждет и каких перемен?..

Долг Морфею отдашь, отобедав

С господами Г. D. и Г. N.

...Как об этом писал Грибоедов.

 

ТАМ... ЗА ВЬЮНОМ...

Там, за Вьюном, шагу сделать нельзя без опаски:

Доты, болота и каски... пробитые каски.

Черный поваленный лес... никуда не ведущие тропы,

Гильзы, траншеи, воронки, заплывшие мохом окопы.

Выкинь ты свой навигатор – какая там к черту наука?

Шаг не туда – и с концами – без вскрика, проклятья и звука.

Изредка – танк со снесенною начисто башней...

Но не прошедшей войны, не второй мировой, не вчерашней.

Сосны кривые – не сосны, а так – закорючки...

Ноги бы ты поберег от насквозь проржавевшей "колючки".

Этот район где-то там... будто напрочь списали в потери:

Ни грибников, ни лесничих, ни птиц... ну какие там звери?

Нет запрещающих знаков, и мне не встречалась охрана,

Но и скелетов не видел... что, в общем, действительно, странно.

Страх?.. нет, пожалуй, не то – будто ждешь обреченно ареста.

Коротко если сказать, то тоскливое... гиблое место.

Зона, как в "Сталкере"?.. – это, пожалуй, другое...

Здесь не встречаются даже совсем уж крутые изгои.

Впрочем, зайти туда можно... но не углубляясь... по краю.

Общий итог? – Как сказать?.. Не словами... нет, честно – не знаю.

Если поблизости селятся – быстро в графу "погорельцы"...

Господи, что ты несешь? Ну какие там на фиг "пришельцы"?

Не подходи ты с привычной, из фэнтези взятою меркой...

"Неодолимым" болото назвали, и я не спешил бы с проверкой.

 

* * *

Я не выспался, рано лег,

Ночью вздрогнул, проснулся, встал.

Где-то там, внутри – уголек...

Как расплавленный жжет металл.

 

Отвечает каждый из нас

За себя... Мне не стать другим.

Каждый пусть себя не предаст...

И стоящего рядом с ним,

 

И стоящего рядом с тем,

Кто нам близок, кто дорог, мил...

Я запутался, я совсем

Рассужденьем вас утомил.

 

Получается – сколько их,

За кого нам держать ответ...

Не отмеришь – от сих до сих,

И чужих в этом мире – нет.

 

* * *

Не верь... Ты не верить попробуй

Словам этим тихим в ночи...

Кто твой собеседник особый,

К тебе протянувший лучи

 

Доверья, поддержки, участья

Сквозь мрак, непроглядную тьму?

Как не задохнуться от счастья

И как же не верить ему?

 

Не бойся... А как же без дрожи

Внимать этим тихим речам?

И если не он, тогда кто же

Защитой тебе по ночам?

 

И как не просить, если голос,

Обжегший как пламя и лед,

Твердит, что на землю и волос

Без воли его не падет.

 

...Навстречу обещанной казни –

Огнем и водой, и мечом –

Без веры, надежды, боязни

Шагну, не прося ни о чем.

 

* * *

Сквозь небесную твердь

 я, мне кажется, тропку нащупал,

Через тернии к звездам...

 и дальше... за огненный купол.

 

За изнанку небес,

 с их мерцающей бархатной тканью.

Посмотреть, что же за

 иллюзорным пределом – за гранью.

 

По алмазным ступеням

 без всякой опоры и края.

Прочь из этого мира...

 Никому

                    ничего

                                    не прощая.

 

54-й км, Совгорка

...Но поглядев с холма туда... за горизонт,

Поверх еловых пик далекого массива,

Оставив под собой бессменный гарнизон,

Ты хрипло говоришь: "Ну, это, блин... красиво"

 

Какая разница, поверь, в каких словах

Ты душу приоткрыл... иль что-то в этом роде.

Но не о красоте и не про ветра взмах –

Совсем другая мысль мне в голову приходит.

 

Как раз вот это "блин" и навело меня

На мысль, что всё вокруг совсем не так-то просто...

А тут еще порыв воздушного огня...

И сердце мне кольнет безжалостно и остро.

 

Я повторяю вслух: Земля плоска как блин...

Не верь: она как шар. Наглядность не причина!

Предчувствием всегда ужасным был томим:

До края добредешь – и увлечет пучина.

 

О!.. Этот край Земли – он многих так же влек,

Тянул и ужасал... Точней – что там... за краем?

И если достижим, то так ли он далек?

Быть может, рядом он... Навряд ли мы узнаем.

 

Не сфера, тонкий диск – пробить его пустяк.

Чем край искать – проткнуть... нужны ль на это годы?

...Чужие города и незнакомый стяг,

Другие небеса, и ждут нас антиподы.

 

КИТАЙСКО-ПЕРСИДСКИЕ МОТИВЫ

Дорогой господин наш Фу-юнь,

Что сказать про прошедший июнь?

Ливни шли, протекла наша фанза –

Щели в крыше, хоть руку просунь.

 

А в июле – сплошная жара,

Высох рис, и стеной мошкара –

Нос не высунуть, съест без остатка...

Не исчезла и в крыше дыра.

 

Ну а в августе – ливни и зной.

Наш сосед – оптимист записной.

Он терпел – но не выдержал больше

И сбежал с деревенской казной.

 

Это лето – как дикий бамбук:

Под напором его не испуг,

А отчаянье в сердце вползает,

И перо выпадает из рук.

 

Записав на одном из листов:

"Вся земля – в норках ос и кротов", –

Я увидел, что лист тот – последний,

И подумал, что к смерти готов.

 

* * *

                                                                Володе Родионову

Постой... послушай меня: это только на первый взгляд

Жизнь подходит к концу, это так... пустяки... детали.

Встречи и проводы – это не более чем обряд,

На самом деле, мы с тобой здесь всегда стояли.

 

Ну посмотри: справа Казанский, слева – Спас-на-Крови,

Вдоль времени замершего мы проносимся мимо.

Ты разве невскому ветру подскажешь: останови

Воду в канале, текущую неумолимо.

 

В этом нет боли и горечи, даже пусть навсегда

В какой-то недобрый момент ветер расцепит руки...

Время – такая субстанция, что нанести вреда

Оно и не может, чужды ему эти штуки.

 

На самый худой конец, мы пройдем по нему назад

До этой минуты, когда мы стоим у канала...

Рядом торгуют матрешками... ветер рвет флаги над

Прошлым и будущим... вечностью, что не настала.

 

* * *

Жизнь ничему не научит. О, нет!

Нет в ней зарубок и меток.

Главное в ней – исцеляющий свет

В самом конце... Напоследок.

 

Я не о смерти, совсем не о ней!

Порваны памяти звенья.

Чашу с напитком божественным пей,

Сладкую чашу забвенья,

 

Горькую, словно с цикутой настой...

Что тебе память былая? –

Если все ярче горят над тобой

Звезды чужие, пылая.

 

Делаешь шаг, в сердце – трепет свечи,

С болью, надеждой, тревогой –

Черной как бархат... горящей в ночи,

Самой последней дорогой.

Tags: 

Project: 

Author: 

Год выпуска: 

2014

Выпуск: 

9