Кажется, неслучайно финальный аккорд порабощения южнорусских и малороссийских земель евроатлантической Новой ордой происходит в год памяти Сергия Радонежского.
Человеческие истории и История всегда повторяются, будто ходят по кругу. Будто всякий раз по-новому соединяются части паззла или перемешиваются стеклышки в калейдоскопе.
Из 2014-го нас неким мистическим образом переносит в 1380-й, в год Куликова поля, великих событий «Задонщины». А Россия нынешняя оказывается в том же непростом положении, что и Русь времен князя Дмитрия Донского, которой бросил вызов властитель Орды Мамай.
С чего все начиналось? Великое княжество Московское стало осознавать себя прямым наследником прежней, домонгольской великой Руси, державы, имевшей высокий статус в христианском мире. Москва, один из осколков той Руси, во времена Дмитрия Донского ставит себя в центр русского мира (этакого не совсем дружного «содружества независимых государств» — удельных княжеств), накапливает силы, составляет военно-политический союз князей. Словом, усиливается политически, экономически и в военном отношении.
Укрепление и собирание Руси не входило в интересы Орды и соседнего Великого княжества Литовского. И даже хозяев торговых колоний в Крыму, генуэзцев («фрягов»), оно не радовало. Первым нужна была русская дань. Вторым — русские земли: восточные границы Литвы уже вплотную приблизились к Смоленску, а на юге дошли до мест будущей героической обороны города Славянска. Третьи, дельцы и банкиры, желали более тесной «экономической ассоциации» с русскими землями. Кроме того, слабая Русь была богатым источником дешевых рабов — русских пленников, которых угоняли татары, а итальянские купцы перепродавали на всех средиземноморских рынках. Лишиться этого источника из-за возросшего самосознания Москвы они не желали.
Увы, московский князь разочаровывал их всех. Татарскую дань — «инвестиции в ордынскую экономику» — сперва урезал, а в 1374 г. вовсе перекрыл Мамаю источник русских денег. С Литвой крепко бился, успешно отражая ее набеги. Итальянцев, «сурожских гостей» (т. е. крымских купцов) князь Дмитрий жаловал — но позволял им вести дела только в Москве; ни о каком расширении торговли европейцев-католиков на Руси речи быть не могло.
Для удержания Руси в рабстве уже полтора века Орда применяла механизм «разделяй и властвуй». Ее правители ссорили меж собой русских князей, «милуя» одних, казня других. А со второй половины XIV в. начали сеять вражду между Москвой и Литовской Русью. Меж тем Литва на 90 % собралась из русских земель с русским православным населением.
В середине 1370-х гг. Москва пошла на «розмирье» с самой Ордой. На Руси не признавали Мамая легитимным правителем, он был не ханских кровей, узурпатор и самозванец. С этих пор и до Куликовской битвы происходит череда взаимных чувствительных военных ударов — побед и поражений той и другой стороны. Два самых крупных урона Русь нанесла Мамаю силовым переподчинением себе татарской Волжской Булгарии (там Дмитрий посадил своих сборщиков налогов) и разгромом ордынского войска на реке Воже. И это впервые от начала татарского ига. «Русь возвращается!» — вполне могли ликовать современники тех событий. Чем не «Крым наш»?
В ответ Мамай решил примерно наказать Русь, чтобы не мнила о себе даже как о «региональной державе». Он захотел превзойти Батыя — не только разгромить русские земли и ограбить их дочиста, но осесть в них полновластным хозяином. Это был план уничтожения Руси, в котором отдельным пунктом значилось изменение русской идентичности — религиозной, заменявшей в те времена национальную. «Веру их на свою переменю и повелю поклоняться Магомету. А где церкви были, тут ропаты (иноверческие молельни. — Авт.) поставлю», — так русский книжник рубежа XIV—XV вв. передавал намерения Мамая.
В исполнении замысла Мамай не надеялся только на свои силы. Он составил широкую коалицию: Орда, Литва, генуэзцы. Последние были его давними «партнерами» и, видимо, финансировали его борьбу в Орде с конкурентами. Эти услуги Мамай оплачивал крымскими землями, на которых тут же вырастали генуэзские военно-торговые базы — крепости. Возможно, в обмен на участие в походе генуэзских наемников фряжские дельцы получили от Мамая обещание доступа к русским богатствам.
Кроме того, ордынский правитель заручился поддержкой рязанского князя Олега, чью землю незадолго до того разорил и ослабил. Фактически принудил к покорству и измене русским интересам. Мамай был уверен: тактика натравливания русских друг на друга сработает и сейчас.
Однако не все русские готовы были обратить оружие против своих. В Литовском княжестве нашлись «пророссийски» настроенные… нет, не сепаратисты. Брат литовского князя Ягайла Дмитрий Ольгердович (русский по матери) просто «отъехал» с дружиной на службу к Дмитрию Донскому, покинув свои литовские владения. Как это сделал еще раньше его брат Андрей. Оба они бились в Куликовском сражении на стороне русских полков.
О походе Мамай объявил заранее, так что на Руси о его намерениях знали. Положение было тяжелое. В Москве понимали, что это нашествие может отбросить страну к лихим временам Батыева пленения XIII в. Страна была не настолько сильна — да и страны как таковой не было: каждое «незалежное» княжество блюло свою корысть. Даже собрав все силы союзных Москве князей, Русь могла не выстоять против военно-политического альянса, составленного Мамаем.
Словом, князь Дмитрий очень не хотел воевать с Ордой и ее союзниками. Предпринимал усилия, чтобы договориться миром. В начале лета от Мамая прибыло посольство с требованием полноразмерной дани, которую Русь платила еще четверть века назад. Князь соглашался на компромисс: платить ордынскому хищнику дань, «посильную христианам», то есть в урезанном объеме, согласованную с самим Мамаем несколько лет назад, до «розмирья». Позже Дмитрий снова пытался откупиться — отправил в Орду своих послов с великими дарами. Мамай же «высокомерничал». Зачем ему часть русского добра, когда его войско могло взять все?
С начала лета Русь пребывала в тревоге. У московского правительства не было никакой уверенности в победе. Когда в конце июля стало известно, что Мамай двинулся к границам русских земель, князь принялся собирать войска. Одних дружин — княжеско-боярско-дворянской конницы, т. е. профессиональных воинов, собиравшихся из разных городов, было мало. Не прислали свои рати несколько крупнейших княжеств. Следовало созывать добровольцев — городские ополчения. Князь понимал, что идет на огромный риск. Посадские люди — ремесленники, мелкие торговцы и пр. воевать были не обучены.
Они могли составить пешую рать, которая просто живой стеной встанет перед врагом и временно сдержит натиск. Было понятно, что почти все они полягут. А вырвут ли при этом княжеско-боярские полки победу — Бог ведает. Не одолеют — навсегда погибнет Русь. Князь колебался. Страшился. Сомневался: не ошибся ли в выборе, все ли сделал, чтобы предотвратить неизбежное. На кону были не утилитарные и даже не стратегические интересы государства — ставкой была жизнь страны и народа.
В этой ситуации он едет в монастырь под Радонежем, к старцу Сергию. Беседует с ним, рассказывает, спрашивает: верно ли поступаю? Сергий, узнав, что откупиться не удалось и что Мамай обещал силою насадить на Руси иную веру, иные законы, иные ценности, благословляет его на смертный для многих православных бой…
На Куликовом поле погибла огромная часть русского войска (точных цифр не существует). Павших отпевали, а затем поминали в молитвах как принявших венец мученичества «за святые церкви и за веру православную», за «други своя»…
История часто повторяет саму себя. Не по букве, но по духу. Калейдоскоп перевернулся, сложив из тех же элементов совершенно новую картинку. Вновь еще не окрепшей России навязывают войну с Ордой и ее сателлитами. Ведь не Украина же — совершенно незалежно — пытается стравить русских с русскими. С теми русскими, которым изменили их национальную идентичность. В XIV—XV вв. этот процесс смены культурно-религиозного и этнического кода отсеченной части единого народа только зарождался в бывшем Галицком княжестве, попавшем под власть Польши. Уже тогда Галиция отпала и от русской церковной общности. Но Литовская и Московская Русь еще оставались объединены митрополией всея Руси. Митрополиты, хотя и жили постоянно в Москве, титуловались по старине Киевскими. Однако литовские князья трудились над тем, чтобы расчленить единое тело, разделить митрополию на отдельные половины, литовско-киевскую и московскую. Но сами при этом склонились к принятию совсем иной конфессии, католичества.
Митрополит Киприан, находившийся в год Куликовской битвы в Киеве, надо думать, не сидел сложа руки, а убеждал, как мог, литовца Ягайло отступиться от союза с Мамаем. Да и Сергий, видимо, приложил свое слово к тому, чтобы помешать Ягайле соединиться после разгрома Мамая с рязанской ратью.
Литву надо было удержать в Русской митрополии. Московские церковные владыки XIV—XV вв. творили чудеса дипломатии, чтобы добиться этого при сильной политической конкуренции двух половин русского мира. В конце концов им не удалось уберечь Литовскую Русь от религиозных объятий Запада… Прошли века — и снова иерархам Русской Церкви надо проявлять чудеса дипломатии и тактическую осторожность, удерживая Киев, мятущийся в майданных вихрях, от ухода «на сторону далече»…
Нынешнее время по сравнению с древним спрессовано. То, что тогда шло столетиями, теперь укладывается в десятилетия и годы. Может быть, и наша Куликовская битва где-то недалеко. А может, ее авангардные бои уже гремят, все за тем же Доном? И льется русская кровь, и стонет земля от горя по убитым.
Как бы ни действовала теперь Россия в ответ на вызов Орды — выжиданием или тактическими маневрами, откупом или силой, мягкой силой или жесткой, — нынче снова пришло время особых молитв к святому Сергию, игумену земли русской. Дабы побеждалась «ненавистная рознь мира сего».