Две подруги - молодое поколение, 1917 г.
Татьяна Пашкова (слева) и Кира Гамалея.

Имя Гайто Газданова всегда произносилось в нашей семье с огромной любовью и, можно сказать, благоговением. Мама часто рассказывала мне о своем детстве и юности. Эти рассказы были для меня с детства окном в совершенно другой, невероятно интересный мир. Я уже хорошо знала людей, имена которых чаще всего повторялись в маминых рассказах - двоюродная сестра Татьяна, закадычная подруга детства и юности, мамин жених кадет Володя и Гайто, безнадежно влюбленный в Татьяну (близкие называли ее Нюшечка, а друзья - Клэр, по-французски, светлая). Володя Махно погиб на гражданской войне. Гайто эмигрировал, жил в Париже, работал таксистом. Доходили слухи, что он стал писателем и описал их юношескую компанию в романе.

Бабушка моя Антонина Витальевна была очень общительная. Она познакомилась с сотрудниками института мировой литературы, расположенного по соседству с нашим домом. Однажды ее приятельница принесла нам маленькую бумажку. Это был отпечатанный на машинке отзыв Горького о романе Гайто Газданова «Вечер у Клэр». Было это, я думаю, в году 1950-53 (бабушка умерла в 1956). То, что эти материалы были засекречены и нигде не публиковались, я поняла только в 1999 году из беседы со Станиславом Никоненко, первым русским исследователем творчества Газданова. В конце 80-х, когда он буквально охотился за любым упоминанием о Газданове и справедливо полагал, что Горький наверняка знал о таком талантливом писателе русского зарубежья, он не смог найти в самом полном собрании сочинений Горького ни одной строчки о Газданове. Пожелтевшая бумажка с отзывом Горького до сих пор хранится в нашей семье.

Получив в руки благожелательный дружеский отзыв Горького о романе Гайто, наша семья ликовала. Значит, сведения о том, что Горький роман одобрил и даже рекомендовал печатать в России - не досужий вымысел. Дело в том, что некоторые сведения о жизни Гайто до нас доходили. До войны он писал своей маме и любимой девушке Татьяне Пашковой (Клэр) в Харьков. В начале 30-х годов связь с ним прервалась. После войны харьковчане снова стали получать письма от Гайто, но уже через Албанию, где осели некоторые из их юношеского кружка, пройдя белую армию и бегство из Крыма. В Тиране в университете преподавал биологию Василий Пузанов, двоюродный брат моей мамы. От него мы узнали, что во время войны Гайто участвовал во французском сопротивлении.

В 80-е годы, когда уже перестали глушить радио, вдруг, кажется по ВВС, слышу рассказ точно о маминой студенческой компании. Прибегает мама, и мы слышим заключительную фразу передачи: «Мы передавали отрывки из романа Гайто Газданова «Вечер у Клэр», изданного в Нью-Йорке в 1978 году». Так мы с большой радостью убедились, что роман существует, и следовательно, когда-нибудь мы его прочтем. И моя мама, и все, знавшие Гайто, были уверены, что роман «Вечер у Клэр» - это автобиографический роман о годах его юности и неразделенной любви к Татьяне Пашковой.

Моя мама познакомилась с Гайто на Рождество 1913 года. Она приехала на каникулы к своему дяде в Харьков. Было очень весело, много детей, литературные игры, шарады, читали много стихов. Маме запомнился один мальчик. Он был совсем маленький, так что под елку ему ставили скамеечку, но стихи он читал совершенно бесподобно. Это и был Гайто Газданов. Его мама снимала квартиру в доме, принадлежавшем семье Пашковых. Главой семьи в то время был Александр Витальевич Пашков, родной брат моей бабушки Антонины Витальевны. Он женился на ее самой близкой подруге Елизавете Карловне Милфорд, очень тихой и доброй девушке из обрусевших немцев.

Александр Витальевич пользовался таким огромным успехом у дам, что, по маминым словам, одна женщина застрелилась из любви к нему. Все знали, однако, что он любил, неизменно высоко ценил и уважал свою жену и даже не помышлял об уходе из дома.

Он был боевой офицер, прошел всю войну с Японией, был при осаде Порт-Артура. Японцы предложили всем русским офицерам, захваченным в плен, вернуться на родину. Дед отказался бросить своих солдат и отсидел в плену все положенное время. Вернувшись в Россию, он немедленно подал в отставку. Он уже тогда чувствовал неблагополучие всей страны и ее армии. Александр Витальевич имел «солдатского Георгия» - Георгиевский крест, который давали только за личную храбрость на поле боя. Армию в нашей семье уважали. Все братья бабушки были офицерами.

По семейным преданиям родоначальником рода Пашковых был постельничий при дворе Екатерины II. Она подарила ему дворец сказочной красоты, построенный по проекту Баженова - знаменитый Пашков дом, впоследствии превращенный в Румянцевский музей, а затем в Ленинскую библиотеку. Дед Александра Витальевича Пашкова подарил городу Харькову землю для строительства университета - Университетскую горку. Это описано в книге «История г. Харькова», которая долгое время хранилась у наших харьковских родных, но, к сожалению, не сохранилась. Мама Александра Витальевича Надежда Петровна приходилась родственницей первому русскому кинопромышленнику Ханженкову.

По словам бабушки, ему до революции принадлежали кинотеатры «Повторного фильма» и «Москва» на площади Маяковского. К началу XX века семья Пашковых разорилась. Остался только огромный дедовский особняк в Харькове на Екатеринославской, д.77 - трехэтажный дом с двумя флигелями, полукруглым передним двором и огромным старым садом позади дома. Оба флигеля и два первых этажа сдавали, и как я теперь понимаю, на эти деньги жили. Один флигель сдавали вдове с ребенком - это и была Вера Николаевна Газданова с сыном. К сожалению, дом не сохранился. В семье Пашковых было трое детей - Татьяна, Ольга и Павлуша. Пашковы и Гайто росли вместе, и со временем семьи сблизились. В 1928 году Газданов посылает Пашковым из Парижа свой портрет с надписью «Моим самым лучшим знакомым». У Александра Витальевича Пашкова не было своего имения, где можно было бы жить летом. Поэтому его семья часто гостила летом у его сестры, моей бабушки Антонины Витальевны Гамалея в имении «Орловка» под Курском. В свою очередь, ее дети Кира и Гаврюша с раннего детства часто гостили у дяди в Харькове. Девочки в семьях Александра Витальевича и Антонины Витальевны родились с разницей в один год: Кира в феврале 1900, а Таня в январе 1901 года. Они были очень дружны до самой смерти, так же, как всю жизнь дружили их матери.

Мама вспоминала, что дядя Саша очень любил заниматься с детьми, и когда Кира и Нюшечка были совсем маленькими и лежали поперек тахты, брал их за ножки, и в такт размахивая, повторял: «Де-ли-баш у-же на пи-ке, а ка-зак без го-ло-вы» (строка из лермонтовского «Валерика»). Лермонтов был любимым поэтом Александра Витальевича. Он воспитывал еще и свою младшую сестру, мою бабушку. Во дворе Пашковского дома дядя Саша устраивал всякие спортивные игры, в которых участвовали и соседские дети - чаще всего соревнования по бегу. Бабушка была худенькая и очень быстрая, часто выигрывала. Самый роскошный приз, который она получила, была большая лубочная картинка "Битва русских с кабардинцами". Когда дед выигрывал в карты в Дворянском клубе, он возвращался домой, нагруженный, как Дед Мороз, подарками для ребятни. Праздник был, как на Рождество.

Позже, когда дети подросли, семья Пашковых переехала на новую квартиру - они снимали пять комнат в доме №17 на Епархиальной улице. Четырехэтажный дом и аптека на первом этаже принадлежали Василию Францевичу Милфорду, двоюродному брату Елизаветы Карловны Милфорд-Пашковой. Этот дом сохранился до наших дней. Со временем, в квартире Пашковых стали собираться студенты, гимназисты последних классов, молодые офицеры. Образовалась веселая молодежная компания.

Ядро компании составляли Пашковы (Татьяна и Павлуша) и Милфорды (Жорж, Валентин и Николай). Жорж - высокий, красивый брюнет, ушел в 1918 году вместе с немцами, а потом появился во время войны в Харькове в чине штурмбанфюрера. В 70-е годы он умер в Германии, завещав все свое немалое состояние родным в России (он так и не женился), но никто не отозвался. Валентин сразу принял сторону красных и был убит весной 1919 года при отступлении армии Артема. Тихий и застенчивый Николай погиб в 1941г.

Постоянным членом компании моя мама стала в августе 1918 года, до этого они с братом Гаврюшей только приезжали на каникулы. Окончив Мариинскую гимназию в Курске, она приехала в Харьков поступать в мединститут и поселилась у своего дяди Александра Витальевича Пашкова. Легко сказать «приехала поступать», а ведь для этого пришлось переходить линию фронта - после Брестского мира Украина была оккупирована немцами. До линии фронта можно было доехать на поезде, потом надо было нанять извозчика, а саму линию фронта переходить пешком. По словам мамы, самым большим ее потрясением оказалась даже не потеря при переходе границы драгоценной скрипки, которую она берегла как зеницу ока, а белые пышные калачи на железнодорожной станции. Таких в Курске уже давным-давно не было.

Компания в гостиной Пашковых собиралась почти каждую неделю, а иногда и чаще. Несомненной хозяйкой этих встреч была Татьяна Пашкова. Друзья за роскошные белокурые волосы называли ее Клэр, а сами встречи, пародируя модные литературно-художественные салоны, - «Вечера у Клэр». Читали стихи, музицировали. Многие хорошо играли на фортепиано, моя мама на скрипке, Сергей Махно - на виолончели, Володя Махно прекрасно пел.

Иногда устраивали «семинары»: заслушивали чей-либо доклад на заданную философскую тему. И здесь заслуженно блистал Гайто. Он делал великолепные доклады по работам Ницше, Шопенгауэра и других «модных» философов. Мама часто повторяла «Человек есть нечто, что должно превозмочь». Это были следы тех далеких лет, тех выступлений Гайто. На его выступления приходили специально, народу набиралась тьма-тьмущая, и так как Гайто был роста невысокого, во время доклада ему под ноги ставили скамеечку. Кипели литературные споры, рассказывали, кто что читал, что появилось нового. Особые страсти вызывали пьесы Ибсена, романы Кнута Гамсуна, Великий Инквизитор из "Братьев Карамазовых" Достоевского, "Жизнь Иисуса" Ренана.

Обсуждались и социальные вопросы. Почти все жаждали более справедливого устройства общества, сочувствовали революции. Мама вспоминала, что Нюшечка всегда была связана с какими-то «революционными студентами», вечно они о чем-то шептались, что-то прятали... По мнению мамы, общее настроение было таким: они, люди из дворянства, в долгу перед народом, существующее устройство общества негуманно. Мама на всю жизнь запомнила лица деревенских ребятишек, зачарованно глядевших через запотевшее стекло на «господскую» елку, она помнила свои горькие слезы, когда, несмотря ни на какие просьбы, бабушка наотрез отказалась пустить деревенских в дом. С шести лет (!) мама решила, что когда вырастет, будет помогать бедным людям, будет их лечить. Так она и сделала. Стала великолепным врачом и работала до 87 лет.

В компании любили посмеяться, подшутить над кем-нибудь. Сколько эпиграмм было написано по поводу немецкого генерала, который занял квартиру на их улице! Вся Епархиальная была усыпана плотным слоем соломы, дабы проезжающие экипажи не тревожили покой господина генерала. А по воскресеньям перед домом усаживался оркестр и целый день услаждал генеральский слух музыкой.

В компании любили дурачиться: переодевать женщин в мужской костюм, причем, обязательно подрисовывать усики с помощью жженой пробки, а мужчин, соответственно, наряжали в женские костюмы. И в таком виде они устраивали музыкальные концерты, играли в шахматы, или шли гулять. Гайто обычно наряжали барышней - за малый рост, миловидность и отсутствие реальных усов.

Конечно же, молодежь очень любила танцевать. Играли в фанты, бутылочку, почту цветов. Блистательный Жорж Милфорд однажды написал моей маме в записочке: «Когда бы жизнь домашним кругом я ограничить захотел...». После танцев, часов в 10-11, обычно подавали овальное блюдо горячих с пылу-жару котлет, пили чай с лимоном.

Кроме Татьяны Пашковой и Киры Гамалея, в компанию входили Виктор и Ольга Черкасовы, дети богатого лесопромышленника. Ольга была красавица с яркой, цыганской внешностью. Многие молодые люди приходили к Пашковым, привлеченные ее блестящей красотой. Однако постепенно пристраивались либо в «партию» Киры, либо в «партию» Татьяны.

В «партию» Киры, темноволосой и зеленоглазой, с гладкой прической на прямой пробор и тяжелым узлом волос на затылке, шли любители музыки и поэзии. В «партию» белокурой и сероглазой, с пышной копной волос Клэр, шли любители философии и естественных наук. В компании цвели бурные романы и настоящая, глубокая любовь.

У мамы был жених Володя Махно, боевой офицер. В 1914г. он окончил кадетский корпус в Полтаве (одно время там учился и Гайто), а затем , в 1916 году - Петербургское кавалерийское училище. Володя был прекрасный художник и музыкант, его без экзаменов приняли и в Академию художеств, и в Консерваторию. Учеба давала отсрочку от армии, но Володя считал своим долгом во время войны быть на фронте. Он провел на фронте год, был избран в Совет солдатских депутатов, стал участником Первого съезда Советов в Петрограде. Мама рассказывала, в какой ужас пришел Володя, когда увидел, что солдаты справляли нужду в драгоценные сервские вазы петербургских дворцов. Впоследствии он отшатнулся от красных и вступил в армию Деникина. Моя мама любила и помнила его всю жизнь. Его рисунки и письма она возила с собой в эвакуацию, а письма с фронта читала и перечитывала до самой смерти. Эти письма я бережно храню, а Володины картины висят у меня дома.

В Татьяну-Клэр были влюблены многие, но она, в отличие от Киры, еще никого не выбрала. Самым безмолвно и безнадежно влюбленным был Гайто. Об этом знали все. Конечно, Татьяна выделяла Гайто из всех своих поклонников. Он отличался начитанностью, умением разбираться в сложных понятиях и отвлеченных идеях, особенным отношением к жизни. Его выделял из всех и сам дядя Саша: подолгу беседовал с ним. А своего отца Татьяна обожала. В компании Гайто любили и ласково называли «Гайтошка».

К тому же, он был совершенно свой, можно сказать домашний, почти родственник, ведь они росли вместе, в «одном дворе». Но это же, с другой стороны, вредило ему. Нюшечка из товарища детских игр внезапно стала барышней, недосягаемой в своей красоте и недоступности Клэр. Вокруг Татьяны всегда вился шлейф поклонников, а он еще оставался мальчиком, на 3 года моложе ее. И здесь ему не помогали ни выдающиеся познания в философии, ни несомненный, всеми признаваемый ум. Мама помнит, как Татьяна жучила Гайто за всякие мелкие промахи в правилах приличия, например, за перчатки, которые он обычно по рассеянности бросал на кровать. Татьяна обладала большой внутренней силой, и это в сочетании со спокойным достоинством и уверенностью в своем праве казнить и миловать. Она, конечно, знала о своей власти над Гайто. И уж конечно, не упускала случая, чтобы беззлобно пошутить, а иногда и серьезно поддеть бедного Гайто.

Мама вспоминала, как летом 1919 года Пашковы сняли на лето дачу в Куряже, в помещении монастыря, и Татьяна нарочно выбрасывала ключи со второго этажа в овраг, в крапиву, и посылала бедного Гайтошку их искать. И он шел, и искал, обжигаясь крапивой. Вместе с ним бежала искать ключи моя мама, понимая его боль и сочувствуя ему. Как тут не вспомнить тургеневскую «Первую любовь» и ее героиню Зинаиду, которая легонько втыкала булавку в руку своему поклоннику и говорила: «Сейчас Вам будет и больно, и стыдно, а Вы, милостивый государь, улыбайтесь».

Татьяна Александровна Пашкова действительно была женщиной необыкновенной силы характера и великой женственности. В детстве Татьяна два года не разговаривала с отцом за то, что он назвал ее дурой. И ее отец, заслуженный боевой офицер, фактически спасовал перед этим сгустком воли. Он несколько раз просил у дочери прощения, просили за него все родные, и простила она его только на Пасху, когда положено со всеми христосоваться (одно время, с шести лет, Татьяна очень увлекалась религией). Особенно торжественно этот пасхальный ритуал происходил в деревне, в имении. Похристосоваться с барышней выстраивалось несколько человек, прямо очередь из прислуги и работников (кучер, повара и др.). Очень было нелегко, вспоминает мама, «особенно с кучером, у которого была огромная колючая борода». Спрашиваю у мамы: «А не было противно?» Она отвечает: «Ну, во-первых, они все как следует мылись в бане перед светлым праздником, а во-вторых, отказаться не было никакой возможности: бабушка не позволила бы и вообще был бы позор».

Я близко познакомилась с тетей Таней, когда мне было 13 лет - меня отправили одну в Харьков на каникулы. Пришлось мне нелегко. Тетка была строга необыкновенно. Упаси Боже положить сумочку на диван, а не на вешалку в прихожей, или капнуть на чистый кафельный пол кухни. Теперь, вспоминая эти трудности, задним числом я жалею Гайто. Вообще, тетка Таня была необыкновенная чистюля. Руки у нее всегда были ухоженные, и часто во время самого серьезного разговора она вдруг начинала чистить ногти пилочкой, доставала маникюрный наборчик и ножничками срезала участок кожи. А когда много лет спустя я наткнулась на подобный эпизод в романе (Клэр во время серьезного разговора стала обрезать плохо обрезанную кожу у мизинца), я расхохоталась. Видно, и Гайто эта привычка досаждала.

Такой же особенностью отличалась и моя мама. В своем стремлении содержать руки в порядке, мама попадала в неловкие, с моей точки зрения, ситуации. Папины родные нередко обижались: как только мама усаживалась в кресло для задушевной беседы - в основном, люди рассказывали ей о своем - тут же начинала пилочкой подтачивать ногти. Я говорила ей об этом, но привычка оказалась неискоренимой. Теперь я думаю, что, наверное, в юности маме и тете Тане очень часто целовали руки, и у них возник этот рефлекс - во что бы то ни стало содержать руки в идеальном порядке.

Тетя Таня никому не позволяла «наступать себе на мозоль», умела и любила ставить «на место». Помню, меня поразил ее рассказ о поездке в Москву. В купе вошел очень молодой человек, у которого был билет на нижнее место, а у тетки - на верхнее. Он спокойно занял свое место, и уже по приезде, выходя, извинился: «Надо же, как неудобно получилось с местами». На что тетка Таня с улыбкой отпарировала: «Нет, отчего же, очень удобно - для Вас!»

И в то же время тетка обладала каким-то необыкновенным обаянием. Ее многие любили. Безнадежно любил ее и Коштоянц, ставший впоследствии академиком медицинских наук, его именем названа улица в Москве. Он не мог забыть Татьяну многие годы. Мама вспоминала, что в 1938 году, когда она отдыхала в санатории «Узкое», во время прогулки в парке к ней обратился один отдыхающий. Извиняясь, он спросил, не имеет ли она какого-либо отношения к Татьяне Александровне Пашковой. Это было поразительно, ведь Татьяна и моя мама абсолютно не похожи. И все-таки, какой-то общий отблеск, сходство в манерах, какой-то свет лежал на них, что позволило Коштоянцу угадать черты Татьяны Пашковой в незнакомой женщине.

У тети Тани были необыкновенные глаза. Серые, огромные, бездонные, и какие-то тени в них двигались. Очень красивые глаза. Но самое примечательное в них было даже не красота, а особенное выражение глаз. Они часто были печальные, а иногда в них выражалось такое страдание, такая мука, что сердце останавливалось и хотелось отдать за них свою душу. Вспоминая эти глаза, ловлю себя на том, что сама влюбляюсь в них, и на память приходят слова: «И я умру, умру, раскинув руки, на самом дне твоих прекрасных глаз».

Немыслимо прекрасными глаза тети Тани становились, когда она глядела на двух своих самых близких людей - мужа и сына, названного в честь деда Александром. Им она прощала все. Строптивая и неуловимая, Татьяна Пашкова оказалась однолюбом. Она полюбила в первый раз - и на всю оставшуюся жизнь. В 1924 году она вышла замуж за Константина Владимировича Щеголева, сокурсника по биологическому факультету Харьковского университета. К.В. Щеголев был полной противоположностью Гайто. Никакой философии, отстраненности, глубокой и скрытой внутренней жизни. Это был человек полностью «посюсторонний». Человек воплощенного здоровья, красивой мужественности, стальных нервов. Азартный игрок, великолепный спортсмен. Он прекрасно танцевал и обожал женщин.

В 1929 году у них родился сын. Александр Константинович Щеголев оказался ярко талантливым человеком. Его всегда окружали друзья, любили женщины. Как все Пашковы, он любил Лермонтова и целые поэмы помнил наизусть, писал великолепные стихи, хотя нигде не печатался. Сочинение на выпускном экзамене в школе на 16 страницах он написал в стихах. Комиссия была уверена: «Списал!». Спас его один, особенно дотошный член комиссии: язвительно указал на ошибки стихосложения в одном из куплетов. По пути к парте «нахальный юноша» на ходу переделал раскритикованное четверостишие. Саша окончил геологический факультет Харьковского университета. Он доктор геологических наук, сделал крупное открытие в геологии, но со своим характером, подобным материнскому, и полным отсутствием всякого чинопочитания, карьеры не сделал. Он никогда не признавал авторитетов, легко мог высмеять начальство, был абсолютно независим в своих оценках и убеждениях. И этим он напоминал Гайто. В настоящее время А.К. Щеголев живет в Киеве.

Когда тетя Таня смотрела на мужа или сына, к выражению страдания в ее глазах примешивалась любовь до самоотречения, готовность отдать все, простить все и ничего не требовать взамен. Это было поразительное зрелище. А когда она, глядя такими глазами, обращалась к мужу своим особым грудным голосом «Ко-стю-ша», у меня замирало сердце.

До самой смерти вокруг Татьяны Александровны был целый кружок людей, ее сверстников, совершенно ей преданных, можно сказать, «поглощенных» ею. Самым большим праздником в этом кружке было 25 января, Татьянин день. Обаяние тети Тани было столь велико, что безотказно действовало даже на молоденьких девушек, ее аспиранток. Они обожали ее и были приняты в доме. Она была первоклассным специалистом. Вела занятия на биофаке Харьковского университета, занималась чистотой вод бассейна реки Донец. Вместе с мужем «объездила» в биологических экспедициях на лодке все реки и речушки этого района.

У Татьяны, как и у Гайто, была напряженная внутренняя жизнь, не видимая другими. Что-то почувствовать, заподозрить можно было только по выражению глаз. Она сама чувствовала в себе что-то странное, не такое, как у других. Тетя Таня обожала Эдгара По и терпеть не могла Чехова. Она очень удивила меня своей просьбой: «Когда я умру, поклянись, что ты обязательно приедешь на мои похороны, где бы ты ни была. Положи мне на губы зеркальце и смотри, не запотеет ли; долго смотри». Она больше всего на свете боялась впасть в летаргический сон и быть похороненной заживо. Но умерла Татьяна Александровна все-таки, пробыв несколько дней без сознания после инсульта. Это случилось 15 октября 1978г. Я приехала на похороны из Москвы. Увидела ее - и поразилась. Тетя Таня лежала на старинном кожаном диване, в черном шелковом платье, красивая, стройная, с неизменной прической - пышная прядь пепельных волос высоко поднята надо лбом. Зеркальце мое осталось чистым, хотя я держала его на губах долго-долго. Она умерла, так и не прочитав романа о великой любви к женщине, названной в ее честь Клэр.

Но оставалась моя мама, которая была свидетелем этой любви. В 1990г., когда стало возможно обычным людям по своей инициативе выезжать на Запад, моя дочка Кира поехала в Париж со строгим заданием найти и купить «Вечер у Клэр». Мы знали, что Гайто работал в Париже таксистом, и надеялись, что там и была издана первоначально эта книга. Дочка моя окончила французскую спецшколу и говорила по-французски свободно. Как она искала книгу Гайто по всему Парижу - отдельный приключенческий роман. Кира нашла ее в букинистическом магазине и купила за 300 франков - сумасшедшие по русским понятиям деньги. Между прочим, букинист долго отговаривал ее покупать книгу, он был уверен, что очень скоро Газданов будет издан в России миллионными тиражами, так как, по его мнению, это великий русский писатель.

Но вот книга в Москве, перед нами. Год издания 1930, тираж 1025 экз., 25 на офсетной бумаге. Книга, которую я держу в руках - с библиотечным штампом, на пожелтевшей бумаге, на такой в годы Великой Отечественной печатались мои первые книжки. С трепетом раскрываю и начинаю читать. С первых же страниц два чувства борются во мне. Первое - восхищения: «Какая проза! Какой язык! Как будто попадаешь сразу в другой, просторный, не наш мир, где все плывет, все движется». Но, с другой стороны, с первой же страницы чувствую величайшее разочарование и даже обиду. Где хорошо мне известная тетя Таня - «Нюшечка», самый дорогой и близкий друг маминой юности, чуть-чуть чопорная, слегка надменная, бесконечно обаятельная умница с острым язычком? Вместо нее - какая-то француженка, кокетливая, и, как мне с испугу померещилось, даже развратная, живущая почему-то в гостинице, в странной семье. Любовь, правда, есть: томительная, страстная, страшная и стыдная (прямо Бунин - даже в животе холодок).

Читаем дальше вместе с мамой, вчитываемся: идет описание жизни героя, с самых ее истоков.

Да, действительно, подтверждает мама, Газданов подарил герою свою автобиографию. Вот, наконец, читаем: " Мы жили тогда в доме, принадлежавшем Алексею Васильевичу Воронину, бывшему офицеру, происходившему из хорошего дворянского рода, человеку странному и замечательному...; долгие месяцы порт-артурской осады отразились на его нервной системе (здесь и далее цитирую по изданию Москва, «Современник, 1990г.,стр.53). Мама восклицает: «Да это же буквальное описание семьи Нюшечки, семьи Пашковых: Алексей Васильевич Воронин - это Александр Витальевич Пашков, Екатерина Генриховна - Елизавета Карловне Милфорд, Татьяна - Марианна Воронина, Ольга - Наталья Воронина, Павлуша - Миша Воронин".

Мама также обратила мое внимание на разговор героя с дядей Виталием (стр. 84-94). По ее словам, это был пересказ бесед Гайто с Александром Витальевичем Пашковым. Просматривая сейчас эти страницы, я нахожу «отметки резкие ногтей» на местах, наиболее важных для мамы. Вот разговор матери Николая Соседова с сыном, уходящим на войну к белым: «Твой отец был бы очень огорчен, узнав, что его Николай поступает в армию тех, кого он всю жизнь не любил» (стр.96), и далее из разговора с дядей Виталием: «Я поступал в белую армию потому, что находился на ее территории, что так было принято... Но меня удивило, что Виталий, старый офицер, относится к этому с таким неодобрением. Но все же я спросил его, почему он так думает. Там, сказал он, там, брат, идет мужик, а Россия - крестьянская страна» (стр. 88), и выше: «Добровольцы проиграют войну» (стр. 87).

Потом уже я сама читала и перечитывала роман, пытаясь найти чувства и краски того мира маминой юности, который был и миром Гайто. Так например, Гайто воспринимает как революцию только события февраля 1917 года. Мама рассказывала, что и они в Курске праздновали революцию только в феврале, а ноябрь просто не заметили. Мама в это время училась в 7-м классе гимназии. Гимназистки мирно занимались, как вдруг в окно (класс был на втором этаже) влетел камень, завернутый в тетрадный лист. На всю жизнь мама запомнила текст, написанный на этом листе из тетрадки по математике: «Девочки, кончайте занятия, выходите на улицу. Царь отрекся от престола!». На улице масса народу, студенты, гимназисты, служащие, все с красными бантами, многие целуются, как на Пасху, поздравляют друг друга со светлым праздником. Много нарядно одетых дам, солидных господ. Толпа идет к тюрьме освобождать заключенных, всюду стихийные митинги - свобода, демократия, братство - всеобщее ликование, прямо как в начале нашей перестройки. Октябрьская революция, хотя и осталась незамеченной, отразилась на семейных фотографиях - сразу пошли плохие фотографии на тонкой желтеющей бумаге вместо массивных фото на плотном шелковистом картоне с гербами и адресом фотоателье.

Общим для их круга было отношение к полиции, к священникам. Помню, как моя мама даже спустя много лет переживала при воспоминании о том, как бабушка принимала в их доме полицмейстера, ведь тогда это считалось позором. Ее с большим трудом успокаивал Володя Махно. Такое же, но в более мягкой форме, было отношение к тогдашним священнослужителям. Поэтому мне так интересно было читать строки Газданова: «Я не знал, собственно почему я питал неприязнь к людям духовного звания, пожалуй, в силу какого-то убеждения, что они стоят на более низкой социальной ступени, чем все остальные, - они и еще полицейские. Им нельзя было подавать руку, нельзя было приглашать к столу: и я помнил длинную фигуру околоточного, приходившего ежемесячно получать взятку» (стр.84).

А из маминых воспоминаний передо мной встает картина посещения священником прихожан во время Пасхи. Впереди идет дородный священник, с ним дьяк и кто-то еще. Они поздравляют всех в доме со светлым праздником, и уходя, забирают с собой подношения: громадные воздушные куличи, крашеные яйца и даже, кажется, ветчину. Все это загружалось на телегу, и процессия двигалась дальше. Конечно, священник, собирающий «дары», и без маминых комментариев не вызывал у меня уважения.

Вообще, это поколение, молодежь революции, - все они были «крепкими» сознательными атеистами. Моя мама умерла 98 лет в полной памяти и рассудке, до последних дней интересуясь жизнью. Она с мягкой улыбкой слушала мои рассказы о мирах Кастанеды, о великой проповеди «благой вести» Христа - у меня была привычка обсуждать с мамой то, что очень заинтересовало. Мама, в полном соответствии со взглядами Ренана, была убеждена, что Христос существовал, был великим философом и борцом за счастье людей и умер, не отрекшись от своих убеждений. Об этом же пишет и Газданов: «В пятом классе я подолгу расспрашивал его (учителя) об атеистическом смысле Великого Инквизитора и о «Жизни Иисуса» Ренана» (стр. 83)..

Но мама никогда не признавала, что Христос был богом, что существуют иные миры, кроме нашей реальности, не верила в переселение душ и прочую мистику. А я теперь, прочтя Ренана, который был ранее недоступен, а потому загадочен и интересен, обнаружила, что эта книга для меня мало интересна, даже кажется плоской. Все на свете измерять человеческим рассудком - с нашим опытом двадцатого века - кажется мне не очень умным и даже опасным.

Маме удалось просмотреть трехтомник Газданова, изданный в Москве в издательстве «Согласие» (1996г.), - за день до смерти. Поздно вечером я отвезла свою внучку после гостей на нашу московскую квартиру и уже собиралась возвращаться на дачу, где в последние годы жизни жила мама. Было очень поздно, я спешила, я никогда не оставляла ее ночевать одну. И вдруг дочка говорит: «Я купила трехтомник Газданова, захвати, чтобы бабушка успела просмотреть». Меня несколько покоробила формулировка, в глубине души я надеялась, что мама проживет еще долго, но три тяжеленных тома захватила. На дачу я добралась с последним автобусом во втором часу ночи. Мама не спала, ждала меня. Страшно обрадовалась, увидев книги Газданова. С грустью сказала, глядя на фото первого и второго томов: «Такого Газданова я не знала». По поводу фотографии третьего тома: «Да, это наш Гайтошка, таким он был в нашей компании». Мы проговорила с мамой до четырех утра. Наступило 19 января, Крещение. В 10 утра маме стало плохо, и поздно вечером она умерла. У нее был заворот кишок, который мы сразу не распознали, считая, что это сердечные боли, иррадиирующие в живот. За час до смерти я в отчаянии спросила: «Мама, ты слышишь меня?». Она с закрытыми глазами, но ясным, четким голосом ответила: «Я в сознании». Это были ее последние слова.

Читая и перечитывая роман, я пришла к выводу, что Газданов в своем автобиографическом романе описывал не историю своей жизни, а историю своих чувств, жизнь своей души. Гайто говорит устами своего героя: «Я был слишком равнодушен к внешним событиям, мое глухое внутреннее существование оставалось для меня исполненным несравненно большей значительностью» (стр.27). Мама провела в компании с Гайто год и четыре месяца, начиная с августа 1918 года. Это было невероятно насыщенное событиями время: 13 ноября 1918г. в Германии произошла революция, и немцы покинули Украину, Харьков заняла Красная армия Артема, в конце марта 1919 года красные оставили Харьков под напором армии Деникина, и наконец, в декабре 19-го года с тяжелыми боями белые отступили. Ничего из этих событий не нашло отражения в романе Газданова, кроме отхода армии Деникина, ибо с этой армией уходил и Гайто. Он даже не описывает события, происходящие в их компании на вечерах у Клэр, не упоминает о собственных докладах. Эпизод с кадетом Володей, «который прекрасно пел», был единственным исключением.

Этот эпизод был как раз тем отрывком из романа, который я впервые услышала по «голосам»: «Когда кадет Володя, у которого был прекрасный голос, пел в гостиной Ворониных романс «Тишина» и доходил до того места, где луна выплывает из-за лип, Белов за его спиной изображал плывущую луну, размахивая руками и отдуваясь, как человек, попавший в воду. Как только Володя кончал петь, Белов говорил: «Плачу крупную сумму за неопровержимое доказательство того, что луна действительно плавает, и что липы делаются из кружев» (стр.75). Романс «Тишина» был любимым романсом моей мамы. Когда они с Володей ссорились, и Володя хотел поскорее помириться, он начинал петь этот романс. У него был глубокий тенор, близкий к баритону. В свое время я попросила маму записать все романсы, который пел Володя на «вечерах у Клэр». Привожу текст романса «Тишина» полностью (к сожалению, не знаю автора).

Тишина. Не дрожит на деревьях листва, На лужайке не шепчется с ветром трава, Цветники и аллеи в объятиях сна. Сад умолк... Тишина... Не колышет уснувший зефир тростника, В берегах молчаливых безмолвна река, Не играет на глади зеркальной волна Спит река.... Тишина... Над задумчивым садом, над сонной рекой, В небесах беспредельных великий покой, Из-за лип кружевных выплывает луна Сад молчит... Тишина..

Но вернемся к событиям в Харькове весной 1919гг. Гайто уходил в белую армию и прощался со своей мамой, а рядом стояла и плакала Елизавета Карловна, мать Татьяны. Ее сын Павлуша уже ушел на бронепоезд. В последние дни перед вступлением красных в Харьков, по словам мамы, город охватила настоящая паника. Говорили, что в передовых частях идут одни китайцы, и они вырезают всех поголовно. И в это верили. Все помнили, что после первого пребывания Красной армии (в конце 18-го и начале 19-го), белые открыли для доступа подвалы ЧК и устраивали туда экскурсии - смотреть, как людей пытали и расстреливали. Красные продвигались быстро и к Харькову подошли внезапно. Когда моя мама (она к тому времени жила на Габаевке) прибежала с окраины города в центр, к Пашковым, она была потрясена картиной бегства. Квартира была открыта настежь, ценные вещи валялись в беспорядке, белье замочено и брошено во время стирки. Семья Пашковых покинула Харьков и уехала на юг в Пятигорск. Вместе с ними уехала и Вера Николаевна Газданова.

Это может показаться невероятным, но Деникин разрешил офицерам действующей армии при отступлении из Харькова взять с собой родных. И маму взял с собой ее жених, горячо любимый человек Володя Махно. Когда отступающая армия останавливалась на ночлег, это была целая проблема. Офицеры со своими женами как-то устраивались, но Кира была невеста! И Володя хлопотал, отгораживал ей угол, занавешивал чем-нибудь. Все это длилось, пока отступление не приняло характера катастрофы. Все время шли тяжелейшие бои, и тогда был отдан приказ: все обозы оставить. Была зима, декабрь 1919 года, глухой угол России. Никакой возможности добраться до железной дороги. Володя нашел в сарае заброшенного имения карету XVIII века, оббитую голубым бархатом и фестончиками, дал Кире с собой два мешка сахара вместо денег, договорился посадить ее на поезд, идущий в Севастополь. Там у его отца был собственный дом. Больше они никогда не виделись.

С невероятными приключениями мама попала в Крым. А Володя, незадолго до ее дня рождения, погиб в Сальских степях. В жуткую февральскую стужу его послал в разведку родной брат Сергей, командир полка. Володя был тяжело ранен и застрелился. Его ординарец видел, как он сползал с лошади, и в этот момент выстрелил в себя. Сам Сергей остался жив. В эмиграции, по слухам, работал шофером в Лионе. Мама никогда не могла простить его.

Боже мой, а ведь я читала письма Володи еще с империалистической войны. Он писал: «Я чувствую, что останусь жив. За мою смерть, я думаю, всего 13-17%». Меня так поразил этот его подсчет, его уверенность в будущей счастливой жизни со своей любимой.

Соответствует ли образ Клэр, созданный Гайто, той девушке, которую он любил, хотел ли сам Гайто, чтобы Татьяна Пашкова узнала себя в этом образе?

Мне кажется, что не только хотел, но и сознательно зашифровал роман, чтобы его потайной смысл был понятен только "избранным" - соучастникам той далекой весны.

Гайто придал черты любимой девушки сразу двум персонажам романа - Клэр и Марианне Ворониной. Мне кажется, это имя Мари-анна он взял потому, что в нем явственно звучит Анна, уменьшительное от которого - Нюша, Нюшечка. Марианна, товарищ его детских игр, по роману была с героем одного возраста, а Клэр - на 3 года старше, как и Татьяна Пашкова. Герой романа носит имя Николай Соседов. «Может быть, потому», - сказала мама, «что Коля, застенчивый Коля Милфорд, сосед Татьяны по дому Милфордов на Епархиальной улице, был в нее тихо и безнадежно влюблен». К тому же, несколькими годами раньше и сам Гайто был соседом Татьяны по дому Пашковых на Екатеринославской.

Эпиграфом к роману Гайто взял пушкинское: «Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой». Как тут не вспомнить бессмертные пушкинские строки, посвященные Татьяне:

«И в сердце дума заронилась Пришла пора, она влюбилась. Так в землю павшее зерно Весны огнем оживлено.... Давно ее воображенье, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой... Душа ждала... кого-нибудь. И дождалась, открылись очи. Душа сказала: «Это он».

Те же интонации, то же предчувствие любви звучат у Газданова «Готовилась новая эпоха моей жизни. Она вот-вот должна была наступить: смутное сознание ее нарастающей неизбежности всегда существовало во мне, но раздроблялось массой мелочей» (стр.60), и далее: "Наконец, случилось то, к чему постепенно и медленно вела меня моя жизнь, к чему все прожитое и понятое мной было только испытанием и подготовкой…я увидел Клэр" (с.79).

Гайто пишет: «был конец весны девятьсот семнадцатого года; революция произошла несколько месяцев тому назад» (с.60). По дате видно, что речь идет о февральской революции. Гайто упоминает об этом вскользь, только чтобы точно обозначить время. По-видимому, это было важно для него - точно привязать начало своей любви к событию, которое будут помнить все. Герой романа в возрасте 13,5 лет влюбляется в Клэр, «которая перешла в последний класс гимназии и была старше его на 3 года». В этом же возрасте Гайто влюбился в Татьяну Пашкову.

Но почему Клэр француженка? Почему Гайто не описал просто то, что было на самом деле? Ведь реально происходившие в те годы события сами по себе великолепный сюжет для романа! Ответ на этот вопрос кроется в личности Газданова-художника. Гайто пишет о себе: «Уже с 8 лет, после смерти отца, я создавал искусственные положения всех людей, участвовавших в моей жизни, я заставлял их делать то, что хотел, и эта постоянная забава моей фантазии постепенно входила в привычку (с.27). Мне представляется, что Гайто создавал в воображении различные повороты событий, которые могли бы сделать его «несбыточные мечты» осуществимыми.

Во-первых, Гайто лишает свою возлюбленную родины и делает ее француженкой. Он пишет, как на корабле, уже совсем далеко от берегов России, он вдруг очнулся от оцепенения: «Я не думал о том, что покидаю мою страну и не чувствовал этого до тех пор, пока не вспомнил Клэр. Меня отделяли от моей страны и страны Клэр вода и огонь, но ведь Клэр - француженка, вдруг вспомнил я... И я стал мечтать о том, как я встречу Клэр в Париже, где она родилась и куда она, без сомнения, вернется» (стр.125).

Во-вторых, он лишает Клэр семьи Татьяны Пашковых с ее «почти феодальными представлениями о долге и чести». Обдумывая историю своей любви и характер Клэр, Гайто не мог не чувствовать, что события, происходившие в романе с его героями, были бы немыслимы с реальной Клэр-Татьяной. Чтобы приличная девушка, выйдя замуж, через несколько месяцев, в отсутствие мужа приглашала к себе влюбленного юношу, почти мальчика... И тогда Газданов «забирает» Клэр из хорошей русской дворянской семьи, лишает ее отца - боевого офицера, лишает матери - добрейшей и умнейшей Елизаветы Карловны, и помещает в семью без «гнезда», семейного тепла и родственных связей. Семья его Клэр не имеет даже своей квартиры и постоянно живет в гостинице. В романе есть эпизод, когда ее родители, случайно встретившись в театре, раскланиваются и представляют своим спутникам - «А это мой муж (жена)». Меня поразила эта деталь - «постоянно живут в гостинице».

И тут я вспомнила мамин рассказ о семье Соломона Петровича Шлеера, управляющего имением, кажется, графа Клеймихеля. У него были сын и шестеро дочек. Младшие дочки учились вместе с мамой в Мариинской гимназии Курска. Гайто мог с ними встречаться на днях рождения, например, у сестры Александра Витальевича - тетки Лели, матери Василия Пузанова. К ней на дни рождения, в имение в селе Пены, съезжались со всей округи, зачастую на нескольких экипажах, на несколько дней, причем, вместе с собственными гостями (в основном, студентами). Именно так и приезжали Шлеера - с гувернантками, учителем музыки и приятелями своих дочек. Мама говорила, что этот учитель музыки - Нюся Брон - впоследствии был дирижером Большого театра (за достоверность не ручаюсь). Соломон Петрович Шлеер «сделал» себя сам. Из нищего еврейского мальчика, который на ночь клал под голову сапоги, чтобы не проспать на работу, он дослужился до управляющего колоссальным имением, сахарными заводами и пр. Все окрестные помещики, в случае нужды, приходили к нему на поклон занимать деньги «под будущий урожай» (имелась в виду сахарная свекла). Он был очень богатый человек. Но что самое удивительное - его семья, чтобы «не заниматься домом», одно время постоянно проживала в гостинице! Это было, конечно, очень дорого и под силу только состоятельным людям. Соломон Петрович часто появлялся в «свете», любил посещать театр, прекрасно танцевал и пользовался большим успехом у дам. А его жена не любила выезжать, поэтому Соломон Петрович всюду бывал один или с красивой дамой. Возможно, эти детали их семейного быта пригодились Газданову для создания достоверной картины семьи Клэр.

Вновь и вновь перечитывая роман, я задумываюсь над характером главной героини. Теперь она уже не кажется мне дамой довольно «легкого» поведения. Скорее, это загадка необычной, властно влекущей женственности, как тока высокого напряжения. Гайто так пишет об этом: «Это непобедимое очарование, которое заставило меня 10 лет потратить на поиски Клэр и не забывать о ней нигде и никогда» (стр.25). Поэтому Газданов отбросил несущественные для него черты «внешней» жизни - происхождение, жизненный уклад, национальность, семью. Осталось то, что было главным для Гайто - суть характера, аромат души любимой женщины: насмешливость, острый язычок, умение создавать и использовать неловкие ситуации, чтобы ставить смельчака на место, непоколебимая и спокойная уверенность в своем праве повелевать и очаровывать.

Меня поразило, что и Татьяна, и ее отец Александр Витальевич дали жизнь двум образам в романе. По-видимому, эти два человека так много значили для Газданова, были столь многогранны, что не уместились в облике одного персонажа. Так, сила характера, твердость духа, присущие Татьяне, Гайто вложил в образ Марианны Ворониной: «Она была девушка с очень твердым характером... в семье ее не то, что боялись, но чувствовали, что следовало опасаться» (стр.53). Чем больше я читаю другие произведения Газданова, тем явственнее вижу, что Гайто многих своих героинь наградил этими, поразившими его в юности чертами. Он пишет даже об особом «колдовском» характере истинной женственности, когда люди оказываются прикованными к какой-либо женщине при отсутствии у нее красоты и молодости, иногда даже против своей воли.

Мама всегда была уверена, что роман Гайто Газданова называется «Вечера у Клэр», ведь так они называли свой «салон», свои встречи в гостиной Пашковых. Но я поняла, что название романа говорит не о встречах, а о единственной встрече, которую Гайто ждал всю жизнь. Гайто назвал свой роман «Вечер у Клэр». Это и был именно вечер, когда сбылось то несбыточное, о чем он мечтал.

Я обратила внимание, что Клэр появляется в романе вместе с голубым свечением. При первом знакомстве - «синяя река, которая течет в комнате» (стр.15), спустя 10 лет при встрече: «сквозь трепещущие занавески открытого окна все стремилось и не могло дойти до меня далекое воздушное течение, окрашенное в тот же светло-синий цвет и несущее с собой и несущее с собой длинную галерею воспоминаний, падавших обычно, как дождь и столь же неудержимых» (стр. 67).

В 1929 году, ровно ровно через десять лет после последней встречи с Татьяной, Гайто поставил последнюю точку в своем романе, попрощался со своей юностью, своей великой любовью. Прочтя роман, и зная истинную историю любви Газданова, остаешься потрясенным этой светлой печалью,этим бережным и почти благоговейным отношением Гайто к своей любимой. Он, кажется, даже не таит обиды за то, что его чувства остались безответны. Его герой, очнувшись после главной в его жизни встречи, после исполнения «несбыточного», охвачен грустью. «Во всякой любви есть печаль - печаль завершения и приближения смерти любви, если она бывает счастливой, и печаль невозможности и потери того, что нам никогда не принадлежало - если любовь остается тщетной» (стр.23). Газданов, выплеснув на страницы романа свою мечту о единственной встрече, которую он ждал всю жизнь, видимо, почувствовал, что для него лучше так, как устроила сама жизнь. «Теперь я жалел о том, что я уже не могу больше мечтать о Клэр, как я мечтал всегда; и что пройдет еще много времени, пока я создам себе иной ее образ, и он опять станет в ином смысле столь же недостижимым для меня, сколь недостижимым было до сих пор это тело, эти волосы, эти светло-синие облака» (стр.25)

Наверное, так лучше и для нас, читателей Газданова. Кто знает, смогли бы мы прочитать изумительный, светящийся роман «Вечер у Клэр», не будь в жизни Гайто такой страстной, напряженной и такой безнадежной любви.