Угасание литературного дара напомнило ему эволюцию гастрономических пристрастий. Он всегда был фанатом перченого и десертов, обожал харчо в университетской столовой и непроизвольно глотал слюну, когда вспоминал о трубочках с заварным кремом. Тех самых, из детства, длиной с телефонную трубку, сказочно хрустевшими под зубами, осыпавшимися крупными крошками и снегом из сахарной пудры. Все это было в прошлом. Он разлюбил маринованные огурцы и маслины, теперь они казались до пошлости пересоленными. Мутило его и от приторного сметанника, а в чае без сахара он теперь различал целые миры и не мог взять в толк, почему столько лет лишал себя такого удовольствия.

Ничего божественного не находил он теперь и в пряностях, сыпавшихся на его голову откуда–то сверху, оседавших в памяти и щедро отпечатывавшихся на бумаге с каждой новой строкой. Погружение в рай обернулось колесованием души, и теперь, садясь за новый рассказ, он чувствовал, как кто–то внутри него безжалостно подбрасывает раскаленные угли.

Новый рассказ Серджиу Викола начинался с опостылевшего кишиневского вида за окном. Ровно в десять утра писатель уже сидел за столом, за которым после обеда старший ребенок делал уроки. Перед ним открывался невеселый вид. Девятиэтажка, в которой проживали кишиневские знаменитости, члены правительства, депутаты парламента, крупные бизнесмены и пару артистов, дом этот из чувство стабильности, которое дает могущественный сосед, с позапрошлого лета превратилась в очаг хронической зыбкости.

Первыми появились люди с бензопилами. Действовали они быстро и шумно и за день управились с двумя десятками ореховых деревьев, многие годы создававших иллюзию единения «блатной» девятиэтажке с домом, на первом этаже которого мучительно думал над первой строкой писатель Викол. Между домами образовался пустырь, так толком не заросший травой. Скоро он уже был оживленной, неблагоустроенной дорогой. Вдавливая в землю одинокие желтые одуванчики, по пустырю сновали самосвалы, груженные песком, мешками с цементом, кирпичами и арматурой. Машины осторожно объезжали пни, низкие, почти у земли, так и не выкорчеванные, но все еще напоминающие о временах, когда по осени здесь бродили пенсионерки с пакетами, шелестели грязной желтизной под ногами, тыча палкой в листья именно в тех местах, где под ними прятались орехи.

То лето было безнадежно испорчено, а ведь он сделал все, что мог. Выпроводил обоих детей, вначале к бабушкам в провинцию, а затем, уже вместе с женой – на две недели в Одессу. Заранее составил план романа и не мог не нарадоваться, что один лишь сюжет занимает почти тридцать страниц. Перечитал три романа Мураками и «Модель для сборки». Впервые открыл, хотя и убеждал себя, что перечитывает, Сарамагу, Фитцджеральда и Фолкнера, удивляясь каждой новой странице, предвкушая пикантность рецепта, который его бесспорный талант способен сварганить из таких разных ингридиентов. То и дело открывал книжный шкаф, останавливая взгляд на третьей полке сверху, той самой, где примостили ценнейшие экземпляры семейного литературного тезауруса. Четыре номера журнала «Окна Магадана» с рассказами Серджиу Викола.

Когда три года назад напечатали первый из них вместо дома напротив он увидел, сквозь оконное стекло яркий свет и дальнюю дорогу. Дорога вела в Москву, где его ждали творческие вечера и презентации в книжном магазине «Библио–глобус». Он заранее краснел, видя как его приглашают на сцену в «Президент–отеле» для вручении литературной премии. Мечты равнялись планами – это подтверждало и письмо главного редактора «Окон» Екатерины Румянцевой.

Сравнив его прозу с откровением, возникающем при обнаружении дорогого джакузи внутри дворового сортира, она, строго говоря, проболталась. Призналась, что публикация столь даровитого дебютанта – шанс не столько для автора, сколько для журнала. «Может, с «Нью–йоркером» мы и не сравнимся, но хотя бы не лишат госфинансирования», писала Румянцева, но Викола уже было не остановить. Он написал еще три рассказа, все они были опубликованы в магаданском журнале, и представляя себя в Москве, в которой он к своим тридцати семи так и не побывал, Серджиу входил в книжный магазин «Библио–глобус» на Мясницкой, в котором он знал каждый уголок и мог за минуту найти нужную книгу на вполне определенной полке. Конечно же, только мысленно, ведь и магазин он видел лишь в своем воображении, правда, изучив его во всех подробностях благодаря фотографиям и видеороликам из Интернета.

Вот он входит в «Библио–глобус» через, похоже, двойные двери. Дальше Серджиу – сама бдительность и торопливость. Втянув голову в плечи, он быстро идет по магазину, обходя выкладки с бестеллерами, новыми романами Сорокина и Быкова, прямиком в отдел зарубежной прозы. Вот и конечная цель, третий стеллаж справа, вторая полка снизу. «Два брата» Бена Элтона, второй, после «Слепой веры» роман англичанина, который Серджиу собирается прочесть. Впрочем, не это сейчас главное. Куда важнее другое, вернее – другая. Женщина с сорокинской «Теллурией» в руках.

Книгу она не выронила, но взгляда от Викола оторвать не в силах. Он чувствует это, спиной видит ее взгляд, но себе не изменяет. Подхватив книгу Элтона, почти бегом несется через весь магазин к кассе, проносится мимо ошарашенной женщины – возможно, она даже почувствовала запах его дезодоранта. Она все–таки роняет Сорокина, поддавшись головокружению от бархатного аромата его «Нивеи» и события, в которое невозможно поверить: только что перед ее глазами дважды промелькнул сам Викол, знаменитый писатель, с третьей попытки наконец–то получивший премию «Русский букер».

Он уже видел, как новый роман, первый, если быть точным, его роман меняет решительно все. Становится для «Окон Магадана» тем же, чем был «Иван Денисович» для «Нового мира». Возвращает русскую литературу во времена «Доктора Живаго», и это по меньшей мере. Возводит автора в ранг первых трех русскопишущих писателей, и отныне «большая двойка» навсегда становится «большой тройкой». Позволяет жене Викола завязать с карьерой тренера по фитнесу, а им обоим – обеспечить будущее по меньшей мере трех поколений прямых наследников.

Серджиу уже предвкушал рождение новой литературной легенды, прямо там, за столом его сына. Увы, то лето запомнилось лишь гулом самосвалов за окном и дизельным смрадом, проникавшим даже сквозь наглухо закрытые ставни пластиковых окон. Все три месяца в доме напротив кипела большая стройка. Вначале к дому напротив пристроили стену, перпендикуляром и высотой в три этажа. Стена примыкала к балконам и оказалась частью будущей гигантской лоджии, сравнимой по квадратуре с площадью всей квартиры Виколов.

К сентябрю все стало ясно. Три семейства из дома напротив, частично объединив свои бюджеты, пристроили к многоэтажке три лоджии, огородив свои владения двухметровым частоколом из стальных прутьев. К началу осени на новых верандах уже были расставлены столики и удобные даже на вид кресла, пили шампанское и с гордостью водили хорошо одетых гостей. Роман же оброс лишь первой главой, на которой и умер.

Ошибка крылась в самом замысле. Он слишком много взял на себя, придумав роман о тайном обществе жен миллионеров, убивающих своих мужей. Гудел под окном кран, мешался бетон, жужжал мат строителей, а к девятиэтажному дому в нарушении всех проектных норм пристраивались три дополнительных этажа. Женщины были слишком расчетливы, чересчур коварны, они опутали сетями лжи и предательства всю Молдавию. Молдавию, в которой воняло соляркой, на столе и на экране ноутбука оседала строительная пыль, в стране, где Виколу не давали сосредоточиться и где заговор женщин нуворишей был бы не менее уместен, чем заседание Генеральной Ассамблеи ООН в центре Гренландии. Однажды, повертев головой перед зеркалом, Серджиу понял, что за лето его виски стали совсем седыми.

Неоконченный, а по большому счету, неначатый роман стал дурным знаком. После того лета Викол не писал почти год. Потом, вдохновленный письмом Румянцевой, попросившей рассказ в свежий номер, и ошарашенный тем, что его текстом, как признавалась главред, предполагалось «залатать дыру», он все же сел за работу. Вышло сразу три рассказа. Ни один из них в «Окна» не взяли, не удостоив Викола даже формальным ответом.

За стол сына он не садился еще девять месяцев, по прошествии которых понял, что время потрачено не зря. Серджиу чувствовал, что беременен, пусть и не замыслом, но уже намерением, признавая, что в его ситуации и этого немало. Однажды с ним уже такое было, однажды он уже нарушил данный себе обет. Не писать продолжения к своему первому рассказу, который – вот на это ему действительно намекали – почему–то считался лучшим из всего, что им было написано. Вторая часть вышла куда многословней, писал он без удовольствия и, пожалуй, даже мучая себя и все же сумел закончить рассказ своим фирменным сюжетным троеточием. Намеком на трагичный финал, приятным плевком в ожидания читателей.

Неспешно, но вполне уверенно набрасывая содержания третьей части, он уже знал, какой фразой начнет рассказ. Серджиу усмехнулся: банально до вульгарщины, но почему бы не принять такое решение за тонкую иронию? И даже вполне по теме. По крайней мере, никто не скажет, что начало столь же неуместно, как заговор миллионерш в Кишиневе. За исключением нескольких центральных улиц с вечера до утра в города если не ноги в темноте переломаешь, то на гопоту нарвешься. Хоть глаз выколи – определенно, к реалистичности фразы можно было не придираться.

Еще раз в задумчивости взглянув в окно, Викол решительно подался вперед и напечатал первое предложение.

«Тьма накрыла ненавидимый депутатом город».

***

Тьма накрыла ненавидимый депутатом город.

Он ненавидел Кишинев даже здесь, на заднем сиденье служебной «Шкоды». Машина везла его домой, и чем больше они отдалялись от центра, чем реже освещались дома и улицы и плотнее становилась ночь за окном, тем уютнее было депутату.

Сколько себя помнил, Пантелеймон Берку ненавидел Кишинев. С самого детства, с того дня, когда из родных Мындрешт родители приехали сюда за туфлями для отца, а потеряли ребенка. Родители исчезли из вида у входа в главпочтамт, откуда отец собирался отправить открытку двоюродному брату в Калараше, подтвердающую, что семья Берку в полном составе выбралась в столицу. Плакать маленький Пантелеймон не стал, он был не в состоянии издать и звука. Зато, посмотрев по сторонам, он понял, что спасен. Он сразу же узнал здание через дорогу, с часами над входом и, не подозревая, что в этом доме располагается городской совет, перебежал дорогу, шарахнувшись в сторону от длинного и страшного сигнала автобуса.

Ошибки не было. Он стоял под тем самым домом, который видел в фильме «Человек идет за солнцем». Фильм был ужасно скучным, и второклассник Пантелеймон, промучавшись в сельском клубе до окончания сеанса, потом сгонял злость на тряпичном мяче, отводя душу за украденные полтора часа летних каникул. Дурацкое кино про пацана, не нашедшего в солнечный летний день ничего лучше, чем катить по городу самодельное колесо.

И все же из клуба Пантелеймон вышел в некотором замешательства. В это невозможно было поверить, но это была правда: одним из встреченных мальчишкой по пути взрослых был сам старик Хоттабыч. Правда, он был без своей магической бороды, почему–то торговал лотерейными билетами, но главное – он стоял прямо тут, в центре Кишинева, у окна, над которым вертелся глобус и рекламировали билеты на самолет. «Все вертится и ты вертишься», вспомнил Пантелеймон слова Хоттабыча и понял, что должен сделать.

И хотя у него, как и у Хоттабыча в фильме про кишиневского мальчугана, не было бороды, Пантелеймон уже не сомневался: стоит ему трижды покрутиться вокруг своей оси, и произойдет чудо. Он почувствует в правой ладошке тепло маминой руки, в левой – мозолистые отцовские пальцы и больше никогда–никогда не расстанется с родителями. Зажмурившись, Пантелеймон начал вертеться справа налево. Один, два...

На цифре три он ударился носом об что–то большое и открыл глаза. Перед ним стоял милиционер. Настоящий милиционер в белой рубашке и в милицейской фуражке.

– Мальчик, ты чей? – спросил служитель правопорядка.

Это было слишком, и Пантелеймон не сдержался.

– Я потееееряяяяялсяяяяяяя! – заорал он, спешно орошая щеки слезами.

Такое могло привидеться лишь в ночном кошмаре. В центре чужого города Пантелеймона вел за руку милиционер. Само собой в тюрьму – куда еще может вести милиционер. Так заканчивалась жизнь, короткая жизнь глупого мальчика. Ему предстояло сгнить в тюрьме и, подумав об этом, Пантелеймон еще громче разревелся и не сразу услышал за спиной крик матери.

Все это время родители лихорадочно сновали у входа в главпочтамт, и если бы Пантелеймон не затяел игру с закрытыми глазами, он наверняка бы увидел их до того, как его самого обнаружил милиционер. Тяжелый подзатыльник от отца – вот что окончательно превратило его страх перед Кишиневом в ненависть к этому городу. Ненависть, наливавшаяся соком немой ярости каждый раз, когда Пантелеймон, уже повзрослев, с неохотой возвращался сюда, чувствуя себя в сравнении с городскими жителями туповатой, застывшей на перекрестке лошадью.

Пока он робел перед огромными витринами магазина, кишиневцы уже сметали выброшенный по случаю дефицит. В центральном парке, постояв у стенда со свежей газетой, он расправлял плечи, вдохновленный известием о рекордном урожае. На него смотрели как на идиота, особенно если рядом с трудовыми успехами в газете рапортовалось о выполнении советскими солдатами интернационального долга в Республике Афганистан. Даже ребенок, его собственная дочь Виорика, которую он с женой Серафимой пару раз в год брал с собой в Кишинев – угостить мороженым и покатать на каруселях, даже Виорика в своем ситцевом платье не по размеру робела перед городскими ребятами. В вельветовых курточках, в босоножках с серебристыми пряжками, они проносились мимо на велосипедах, не обращая на деревенскую девочку никакого внимания.

Даже когда Берку покидал Молдавию – сам он думал, что навсегда, – этот город плюнул ему в спину. Растоптал последние надежды прямо в аэропорту, за считанные минуты до начала посадки. Кишинев лишил его всех накоплений, натравив на Пантелеймона гонцов смерти, наглых и вороватых таможенников, которые своего не упустили. Деньги, который Берку припрятал в семейном фотоальбоме, таможенники конфисковали, причем строго неофициально, рассовав пачки долларов, евро и леев по собственным карманам. В Испании, перед женой и дочерью, Пантелеймон собирался предстать графом Монте–Кристо, а прилетел постаревшим оборванцем.

Теперь, присовокупив к депутатскому мандату статус неприкосновенности, Пантелеймон Берку мстил городу за все. За порожденные памятью страхи, за шрамы на сердце, за стыд и чувство неполноценности.

Например, не упускал случая плюнуть в том месте, где перед входом в Парламент при Советах располагалась мраморная скамья с сидящими на ней Марксом и Энгельсом. Скамейка с бесовскими немцами перед бывшим ЦК партии давно сгинула на безвестной свалке, но ненависть не отпускала и Берку, направляясь на работу, всегда останавливался, чтобы исполнить ритуальный плевок.

Но самым своим удачным проектом Пантелеймон Берку считал дом, который он построил в кишиневском районе Рышкановка. В месте, где строительство было невозможно по определению, посреди лесопарка и полсотни метров от рышкановского пруда. Работу пришлось проделать немалую. Вырубить тридцать шесть деревьев, из которых шестнадцать – для расчистки места под дорогу, связывающую строящийся дом с городской трассой. Кроме того, пришлось обрезать провода высоковольтных линий, связывавших Рышкановку с районом Чеканы. Провода провисали над тем самым местом, где Берку планировал возвести летнюю беседку. На третий день после начала строительства, когда электричество на Чеканах, пусть и частично, но было восстановлено, Пантелеймон был вызван к Корнелиу Бабадаку.

Формально Бабадак был председателем фракции либерал–социалистической партии в парламенте, но к депутату Берку, регулярно обеспечивавшему партию средствами и нужными связями, он относился с осторожностью и даже несвойственной ему учтивостью. И все же ситуация с вырубленными за ночь деревьями, оставшимся без света огромном районе и выросшем за час строительным забором выходила за рамки даже особого отношения лидера фракции к ее рядовому члену.

– Блядь, что за хуйня там у тебя? – поинтересовался Бабадак, заметно волнуясь. – Мало на нас, что ли, говна вешают?

– Вы о чем, шеф? – ликуя в душе, изобразил недоумение Берку.

Бабадак переехал в Кишинев на десять лет раньше Пантелеймона, и Берку было приятно осознавать, что он заставил поволноваться пусть не коренного, но вполне уже оседлого жителя ненавидимого города.

– Да как же, ебана в рот? – вскипел лидер фракции. – А озеро на Рышкановке? А спиленные сосны? А, блядь, обесточенный район?

– А, это, – разочарованно бросил Берку. – Я думал, что–то случилось.

– Ни хера себе, – выпучил глаза Бабадак. – Весь город стоит на ушах, мэра в прокуратуру вызывают не дают, а он и сказать что не знает. В прессу уже просочилось имя виновника. Догадываешься чье?

– Ну и? – продолжал валять дурака Пантелеймон.

Бабадак вздохнул. Всего неделю назад Берку свел его с директором фирмы, занимающейся поставкой и обеспечением учреждений терминалами моментальной оплаты. С этой встречи Корнелиу Бабадак вынес взятку в двадцать тысяч евро и четкое понимание того, что терминалы – будущее молдавской платежной системы. Дело было за малым – пролоббировать постановление, узаконивающее исключительное право нужной компании на установку и обслуживание терминалов в школах и больницах страны. Двадцать тысяч Бабадак еще не потратил и теперь не знал, как бы поделикатней указать Пантелеймону на то, что с домом тот явно перегнул палку.

–  Ты же знаешь, что о нас говорят, – как можно более вкрадчиво начал лидер либерал–социалистов. – Что наш человек в должности главы комитета по образованию – неуч и просто сволочь. Что в минсельхозе наши люди развели окорочковую мафию, что травим народ бразильскими тушками сорокалетней давности.

– Шеф, но это же все правда, – сказал Пантелеймон.

– Правда, – согласился председатель фракции. – Вот я и говорю. Если бы сейчас оказалось, что вся эта история с вырубкой деревьев туфта, что твое имя просто пытаются опорочить, это было бы идеальным выходом, понимаешь?

– Да, но это тоже правда, – напомнил Берку.

– И это тоже херово, – констатировал Бабадак. – Самое время опровергнуть.

– Да как опровергнешь? – рассмеялся Пантелеймон, но шефу было не до смеха.

– Сдай назад, – сказал он. – Участок–то еще не приватизирован?

– Ну, если по понятиям, это – незаконный захват государственных земель, – признался Берку.

– Вот и я об этом. Давай, пока не поздно, запишем беспредел на кого–то другого. Найдем человечка, сунем ему денюжку, пусть, типа, от его имени подаются бумаги на все эти согласования, авторизации, блядь, приватизации. Типа, ты вообще рядом не стоял. А сами выступим с заявлением. Я лично выступлю. Так, мол и так, попытки связать незаконный с захват именем депутата от фракции либерал–социалистов является грубой и циничной попыткой очернить его честное имя и подорвать доверие к партии в преддверии очередного избирательного цикла. Ну, ты понял.

– Это–то я понял, – кивнул Берку. – А как быть с участком?

– Придется забить, куда ж теперь. Пусть стоит, все равно вони меньше не станет. Хотя место, конечно, охуенное. Там одна земля, если все оформить, знаешь, сколько будет стоить? – прозревал Бабадак.

– Вот и я о том, – переглянулся с шефом Пантелеймон.

Спустя год после того разговора у всех двенадцати членов фракции либерал–социалистов были в собственности участки земли в лесопарковых зонах в разных районах Кишинева. Разумеется, записанные на совершенно посторонних людей. Семеро депутатов избавились от земли – само собой, за достойную компенсацию, – сразу после легализации прав собственности. Еще четверо, включая Корнелиу Бабадака не торопились, ожидая нового роста цены на и без того баснословную стоимость участков. Не продал землю один лишь Пантелеймон. На участке он построивший трехэтажный особняк с отдельной постройкой для бани и еще одной – для гаража на три автомобиля.

И, кстати, из собственных средств оплатил частичный перенос высоковольтных линий.

***

– Ты обещал, это принесет нам деньги, – напомнила Гелена Викол.

– Я говорил о славе, – парировал Серджиу.

– Ты говорил о славе и деньгах, – уточнила она.

– Да, но я ведь пока толком и не прославился, – натянуто улыбнулся он.

– Знаешь, – она уперлась руками в боки, – по–моему, ты попросту убиваешь время.

– Писатели, – приосанился он, – время не убивают. Они складывают его в старую картонную коробку, которая в один прекрасный день превращается в волшебную шкатулку. Из которой, кстати, в дальнейшем высыпаются сплошь чудеса, одаривая волшебством всех близких писателя.

– Делай со своим временем что хочешь, – сказала Гелена. – Одна только просьба: не складывай в свою эту коробку мое время. Оно рождает только одни чудеса – морщины на моем лице.

Серджиу Викол хмыкнул.

– Да ты писательница, – сказал он. – По крайней мере, в душе.

– Не уверена, – ответила супруга. – Впрочем, может быть. Ты же знаешь, я никогда не читала твоих текстов.

Она всегда так говорила, когда хотела его побольнее ударить. Так ему, по меньшей мере, казалось. Впрочем, это не меняло главного – супруга и в самом деле не читала его рассказов. Ни одного, даже из тех четырех, что опубликовали в «Окнах Магадана».

Серджиу давно понял, что им никогда не сойтись на почве его увлечения. Жена разрывалась между двумя работами, в обед меняя фитнес–центры, расположенные в разных концах Кишинева. Пилатес и аэробика позволяли ей содержать семью и к сорока годам выглядеть на двадцать пять. Трижды в неделю по вечерам Серджиу сам забирал дочь из садика – Гелена возвращалась домой не раньше девяти, подрабатывая частными занятиями с человеком, который мог позволить себе не ходить в фитнес–центры. Он купил себе фитнес–центр целиком, отдал под него огромный подвал в собственном доме, нашпиговав его новейшими кеттлеровскими тренажерами. В такие вечера Серджиу пытался сыграть ревность, но жена возвращалась настолько измученной и раздраженной, что вопрос измены отпадал сам собой.

Тогда он менял тактику, и, расстелив по просьбе зевающей жены постель, включал на кухне ноутбук, извещая засыпающую в кресле супругу о том, что перед тем как лечь, еще попишет часок–другой. Минут через десять, когда Гелена уже видел первый сон, он мимо детской комнаты осторожно пробирался в ванную. Из душа выходил и вовсе на цыпочках, завернутый полотенце на голое тело. Полотенце он бросал на кресло, останавливаясь у изголовья кровати со спящей супругой. Немного постояв, уходил на кухню, так и не одевшись. Садился за ноутбук, открывал файл с рассказом, в котором из планировавшихся пятнадцати страниц успел написать лишь первые два абзаца.

План был такой. Поработать еще часок – время, прикидывал он, достаточное, чтобы написать треть рассказа. Потом – к супруге под одеяло. Главное не спешить – Гелена терпеть не могла ранних домогательств, ей надо было поспать час–полтора. Приходилось держать паузу, вот только рассказ, увы, не шел.

Серджиу зевал, выключал ноутбук и уже покрываясь гусиной кожей и чувствуя себя беззащитным из–за наготы, плелся в комнату к супруге. Неслышно заползал под отдельное одеяло и ложился на спину – испытать перед сном, пожалуй, самые приятные минуты за прошедшие сутки. Это было особое время, когда карты сами собой ложились вверх тузами. Он смотрел рассказ как киноленту, сюжет разматывался клубком, выныривавшим из темного лабиринта, и Серджиу даже различал слова и целые предложения, которые легко складывались в абзацы. Первым желаниям было вскочить и бегом ринуться на кухню, врубить ноутбук и записывать, пока слова в голове не испарились, подобно невидимым чернилам. Но Викол не шевелился.

Он знал, что наутро ничего не вспомнит, и точно знал, что будет дальше. Ему пришлют новый заказ, очередную халтуру по переписыванию очередного сайта, попутно предложив в лучшем случае сто евро за всю работу. Торговаться он не станет, но и работу будет делать мучительно, тянуть неделями, придется отвечать на напоминания. Поначалу любопытствующие, потом настойчивые и даже раздраженные напоминания заказчика насчет оговоренных сроков. Он будет раздражаться, срываться на жене и на детях, пока, одним вечером не разругавшись с Геленой, засядет за ноутбук и будет печатать каждый вечер до трех часов ночи в течение трех дней.

Обычно этого хватало, чтобы написать большой рассказ.

***

– Рассказы? – воскликнул Пантелеймон. – Да это же целые доносы!

Он оглянулся. В своем рабочем кабинете депутат Берку был один. Он стоял у стола и не мог поверить в то, что все происходящее – не пьяный бред. Увы, ноутбук на столе работал, и его экран предательски светился, облучая депутата информацией, убивающей сразу и наповал почище любого Чернобыля.

– Что за доброжелатель такой? – прошептал Пантелеймон, снова садясь в кресло, с которого он, как ошпаренный, вскочил с минуту назад.

Между тем подписавшемуся доброжелателем незнакомцу было явно неведомо чувство жалости, и прежде всего к своему адресату. Нет, все более–менее логичные формальности, связанные с письмом обычного человека в адрес высокопоставленного народного избранника были соблюдены. Электронное письмо начиналось с верноподданической надежды на то, что только такой истинный патриот страны, такой как депутат Пантелеймон Берку, может понять рядового патриота, в которые, разумеется, записался так и не назвавший себя автор письма. Сразу за этим следовала совсем малопонятная белиберда, читая которую Берку недоуменно нахмурил брови и теперь уже жалел, что вовремя не отправил письмо в мусорную корзину в углу монитора.

Литературный процесс в Молдавии, как информировал депутата анонимный автор письма, находится в стадии глубокой стагнации, и если государство в ближайшее время не вмешается, о развитии молдавской литературы придется надолго забыть. Был предложен и целый перечень конкретных мер, в числе которых Пантелеймону запомнился фестиваль этнической лирики и кружок независимых литераторов Молдавии, заседания которого предлагалось еженедельно проводить за счет министерства культуры в одном из ресторанов Кишинева. Больше Берку ничего не запомнил – настолько выветривалась память после ознакомления со второй частью послания, в котором автор впервые назвал конкретное имя.

– Серджиу Викол, – прочел вслух Пантелеймон, чувствуя, что это имя, как клеймо, навсегда отпечаталось в его памяти. – И откуда он только взялся?

Взялся он из интернета, по крайней мере, ссылками на рассказы Викола пестрило сообщение анонимного доброжелателя. Четыре рассказа в журнале «Окна Магадана», название которого напугало Пантелеймона, но, конечно, не так, как два рассказа с сайта проза.ру, читая которые, Берку тер глаза, расстегивал и застегивал пуговицу на вороте, дрожащей рукой подносил ко рту стакан с водой, шептал проклятия и задыхался как пенсионер после стометровки.

– Ублюдок, блядь! – стукнул он кулаком по столу, мысленно соглашаясь с хотя и более расплывычитыми, но, безусловно, верными характеристиками, данными Виколу автором письма.

А тот, ни много не мало, называл Викола посредственным проходимцем и псевдолитературным выскочкой. И главное, добавлял доброжелатель, этот так называемый писатель своими, с позволения сказать, произведениями фактически ведет подрывную работу против молдавской государственности и отдельных ее официальных представителей.

– Даже не поспоришь, – с горечью пробормотал Берку, расстраиваясь в том числе из–за недоступной ему самому точности формулировок.

Начать свою подрывную деятельность против Молдавии Серджиу Викол решил с депутата либерал–социалиста Пантелеймона Берку. Рассказ излагал подробности жизни Пантелеймона, о которых сам он предпочитал забыть и которые уж точно нельзя было найти в его официальной биографии. Все, что было связано с его отъездом в Испанию восемь лет назад, каждое его действие, даже те, свидетелем которых был он сам и, что самое ужасное, даже его мысли, все это теперь хранилось на сайте и – о, ужас, – могло быть прочитано кем угодно.

– Этого просто не может быть, – все еще не верил Пантелеймон, понимая, что никакие связи со спецслужбами, даже прямой доступ к базам данных ФБР, ЦРУ и ФСБ не способны были обеспечить этого чертова Викола всем тем, что он теперь выдавал за достижения своего литературного таланта.

Получалось, теперь у Пантелеймона есть враг. Он знал его по имени и его совсем не утешало то, что этот враг, по видимости, даже не догадывается, что Берку знает о его существовании. А впрочем, для него это, похоже, такой пустяк. Это даже нельзя было сравнить со слежкой. Пантелеймону казалось, что из его рук, ног, из спины и макушки выросли невидимые нити, которыми кто–то очень ловкий управляет им как марионеткой. Он даже забыл про неизвестного автора, от которого узнал о Виколе – наверняка какой–нибудь завистливый графоман, таланта которого хватает лишь на то, чтобы бухать и плакаться собутыльникам на заговор против гения. Черт с ним и с его неизвестной фамилией, и то и другое канут в вечную неизвестность. А вот жизнь Берку, вся его просвеченная как рентгеном жизнь, может стать предметом скандалов, сплетен, насмешек и даже уголовных преследований.

Даже на собственную тень Пантелеймон теперь оглядывался с опаской. Ему казалось, что повсюду за ним наблюдают внимательные глаза. Через объективы фотоаппаратов и камер слежения, через черные очки темных личностей, через проклятый внутренний взор литературного таланта, открывающего вид на все подробности прошлого, настоящего и даже будущего. Кошмар наяву, который теперь всегда был с ним.

На заседаниях парламента, в выступлениях докладчиков и в репликах депутатов он слышал относящиеся к нему лично намеки – в отдельных фразах, а то и просто в подозрительных интонациях. Ему пожимали руку и улыбались в лицо, а он чувствовал холод в ладонях и видел насмешливые взгляды. Он больше не мог так жить и, хочешь не хочешь, вспомнил о генерале Бланару.

В первый раз их пути пересеклись несколько лет назад, когда Пантелеймон Берку, к своим пятидясяти четырем лишь начинавшим путь в большой молдавской политике, решил при первой же возможности припомнить обиду таможенникам из аэропорта. К тому времени он уже был знаком с генералом Службы информации и безопасности Бланару и понял, что лучшего союзника ему не найти. Вернуть украденное Берку не надеялся да и не собирался. Его согревала другая мысль – что оказавшись в западне, таможенники больше всего будут мучаться от двух неизвестных: кто их подставил и что теперь с ними будет.

С Бланару пришлось поделиться частью откровения. Добыв фотографии всех кадровых сотрудников таможни кишиневского аэропорта, Пантелеймон отобрал девять нужных и бросил их на стол перед генералом.

– Коррупционный отряд в полном составе, – сказал он. – Отжимают бабки и драгоценности у пассажиров, нихуя не оформляя процедуру изъятия. Возможно, некоторые из них уже евровые миллионеры. Есть, генерал, за что зацепиться.

Бланару и зацепился. Направил в кишиневский аэропорт группу подставных пассажиров, рядовых сотрудников своего ведомства, вооруженных пачками денег в валюте и пакетами с ювелирными изделиями. Генерал даже превзошел ожидания Пантелеймона: таможенников уволили и посадили, и это при том, что каждый из них отдал по тридцать тысяч евро, только бы остаться на свободе. Пятьдесят тысяч причиталось Пантелеймону. В качестве гонорара и, как выразился Бланару, надежды на долгосрочное и взаимовыгодное сотрудничество.

– Кто на этот раз? – усмехнулся генерал, когда они по звонку Пантелеймона встретились в Ботаническом саду. Подальше от высоких кабинетов, чутких ушей и зорких глаз.

Пантелеймон, хотя и стал инициатором встречи, замялся и даже покраснел. Признаться, что его интересует личность какого–то писателишки, известного, как он уже понял, поостыв после первого шока, в весьма узких кругах, могло вызвать у генерала подозрения в адекватности собеседника. Изложить же суть дела во всех подробностях, включая ознакомление с текстами Викола, означало собственными руками вручить Бланару козырь, от которого не откупишься и миллионом. Поэтому Берку попросил содействие в доступе к базе «Бык для анаконды».

– База данных на жителей Молдавии, – добавил Пантелеймон, поражаясь увиденному. Генерал бледнел прямо на глазах.

Обернувшись по сторонам, Бланару вплотную шагнул к Берку.

Откуда ты знаешь? – шепнул он, наклонившись к уху депутата.

– Мир не без добрых людей, – отпрянул Пантелеймон, не уточняя, что за информацию о существовании такой базы пришлось отдать пять тысяч евро. На вопрос о доступе к базе коррумпированный майор Службы информации и безопасности лишь замахал на Пантелеймона руками.

– У нас в стране, – не менее вкрадчиво сказал генерал, – доступ к базе имеют лишь восемь человек.

– И вы – один из них, – скорее констатировал, чем спрашивал Берку.

– Это тоже конфиденциальная информация, – сказал Бланару и снова обернулся.

– Да вы не волнуйтесь, генерал, – улыбнулся Пантелеймон. – Я же не за даром прошу.

– Идиот! – прошипел генерал. – Ты ни хрена не понимаешь!

– Не понял...

– Заткнись! – процедил сквозь зубы Бланару и пихнул Пантелеймона грудью в плечо. – Ты не понимаешь, во что ввязываешься.

– Да все я понимаю! – возмутился Берку. – «Бык для анаконды» – база данных на всех жителей Молдавии. Самые полные данные, подробная биография, все дела. Сведения банков и налоговой инспекции. Данные с камер слежения, государственных компаний и частных агентств, полицейские рапорты, данные съемки со спутников, доносы и общение в интернете... Продолжать? – спросил он.

– Да это все мелочи, – махнул рукой Бланару. – Главный вопрос: для чего американцы дали бабки на создание базы.

– Для своих же спецслужб? – догадался Пантелеймон. – Ну и что? Вы же, генерал, тоже имеете доступ.

– Ограниченный доступ, – поднял указательный палец Бланару. – Всего три запроса в месяц. И то, каждый заход виден американцам. А сколько и что просматривают они – никто из нас восьми не видит.

– Генерал, – серьезно сказал Берку, – но это же измена родине.

– Это, – вздохнул генерал, – партнерство во имя мира. Мы же не хотим, чтобы Молдавия вернулась в тоталитарное прошлое. Не так ли, господин народный избранник?

Пантелеймон с готовностью кивнул. В прошлое ему не хотелось, особенно в то, когда он кастрировал быков на принадлежащей албанским бандитам ферме в Испании. Поэтому с переходом к практической части разговора он решил не медлить.

– Тридцать штук, – сказал он. – За право одного доступа к базе.

– С ума сошел! – отвернулся Бланару.

– Мне нужна информация об одном человеке.

– Все, свободен, – махнул рукой генерал.

– Всего полчаса в вашем кабинете, генерал!

– Да–да! – отозвался Бланару, повернувшийся к Берку складками на бритом затылке.

– Сорок тысяч! – повысил ставку депутат.

– Был рад встрече! – ответил генерал.

– Пятьдесят!

– Мы не знакомы!

Округлая фигура генерала уменьшалась по мере того, как он удалялся по направлению к центральным воротам Ботанического сада. Он шел по извилистой живописной дорожке, обсаженной редкими деревьями, многие из которых росли в Молдавии в единичном экземпляре и по климатическим законам вообще не должны были здесь прижиться. Здесь, в Ботаническом саду, явно не действовали те законы природы, по которым неприспособленные особи обрекались на гибель.

– Последняя цена, – сказал себе под нос Пантелеймон. – Пятьдесят.

***

– Я почитала твои рассказы, – сказала Гелена Викол.

– Мои? – не поверил Серджиу

– Ну да. Или их писал кто–то другой?

– Я не, – растерялся супруг, – конечно я... то есть... да, конечно.

– Понятно, – резюмировала Гелена. – Ну, конечно, не все. Два рассказа из журнала, как он там, называется. Что–то про Мурманск.

– «Окна Магадана».

– Ну да, – спешно перебила жена. – Неважно. Просто мне кажется, что два других, про этого, ну как его... Имя такое смешное у мужичка. Апполинарий? – она вопросительно взглянула на супруга.

– Пантелеймон, – понял и он, о каких рассказах речь. – Вообще–то это будет трилогия. Я как раз сейчас последний рассказ дописываю.

– Я знаю, – снова поразила его жена. – Прочла черновик. Или правильнее сказать наброски?

– Вообще–то, – нахмурился Серджиу, – я не очень люблю, когда читают мои неоконченные вещи.

Жена усмехнулась.

– Ты уже определись, – сказала она. – То обижаешься, что вообще тебя не читаю, то недоволен, что заглянула в черновой вариант. И кстати, часто ли читают твои неоконченные тексты?

Он не нашелся, что ответить. Подумав, что лучше не злиться, Серджиу вымученно улыбнулся супруге.

– Ну и как тебе? – спросил он.

– Так вот, я о недописанном, – подтвердила она его худшие опасения. – Мне кажется, там есть серьезные нестыковки.

– Я же говорю, рассказ еще пишется, – нетерпеливо напомнил Серджиу.

– Да–да, – невозмутимо кивнула Гелена. – Но кое–что надо поправить уже сейчас. Что? – спросила она в ответ на усмешку мужа. – Сам же сказал, что я почти писательница. Стоило дуться столько лет.

– Нет–нет, ничего. Продолжай. Пожалуйста, – смягчился он, когда пауза затянулась. – Мне правда интересно.

– Ладно, – вздохнула она. – Пора бы привыкнуть. Ты никогда сам не понимал, чего хочешь.

– Ну честно интересно.

– Да–да, понятно, – добивалась она полной капитуляции супруга. – Тут просто. Ну, в общем. Короче, вся эта история кажется надуманной.

– Что именно?

– Да все. Как он стал депутатом – как по мне, так совершенно неправдоподобно.

– Почему это? – удивился писатель.

– Ну вот, ты описываешь, как после перестрелки в порту он возвращается в дом своего друга.

– Богдана Челаря, – подсказал Серджиу.

– И находит там его труп.

– Совершенно верно. Месть мафии за то, что албанцы развели их на деньги. Еще и мочилово устроили.

– Все это так, – кивнула жена. – Челаря этого, конечно, должны убить. Но к чему эти сопливая развязка?

– Какая?

– Ну, типа, Пантелеймон, застав Челаря убитым, не убегает, куда глаза глядят, а обыскивает дом, пока не находит банковские карточки вместе с секретными кодами. Это же липа, никто не поверит.

– Погоди, – поднял ладонь Серджиу, – без этого не понять, как он выбился в депутаты. Нет, серьезно, был никем, чуть не погиб и тут на тебе, заседает в парламенте.

– У тебя он покупает место в избирательном списке на сбережения Челаря.

– А как по–другому? – развел руками Серджиу.

– Да глупости, – отрезала Гелена. – Даже если бы Челарь был миллионером, такой ход был бы слишком скучным. Трагедия вроде есть, а драма отсутствует, понимаешь?

– Ну не знаю, – сказал Серджиу.

– Зато я знаю. Да и ты помнишь, сам же оставил ключ в конце второго рассказа.

– Ключ к чему? – не понял муж.

– Не к чему, а от чего. Ну, или не ключ. Короче, прибор, которым он открывает любые машины.

– Ааа…

– Ну вот.

– Что вот?

Гелена вздохнула.

– Писатель, а никакой фантазии, – констатировала она. – Этот ключ, или пульт, или устройство, одним словом. В общем, это и есть его ключ к обогащению. Пусть бы пошатался годик–другой по Молдавии, зарабатывая с помощью этого самого пульта.

– Господи, Ленчик, как?

– Да как угодно. Кстати, не обязательно угонять машины. Да и не знал бы он поначалу, кому сбывать краденые тачки. Но он мог просто грабить. Тырить кошельки из бардачков, мобильники. Или документы, все эти права, техпаспорта и оставлять телефон на стекле с предложением выкупа.

– Ага, чтобы его на встрече отмудохали по полной, – усмехнулся Серджиу.

– Иногда дешевле выкупить документы за разумную сумму. Он же, твой Пантелеймон, в целом не идиот, верно?

– Нуу... – неопределенно покачала головой Викол.

– Ну раз в итоге стал депутатом, – напомнила жена.

– Так это еще не показатель. Даже наоборот.

– Ладно, как хочешь, – насупилась Гелена. – Я лишь хотела помочь.

– Ленчик, все нормально.

– Да–да, я круглая дура, – еще больше нахмурилась она. – Это твое предназначение – извилинами работать, а моя участь – только в шпагаты садиться и жопой крутить.

– Тебе не идет грубость, – искренне признался он.

– А тебе – отсутствие выдумки. Слабовато с креативом, понимаешь? Да черт с ними, с мобильниками – пусть угоняет машины куда–нибудь за город, в лес, и снимает колеса. Или договорится с автосалонами, не с этими, большими, где витрины поршами заставлены. С другими, которых в городе сто штук, наверное. Пригнал машину, сняли новые дорогие детали, поставили старье и назад, на прежнее место.

– Маловероятно. Да что там, нереально.

– Фу, какой ты скучный, – воскликнула Гелена. – А сам даже ни слова не написал о жене Пантелеймона и о его дочке. Куда они подевались, а?

– Я еще не успел, – огрызнулся Серджиу. – Говорю же, не надо было читать неоконченный рассказ.

– Ну хотя бы пару слов.

– Сейчас?

– Ну да. Раз уж у нас такая творческая дискуссия.

– Я тебя прошу, – воскликнул он.

– Нечего сказать, правда? – торжествовала жена.

– Ты меня обижаешь.

– Это тебе тоже не идет.

– Что не идет?

– Обижаться на слабую женщину. Будь мужчиной, признайся, что забыл о своих же персонажах.

– Да какая ему разница, что с ними стало? – недоумевал Серджиу.

– Послушай, он же не совсем животное, хоть и депутат.

– Ладно, ладно, – уставал от пустого спора Викол. – Их, по идее, тоже должны были замочить. Албанцы–охранники, за гибель Энвера. Ну, помнишь любовника жены и дочери?

– Это если жена и дочь не снюхались с теми албанцами, которые убили Энвера, – уточнила жена.

– Тогда тем более замочили, – сказал Серджиу. – Черт с ними, еще подумаю. А идея с ключом вполне рабочая.

– Правда? – Гелена подняла глаза на мужа.

– Конечно, – сказал он, чувствуя, как в его голосе появляются бархатистые нотки. – И вообще, ты у меня такая умница.

– Врешь ты все, – тихо ответила она, прижимаясь к супругу.

– Лучше всех, – шептал он ей в шею.

– Каких всех? – промурлыкала она.

– Всех–превсех, – сказал он и впервые за неделю сделал то, от чего каждый раз самому себе казался выше ростом.

Через голову стащил с жены футболку.

***

Положим, получаса Пантелеймону не предоставили. Не дали и двадцати минут, и выходило, что пятьдесят тысяч евро, переданных генералу Бланару в бумажном пакете из кафе «Крем де ла Крем», он заплатил за десять минут. В среднем, пять штук евро за минуту информации. Рекордная сумма, уплаченная когда–либо за сугубо конфиденциальные данные об одном отдельно взятом писателе.

Детство Викола и его студенческие годы Пантелеймона не интересовали. В целом, он потратил на них не более тысячи евро. Для начала остановился на заработках.

Официально Серджиу Викол нигде не работал, последняя запись в трудовой книжки была сделана тринадцать лет назад по случаю увольнения по собственному желанию из издательства, название которого ни о чем не говорило Пантелеймону. Работал писатель дома, провайдеры ежедневно фиксировали от шести до тринадцати часов, в ходе которых с его домашнего ай–пи адреса совершались заходы на различные сайты. Как правило, отраслевые и обычно на русском языке. Секрет открывался просто: собирая новости, Викол переписывал их и продавал двум сайтам – одному, связанному с алкогольной промышленностью и еще одному, известному как новостной рупор модной индустрии. Такая работа ежемесячно приносила ему по триста евро с каждого сайта, деньги ему перечисляли на банковский счет, и Берку про себя отметил, что подобная деятельность можно квалифицировать как уход от уплаты налогов. В остальном выходило, что писатель и вся его семья жили за счет супруги Викола.

Гелена была старше мужа на два года, работала тренером в двух фитнес–центрах, и это не считая частных уроков бизнесмену Михману, который еще с советских времен и до сегодняшних дней активно сотрудничал с органами государственной безопасности. Несмотря на уйму свободного времени, жене Викол почти не изменял, не считая случая, когда во время ее командировки в Киев, где Гелена участвовала в практическом семинаре для фитнес–тренеров, Серджиу изменил ей с участковой врачихой, которую вызвал на дом, перепуганный высокой температурой у сына. По видимости, решил Берку, случай попал в базу в связи с тем, что докторша оказалась патологической нимфоманкой. Был большой скандал, врачиху со свистом выгнали с работы, а все из–за жалобы одного из пациентов, одинокого мужчины с межпозвоночной грыжей, которого она, пользуясь его временной неподвижностью, с неделю насиловала под видом оказания медицинской помощи. 

В отличие от писателя, его супруга оказалась той еще штучкой. Пантелеймон даже влюбился – нет, не в нее, а в базу данных «Бык для анаконды», предоставлявшей, помимо огромных отчетов, видеозаписей, радиоперехватов и рукописных заявлений и доносов еще и краткие аналитические справки, сгруппированные по разделам. Как раз на десять минут, думал Пантелеймон, зачитавшись отчетом о бурной личной жизни Гелены Викол. Ее страстью были высокие, поднятые, мускулистые мужчины, и один из них, тренер по тэквондо, и привел ее в тренажерный зал еще до того, как она встретила Викола. Судьба Гелены была предопределена.

Она бросила университет, проучившись до четвертого курса на факультете журналистики, прошла несколько тренингов для тренеров по фитнесу и вот теперь, к тридцати девяти годам, была одним из опытнейших в Молдавии специалистов с восемнадцатилетним стажем. И все эти годы рядом с ней были крепкие спортивные ребята.

– И в ней тоже, – не удержавшись, пробормотал вслух Пантелеймон и присвистнул при виде списка любовников Гелены Викол.

Человек сорок, не меньше, прикинул он, но, взглянув на часы, понял, что попусту убивает время. Бесценное время, оплаченное огромной суммой в европейской валюте. Он прокрутил еще несколько разделов, и когда до конца сеанса оставалось менее трех минут, нашел то, ради чего так судорожно водил мышкой по столу и в связи с чем генерал Бланару прогуливался по коридору за дверью собственного кабинета. «С. Викол/хобби» – так в базе озаглавили этот раздел.

Здесь было все. Уже прочитанные Пантелеймоном рассказы – он пропускал их, едва увидев названия. Письма Викола в редакции журналов – их было много, с полсотни и подавляющее большинство из них оставались без ответа. Последним по дате создания значился файл с незаконченным рассказом, открыв который, Пантелеймон почти сразу споткнулся взглядом о собственное имя. Он потер покрывшиеся холодным потом руки, взглянул на часы в углу монитора и хотя до прихода генерала оставалось менее двух минут, начал читать.

«Тьма накрыла ненавидимый депутатом город».

***

Легче Пантелеймону не стало, просто пришло разочарование. Должно быть, так чувствует себя боксер, который готовился к схватке с непобедимым чемпионом, а встретился с размазней, все заслуги которого заключались штамповании, одна за другой, побед над еще более слабыми соперниками.

Предсказатель из писателя Викола был никакой, и Пантелеймон даже решил, что рассказы, не дававшие ему покоя все это время, написаны кем–то другим. Каким–то еще более безвестным автором, тексты которого Викол бессовестно приписал себе. Ознакомившись с набросками третьего текста о Пантелеймоне Берку, депутат пришел в замешательство.

В рассказе описывались две версии того, как Пантелеймон стал политиком, обе – дурацкие и невероятно далекие от действительности. Иногда, забываясь, Берку даже думал о том, что может подать на Викола в суд за клевету. Догадался писатель лишь о том, что было понятно любому, самому тупому читателю. Богдана Челаря действительно убили, но даже здесь Викол ошибся с местом преступления. Челаря вывезли за город и несколько часов пытали всем, что попадалось под руку. Отвертками ковырялись в ушах, душили шлангом автомобильного насоса, домкратом разбили колени, а дверцей автомобиля – голову. Тело обнаружили лишь неделю спустя, и в обезображенном трупе итальянские полицейские не сразу заметили пулевые ранения – три в груди и одно в области паха.

И хотя о смерти Богдана Пантелеймон догадывался еще в порту, до того, как нехорошие предчувствия охватили самого Челаря, лежащего со связанными руками и с кляпом во рту в багажнике уносящегося из Бари автомобиля, достоверные подтверждения о гибели соседа Берку получил лишь месяц спустя, когда до Мындрешт докатились печальные известия из Италии. Рассказывали, что Челарь связался с мафией, что из обычного мужика превратился в извращенца и что хоронить Богдана пришлось Корнелии, его бывшей жене и ее новому мужу–итальянцу.

Еще более нелепой выглядела версия с пультом, универсальной автомобильной отмычкой – сувениром, доставшимся Пантелеймону от албанцев. Берку даже не стал читать продолжение, он не ожидал, что версия Викола будет настолько натянутой и неправдоподобной.

Теперь, по прошествии лет, самому Пантелеймону эта история казалась вполне заурядной. Ведь он не грабил Челаря и не вламывался в чужие автомобили. Он поступил проще и поэтому выиграл. Вернулся в Мындрешты в то самое время, когда сельский примар уехал в Грецию, да там и остался, прислав в примэрию факс с заявлением об отставке. В селе, где в 1989 году насчитывалось шесть с половиной тысяч жителей, теперь, без учета постоянно проживавших за границей односельчан, набиралось не более пяти сотен человек, в большинстве своем – старики и пьяницы. Стоит ли удивляться, что сразу после возвращения Пантелеймон стал основным кандидатом на освободившийся пост, патриотом села, вернувшимся на родину в роковое для нее время. Все парламентские партии наперебой предлагали ему баллотироваться в примары, и Пантелеймон никому не смог отказать. Деньги на предвыборную кампанию он взял у всех, при этом сам себя объявил беспартийным общенародным кандидатом. Когда в партиях поняли, что Берку – прохвост и авантюрист, было уже поздно: срок регистрации кандидатов истек, предвыборная кампания шла полным ходом.

Впрочем, иллюзий Пантелеймон не испытывал, на спокойную жизнь не рассчитывал и чтобы не дожидаться открытий в отношении себя уголовных дел, а то и банального покушения, Берку решил сыграть на опережение. Поехал в Кишинев, где прямиком направился в Дом печати, в редакцию газеты «Независимая Молдова». Он искал журналиста, любого, того, кто справиться с простой, но ответственной задачей. Облечет в форму официального письма его, Пантелеймона, мысли. Встреченный им молодой парень в рубашке с короткими руками и с терпким запахом пота, не стал ломаться, сразу согласившись на предложенные Пантелеймоном десять евро. Копии писем, написанных на официальном бланке примарии Мындрешт, Берку направил трем адресатам. В представительство Европейского союза в Молдавии, в офис ОБСЕ в Кишиневе и в региональную миссию Всемирного банка.

Письмо начиналось констатацией, продолжалось пропагандистским враньем и завершалось безумным планом, на который Пантелеймон возлагал особые надежды. Для начала отметив, что толерантное отношение к сексуальным меньшинствам в Молдавии находится на низком уровне, словами изобретательного журналиста Берку выразил надежду на то, что со временем ситуация выправиться. Более того, отмечал он, большинство населения страны, связывая собственное будущее с Европой, просто не может не принимать всей душой исконные европейские ценности, и в первую очередь, терпимое отношение к геям и лесбиянкам, тяга к которым, как утверждал Пантелеймон, в среде наиболее прогрессивных молдаван, у европейски взращенной молодежи, уже достигает уровня ведущих стран Запада.

Пантелеймон предлагал провести гей–парад, но только не в столице, где по его словам, несмотря на большое число молодежи и обилие проевропейски настроенных прогрессивных неправительственных организаций, основная часть горожан – отсталые совки, ностальгирующие по сгнившей и, слава Богу, рухнувшей империи. В качестве замены Кишиневу примар Берку официально, расписавшись и заверив собственную подпись печатью, предлагал село Мындрешты, где, как настаивал журналист из «Независимой Молдовы», с момента возникновения первых человеческих поселений созданы идеальные условия для воспитания молдаван в духе толерантности и европейской мультикультурности.

Село Мындрешты, информировал высокие международные представительства Пантелеймон, в котором к началу 90–х годов проживало более четырех тысяч отсталых, угнетенных, обманутых и зомбированных советской пропагандой людей, не помышляющих о евроинтеграции и не способных даже представить себе, что кроме таких как они комбайнеров, фермеров, виноделов и доярок в мире живут миллионы людей с гораздо более богатым внутренним миром, людей, исповедующих прогрессивные ценности, различные вероисповедания и сексуальные ориентации, в настоящее время переживает период тотального очищения и европейского возрождения.

Да, признавалось в письме, эти изменения связаны с катастрофическим падением численности населения, но, настаивал примар, новое поколение селян будет уже стопроцентно проевропейским и толерантным, впитавшим ценности мировой демократии с молоком матери, а если быть до конца толерантным, то и с молоком отца.

Отослав письма с одинаковым текстом внутри, Пантелеймон стал ждать. Дождался он спустя десять дней, когда в примарию Мындрешт пришли два письма. Одно – из прокуратуры, в котором примар Берку приглашался для беседы по подозрению в расходовании бюджетных средств и второе – с приглашением в кишиневское представительства Евросоюза для обсуждения предложенных им в качестве главы сельской администрации мероприятий. Прихватив с собой письмо из прокуратуры, Пантелеймон отправился в офис европейского спецпредставителя.

Им оказался Фриц Хубель, высокий мужчина в строгом костюме, в очках с роговой оправой и превосходным знанием русского языка. Совсем как Энвер, вспомнил несостоявшегося зятя Пантелеймон и затосковал. По жене и дочери, искать которых Берку не решался, чтобы не получить, вслед за новостями о Богдане, новых скорбных известий. Впрочем, скучать было некогда. Оказавшийся немцем европеец Хубель с ходу зарекомендовал себя человеком дела. Угостив Пантелеймона ледяной кока–колой и леденцами, которые Берку рассовал по карманам, Фриц Хубель предложил не медлить, а тут же вместе отправиться в Мындрешты, захватив по дороге, как он выразился, кое–кого из молдавских «селебритис». Под непонятным словом немец имел в виду министра иностранных дел и европейской интеграции Молдавии Адриана Параскива, черный служебный «БМВ» которого присоединился к белому джипу европейского спецпредставителя возле Дома правительства.

В джипе Пантелеймон занимал почетное место, на заднем сиденье вместе с Фрицем Хубелем, который, улыбаясь, интересовался демократическими преобразованиями на селе. И без того подавленный церемониальностью, с которой было обставлено его возвращение из Кишинева в Мындрешты – на джипе спецпредставителя Евросоюза, в сопровождаемом двумя машинами с мигалками кортеже, в состав которого влился и БМВ министра, Берку мысленно проклинал журналиста с его витиеватыми оборотами. Впрочем, запомнив ключевые слова – «демократические преобразования», «европейские ценности», «дух толерантности» и «однополые браки», Пантелеймон сумел продержаться до самых Мындрешт, отметив про себя, что не опозорил звание молдавского чиновника, пусть и провинциального.

– Ничего, скоро наша провинция станет центро молдавской толерантности, – сказал он, придерживая за локоть Хубеля, боясь, что тот оступиться на мындрештских колдобинах. Министр Параскива, хотя и бросал на Пантелеймона недобрый взгляд, с преодолением препятствий в виде сельской дороги справлялся самостоятельно.

В эти минуты Мындрешты выглядели необычно: по сельским улицам следовала процессия из полутора десятка мужчин в костюмах и вспомнив Богдана, Берку подумал, что так, наверное выглядит мафия на похоронах в какой–нибудь затерянной итальянской деревушке.

– Я думаю так, – сказал примар, когда процессия остановилась у ворот церкви на вершине мындрештского холма. – Вот по этой самой дороге, где мы находимся, и должен пройти маршрут парада. Внизу вы видите республиканскую трассу, по ней мы приехали в село. А вон там, на горизонте, видите дома в дымке?

– Это Кишинев? – удивился Хубель.

– Совершенно верно, – кивнул Берку. – Я что предлагаю. Хорошо бы, чтобы участники парада развернули огромное радужное полотно. Чтобы метров пятьдесят в длину. Типа, символ толерантности и свободы сексуальной ориентации. Ну, вы понимаете о чем я, – моргнул он все более расцветающему в улыбке представителю Евросоюза. – Что с трассы – в Кишиневе полотнище увидят. Радуга новой жизни, восход европейского будущего – разве это не замечательно?

– О, йя! – от волнения перешел на родной немецкий Фриц Хубель.

– Мы еще покажем этим совкам! – тряс кулаками Пантелеймон. – Всем, блядь, нетолерантным пидарасам!

Хубель улыбался, Параскива краснел, а Пантелеймон, решив, что настала минута его славы и что промедление подобно неисправимой тупости, достал из кармана письмо из прокуратуры.

– Кстати, герр Хубель, – сказал он, разворачивая письмо, – к вопросу о преследованиях за европейские убеждения. Вам, господин министр, тоже было бы неплохо послушать, – кивнул он Адриану Параскиве.

Тот день стал началом его взлета. Теперь Пантелеймон мог не опасаться преследований и расправы. Покровителей он обрел самых высоких, а в Молдавии это – представительства западных организаций. Вдохновленный фартом и собственной находчивостью, Берку тогда же, у ворот церкви на холме, предложил пойти дальше. Создать в Мындрештах образцовый центр толерантности и европейской демократии, пилотный проект, призванный служить примером для всей Молдавии.

Закрытая территория для домов европейских и американских дипломатов и бизнесменов, с передовой инфраструктурой и полным набором развлечений в духе европейской толерантности – вот во что Пантелеймон обещал превратить Мындрешты. Конечно, не без зарубежных грантов и обязательно отгородившись от остальной страны высоким забором и блокпостами, чтобы, по замыслу примара, согражданам не оставалось иного, как засучив рукава, всеми силами стремиться к построению такого же светлого европейского будущего.

Хубель оценил идею, и даже заметил, похлопав Пантелеймона по плечу, что примар заслуживает места в правительстве Молдавии. Берку же был непреклонен, пообещав не покидать Мындрешт до тех пор, пока не осуществит задуманного.

Проект реализовали не по–молдавски лихо. Двух лет хватило на то, чтобы превратить Мындрешты в закрытый поселок суперэлитного жилья, в котором доля благоустроенных дорог, дорогих магазинов и элитных товаров не уступала лондонскому кварталу Сохо. Гранты Евросоюза, общая сумма которых превысила шестьдесят миллионов евро, позволили Пантелеймону решить две проблемы: навсегда изменить облик родного села и откатами откупиться от затаивших на него обиду кишиневских бонз. С ним стали считаться, а учитывая его способности находить деньги, стали звать в совместные бизнесы. У Берку завелись связи и деньги, достаточно много, чтобы он вспомнил о том, что бросил в Испании жену и дочь и до сих пор не имеет не малейшего представления об их судьбе.

Поначалу он еще считал себя разведенным. Неофициально, но вполне реально, как результат безвременной и трагической гибели супруги. Вспоминая Серафиму, он не мог определить, жалеет ли он ее, любил ли когда–нибудь, и лишь иногда Пантелеймону не хватало воздуха, когда он представлял, как жестокие смуглые ублюдки насилуют Виорику перед тем, как перерезать ей горло. После одного из таких приступов Берку напряг всех своих знакомых из силовых ведомств – полиции, прокуратуры и службы информации и безопасности. Ответ был получен на удивление быстро. Оказалось, что только за последний год Виорика Берку трижды приезжала в Молдавию, каждый раз останавливаясь в «Нобиле», самой фешенебельной гостинице в центре Кишинева. О дате очередного визита дочери Пантелеймон был предупрежден заранее.

В «Нобил» Берку прибыл в сопровождении трех бойцов в масках – их ему выделил комиссар полиции Кишинева. На четвертом этаже, даже не постучав и приказав бойцам высадить дверь, Пантелеймон вошел вслед за ними в номер, откуда раздался женский крик, который ни с каким другим нельзя было спутать. Он словно помолодел, вернулся на тридцать лет назад, когда крик Виорики, пронзительный крик крошечного младенца разрывал ему перепонки, сводил с ума. Только теперь это была большая девочка, хотя по–прежнему голая, и в таком виде она и вскочила с кровати, бросившись на шею отцу.

 – Папа! – оглушила она Пантелеймона, крикнув ему прямо в ухо.

На полу, прижавшись щекой к ковру, лежал еще один голый человек. Мужчина с хвостом на затылке, с руками за спиной, которые не давал ему распустить один из бойцов, присевший коленом на задницу незнакомца.

– Папочка! – проорала Виорика в уже наполовину оглохшее ухо отца.

– Оденься, бесстыжая, – сказал Пантелеймон, не без труда освободившись от объятий дочери.

Присев на кровать, Виорика набросила на себя одеяло и дерзко посмотрел на отца.

– А мы думали, тебя уже нет, – призналась она.

Пантелеймон кивнул на скрученного мужчину.

– Это кто? Мало тебе Испании, уже и на родине блядуешь?

– Это просто приятель, – сказала Виорика. – И, кстати, ничем таким я, папочка, не занимаюсь. Зарабатываю этим – да. Но сама – ни–ни.

– Это как, интересно? – усмехнулся Берку.

– Вы бы человека отпустили, – вступилась за голого Виорика. – Он мне просто понравился. Что, нельзя, что ли?

– Отпустите его, – приказал Пантелеймон и через минуту мужик, одевшись и прихрамывая, уже несся, не дожидаясь лифта, по лестнице ведущей вниз.

– Дааа, – сказал Берку, повертевшись и присев в кресло у столика, на котором стояли четыре бокала и две открытые бутылки – с шампанским и мартини. – Значит, вы живы. А про меня, значит, забыли?

– Тебя забудешь, – вздохнула Виорика. Она снова легла в кровать и пока ворошила одеялом, снова неприятно поразила отца своей наготой. Пантелеймон не ожидал увидеть у родной дочери гладко выбритый лобок.

– Ребята, подождите в коридоре, – попросил он бойцов.

Оставшись наедине с дочерью, Пантелеймон встал и прошелся по номеру.

– Думали, сдох отец, – сказал он.

– Ой, да брось ты, – воскликнула Виорика. – Можно подумать, ты нас искал.

– Как видишь искал. Раз уж нашел.

– Да, – сказала Виорика. – И выглядишь ты неплохо, – оценила она его джинсы да за двести евро и клетчатый свитер из магазина «Манго». – Получается, мама была права. Это ты свинтил тогда с бабками для итальянцев.

– Я?! – возмутился Берку.

– Точно! Из–за тебя Энвера убили!

– Да ты что? – закричал Пантелеймон. – Да я! Да ты, дура, соображаешь вообще! Знаешь, что я пережил!

– Не знаю, – холодно заметила Виорика. – Как мы с мамой выкручивались – вот это на своей шкуре почувствовала.

А выкрутились они не худшим образом, за что впервую очередь должны были благодарить покойника. Отправляясь в Италию, Энвер не питал иллюзий, тем более, что работать приходилось с такими же, как и он сам, албанцами. Поэтому, улетая в Бари, он оставил письменно завещание, поделив свое имущество и активы, в пропорции пятьдесят на пятьдесят, между Серафимой и Виорикой.

– И как вы не пересрались? – удивился Пантелеймон, но Виорика лишь усмехнулась в ответ.

Им было не до дележки. Албанская империя, созданная Энвером в испанской Сарагосе, стремительно давала трещины и грозила разлететься в клочья. Завертелись пронырливые менеджеры подконтрольных албанцу фирм, при жизни Энвера старавшиеся даже дышать беззвучно в его присутствии. Заволновались оставшиеся без хозяина албанцы, и даже официальное завещание Энвера они воспринимали как фальшивку – Виорика чувствовала это по их убийственным взглядам. С матерью они ходили по самому краю.

Первым делом было решено сменить охрану. Объявлять об увольнении албанцам не стали, нашли менее рискованный вариант. В Галисии, криминальной столице Испании, наняли полтора десятка непримечательных на вид парней, обладавших, однако, двумя неоспоримыми преимуществами: безупречной стрельбой и циничной жестокостью. От албанских соратников Энвера галисийцы избавили Серафиму и Виорику за один вечер, устроив бойню в одном из стриптиз–клубов, виновников которой ищут по всей Испании уже не первый год.

Вторым шагом стала операция по усмирению экономических агентов. С менеджерами обошлись с большей выдумкой: парочку человек просто уволили, еще двух пришлось уволить после того, как их признали неспособными к систематическому исполнению служебных обязанностей ввиду полученных тяжелых и многочисленных травм. Остальные, недолго думая, согласились со всеми условиями новых хозяев, а некоторые даже добровольно пошли на сокращение собственных зарплат.

– Как видишь, папочка, нам пришлось потрудиться, – заметила Виорика. – Кстати, я не шутила, в Молдавии у нас тоже интересы.

– Вывозите проституток, что ли? – догадался Пантелеймон.

– Точно, – подтвердила дочь. – Так что, папочка, может ты теперь и крутой, но лучше нам все–таки не мешать. Как дочь прошу тебя – не суйся.

– Угу, – промычал Берку, задумчиво гляда в пол.

Какая все–таки тупость, подумал он. Номер в Кишиневе стоит как гостиница в Лондоне, а на полу – ковер как на стенах в советских квартирах.

– Эту страну не спасти, – проворчал он вслух и пошел к двери.

– Уже уходишь? – успел услышать он голос за спиной, прежде чем хлопнул дверью.

Вечером того же дня ему позвонили и доложили. Виорика Берку, несмотря на сопротивление, оказанное при задержании сотрудникам отряда специального назначения комиссариата полиции города Кишинева и учиненный в аэропорту скандал, была успешно выдворена из страны. С лишением гражданства Молдавии и запретом на въезд в страну в течение ближайших трех лет.

***

За депутатский мандат пришлось побороться.

Четыре партии, прошедшие в парламент Молдавии, боролись за то, чтобы один из принадлежащих им мандатов достался Пантелеймону Берку. Он был нарасхват – самый успешный кандидат в депутаты за всю историю независимой Молдавии. Он и сам это понимал, слушая истории о грабительских прайс–листах парламентских партий. Суммы за попадание в первую десятку избирательного списка доходили до ста тысяч евро. Приглашение войти в списки Пантелеймону вручали в письменном виде, и делали это лично руководители партий – такого почета не удостаивались даже те депутаты, которые впоследствии становились министрами.

Он выбрал Либерально–социалистическую партию, и этим не только шокировал ее конкурентов, но и изрядно удивил самих либерал–социалистов. Предложение Пантелеймону они сделали скорее из вежливости, в качестве обязательного, но в то же время безнадежного жеста со стороны партии с весьма скромными возможностями. В прошлом парламенте их было всего пятеро, они не контролировали ни одно из министерств, и может поэтому не смогли предложить Пантелеймону ничего, кроме статуса обычного депутата.

В отличие от других партий, у которых самым скромным из предложений было место во главе парламентской комиссии по правам человека, предложение либерал–социалистов попало в точку. Берку не хотел светиться и тем более обременять себя малопонятными обязанностями. Он не представлял себе, как будет вести заседание, писать резолюции и участвовать в разработке текстов деклараций и постановлений. Его идеалом было кресло, обычное безмолвное кресло в зале Парламента, по возможности – с минимальным количеством посещений рабочего места. С всем остальными он и сам разберется.

В избирательный список его включили в последний момент, уже по окончании предвыборного съезда и вместо одного из утвержденных на нем кандидатов. Скандал вышел нешуточный. Председателя партии, Адриана Параскиву, многие однопартийцы обвиняли в фальсификации списков, в кумовстве и даже во внутрипартийной коррупции. На все упреки Параскива отбивался одним и тем же аргументом – демонстрировал заключение избирательной комиссии съезда, признававшей свою ошибку и не смущенной даже тем обстоятельством, что кандидат Берку, якобы по технической ошибке не попавший в первоначальный список, даже не присутствовал на съезде. Дело пахло расколом партии, но Параскива не уступал, дотянув до момента, когда партии грозил сход с избирательной компании – за несвоевременное представление избирательных списков.

Лишаться возможности оказаться в парламенте никто из вчерашних бунтовщиков не захотел, и Пантелеймона, так уж и быть, не просто утвердили одним из кандидатов, но и включили в первую пятерку. Окончательно несостоявшиеся раскольники сникли, узнав, что в десяти из двенадцати претендовавших на попадание в парламент партий, в избирательные списки в последний момент попали не менее загадочные чем Пантелеймон Берку личности.

Получив депутатское удостоверение, Пантелеймон не стал терять времени. Открыл сеть пивных баров и автомоек, причем на оба начинания выбил у Евросоюза трехмиллионый грант. Преуспел он, как, впрочем и всегда, за идею. Оба бизнеса декларировались как гендерные, для которых клиенты разных полов декларировались предельно равными в правах. Доказательством этому служили соответствующие наклейки на дверях, а также расклеенные внутри заведений плакаты, разработать которые Пантелеймон поручил еще до того, как первый камень заложили в фундамент здания первой автомойки.

Впрочем, с местами для предприятий Пантелеймона все складывалось как нельзя удачно. Покровительство европейцев помогало и в этом вопросе, и Пантелеймону доставались, почти за бесценок, площади под бары в старых домах в центре города и огромные пустыри под автомойки. Жалел Берку лишь об одном. О том, что потерял по меньшей мере двадцать лет, прежде чем понял, что Молдавия – страна его мечты. Эльдорадо, в котором не каждому везет родиться.

Дела шли по нарастающей, даже слишком хорошо, и все это не могло не закончиться какой–нибудь гадостью. Он снова стал забывать о генерале Бланару, тот словно умер, хотя Пантелеймон и не исключал, что генералу придется снова воскреснуть, как только понадобятся его услуги. Увы, о писателе Виколе такого нельзя было сказать. Он был жив – Пантелеймон знал это, несколько раз в неделю приставляя друг к другу в интернет–поисковике три заветных слова. «Серджиу», «викол» и «смерть». Утешительными известиями интернет не баловал. Пантелеймона стали мучать боли в груди, особенно они усилились с того самого вечера, когда его осенило.

Викол все знал, понял Пантелеймон. Все, и даже то, что Пантелеймон найдет способ заставить генерала Бланару предоставить доступ к американской базе. Выходит, и рассказ Викола, его третий рассказ о нем, депутате Берку – всего лишь ловушка? Бесплатный сыр, за который Пантелеймон выкинул совсем не выдуманные шестьдесят штук?

Он снова и снова прокурчивал в голове черновик Викола, и чем дальше, тем больше склонялся к мысли, что ничего еще не решено. Его судьба решалась в это время, возможно даже сейчас, когда он, депутат Берку, вынужден выслушивать очередного просителя за деловым обедом в ресторане «Нистру». Мучительно подняв глаза на собеседника, Пантелеймон попытался прислушаться к тому, что говорит этот человек, счастливый от одной возможности выговориться перед влиятельнейшим депутатом. Что–то о системах слежения на дорогах. Ну да, камеры.

Он собирается поставлять китайский камеры наблюдения. Устаревшую модель – в Китае их уже не устанавливают, зато скопились десятки тысяч неиспользованных единиц. Китайцы рады избавиться от этого хлама на условиях самовывоза, только бы освободить склады под что–то более инновационное. Выгодное преприятие, расходы только на транспорт и логистику. Ну и еще – на то, чтобы в Молдавии пролоббировать установку систем дорожного видеонаблюдения.

– Что от меня требуется? – спросил Пантелеймон, предельно навострив слух и внимание.

Оказалось, не так уж много. Бизнесмен предлагал Пантелеймону написать письмо, официальный запрос руководству страны с предложением о внедрении системы видеорегистрации нарушений на дорогах с обоснованием такой необходимости. Это ведь, сказал бизнесмен, ничего не стоит, а ценится дорого. Он так и сказал – очень дорого.

Вернувшись к себе в парковый особняк, Пантелеймон задернул все шторы в спальне, хотя и знал, что из–за высоченного забора любопытным взглядам закрыт вид на весь первый этаж. О чем–то вспомнив, он сходил в гараж, откуда вернулся с высокой стремянкой. Установил ее посередине спальни, прямо под люстрой, не без труда поднялся к потолку. Покрутил люстру против часовой стрелки – она легко поддалась, но лишь до того, как раздался щелчок. Все, теперь можно, сказал сам себе Пантелеймон и поднявшись не верхнюю ступеньку и увернувшись головой от люстры, уперся руками в потолок.

Люстра исчезла вместе с прямоугольников в потолке, и Пантелеймон, разогнувшись, оказался по пояс в темноте открывшегося над головой потайного люка. Посветив карманным фонариком, он сразу увидел то, что искал. Флешку на крышке заметно запылившигося дипломата.

Сработает ли, подумал Берку и вдруг понял, что он даже не знает, какая для пульта предусмотрена батарейка. Сам он его не разберет, а если менять батарейку, то где? В часовой мастерской? И что подумает часовых дел мастер?

Еще он поморщился, вспомнив журналиста из «Независимой Молдовы». Воняет, не воняет – какая разница, если запрос Пантелеймону придется писать собственноручно. Как собственноручно придется садится за руль машины – он еще пока не решил какой, но выбрать, пожалуй, надо будет наименее рискованный вариант. Не колымагу, чтобы заглохла по дороге, но и не Хаммер. Что–то надежное, скорее всего японское. Только бы батарейка не села, подумал он и, больше не в силах терпеть, надавил на кнопку пульта.

Во дворе отозвался сигнализацией его собственный мерседес.

***

Председателю Парламента Республики Молдова, г–ну Марчелу Вулпе
Премьер–министру Республики Молдова, г–ну Виталие Кондрату
Специальному представителю Европейского союза в Республике Молдова, г–ну Дирку Хубелю

Депутатский запрос

Уважаемые господа!

Сегодня когда Республика Молдова твердо и неуклонно и так далее следует по пути европейской интеграции ясное дело какие препятствия нам чинят чтобы не допустить этого. Не пустить нас домой в наш родной европейский дом. Все это знают и нечего тут рассусоливать. И я господа не попугай крашеный и не собираюсь повторять.

Но повторяю, нам надо быть решительными последовательными демократичными толерантными и антитолиталитарными в своих действиях. И тогда уж поверьте мне старику, солнце Европы взойдет с запада и над нашей измученной страной.

Что и говорить, многое сделано нами для европейской интеграции! Можно было и промолчать, но мы не будем скромничать чтобы не давать почву коммунистам и тоталитаристам, всем кто живет вчерашним днем и верит в светлое коммунистическое будущее! Ну уж нет дорогие «товарищи», этот номер у вас не пройдет! Хватит, семьдесят лет кормили нас сказками, уже вон скоро сто лет будет этой вашей кровавой революции! И что? И где все это? Коммунизм а? Где он я вас спрашиваю? Так что хватит обманывать людей и втирать нам очки, мы за двадцать лет независимости слава богу поумнели и теперь хрен нас проведешь. Извиняюсь конечно за непарламентское выражение но господа, эти сволочи другого языка и не понимают.

А теперь возьмите и сравните для сравнения. Что сделано для сближения нашей любимой Молдавии с нашей родной Европой. Подняли зарплату судьям – раз. Приняли закон о равенстве шансов людей разных вероисповеданий и сексуальных ориентаций – два. Запретили коммунистическую символику как символ тоталитарного прошлого. Поскольку после запрета пришлось снова разрешить в связи как все помнят с несправедливым решением конституционного суда, а потом после замены состава конституционного суда на прогрессивный демократически назначенный европейский – снова запретить, то получается – три и четыре. Не так уж мало, господа после стольких–то лет тоталитарного унижения нашего края! Да кстати, а биометрические загранпаспорта! А вайфай, по уровню охвата которым Кишинев уже опережает такие европейские столицы как Дублин, Вена и Варшава. Это ли не показатели? Не достижения ли?

Но этого конечно мало. Нельзя как говориться забывать для кого. А все это руководство нашей страны и мы простые депутаты делаем для людей, для того чтобы им жилось демократично толерантно и иновационистски. Ведь что получается? Сам господь бог так распорядился а с ним даже Международный валютный фонд не спорит. Устроил так что Молдавия на границе миров, на окраине Европы и ее границе с варварским миром, на границе царства добра с империей зла. А как удержаться на грани, как не свалиться опять в болото тоталитаризма? Только ж вылезли из него, семьдесят лет как засасывало.

А как выбраться в люди без людей? Без главного богатства нашей земли? Без людей которых увы все меньше и меньше и меньше на земле нашей и чего скрывать разве не наши лидеры в этом виноваты? Значит недостаточно настойчиво объясняли преимущества вступления в Евросоюз! Конечно если бы не мешал старший брат с востока, не дай бог таких родственников даже врагам! Давно бы уже Молдавия жила как в цивилизации, как европейская держава маленькая но гордая, демократичная, но толерантная. Но что сделать если империя зла держит в заложниках больше миллиона наших сограждан для вида обеспечивая их работой и зарплатой которую ввиду временных трудностей им не в состоянии обеспечить на родине! Спасибо странам европейской цивилизации! Что могут делают, переманивают молдаван из России к себе, обескровливая восточный деспотизм. Конечно, работа в Европе не легче и не чище, так ведь и в рай попадают через чистилище. В цивилизованной Европе уж точно.

Но как же возраждать народ без народа? Надо быть честными! Надо сказать! Признаться! Нет работы и денег нет и процветания не будет, пока палки в колеса будут вставлять враги европейского курса! Нечего и мечтать, господа! И обманывать народ не надо! Не вернутся люди пока европейская интеграция не овладеет так сказать массами, не поселится в наших городах, не войдет в каждый молдавский дом. А как быть если дома эти наполовину пустые? Если села опустошенные а в городах одни пенсионеры которые за коммунистов голосуют? Как повысить численность активного, демократического проевропейского населения?

Много сделано в этом направлении благодаря поддержанному Евросоюзом проекта по половому воспитанию и сексуальному раскрепощению подростков и юношей. Но кроме повышения рождаемости хотелось бы обратить внимание руководства страны и цивилизованного сообщества на то что необходимо принять срочные меры для сохранения жизни тех, кто уже родился и кто не собирается уезжать из Молдавии. Про стариков не говорим. Пусть они и дальше голосуют за коммунистов если думают, что это повысит продолжительность жизни. Не повысит, пока не будем все думать о Европе, жить Европой, дышать Европой!!!

А вот о молодых и о людях среднего возраста стоит вспомнить. Вы только представьте, сколько прекрасных людей, сколько прогрессивных проевропейских молдаван гибнет каждый год на дорогах нашей маленькой страны! Сколько жизней, способных приблизить счастливый миг единения с Европой, обрывается в расцвете лет! Ветер свободы вдохновляет молдаван но к сожалению это приводит к перегибам на местах. Растет число правонарушений на дорогах, повышается аварийность, статистика жертв ДТП просто ужасающая! Такими темпами мы передавим все надежды на европейское будущее нашей страны! Надо же что–то делать! Чтото предпринимать! Навести элементарный порядок на наших дорогах!

Я не говорю про заасфальтировать. Наоборот, чем хуже качество дорог тем меньше скорость движения транспорта, хоть так сократим риски ДТП. Так ведь наши люди и по ямам несутся, разбивает ходовую и плевать хотели! И где же выход?

Вот я обычный рядовой депутат. В прошлом году был лишь в одной заграничной служебной командировке, зато где! В одной из можно сказать столиц мировой цивилизации, всемирной демократии и общечеловечного процветания! В городе Лондоне, страна Великобритания! Да будет вам известно и мне об этом говорил сам член палаты лордов сэр Майкл Уинтепурн или берн или спрун хрен поймешь они все на одно лицо. Так вот почтенный лорд сообщил мне, что говорит мистер Берку, каждый житель британской столицы попадает в объектив камер наружного наблюдения в среднем 350–400 раз в сутки. В сутки вы представляете!!! Это же что–то умопомрачаемое! А еще удивляются что у них нет терактов. Да террорист пистолет не успеет выхватить! Каждый шаг как на ладони. Там чуть что сразу из мансард высовываются снайперы а из канализации саперы. У нас конечно тоже так будет, когда Молдавия станет полноценным членов Евросоюза но давайте не тупить! Хотя бы камеры дорожного наблюдения! Хотя бы с Кишинева начнем.

Ну вот пожалуйста к чему это приведет. Собираемость штрафов – раз, повысится. Пополняемость бюджета опять же. Сократим количество полицейских, зачем столько долбоебов! Пусть едут в Испанию, учатся работать по европейски, впитывают в себя толерантность. И потом. Пусть наши граждане привыкают что в цивилизованном демократическом обществе за каждым твои шагом следят.

По последним статистическим данным ежедневно в Молдавии случается около ста дорожнотранпорных происшествий и это с учетом маленькой територии нашей маленькой страны! Ну как же так господа! Какая тут Европа еще раз прошу прощения! Давно пора было камеры понавтыкать да на каждом столбе! Хоть не как в Лондон но хотя бы я не знаю. Ну как в Лейпциге каком–нибудь думаю там тоже неплохо. А так конечно как?

Или вот пример. В прошлом году была авария, ну все помнят. Машина с шестью подростками на полной скорости влетела в дерево. Шесть трупов, шесть несчастных семей. Говорят ребята были пьяны а я скажу нет! Их опьянил ветер свободы с запада, надежды на скорое европейское будущее. Так на то и мы взрослые чтобы поддерживать эти устремления и не дай бог не дать им сойти с трассы. Были бы камеры наблюдения смогли бы подключить патрульные полицейские машины. Как то бы оттеснили их машину блокировали что ли я не знаю. Ну можно же было избежать трагического подхода!

Или вот совсем на днях уже последняя как говорится капля. Неизвестный преступник угнал хонду. Уже преступление были бы камеры можно было на первом перекрестке вычислить. А он как будто знает что камер нет и нагло сбивает человека. Насмерть. Безработного мужчину между прочим семейного. Жена тренер по фитнесу и двое детей остались сиротами. Кто теперь поможет? Кто вернет человека? Да рядового гражданина но вот из таких простых людей и прорастает европейская смена! А были бы камеры наблюдения, злоумышленник не посмел бы и машину украсть а не то чтобы людей давить.

Считаю насущной как говорят задачей срочное приобретение камер наблюдения на дорогах страны и прошу настоятельно и руководство и чтобы дружественные структуре европейский тоже пошелевились. Нет больше времении рассусоливать так скоро без людей останемся, вот тогда навалится грозная сила с востока и защитить европейские завоевания некому будет! Прошу господа посодействовать в финансировании и организации всего проекта а государственные органы чтобы обеспечили транспарентность и честность и открытый тендер для юридических лиц республики Молдова.

Депутат Парламента Республики Молдова П. Берку