Александр Вольф - новоявленный Сильвио пушкинского «Выстрела»: у Пушкина Сильвио - маска: он лишен прошлого, он не включен в социальные связи, он дан сразу готовым. Он лишен и будущего: оно разыгрывается за пределами повести. Он лишен подлинного имени, Сильвио - это кличка, метка, но не имя. Черты его резко заострены, сведены к минимуму: линогравюра.

Александр Вольф однако, призрак, то есть модифицированная маска: он виден все время только на горизонте, сквозь дымку войны, памяти, расстояния, чужих впечатлений, литературного текста. Он ли? Или не он? Тот ли самый? Это вопросы ищущего повторной встречи сознания.

Решающим моментом близости (и дали) двух повестей следует признать собственно дуэль: предчувствуемую (читателем) повторность встречи, замыкающую одним жестом судьбу персонажей и повествование как текста.

Дуэль как повествовательная форма хранит ритуальную обязательность собственно дуэли как поединка. Она определяет выраженный тип социальной этики, ставшей в то же время этикой письма. От второго выстрела не дано уклониться, но куда уйдет пуля, неизвестно.

Дуэль совмещает в себе необходимость и свободу в предельно простой форме симметрично инвертированного повествовательного эпизода. Поэтому она относится к достаточно обширному классу зеркально инвертированных событий. Эталонами таких повествовательных событий следует признать:

а) трансцедентальную месть («Шинель» Гоголя: по ту сторону мира сего пострадавший воздает злом за зло обидчику)

б) Обмен письмами: сначала Татьяна пишет Онегину, затем Онегин пишет Татьяне

в) Обмен объяснениями, при которых говорит только один персонаж при полном молчании другого: сначала говорит только Онегин, Татьяна молчит, затем говорит только Татьяна, Онегин молчит.

По этой модели, как я показал («Отмычки от дома», журнал «Урал», 1990) организован «Пушкинский Дом» Андрея Битова.

г) дуэль может входить в расширенную ритуальную цепочку, поскольку имеет структурно инвертированное сходство - различие дуэли (как легальной процедуры) и убийства. Так в «Поединке» Кляйста дуэль следует за убийством, но за самой дуэлью, поданной как суд Божий, следует опять-таки зеркально отраженное выяснение сущности Божьего Суда: легко раненый умирает (он виновен), смертельно раненый выживает (он невиновен). В повести Газданова дуэль проявляет себя как источник решения, воли и действия. Если у Пушкина выясняется, каков Сильвио на самом деле, то у Газданова проявляет себя сам повествователь, до финального выстрела бывший страдательной персоной.

У Пушкина первозначимо то, что повествователь сам стоит вне дуэли:

а) он не стреляет и в него не стреляют

б) он узнает о выстреле графа от Сильвио, о выстреле Сильвио - от графа. в) все, что связано с дуэлью, выносится таким образом за пределы непосредственно касающегося повествователя.

г) повествователь описанием своей жизни конституирует слой обыденности

д) Сильвио и граф сообщают ему о чрезвычайном, лежащем в другой плоскости

е) таким образом повествователь собственной персоной, в качестве репрезентанта обыденности смыкает эпизоды чрезвычайного: обмена пулями. Этот обмен совершается в двоякой среде: среде обыденной жизни (повествователя) и среде косвенной речи (поочередно Сильвио графа). Такая фигура двоякого обмена чрезвычайного на обыденное и речи на речь представляет собой форму темпоральности, мотивированную в конечном счете маской. Самотождественность маски сама по себе исключает накопительность повествования, его однонаправленное мотонотонное продвижение.

В повести Газданова ситуация повествователя такова:

а) он оказывается по ту сторону Гражданской войны, в стране, где ее не было, где она непонятна и лишена смысла

б) он оказывается по ту сторону русской культуры, русского социума и государства

в) поэтому все его прошлое в эмиграции приобретает очертания сна, оно призрачно.

г) для того, чтобы прийти в состояние реальности, осуществиться, ему необходимо какой-то элемент прошлого поставить перед собой здесь и теперь. Только тогда восстанавливается сплошность времени в возвращается смысл (то есть состоится судьба)

д) поэтому опознание Александра Вальфа, постижение его сущности как носителя зла и выстрел сливаются в единый акт

е) этот акт расколдовывает эмиграцию как состояние вневременности и экстерриториальности и парадоксальным возвратом состояние Гражданской войны

ж) своей синкретичностью этот акт выдает свое преемство от описанного выше акта овременения через персону повествователя. Сообразно тому, что Сильвио замещен Вольфом (поменялись местами добро и зло) и тому, что изменена очередность собственно стрельбы, повествователь, бывший у Пушкина носителем пассивного материала обыденности (он стоит вне свершения), у Газданова актуализует само время - он стягивает края разрыва собственными руками.

Несомненно, что обращение Газданова к свершительной модели дуэли, достаточно архаичной даже у Пушкина, это попытка, впрочем успешная, восстановить через культурное воспреемство организации текста (письмо) свой экзистенциальный разрыв, обусловленный гражданской войной и эмиграцией. Поэтому повествование от первого лица, отдаляющее его повесть от повести Пушкина, парадоксальным образом возвращает его к Пушкину. Но это возвращение, именно в силу описанной выше инверсии, становится событием, оно конституирует смысл русского писма вообще, как ритуальной обязательности, как отклика на оклик. Эти оклики и отклик в свою череду, воспроизводят ту общую фигуру обмена, частным случаем которой является дуэль.

31 03 03