* * *

Неотвратимо сбываются сны –

нет в том ни воли моей, ни вины,

но неизбежно всплывают со дна

новых ночей – за волною волна...

Вспыхнет вопрос и погаснет ответ.

Радости мне во всеведенье нет.

Чтоб ни свершилось на этой земле –

катится мир по кривой колее.

Вещие очи открою во мглу

и ничего изменить не могу.

Из-под ресниц поглядит пустота.

Скорбным молчаньем замкнуты уста.

И, узнавая улыбку твою,

в гулких глубинах души утаю,

что про тебя примерещилось мне

ночью минувшей во сне.

* * *

Здесь звёзды ярче, а судьба ясней.

Сквозь снег сгущаясь, обещает вечер –

минуем перевал и от ремней

освободим натруженные плечи.

Я здешний космос издавна люблю.

Какой бы век ни заступал на смену,

здесь знают цену тёплому жилью

и сухарю ржаному знают цену.

Товарищ старый, нам не привыкать!

Захочешь жить – сумеешь обучиться

надёжному искусству выживать,

и вправе этим навыком гордиться.

* * * 

Ты покинул мои времена.

Ты вернулся в свои города.

В камне вырезаны письмена.

Никогда. Никогда. Никогда.

Пахнет травами тёплая ночь.

Дышат кони за кругом костра.

Улыбается юная дочь

в глубине кочевого шатра.

Ты покинул мои времена

сизым соколом, чёрным орлом.

Затерялись мои племена

в нижнем мире ячменным зерном.

Ты вернулся в свои города

из объятий любимой сестры.

Не найти у дороги следа,

где стояли родные шатры.

Над железобетонной землей

отдыхает стальной небосвод,

и тоска твоя жёлтой змеёй

на могильнике старом живёт.

* * * 

Духом густых приворотных отрав

вечер клубится в углах паутинных.

Рядом с пучками лекарственных трав,

ящерок дохлых и шкурок змеиных

связки пустых, обессмысленных слов

под потолком невысоким повисли.

Старческий кашель настенных часов –

будто ответ на бессонные мысли.

Пред образами слепыми чадить

изнемогает оплывший огарок.

Где ж ты, колдунья? Хочу возвратить

я твой недобрый и щедрый подарок.

Что ж ты, когда на пороге твоём

дерзкая, злая девчонка стояла,

сразу не отговорила её

и настоящей цены не сказала?

Толком не растолковала, что за

зелий твоих золотистую пряность

выстынет льдинно очей бирюза –

выболит боль, но отрадует радость.

Где ж ты, колдунья? Теперь своему

как я смогу ремеслу разучиться?

Поворотилась избушка во тьму.

Расхохоталась полночная птица.

Хочешь, не хочешь – во веки веков,

истинные узнавая названья,

надо вываривать смыслы из слов,

в новые переплавлять заклинанья.

Разве что в эти же двери опять,

силам неясным своим доверяя,

добела сжав кулачки, постучать

девочка не побоится другая...

ЧИТАЯ СУНЬ-ЦЗЫ

Не нами – предел обозначен

и путь к отступленью закрыт.

Пусть добрые боги заплачут,

и лучшие взвоют миры!

Тревожный призыв порубежья

на дальних клубится холмах.

Наш час полыхнёт неизбежно

зарёй на червлёных щитах.

Подымешь над строем десницу –

и рядом полечь нам костьми…

Но истинный суд совершится

не между людьми и людьми.

Хулой и хвалой голосистой

не сразу молва отшумит…

Смотри же, какой серебристый

туман по ложбинам парит!

Пора нам – удачи изведать,

проведать врагов и друзей,

но должно сначала – победе

в душе утвердиться твоей!

НОСТРАДАМУС

Не наше дело – времена и сроки…

Тысячелетья бренные миры

летят, летят, летят в тартарары,

в пространстве прорезая след глубокий,

и гаснут где-то на краю сознанья

единого… Не знаю, почему

доверчивому страху моему

так сладостны пустые ожиданья.

Как будто в этом космосе уютном –

стол, книжный шкаф, диван, окно во двор –

совсем случайным гостем до сих пор

я чувствую себя ежеминутно

и не имею права никакого

писать за этим письменным столом

и любоваться видом за окном,

где ящик мусорный – пуп зданья мирового.

Когда-нибудь – когда? – дом хрупкий мой

неведомо чьей волей возведённый,

разрушит архитектор огорчённый,

как посредине детской мальчик злой –

из кубиков построенную башню,

затем, что отступает воплощенье

от замысла. Капризным вдохновеньем

нечаянно отмечен день вчерашний…

Но ничего наверно – неизвестно

И сказано – не наше дело знать.

И во вселенной нам существовать,

как в четырёх стенах, темно и тесно,

несмело уповая лишь на то,

что, как ни виться судьбам и дорогам,

наградой заблужденьям и тревогам

нам Некто явит лик. Или Никто?

Но солнце аккуратно утром каждым

в прокуренную комнату мою

заглядывает. И, вздохнув, встаю

из-за стола. Встречая день, отважно

распахиваю мутное окно

и утешаюсь, что вполне возможно –

оракул прав, но толкованье ложно,

а вычисленье не завершено.

Ряды таблиц ошибками чреваты…

Напрасно беспокойным существом

на повороте ждать очередном,

что близятся предсказанные даты.

И ощущать – кручина человечья

упрямо зреет за твердыней лба.

Взыграет ли последняя труба,

обещанная сбудется ли встреча?

* * *

Погибая, промерзая до костей,

дверь плечом:

– Открывайся, сезам!

Как бы не до скончания дней

аномальным простоять холодам.

Всю последнюю декаду февраля

врёт бесстыдно календарь. Может быть,

заартачилась планета Земля

круг за кругом Солнца около плыть?

Шестерёнка ли какая-нибудь

заедает в механизме мировом?

Вот и падает в термометрах ртуть.

Во всеведенье привычном своём,

дорогой Механик, не подкачай,

подкрути чуток, подладь, подшамань

колымагу эту древнюю – чай,

и оттает наша тьмутаракань.

И ныряя с мороза в тепло,

пса в жильё запущу со двора:

– Нам, приятель, с тобой повезло –

есть где лапы отогреть до утра.

* * *

Такая снежность – боязно смотреть

на белый свет. Морозным колокольцем

в неторопливом воздухе висеть

слепое и невидимое солнце

не замолкает с самого утра.

Зигзагом льдистым – полыньи оправа,

подправленная донышком ведра.

Горячий чай, настоянный на травах,

неосторожно нёбо обожжет.

Пообещает пирогов к обеду

пузатой печки полукруглый рот.

Когда-нибудь я все-таки уеду.

Но не сегодня. И не завтра. Нет.

Не жди, пожалуй, раньше воскресенья.

И не сердись. Необходимо мне

побыть еще немного в заточенье

невозмутимой этой белизны,

прореженной карандашами сосен.

Торжественные снятся даже сны –

и каждый неизбывно снегоносен.

Хоть сто причин внезапных назови,

я не вернусь, пока необратимо,

вдали твоей заботливой любви,

предчувствием чудесным одержима,

сама с собой не перейду на ты...

С крыльца тропинка храбрая ныряет

в сугроб, надеясь, что до темноты

на поезд проходящий успевает.

* * *

Мыши бумагой шуршат в столе.

Слепнет окна слюда.

Раз, наверное, в двести лет

кто-то приходит сюда.

Вместе с эхом гранитных плит

взбирается на крыльцо.

Долго связкой ключей гремит,

отстёгивая кольцо.

Входит.

Плащ с капюшоном – в шкаф.

И над рабочим столом,

чёрную линзу глазницей зажав,

склоняется тусклым лицом.

Невнятно бормочет в седые усы,

злой радикулит кляня,

и как механические часы

снова заводит меня.

И начинают звёзды кружить.

И петь – пружины орбит.

А если ухо к груди приложить,

то сердце в груди стучит…