Как рассказать в словах лес? Цветущий луг? Переливы закатного неба? Как простереться по зонтику растения? Войти в построение его сосудов, жилочек, волосков на корешке? А как говорить о поэзии, которая все это делает, называет, видит? И еще резонирует с этим, поет, в параллель ему, ассоциациями, древними символами, мифами, оттенками мыслей,

порожденными в душе поэта всей природой, в этой точке ее и миге… Поет теми нотами, что приходят из глубины сознания, предсознания или сверх-сознания - от Духа?

Как говорить? Так же, может быть, ассоциациями, мгновенными отражениями, пуантилами или, как я говорю - зерказами?

*

…Передо мной пять циклов Татьяны Куцубовой - стихов ли? медитаций? погружений в себя, в Природу ли, или в мир людей? - «По утречку», «Калечка», «На веселых хлебах», «Посулы», «Розы и крест».

Все это писано в период от 2000 до 2002 года.

Первым я получил из сети «По утречку». Сразу поразила эта, отличная от множества мелькающих текстов, панорамируемая бездна деталей, паутинных ветвлений и переливов мира Природы. Так, может быть, видят птицы? Стрекозы? …И, конечно, родниковая архаика языка, смелые диалектизмы. Чистота и одинокость созерцающей души.

Удивительна также неотделенность себя ото всего, отсутствие этой резкой «субьект-обьектности» европейского Нового времени, эта со-природность Космосу глубинной России, Хаосу ли? Или, как я писал когда-то, Хаосмосу.

*

Вообще человек Хомо социалис, Хомо цивилис, конечно, в идеале нераздельно-неслиянен с Природой… Но в последние века Неслияность, губительный разрыв, увы, господствует, а вот здесь в стихах, душе поэта - поражает редкостное наоборот!

*

Родилась в Калуге, училась музыке. От деда Александра Петровича Махова - натуралиста ли, художника? - любовь к природе, наклонность к художеству.

Работала среди картин в галерее и вот теперь живет в Тарусе.

Таруса, Калуга - места плотно наслоенные и настоянные, если можно так сказать,

Культурой, Историей. Ах, недаром глухой калужанин К.Э. Циолковский (из ссыльных, поди, поляков, как и Александр Грин - оба великие мечтатели!) хотел, вослед своему гениальному учителю Федорову, заселить живыми душами всю Вселенную!

*

Живая Вселенная… Да. Недаром в самом слове звучит «селение», «селить».

Вот и стихи Татьяны Куцубовой - Живая Вселенная Природы, живописная, звучащая и таинственная, загадчивая - суть живая.

*

...Зашла бы, странница, пуговичкой зеркальной

одарила, а каменьев не надо - тихо

хожу по иглам, мхам, по такой глухомани,

что и колокольчик чудо-юдом стозевным

вырастает под елями…

………………………………………………….

…Мороком не оборотись, лягушиной кожею,

наведи, глянь из зеркальца, узор порумяней -

не убудет, нелюдимица, тебе с одной нитины,

не убавится, безыменница перехожая.

(Здесь и ниже из «По утречку».)

Кто это «безыменница перехожая?» - Душа ли леса? Царевна лягушка? Вечная Женственность? Душа ли автора? Загадка, но - щемит душу.

*

А вот нарастание зимы... Давно ведь мы в своих урбисах убежали от смены времен года, от состояний природы, слушаем метеосводки лишь, чтобы узнать - что надеть, не до оттенков -куда уж там! А вот поэт - как древние японцы или русские крестьяне - приглядчива: ловит миг, переход, тень мига:

В ледяную иглу убывать луне,

а зиме - погремушкою по откосам,

рясным бисером стыть, голину-скудель

перетягивать скляной кожею.

Убывать пришло в ледовитый край -

коченелые тропки сбивчивы…

……….…………………………………….

(Здесь откликаются, если не ошибаюсь, заунывно-певучие,

прямо сапфические логаэды! - М.Л.)

……………………………………………..

…или выплутать к жнищу, где вран и ветер,

под плывучего свода слепой распах...

Вот именно: «Жнище …вран и ветер и плывучего свода слепой распах!»

Когда-то, ох давно, в Казани я ходил на лыжах зимой за Волгу, к горному лесному берегу; долго взбираешься на его верхи и выломишься вдруг, в жарком поту, сквозь дебрь - на голые, чуть заснеженные по травам или стерне вершины, над иван-грозненским древним Свияжском (с гнездящимся тогда в нем лагпунктом страшного гулага - в те поры мы только по слухам знали о том!) и вот - эта пронизывающая картина…

*

Вообще картины небесной стихии у Татьяны Куцубовой захватывающе неожиданны и бесконечно разнообразны: «всюду розно, стайками, пронизью птицы,/

возжигаясь, истаивать будут в белизне безочной». Или: «…Уст незнаемых млечный выдох /над безвидною, отречённой/твердью».

Или вот эта развернутая высь:

Растворилась в небесных соках

щепотка птичья.

Твердь надземная - сплошь безоким

неизлитым слезилищем.

Белёсое над берёзами,

над бором и над осинником,

во все стороны непролётные -

парусина.

Поры гусиной

оклик - ещё не скрылось

в белизне последнее крылышко

уносимое.

*

Что же она, поэтесса-христианка, пронзенная токами ветхозаветных и евангельских напевов? Язычница ли, от древних рун варяжских, наговоров-заговоров славяно-угро-финских идущая пантеистка-стихиалица или же - по Фёдору Тютчеву: «Всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя» - и то в ней, и другое, и кто знает, какое еще - загаданное?

А вот пред нами дивной и дикой красоты картина зимних сумерок и таинственного (от Блоковской-Соловьевской ли Девы-Зари-Купины?) - неуловимого Лебедя Зари:

…на закате свод румяный

студит щёки в мёрзлой чаше;

дятел дырочку сквозную

пробивает ежеденно,

и уже леднистой плоти

изворотье голубеет;

в глубине: слепые тени

бьются в круглое оконце

нерастворчивое - вот-то

донце выломится! - разом

воскурятся белым дымом,

над затинною чащобой,

в кольца светлые совьются,

трельчатым изникнут звоном...

Многоперистый, непарный

процветёт на зыбких водах

лебедь с клювом тёмно-алым,

несъедомый, неуловный.

………………………………….

И будто отзвуки Лонгфелло или Гарсии Лорки? Великих мистиков Природы.

*

Следующий, вероятно, по времени цикл «Розы и крест», и отметим, что сказано

розы, а не роза, что говорит о текучести, многоликости, может быть, образа?

Это, наверное, самый сложный из оглядываемых циклов. Роза и Крест. Любовь и Страдание. («Радость - Страданье одно», А. Блок - из песни Гаэтана.) Жизнь - Смерть. Но Крест и символ Воскресения. А Роза - символ Богоматери: Sancta Rosa - все здесь тоже неразлучно и неслиянно! - бесконечный сияющий шлейф символов, образов и коннотаций, как за головой кометы, простерт за этими именами.

Конечно, у Куцубовой все свое, и тем загадочнее прихотливые словообразы, жизненные сюжеты, сплетающиеся с вечными символами, непонятнее оттенки, намёки… Да всего, конечно, и не достичь - не постичь при моём эскизном обзоре текстов.

*

Вдруг показалось, что можно рискнуть сопоставить по настроению циклы «По утречку» и «Розы и крест» с двумя частями первого тома Александра Блока - мистических стихов его «О Прекрасной даме», а именно Ante lucem и Post lucem. А другие циклы уже как бы тяготеют ко второму тому его - к “Нечаянной радости” - к большей людскости, что ли, к житейским пластам бытия, к конкретным судьбам ближних и обережных…

*

Но вот розы:

Как вода, перенявшая близкий свет,

днём они просто белые:

в чреве - духа, под веками - жизни нет,

ни кровинки в бедных.

Это немного напоминает медитации Геннадия Айги - над флоксами.

Белые, невинные, отрешенные, не жилицы как бы, но вот ночь и:

...Сахарной полны мощи

из-под ноженец к лепесткам приливших

рек - полнощные розы.

*

А вот пробуждение роз:

Тесен бутонец - иглицы уже.

Воды пиявные, глинные

ёжатся в ленточках ужиц.

…………………………….

…Утро не явится -

выстанут в царском

те, что покудова

утлы да немотны,

те, что в линялом

скорбнут да вдовствуют -

вросшив пойдут,

брызнут алым, разнежливым…

(Как бы преодолевая муки, непогодины земные, растут они и брызнут вдруг красками земного Эроса огнецветного.)

Что тебе терние? - ты же не сламливать,

ты разугадывать да омаливать

услана.

(А это о себе ли - страннице молитвенной? О Богоматери ли?)

Росок тебе преокатистых,

пчёлок в приманчивых устьицах -

мира тебе: видно, в пустынях

розы твои стойче каменных.

*

Прекрасно по яркости, по жесту самоотдачи - Богобездне, если можно так сказать, вот это стихотворение:

Края нет у полей - не верь.

Розу алую отломи,

тело вырони оком вверх:

(Прямо тарусянки Марины Цветаевой бросок - образный, страстно-молитвенный! - М.Л.)

роза белая млечный свет

изливает в мир.

Края нет у земли - с полей

никогда не сойдут косцы.

…Роза белая матерей

унимает, но всё алей,

непроглядней крестцы.*

* развилье, росстань.

Роза белая как бы унимает матерей? Этот ли порыв красного унимает? И гаснут в алом закате крестцы-росстани дорог… Всё волнует и всё - таинственно.

Утешен и светел тихий лесной уголок с розами:

Там, где травы

шёлковый лес,

мир

алых и белых роз,

неотводный призор кукуший,

ленты покоя, жёлтые косы

дорог -

вниз мимо сосен и вниз -

река...

Затерянный рай

сущий.

*

А следующее, может быть, о матери? О самой себе? О семье? Об ушедших?

Не была ты розаном,

а русоволосою

полонянкой горною -

ни подруг, ни дружечки.

Остарела горестью,

свысока обрушилась.

Враз, семейно - да в усыпалище.

Неотступчиво, больно памятно

привеченье такое, стиснута

не душа - душе не вместилося -

грудь сама: ни вдохнуть, ни выдохнуть -

вся до донышка слезой вымыта.

…Был у матушки голосок высок -

в небеса унёс.

А отецкий глас громовит да глух -

забил в ямищу.

У сестриц - один золотой песок

да ручейный плёс:

неживые хоть, а пойдут на луг,

на поляночку,

недвижимые, а небось начнут

сгады святошны.

…А тебе, дурице, вечно

думу думати,

позаблудшего ума жегчи -

аж до речи,

аж до ветхого того рекла,

что в какие ж руки!

Тайность тесная!..

…Разнемеешь -

разживёшься одной разлукой,

одной встречей.

*

А как же розы бытуют с крестом? С крестами? Вместе и врозь? Не понять… Или кресты какие-то обрядные, обыкновенные - не вера, а суеверье? Так ли?

…А кресты не имут воли.

Из колоды выпавшим,

вышних ли им, звонниц ли -

мёртвых дел не выправишь…

Горний, дольний, иносущный

соплетают корние.

В ямовину куст опущен,

крест усажен косенький…

Суесвятны, суекрылы:

крестный ход, а то крестовый…

Сколь землицы бы ни рылось,

верховодкой роза только,

только роза и открылась,

сколь ни скинулось престолов -

тонкий крап на старом крыже,

тусклый, шулерский, облыжный,

стойкий, стоющий.

(«Пылче роз, крестов высоче…»)

*

Но уходит роза, «царским перестеганная стежком». Остается чайная роза - шиповник?

Перехвачено розы дыханье вьюнцами -

и роза дичает

в испарине мелких бутонов.

Крестовая дама,

стежком перестёгана царским -

отроковицей дальней

за переплётов чащей…

Вот и пропала - только

горошек и хмель, и чайная

роза.

*

Далее цикл «На веселых хлебах», «Посулы» и «Калечка». (И хотя «На веселых хлебах» отмечен 2000 годом, как и цикл о розах и кресте, но больше, кажется, тяготеет к двум последним.) Здесь уже мир людей и природа в них и вокруг.

И вот прямо хрестоматийное, пронзительное творение: поэт с дочернией печалью и сочувствием, с любящим юмором - как рой приближающихся к жизненой осени насекомых или стайку готовящихся прощаться перелетных птиц - описыват своих земляков, в большинстве своем, увы, одиноких - из тех, кому жить уже немного:

Укатилась житуха - нашла проруха...

Старики старые, старые старухи

отроились по недогляду,

беспризорные, разгулялись.

Равноликие, осенние будто мухи,

лётают всюдно, несутся в сухоньких

крыльцах, всесветно шастают

в тёпленьком, во прощальном.

Бабки утресь, надысь ещё дедки -

одним миром гудят, соседствуют.

Опростались, мущинство-женство

относили - теперь гусино,

лебедино взлетят, едино,

с домочадно-корытного шеи-то

вывернут - да и вон со дворика...

Белым небушком, лёгким крылышком -

на дикую родину.

*

А вот и бомж наших супесных пустырей и обочин - жилистый цикорий, неказист, а до чего ж голубоглаз, особенно в ливне утреннего летнего солнца!.. Люблю его, побродяжку. Смутно помню большой силы гимн ему у одной безвестной поэтессы..Увы, она в скорбном доме сейчас и не записав его - забыла…

А вот он, близкий душе, у Татьяны Куцубовой:

У дороги встал цикорий - кому?

Это роза всем, а он - никому.

Мутноокий, угловатый, простой,

что пропоец - не годящ ни на что,

непрок, каженик, несводный волчец...

То и диво - укрепляется чем?

Как в обочинах не ссох, не сошёл?..

У цикория в земле корешок.

Не похмельем лик - туманцем заплыл:

нутрь внимает, чтобы было отрыть

вдоволь, свялить, истереть в порошок...

Стой, голубенький, у всех свой часок.

*

Душа поэта - странница. «И плывет дельфином молодым по седым пучинам мировым». Да, это у Мандельштама, но прекрасно и у Татьяны Куцубовой:

Дерево деревянное, а лист лиственный,

а цветок цветущий, а дух невидимый...

Приложить бы к себе, что приложится -

самое искомое и провидчивое.

Охватила бы, как дельфина -

и прощай, мой град цельнокаменный:

вот, нашла, к чему прилагаема

сущим боком - к несуще гладкому

существу разумному, лёгкому -

к певчей рыбке млекопитающей.

А ведь и правда что певчей - дельфины же поют, кажется, до ультразвука?

*

И снова после загадочных сказов и наговоров Татьяна Куцубова к концу цикла обращает взор к птицам:

Взлетели птицы, взлетели,

оплескали крылами сушу,

поднялись над горою, потянулись

волевать наверху, своеволить.

На хлебах весёлых гуляйте, птичицы,

с голубых, ноздреватых

раздобряйтесь в птичищ -

гласных, радужных, шелкопёрых.

…………………………………………..

…Насвивавшись досыта, пропадите

в тайном уголку, над покатой речкой,

мякотью пройдя, на другую сторону

пропорхните.

Канут щебеты, песчинками перельются

птицы-птичицы, продёрнутся ниткою...

...Гладким-гладенько, безуронно,

к перу пёрышко завёл крылья

белый свет за белую спинку.

(«На веселых хлебах»)

*

А здесь - Новогодье, веселье и орнаментальная звукопись через малые окольные штрихи даёт картинку быта :

На даче ель.

На дочке шёлк.

Курантов бой ещё не смолк.

Бокал, балок, паркет, трепак…

…ах дайте мне понюхать ёлку…

…и мельхиоровую вилку

за эту тоненькую шейку…

…и штофчик тот и эту ку…

Я старичишка-попрошайка,

я синей чашки со снежком

и башенкой не знал, и свечки

в гнезде плетёном…

над ушком

сверкающим забыться дай-ка…

Стеклярус, банты, огоньки,

скользит салфетное колечко,

звенят и светятся зверьки,

томясь по лакомым местечкам.

…В саду уклонная тропа,

в патроне пыль, в ограде смоль,

бокалов бой, курантов бал,

а в балке дочь и шёлк и ель,

трепак, паркет и дача.

(Цикл «Посулы», 2002 г.)

А вот еще радостное и с горечью от несущегося времени празднество вдали от столиц, где еще пластинка крутится под иглой:

Горят монисты, камельки,

невесты гордые мелькают.

Как мелом обвели коньки

пустое место - угол скаред.

Ретивый коник разогрет,

и, серебрящийся укромно,

вдруг осыпается скелет

в глуши задумавшихся комнат.

Деревья сумраком зажгло,

манит морозная прогулка,

терзает тайная помолвка,

пластинка скачет под иглой.

Румянит капелька винца

кривое рюмочное донце…

…Не унималось веретёнце,

и холодило пальтецо.

(«Посулы»)

*

В этих циклах более четко и традиционно ритмизованы размеры. Доминирует силлабо-тоника, хотя все время сохраняется и воздушная тонкость детали и печаль души по иному, «Несбывшемуся», как говорил Александр Грин .

Вот опять веселье, но уже летнее:

На пруду

Налили в термос чаю,

Пошли к пруду.

Как весело качались

Цветы в саду.

На ниточке висел засохший лист.

В пруду стояли тени

На глубине,

И прятался воденик

Среди корней.

Рыбак баюкал тонкую уду.

Порхала в кроне птица.

Всё было так.

И дикую гвоздицу

Нашли и мак,

И говорили вовсе без затей.

Но морок окоёмный,

А может, рок,

Обводит насекомых,

И ветерок

Наморщил воду, гладкую всегда.

Шипело, шевелилось.

Жужжало, жгло,

Затягивало илом,

Накрыло мглой,

Зеркальной колбой хрустнуло в камнях.

Как весело качались

На глубине

И дикая гвоздица

И жук и мак

Рыбак и птица

И среди корней

Вода и камень

Колба и уда.

(«Калечка»)

*

А вот здесь вдруг проснулся панический полдневный ужас древнего грека от явления чего- то страшного в головокружном летнем зное. Бога Пана? Или кого еще? Или это просто сосед бредет по огородам?

Там кто-то ходит… кто, о боже…

Мороз гусиный щиплет кожу.

Шаги коварные кривы,

Как у лисицы.

В огне малина, негус чёрн,

Смородин угль, и кедр, и дёрн -

Густа кровица.

Анисы, штрифель, кочаны…

Остановился… в гущу нырь!..

АААААА… кто же это?!

Качает, дёргает, крушит…

Ни зги, ни глаза, ни души -

Чем эти полдни хороши:

Безлюдье, Лета.

Сухим костром трещит малина.

Её пройдя до половины,

Вдруг прозреваешь мрак и глад

Над зеленями.

Порожек сгнил. Порук услады

Умчались. Зной забылся рядом

Как шмель заблудший у стекла,

А за буями

Сверкают отмели, белы.

Дела речные тяжелы:

Уйти под землю, в тень болот,

В порфирный камень,

В осадочный, третичный круг

Истечь - иль отомкнуть нору,

Где тучный серый водород

Дрожит боками.

…Бежит покуда, хороша,

Спиною чувствуя ножа

Поползновенье

Ужальное, за ней приток,

Запруда, заводей пяток,

Лесок, летучих клин осок -

Всё окруженье.

…Сосед протиснулся к меже,

Дыша ноздрёю крепкой.

- Здорово, мать!

- На "ты" уже?..

Даёшь, соседка!

(«Калечка»)

*

Хотелось бы завершить эти краткие заметки великолепной панорамой предосенней природы с предсмертной суетой бедных тварей, началом напоминающей позднего Пастернака (

«Всесильный бог деталей,/Ягайлов и Ядвиг») и в чём-то Заболоцкого:

Куда торопишься, ваятель тубероз,

шпалер и клумб, куртин и отворотцев -

уже свалил настурции мороз,

того гляди, и прочим отольётся.

Зачем из глубины садовый нож,

когда последний шмель росой упился,

сверкнул, как глаз, и бешено крутился,

ища куста, который не пригож.

Колотится унылый колоброд,

вдоль изгороди скачет благодейно,

затаптывает холмик муравейный,

выламывает лишнее ребро…

Стрекочет заводное серебро,

то вымахнет, то мечется и бьётся…

Чернеет лаз, рассыпано добро,

и ласточки хоронятся в колодцах.

(«Калечка»)

*

Что еще сказать? Тонкая вдумчивая поэзия с редкостным сейчас интимным

ощущением Природы, ее отдаленности от нас, грозной и неодолимой подчас ее силы, всей её «природности» и красоты.

Это особенно поразило меня в цикле «По утречку». Хотелось бы, может быть, иногда большей открытости слова, собирания этой пуантильности, или, скажем, «фасеточности» зрения - в эйдос, как, например, в этом чудесном «Ваятеле тубероз» или в стихотворении про стариков и старушек.

Приведу в качестве некой ремарки наш давний малый стиходиалог с поэтом Борисом Шаламановым в заснеженном Подмосковье: «Темно, косноязычно наше слово/И как пророчество замысловато и хитро». ( Б.Шаламанов). Я ему отвечаю: «Бродить в ночи с погасшим фонарём/И темный мир тревожить темным словом? Жить без часов средь спутанных времен/И без тепла на севере суровом?/Ужель, Борис, такое навсегда?/

Когда ж иная нам блеснет звезда?»

А в заключении еще скажу, что от сердца благодарен Татьяне Куцубовой за эту встречу в сетевом океане с ее редкой ныне поэзией. Самых добрых и лучших пожеланий.