ПЛАЦКАРТ № 6

Как в плацкарте по лицам, по векам -

Светы мимо летящих огней...

“А когда-то я был человеком!” -

Голосит из коляски калека.

И войною сквозит от дверей.

 

“Как поехали, батюшки светы,

Мы по этому самому свету

И к молитве успели едва -

От свечи прикурить сигарету

И пустые воздеть рукава.

Что за светы, о Господи светы?!

Просто кругом идет голова!”

 

Со свечой по вагону он едет,

То ли плачет навзрыд, то ли бредит,

То ли чад от свечи, то ли яд...

“Электричество кончилось, дети!

Ходят волки во тьме и медведи

Золотыми зубами стучат.

Где ж тут колокол сельский, к обедне

Созывающий всех нас подряд?!”

 

А в плацкарте ни вздоха, ни крика,

Никакого звериного рыка.

Только светы и светы одни.

“Посмотри, - говорит, - посмотри-ка!

Посмотри же, какие они!

Как ножи по дремучим загривкам,

По святым и разбойничьим ликам

Ходят светы - спаси-сохрани!”

 

Мимо станции поезд проехал...

Крепко спали под сваленным мехом

И плечом прижимались к плечу,

И окурком гасил калека

О соседский сапог свечу.

“Не был, не был я человеком...

И уже не хочу... -

- Чу, - сказал, - потянуло снегом…”

И ребенок заплакал... Чу!

 

 

* * *

 

Господи, кто во мне дышит

Так странно, что я уж - не я,

А дерево, птица, скамья,

Нищенка на скамье -

Это дыханье во мне -

Ужин из жалких объедков,

С птицей отсохшая ветка

Падает прямо к ногам...

Словно учусь по слогам

Это дыханье читать.

Седенькая чета

Тихо по саду бредет...

Под ноги лист упадет -

Сердце на нем поскользнется...

Это ребенок смеется...

Это старик затихает -

Это дыханье, дыханье,

Не обманувшее смерть,

Тянется руки воздеть

Маленькой, простоволосой

На пирамиде Хеопса

Плакальщицы фигуркой...

Тянется за окурком

В лужу упавший старик.

Он ничего... Он привык...

 

БЛЮЗ ГОРОДСКИХ СУМАСШЕДШИХ

 

Я вышла утром,

быть может, ранним,

быть может, не в меру старательно

за рифмой шла, как за миноискателем,

чтоб подорваться на каждой мине.

Простите уж Бога ради.

Но мне надоел этот плач о блудном сыне.

Я слишком близко знакома с этим приятелем.

И потому отныне

я иначе смотрю на вещи.

А по всем подворотням скрежещет

блюз городских сумасшедших,

блюз городских сумасшедших...

Я иду напевая,

мне нравится этот ритм,

мне нравится,

спотыкаясь, идти за ним,

как слепые у Брейгеля,

в ритме регги,

напевая и шаря рукой

по городам и селениям -

где мое поколение?.. где мое поколение?..

Мы все разъедали, как щелочь,

уже подорвавшись на мине.

Нас можно исполнить еще раз,

но лишь на струне Паганини.

Нас можно услышать, быть может,

Отрезанным ухом Ван-Гога.

И хоть нас нет уже больше,

что за печаль, ей-богу!

Что за кручина, граждане?!

Что за беда?!

Ах, мы жаждали, жаждали -

вот она, эта вода,

в горле стоит как нож!

А за спиною шумит не дождь -

блюз городских сумасшедших,

блюз городских сумасшедших...

Поднимите мне вежды! -

Вий кричит на старославянском.

Прирастает к глазницам повязка,

и ее вырывают с глазами

те, что следом идут за нами,

напевая без всякой тоски

блюз городских сумасшедших,

блюз городских...

Полноте, батюшка, полноте...

Мой корабль отплывает в полдень

высокого слога,

а рождаюсь я в полночь

иного

в провинциальном роддоме,

удаленном от моря и Бога,

в несгораемом томе

“мертвых душ” поколения “икс”.

Это можно исполнить еще раз

и еще раз на “бис”!

Потому что это не регги,

потому что это не джаз,

потому что это давно уже не про нас.

Если трезво смотреть на вещи,

это больше, чем “мы” и хлеще -

блюз городских сумасшедших,

блюз городских сумасшедших!

 

 

* * *

 

Тянет душу сквозь ребра - ишь как

Покупатель хвостат и рад.

Выходи погулять, братишка,

Сам собой на торговый ряд.

 

То ли продан ты, то ли куплен -

Все едино нигде, ничей,

С херувимами всеми вкупе,

С вечной связкой чужих ключей.

 

Ох и мода пошла дурная -

Сургучом заливать замки.

Словно кровь запеклась родная

На вратах от твоей руки.

 

Словно вечным родством повязан,

Да неведомо, кто твой брат.

Потому и кричишь безгласно

По ту сторону снов и врат.

 

 

ЭМИГРАНТ

 

Разрыв сухожилий да зимнего сада разлом,

Где загнанный зверь между веком и веком растерзан...

Не жили, не были, а видели сны о былом,

Когда корабли уходили в Стамбул из Одессы.

 

Вот так и случилось - заело, как будто иглу,

Прощальный мой крик в этой жизни вполне граммофонной.

И этот старик все стоит, словно свечка, в углу.

И щелкает словно - осечка! - курком-диктофоном.

 

Похоже, что в русской рулетке ему повезло,

Чего не скажу о себе... Ну да речь обо мне ли?..

Он мне рассказал, как в смолу погружалось весло

На круге восьмом... Ну а впрочем, к отплытью успели.

 

И так я кричала, пока тот корабль отходил,

И так я кричала, качаясь в нагруженном трюме,

Как только рабы голосят из господских могил.

И мне показалось и вправду, что раб этот умер.

 

Того не заметил никто... Ну а лет через сто

Он вызвал меня записать мемуары - и здесь я

Узнала, за что я страдала все годы, за что

Меня увезли из Одессы, и где-то на Темзе

 

В фамильном альбоме одной королевской семьи

Нашлось мое фото - один к одному, я не спорю -

Ведь не было в мире такой распрекрасной земли,

Куда бы мы с ним не уплыли по Черному морю.

 

И этот старик, этот шулер судьбы преуспел -

Он вышел сухим из Гольфстрима и спутал мне карты.

Он брал диктофон и протяжно в глаза мне смотрел:

“Мы все эмигранты, сеньора, мы все эмигранты”.

 

Ну это уж дудки, сеньор! Это вам все не лень

До рая взлетать на старинных дворянских качелях.

У нас же был праздник один - это Юрьев наш день.

На нем и сломалась игла в граммофоне Кащея.

 

Мы ставили все на судьбу, а сыграло “табу”...

Я там не была, где меня находили все время,

Где синью и златом во тьме растекался Стамбул,

Где птицы и змеи царей зачинали в гареме.

 

И юный калека - годков восемнадцать на глаз -

Все пел о своих кораблях, что ушли из Одессы,

О том, что не так уж и много нашлось человечьего в нас -

Все больше от ангелов да от зверей бессловесных.

 

 

* * *

 

Он парком тихим и туманным

В аллее движется едва.

Тепло заправлены в карманы

Его пустые рукава.

 

И так движенья неуклюжи,

И так наивен поворот,

Когда он смотрит - вот из лужи

Осенний голубь воду пьет.

 

И снова в тягостном молчанье

Он опускает очи ниц.

И много лет лежат в кармане

Те крошки для голодных птиц.

 

И снова судорога в пальцах,

Что вот они - хоть сталью рань.

И птицы, кажется, садятся

Вновь на невидимую длань.

 

 

ПРИТЧИ ПТИЦЫ ФЕНИКС

1

 

Притчи птицы Феникс тем и хороши,

Что не всем понятны.

Всякий пепел мира для ее души -

Родимые пятна.

Чем пониже пепел тот к земле приник,

Тем и животворней.

Вот стоит, шатается пьяненький старик,

Курит на платформе.

Ждет он электричку.

Едет до Тайнинской.

Зажигает спичку,

Говорит таинственно

С маленькой старушкой,

Прикурившей рядом:

“Хоть чучелом, хоть тушкой -

А лететь-то надо”.

Стряхивают пепел,

Шепчут: свят-свят-свят...

И во чистом небе

В Индию летят.

 

2

 

Кто-то на перроне

Да со мною рядом

То слезу уронит,

То коснется взглядом.

Назовет подружкой,

Спросит: бога ради,

Правда ли, игрушкой

Был он у дитяти,

Жил в старинном замке

И в семье богатой...

Называли мамки

То дитя - Сиддхартхой,

А его - Иваном...

А меня - Светланой...

Где-то мы встречались.

Странно это... Странно…

 

 

* * *

 

Чего пожелать мне в трамвае,

Скользящем по рельсам в депо?

Еще я как будто живая,

Еще вечерами тепло.

 

Сиди да помахивай сеткой,

Где брызжет разбитый арбуз,

И смейся с блаженной соседкой,

Что няньчит завшивленный груз.

 

Тряпичную куклу сжимая,

Хохочет, хохочет взахлеб,

Счастливая и молодая,

В кудряшках засаленных лоб.

 

Так смейся создание, смейся!

Сейчас промелькнет тот откос,

Где что-то все лижет на рельсах

Бездомный ободранный пес.

 

И пусть мы останемся смехом

В шарманке у века сего.

И пусть, говорят, переехал

Шарманщик себя самого.

 

А ты только знай себе смейся

И мертвую куклу сжимай.

Встает новорожденный месяц,

Гремит наш последний трамвай.

 

И смех твой такой беспечальный,

Чертей распугавший в аду...

Бледнеет наш спутник случайный

И прыгает в ночь на ходу.