Вопрос о восприятии рукописных, бумажных и электронных носителей текста весьма интересен и заслуживает, по-моему, большого разговора. Понятно, что нашему поколению, воспитанному в почтении к печатному листу, текст на экране кажется каким-то недомерком, недотекстом, призраком текста - некоей исчезающей виртуальностью. Виртуально - это нематериально, а значит, почти и нереально. Моя бабушка, скажем, до сих пор не может понять, чем я занимаюсь и каким образом журнал может существовать в компьютере: «раз тебя печатают, значит журнал где-то ведь ПО-НАСТОЯЩЕМУ издают?» Если рассматривать вопрос с точки зрения смены поколений, то дальше вполне объяснимого недоумения и неприятия сетевых версий текста людьми прежней культуры не уйдешь. Но проблема носителей текста открывает гораздо более широкую перспективу: можно изучать ее, имея в виду дефиницию термина «культура». В самом деле, что мы понимаем под культурой: содержание, идею, смысл текста или его внешнюю форму? То есть культура - это то, что написано, или то, как издано? Иначе говоря, культура - это форма существования смыслов или сами эти смыслы?
Если верить В. Отрошенко, то специфика бумаги заключается в том, что ее можно смять, разорвать, сжечь - то есть тело текста принципиально уничтожимо. Но дискета или винчестер тоже не вечны, и, хотя горение бумаги и швыряние винчестера об асфальт с пятого этажа различны по характеру катастрофы, суть их одинакова: наслаждение или ужас разрушения. У Саши Соколова сгорела рукопись на 400 страниц, написанная в Греции, в уединенной сторожке, у меня тихо испортилась дискета с единственным экземпляром важного для меня опуса, и я думаю, что чувство непоправимости утраты (не качество текстов!) было у нас одним и тем же. Одним словом, тело текста все также бренно, смертно и тленно, а дух по-прежнему бодр, невеществен и неуничтожим.
И все-таки все изменилось! Иной носитель переиначил само представление о тексте, о принципе его реализации в системе культуры. Смена носителя текста оказалась равнозначна смене культурных эпох; то, что сейчас происходит, можно сравнить разве что с обретением письменности бесписьменными народами - ведь тогда тоже произошла смена носителя, и трансформация смыслов последовала за ней. Ибо первыми записанными текстами были мифы, передававшиеся до того изустно, и поначалу они записывались как рассказаны и услышаны. И много веков (!) миновало, прежде чем были освоены художественные возможности НАПИСАННОГО текста, и он стал создаваться специально для того, чтобы быть прочитанным на бумаге. Стоит ли удивляться, что мы не знаем, что делать, чтобы сетевая литература была именно сетевой, а не копировала бумажную! Ведь все только начинается.
Эпоха бумаги поэтизировала носителя текста - книгу или рукопись, и изречений и восторгов на эту тему легион. Дописьменная эпоха поэтизировала сказителя: рапсода, певца былин, скальда. Если кто думает, что невозможно опоэтизировать «безликий пластиковый квадратик», то он глубоко ошибается. Сама безликость его интригует, завораживает и эпатирует одновременно: что там? Какой калейдоскоп смысловой новизны? Какие откровения духа? Однообразные иконки файлов с идиотскими именами вдруг раскрываются в полноценность текста, в мир образов, метафор, символов, бездонных по определению. Дискета - загадочный артефакт, над которым у тебя есть воля и власть, который преобразуем и заполняем по твоему хотению, но, чтобы увидеть его нутро, необходим «волшебный глаз». Дискета без компьютера - словно неограненный алмаз, нераскрытая тайна, а владение компьютером - это власть над миром. У К. Саймака в «Заповеднике гоблинов» есть великолепная метафора дискеты - Артефакт из непроницаемого вещества, не поддающегося никакому воздействию извне, который, когда посмотрели на него сквозь специальные очки, превратился в сияющего дракона. Вполне мирного и домашнего, кстати.
Иными словами, текст на электронном носителе или в сети - это не призрак текста, а инобытие текста, другая форма его существования. Новая знаковость, новое бытование, новое восприятие. Электронное воплощение текста не случайно совпадает с постмодернистским философствованием, основной пафос которого - смерть автора, проблематичность индивидуального высказывания, проблематичность стиля и языка в целом. Интернет подчеркнуто интерактивен: всегда есть возможность высказаться о прочитанном через форум, гостевую или окошечко для отзыва. Дистанция между автором и читателем практически исчезает, и это выбивает почву из-под ног автора. Его идея, проявившись в Интернет, множится и расплывается, муссируется, препарируется и выворачивается наизнанку, и все это - в течение считанных дней! Старательно выписанный рассказ мгновенно прочитывается и тонет в виртуальных анналах - до стиля ли? И что считать плагиатом, если удачная мысль подхватывается всеми и сразу, разбредается по множеству отдельных высказываний, которые тем самым перестают быть индивидуальными?
Ценность личного высказывания предельно уменьшается в сети - каждый пользователь ощущает себя вправе выдергивать оттуда любой текст и переиначивать его по своему усмотрению. Ведь первоисточник, рукопись, к которой можно применить графологическую экспертизу и которую можно съесть, дабы причаститься гениальности, отсуствует. Поэтому сетевой автор - принципиально анонимен; его не поддерживает дистанция между ним и читателем, не подпирают материализованные в тома и переплеты труды. Его попросту нет, он умер. Неудивительно, что люди пишущие стремятся опубликовать книги в издательстве, а не на литературном сайте, хоть втридорога им плати. Они хотят быть отдельными, неповторимыми авторами, с именем и весомой репутацией. Они хотят быть недосягаемыми, то есть они не хотят знать, «как слово наше отзовется» и будет ли вообще услышано - есть книга, есть и покупатель. В сети же они слишком легко достижимы, они на виду, и слово их зримо и явно растекается всюду, растаскивается, становится всеобщим.
Сам текст в сети становится всеобщим, надындивидуальным, превращается в метатекст, в волны смыслов. Эссенция смысла прочитанного легче кристаллизуется, когда знаешь, что текст не осядет бумажным грузом у тебя в квартире, а исчезнет, не сохраненный, в недрах сети. Притом текст этот не важен сам по себе, важно лишь некое общее ощущение культурных интенций, разлитое по сайтам, ощущение не идеи отдельной статьи или эссе, а ритма метатекста, его движения по угадываемой кривой. Каждый сетевой текст - всего лишь фрагмент Интернет-вселенной, единица ритмического рисунка, гребень волны, необходимый для создания общей картины штормовой стихии. Налицо культурная революция: сменился носитель текста - сменяется и сам текст: из Дискеты вылупляется дракон Метатекста, многоголовый и безликий.
Когда решаешься писать для сети - значит, решаешься на другое распределение ролей. Ты не существуешь как автор, единственный, неповторимый и материальный - ты виртуален. Это значит, что ты не имеешь преимущественного права на смысл перед своими читателями. Это значит также, что ты принадлежишь всем. То, что ты автор, знаешь только ты сам, и в этом не меньше наслаждения и восторга, чем в публичном книжном авторстве. Можно сказать иначе: ты как автор создаешь в сети не индивидуальный текст, а влияешь на ритм метатекста. Оставаясь при этом анонимным: что значит хоть трижды подлинное сетевое имя перед псевдонимом создателя стиля в эпоху бумажной литературы! Книга была знаком, отличающим тебя от всех как автора, а в сети таких знаков нет. Предложенную В. Отрошенко «материализацию автора», вплоть до озвучивания голосом, можно счесть одним из направлений поиска сетевой символики автора; однако, не будет ли так, что знаки материализации сами дематериализуются под влиянием сетевой стихии? Ведь это очень мощная стихия, это другая эпоха, иная культура, иной мир, и если мы хотим в нем жить, не лучше ли принять правила игры?