бесполезная

сколько щедрости в этом склонившемся ниц фонаре?

посмотри, сколько хлеба одним только им здесь накрошено.

мысль над делом кружит очень долго в седом феврале,

наподобье впервые над мышью кружащего коршуна.

и расходятся, даже не пробуя снег из волос

сумасшедшие вётлы хотя бы немного повытрясти,

в их движениях виден укор, сокрушённость, вопрос

и медлительность, как при каком-то неведомом вирусе.

засыпай, чтоб белей была ночь, засыпай, засыпай

этот двор, где больные в жару разбредались по лавочкам.

для меня это май, навсегда только май, только май,

это просто фонарь всё не так разглядел своей лампочкой.

остаётся сбежать из больницы. с собой не возьму

даже куртки – тепло ведь и так на потерянном глобусе.

больше бог, провернув на оси его, эту весну

не возьмёт. нужно ехать уже на последнем автобусе.

мне так нужно прижаться щекой к ледяному стеклу,

различать фонари в семицветных лохматых кокошниках,

безразлично буравя глазами пернатую мглу,

что кромсаема вывесками и когтями роскошными

нашампуненных крыш. в самом центре восстав ото сна,

я иду под прицелами окон куда-то без разницы. 

двум прохожим пустая панель оказалась тесна,

светофор в темноте крутит красной отсиженной задницей.

хоть бы сбила машина, а то повстречать бы толпу

опьянённой шпаны, что убила бы просто от радости

к этой жизни. ютящемуся под одеждой теплу

долго не продержать на морозе мне нужного градуса.

но повсюду не те – вон стоит, например, снеговик,

его, будучи теми ещё на поверку засранцами,

псы бездомные, к коим он долго не мог, но привык,

одарили бесплатно от чистого жёлтыми сланцами.

я приехал к любимой, предавшей меня, но пути

не могу разобрать, да и, может быть, напросто не к кому

мне идти мимо зданий в снежинках, по снегу идти,

мимо зданий из плит, очень схожих по виду со снеками.

мимо зданий, по снегу куда-то во тьму напрямик,

среди битвы ума и любви, каждый шаг как по лезвию,

по клинку, что по самый эфес в этот город проник.

и сдаётся любовь, потому что она бесполезная.

ночью в больнице

в больнице tv

и стол для пинг-понга.

лекарства в крови

и бьёт в перепонки

по страшным ночам

крик чьих-то истерик.

нельзя здесь включать

в одиннадцать телек.

не спится. уже

мохнатая полночь.

фонарь в неглиже

приходит на помощь

прошедшему дню

с большим опозданьем

во всю вышину

впритирку со зданьем.

полпервого. ночь.

к концу уже первый.

прошу, обесточь

мне мысли и нервы.

подходит второй,

и я, как монета,

в кармане с дырой

у бедной планеты!

оставьте меня –

не хочется выпасть.

смирительная

рубаха навыпуск.

мы с виду орлы,

но разные решки

с другой стороны

у всех нас, хоть режьте.

ночь. корпус жесток,

во тьме шарит сонно.

с иглой водосток,

как хвост скорпиона.

в палатах отбой,

но люди, как пули,

как девять обойм

в ночном карауле!

аллея в окне

в одном только нижнем.

как хочется мне

болтать со всевышним,

но богу плевать,

аллея раздета.

осталось лишь ждать

зачем-то рассвета.

письмо

сегодня ты позвонила мне

и сказала,

что между нами всё кончено.

это значит, что я больше не могу

ездить к тебе по вечерам из этой психушки.

это немного печально,

ведь дядю толю навещает жена,

саню из третьей палаты –

мы с ним иногда играем в карты –

он, кстати, увидев портрет толстого на одной

из моих книг как-то раз, принял его

за пушкина –

родители.

только меня не навещает никто.

ни ты, из-за измены которой я здесь,

ни друзья, которые об этом знали,

но не стали рассказывать.

это, в принципе, ничего.

я играю по вечерам в настольный теннис

с бывшим физруком (чаще проигрываю),

ем три раза в день, читаю книги,

слушаю флеш-плеер,

жаль только, тут нет компьютера,

чтоб сменить плей-лист.

каждая из палат дежурит раз в неделю.

ходят на пищеблок за едой.

пищеблок грязный, еду нам раздают дауны.

в пищеблоке пациенты из

всех корпусов, так что встречаются и буйные.

особенно жалко старушек,

над которыми издеваются пришедшие с ними медсёстры.

ночью я не могу спать

и выхожу в коридор почитать воннегута,

найденного мной здесь.

книга не только интересная,

но ещё и помогает мне чувствовать себя хорошим человеком.

однажды чувак из четвёртой палаты,

шедший пописать, заснул на ходу

и врезался в кожаный диван, на котором я лежал.

он пробурчал «извиняюсь»,

догнал скользящую по кафелю сланцу

и вернул на место.

при слове «извиняюсь» у него потекла пена

изо рта.

всё-таки мне иногда кажется,

что ты бросила меня не в самый

подходящий момент,

но если тебе так лучше, то пусть.

иногда я скучаю по тебе,

между периодами, когда мне невыносимо

больно от твоего предательства.

хорошо, что я только через несколько лет узнаю,

что ты ездила в сауну с чужими мужьями

и встречалась с братом своей подруги,

которая часто у нас бывала –

естественно, это было до меня.

а ещё мне тебя жаль, потому что я не представляю,

как ты будешь жить с этим.

впрочем, уже через несколько месяцев

ты будешь вполне счастлива.

ещё мне жалко одного нового пациента.

он старый, маленький и худой, в огромных очках.

он пытается общаться со всеми, чем-нибудь помочь,

но вызывает обычно раздражение.

однажды он уронил два бака с кашей,

неся их с пищеблока, и потерял при этом

очки. баки были слишком тяжелы для него.

а ещё он сидит напротив, когда я на унитазе.

здесь нет кабинок,

чтоб негде было вскрыть себе вены.

он курит и беседует со мной.

а мне как-то неудобно прогнать его,

сказать, что хотя бы в эту минуту

мне хочется побыть

одному.

начало зимы

наверное, в тот день пришла зима,

надели шапки на себя дома

и глаз, как старый фотоаппарат,

ловил два цвета, а не все подряд.

я выключил пищащий телефон,

меня сблевала из себя маршрутка,

вокруг – типичный поселковый фон,

луна навроде некого шурупа 

закручена по шляпку в небеса,

у магазина грустная дворняга,

которой снились шпиг и колбаса,

витрина отражала нас двояко.

но даже здесь – плечом к плечу с природой –

уже был несвободен человек

и упивался этой несвободой,

меся наваленный горбами снег.

огромный дух природы был обуздан:

сама земля, закрученная, вскачь

летела прямо к человечьим бутсам,

в меридианах, как футбольный мяч.

как новый зевс, столбами был спелёнат

железный трансформатор, бигуди

носящий, и как боги только стонут

протяжный стон дрожал в его груди.

великий бог, теперь – домохозяин,

туда, откуда пятится зима,

в анестезию городских окраин

он стрелы посылает задарма.

и люди в кухнях, полузасыпая,

где стёкла жирный скрадывает чад,

глядят сквозь них, как снег всё засыпает,

не отрываясь сквозь стекло глядят.

деревья берегли фрактальные структуры

и сбросили желтеющие шкуры,

что превратились в перегной и слизь,

а позже в полушубок облеклись.

и робко, будто бы скрывая корысть,

они тянули сотни тощих шей

в корыто света – тускловатый конус

торчащих как попало фонарей.

я на мосту над маленькой рекою.

пока мы спим, идём и говорим,

зима своей холодною рукою

на лёд ссыпает кучей героин.

природа, чтоб никто не заподозрил

втихую с ветерком вдохнув его,

тайком поспешно вытирает ноздри,

как и не совершала ничего.

я той зимой подобен был ребёнку,

в больнице засыпал к стене впритык.

без исключенья под одну гребёнку

всех окружающих знакомых стриг.

и отключал я звук у телефона

и видел – от тебя идёт звонок,

и окромя того как удивлённо

никак на это я смотреть не мог.

я уходил к рождению от смерти,

в прошедшее сквозь толщу всех времён,

от ежедневной глупой круговерти

на сотню лет и даже миллион.

я думал, как бы вскоре, может, завтра

не выдернули кто земную ось

и в новом мире от тиранозавра

с тобой бы нам спасаться не пришлось.

чёрная вода

чёрная вода в окне

с примесью крахмала.

это ночь идёт ко мне,

значит, всё сначала.

сыпь на землю порошок,

зимняя эпоха.

это очень хорошо,

потому что плохо.

в дурке ночью у окна,

как в огромной турке.

тишина истощена,

спят и капает слюна

в тишине, придурки.

в коридоре сядь за стол

и смотри часами,

машут как часы хвостом,

обожравшись снами.

медленно они жуют

дни часы и миги.

пальма здесь создаст уют,

почитайте книги.

жалко, что уже отбой.

нет, совсем не жалко.

почему стена с дырой.

почему так жарко.

глянь на белый потолок

и включи свой плеер.

потом ты насквозь промок,

почему теплее.

распрощался ты с душой –

так велит эпоха.

это очень хорошо,

потому что плохо.

снег да снег в твоём окне,

хоть пошёл бы ливень.

хочется, наверно, к ней

или быть счастливей.

это будет навсегда,

странный глупый мальчик.

снег – сушёная вода –

вид на дворик прячет.

что устроено не так

в мире богом дошлым.

почему нельзя никак

распрощаться с прошлым.

свет гасите раз, два, три.

дяди санитары

так сказали: ты замри

и ложись на нары.

мне не хочется ещё.

попрошу у бога:

жизнь закончи, хорошо.

отвечает: плохо.

чёрная вода в окне

с примесью крахмала.

это ночь идёт ко мне.

значит, всё сначала.

приём лекарств

сверху пол, внизу – потолок,

лоб весь от духоты промок.

входит рыжая медсестра,

голова в объятьях костра.

вот бы взять один уголёк,

утащить его в уголок,

сердце вымокшее разжечь,

обрести хоть какую речь.

пациенты ложатся ниц

им воткнут в ягодицу шприц,

а потом на прогулку нас

отрыгнёт больница – гастрит

её мучает. будем час

любоваться на зимний вид.

вот бы взять один уголёк.

сверху пол, внизу потолок.

стекло

зима

уже.

тюрьма

душе.

пришли

снега

и мглы

нуга.

лицо

в кровать

стекло.

я превращён

в стекло.

я здесь

не весь,

а пол.

разбей

меня

об пол.

лицо

кто же всё стирает это

выключил в больнице ток

где ещё найти мне света

кто же это сделать мог

дожде- листо- снегопады

кто сменяет за окном

дворники берут лопаты

а уже весна облом

чей жестокий гуммиластик

стёр пунктирный след дождя

нас с тобой разъял на части

на меня и на тебя

карандашной растушёвкой

смазал сферы фонарей

как твои движенья ловки

парка или брадобрей

ты кругом стираешь стены

подбираешься ко мне

это ты рисуешь тени

веток якобы в окне

слушай мне тебя не надо

но куда мой делся взгляд

я не вижу снегопада

где кромешный снегопад

ты мне стёр глаза и губы

брови подбородок нос

я теперь пошёл на убыль

ты меня во тьму унёс

ноги туловище руки

сердце всё твоё теперь

от меня уходят звуки

и уже закрылась дверь

срезав треугольник света

без остатка до конца

как переживу я это

как я буду без лица

выписка

глаза седой больницы

на зиму так глядят,

как древние бойницы.

сухой холодный взгляд.

я выпишусь сегодня.

больница, как праща,

метнёт куда угодно

меня, мишень ища.

и собраны пожитки,

и я спускаюсь вниз.

оттуда, где как нитки

случайные сплелись

десятки разных жизней

невидимым котом,

наверное, капризней,

чем думаем о том.

как в мусорной корзине

мы, слипшиеся, там

валялись вместе и не

хотели ехать к вам,

в заросший снегом город

к предателям своим.

мы ведаем, коль скоро

дела свои творим.

я думал, после смерти

мы попадаем в ад.

вращается, как вертел,

планета, и горят

светила, будто угли.

а может быть, и в рай.

но вот они потухли.

и бог – обычный враль.

в небесной канцелярии

какой-нибудь прокол,

глядят архивы старые

и чистят дырокол.

всё в частности и в сумме,

судья всевышний, взвесь.

ведь если духом умер,

зачем я телом здесь?

2012