Мы все, каждый в своем узком кругу, уже давно говорим, убиваемся о том, что наш время не оставит после себя рукописей - с легкой руки или под тяжелым сапогом компьютера. Владислава Отрошенко все эти эмоции, охи, ахи, разговоры, витающие в воздухе, сгруппировал и четко сформулировал в своей компактной заметке.

Мы не оставим за собой рукописей, а рукопись - это памятник, материальный, рукотворный. И чувствуем мы все себя от этого дискомфортно. Ведь целые народы исчезли с лица земли, оставив после себя немного керамики, украшенной орнаментом, и по ней, по этому предмету материальной культуры, мы узнаем об ушедшем народе.

Владислав Отрошенко называет текст, не знавший стадии рукописи, т. е. материального воплощения, призраком. А как долговечны призраки? Призрак - это то, что остается после смерти тела. Что он такое: существо, креатура, явление - живое или мертвое? Или зомби? Самое распространенное выражение - о призраке коммунизма, который бродит по Европе. Коммунизма не было и нет, а призрак его бродит, и сами знаете, сколько наворотил. Не тем ли чревато и ускоренное размножение Призраков текста, которых никогда не было? Не в пику ли им «Призрак Александра Вольфа», написанный собственноручно Газдановым, хранится в библиотеке Гарвардского университете в США?

А сколько мистификаций может вызвать отсутствие рукописей, сколько самозванцев и легенд породить, и скольким судебным разбирательствам из-за этого еще предстоит нас удивить. Возможно, в таких случаях к вопросу надо подходить с точки зрения судебной экспертизы: нет трупа, нет доказательства смерти - нет рукописи, нет доказательства авторства. Но тогда компьютер, порождающий призраков, ставит под вопрос авторство всех не гнушающихся его монитора наложников Мельпомены и ее сестер. Но были и обратные случаи: рукопись есть, а автора нет. «Роман с кокаином» М. Агеева. Хотя у Адамовича есть несколько строк о нем в «Одиночестве и свободе», но это не мешает Струве-сыну пытаться устанавливать личность автора в предисловии к его роману.

Призрак без тела - это попахивает черной мессой, и даже она меркнет со своими доморощенными средневековыми методами. Эпоха компьютера совершает нечто большее, начиная с того, что отучивает детей писать ручкой по бумаге. Калькуляторы отучили их считать (вернее, даже не научили), а компьютеры - писать. Не удивлюсь, если появится такое хитрое устройство, при котором отпадет надобность в умении читать.

Это мы, дети уходящей эпохи, эпохи авторучек и пишущих машинок, жалкие потомки Акакия Акакиевича, мы, мосты между той эпохой и компьютерной, сожалеем о телах наших творений. А уж тем, кто придет за нами, наши чувства покажутся паровой машиной рядом со скоростным поездом.

Однажды, еще в Ленинграде, в Пушкинском доме мне показали рукопись Гоголя, листы формата альбома для рисования, неразлинованные, исписанные ровными строчками крупных букв. Я затрепетала, задрожала, расставила руки, тихо завыла и некое притяжение, гравитация, надеюсь, не только моего воображения, притянула меня лицом к этим листам. Я их нюхала, не зная, что делать со своими руками - им-то хотелось трогать, а нельзя! Я готова была целовать - не дали! А поцеловала бы, осыпала поцелуями и съела бы... хоть кусочек, чтоб причаститься к гениальности не только самого загадочного гения, но и к загадке гениальности вообще. Я вдохнула рукопись, от нее веяло сыростью и еще чем-то, не разобрала, жаль, ее быстро убрали, не съела бы. А съела бы, все равно не причастилась бы к телу Гоголеву. Хотя ведь едят просвирки в церкви, чтоб причаститься к телу Христову!

Увидеть живьем рукописи Гоголя - это было событие, которое выпадает не всякому. Понимаю, совсем другой взгляд на то у хранителя рукописей, прямых слепков с мысли, таких же доподлинных, как слепок руки музыканта или посмертная маска поэта. Но то - слепки мертвые, а слово - слепок живой

Сильно подозреваю, что не воплощая мысль на бумаге, мы производим мертворожденное произведение. Как можно родить дитя без тела: без глаз, без ручек, ножек? Тем самым обрекая себя на забвение и исчезновение.

Часы - это материализация времени. С часами оно приобретает корпус, вес, звук и живет с нами. Если отнять от времени часы, то что нам останется? А от писателя его рукопись? Произошла компьютерная революция в том смысле, что она окончательно осуществила равенство: все уселись за компьютер, от бухгалтеров и хакеров до поэтов. Уравниловка умов совершилась через одинаковость рабочего процесса.

Единственная панацея - перейти на чернильницу и гусиные перья, пусть в ипостаси авторучки. Во-первых, так можно освободиться от панического страха: "а что, если этот хитрый ящик откажет, то все труды, плод бессонных ночей и пропущенных каникул, вылетит в никуда, откуда пришел". И прекратится перестраховочная суета с дискетами. Во-вторых, удобнее станет охватывать взглядом весь текст, и можно будет возвращаться к старым вариантам, иногда в них есть своя сермяжность и свежая лохматость, как у Т. Готье, говорившего, что он подбрасывает фразу в воздух, а она, как котенок, уж непременно падает на лапы. И наконец, обретем наслаждение Акакия Акакиевича посмаковать завитки и вензеля азов-буков-ведей, наслаждение, которое кинул ему широким жестом со своего плеча Его Величество Гоголь.

Но, кажется, эта панацея - утопия. Ибо тяга к комфорту непобедима.