Лето это запомнится надолго. На два месяца экватор приехал «погостить» к нам и привёз с собой жару, которая поначалу всем нравилась, но потом стала создавать многие неудобства для живых существ и всего остального. Из ласкового солнышка, столь привычного для наших широт, светило вдруг превратилось в злой раскалённый диск, который своими палящими лучами пытался убить всё живое, а неживое разогревал до такой степени, что и ночью оно излучало никому ненужное тепло. А ведь зимой  это тепло пригодилось бы любой живой душе.

        Квартира моя, что находилась на верхнем этаже панельной многоэтажки, превратилась в вечно работающую духовку.  Как опытный повар в конце готовки «томит» на медленном огне курицу, так и моя тушка, правда, без специй, томилась в ожидании утра. Распахнутые окна и балконная дверь помогали едва-едва, создавая лишь хлипкий воздушный ручеёк. Увы, ручеёк не спасал, тут впору иметь водопадище.

         Когда начались лесные пожары, окна пришлось закрыть наглухо. И в мечтах я вынужден был вернуться от «водопадов» к «скромному ручейку». Хотя бы к ручейку. А в памяти, перелистнув календарь многих лет назад, я возвратился в пустыню, куда зашвырнуло меня по приказу командующего Туркестанским военным округом.

         Зной горной пустыни, конечно, костей не ломит. Но, когда он не даёт ни работать, ни спать, отбивает напрочь аппетит, тут уж поневоле будешь вспоминать наш снежок, прохладный и родной. И вот во время такого пекла я заставляю своих солдат надевать каски, внушая им, что каска – самая лучшая защита от солнечных и прочих ударов. Я и сам себе неприятен в такие моменты, однако если эта железная шапка убережёт от вражеского металла хотя бы одну солдатскую головушку, всё остальное неважно.

        Моя группа ставила последнее минное поле. У каждого из нас ещё утром на дне фляжки плескалось немного воды. Сил тоже было примерно столько же. Сейчас ничего нет. Я вижу – движения солдат стали медленнее, но я не тороплю. Ни к чему это. Последние три часа в голове то ли шумит, то ли гудит. Мозг первым начинает реагировать на обезвоживание. Ну что же, пойдем по пути воблы.

         Впереди идущий солдат завалился на бок и не шевелится, видимо, потерял сознание. При этом автомат так и не выпустил из рук. Тут срочно нужен массаж лица. Слева наотмашь по щеке, справа. Так, надо повторить. Ещё по разику, ещё. Вот уже рядовой Зайцев открывает глаза и удивлённо хлопает ими. Во взгляде немой вопрос: «А где же мамочка со стаканом холодной газировки?» А нету мамочки. Вместо неё очень близко он видит мою рожу, свирепую и горячую:

         – Давай, Заяц, поднимайся. Загорать дома будешь.

         У солдата, который и так-то был худющим, глаза ввалились, сейчас он напоминает мне страдальческий лик со старой иконы. Но надо его тормошить, злить, не давать ему сдаться. Я и сам «плыву» как зомби. Губы растрескались, язык распух, стал будто бы чужим. Вот, оказывается, почему  собаки в жару языки высовывают. Постепенно превращаемся в оловянных солдатиков, брошенных в огонь. Олова всё меньше и меньше. Оно плавится и следами капель остаётся позади моей группы. До воды ещё нужно дойти, спуститься в ущелье к маленькому ручью. Хватит ли олова?

         Эх, дождик бы сюда, да проливной! Чтобы забарабанил от души, заструился по нашим телам, обожжённым и грязным. Странно, почему люди прячутся от дождя? Это ведь так приятно. Можно открытым ртом ловить небесную влагу. Можно напиться из лужи, или пососать свою намокшую одежду. 

         Увидев ручей, взвод сапёров превратился в стадо обезумевших баранов. Я, как вожак этого стада, успеваю крикнуть:

         – Много не пить! – и плашмя плюхаюсь в воду.

        Рядом в воде чей-то ботинок, только он абсолютно не мешает мне пить и пить, пусть мутную, но вкуснейшую воду. Да, вода – это жизнь!

         Через полчаса строю группу, проверяю людей, оружие. Чертыхнувшись, понимаю, что кого-то не хватает:

        – Сержант, проверить всех пофамильно. Зайцев здесь?

        – Так точно.

         Три минуты спустя радостный сержант докладывает:

         – Товарищ капитан, все. Вы это…, Вы себя забыли посчитать.

         – Отставить разговоры! К бэтээрам шагом марш! Умные все стали.

         Моя группа, отяжелевшая и булькающая выпитой водой, идёт к броне, а я ворчу и улыбаюсь, хотя делать это треснувшими губами трудновато. Всё-таки они молодцы – мои «стойкие оловянные солдатики». Но знать им это не нужно. Скажу когда-нибудь потом. Может быть.

          В середине августа зной достаёт настолько, что я уже не могу спокойно смотреть на загорелых женщин, сразу бросает в пот. Однако те редкие девушки, что сохранили в неприкосновенности свои бледные тела, вызывают во мне приступы умиления и безграничной симпатии. Аномальная жара так и толкает на аномальные поступки. Вот сейчас подойду к этой беленькой и прислонюсь. И даже лизну, как мороженное. Ну вот, опять перегрелся.

                                                                                                              Январь 2011

ОТРАЖЕНИЕ

         Как это больно – тебя спящего начинают вдруг колотить по голове чем-то железным. Причём, колотят ритмично, с издёвкой. И повторяется это каждое утро. Мерзкий будильник, я тебе обещаю – не доживёшь ты до Нового года. Впрочем, надо подниматься. Ловлю ногами тапочки системы «ни шагу назад» и иду умываться. Хорошо, что узкий коридор заботливо ограничивает рысканье моего сонного тела и направляет на путь истинный.

         Отражение в зеркале заставило меня отшатнуться. Господи, что за болезнь такая? И это за одну ночь? Всё лицо моё, нет, рожа покрыта белёсыми пятнышками. Гнойнички, что ли, или оспины? Может, аллергия какая? Попробовал сковырнуть – удалось. Поднёс к глазам. Да ведь это же рыбья чешуя! Фу, на сердце отлегло.

         Вчера, уже в потёмках, приехал с рыбалки. В ванной чистил голавлей, щук, да жереха крупного, а в душе заново переживал схватку с хищниками. До чего они бойкие – эти «господа Голавлёвы». В каждом из них, может, всего-то по полкило весу, а они сражаются с тобой неистово, до последнего патрона. Такие и среди рыб, и среди людей достойны особого уважения.

      Только успел рыбу выпотрошить и положить в холодильник, как наступила полночь. Всё, крандец, коменданский час. А это значит: холодная вода отключена, из крана хлещет голимый кипяток. Вот и пришлось лечь  неумытым поросёнком.

         Тут из памяти вынырнуло, как однажды на войне, выставив охранение, я лег спать под бронированным брюхом бэтээра. Внутри жарко, а здесь и сквознячок, и при обстреле безопасно. Ко мне тут же мой зам по политчасти заполз. И вот мы, значит, дрыхли в спальниках, похожие на пару больших гусениц, только лица наружу. Ночью мимо нас «летучим голландцем» прошла какая-то заплутавшая колонна, напылила так, что даже во сне пришлось отворачиваться. А утром Вова, посмотрев на мою пыльную физиономию, заржал во всю глотку. Зеркала ни у кого не было, мы были друг для друга зеркалами. Я, в свою очередь, глянул на него и тоже захохотал. Пусть пыльные, но мы были живые и беззаботные. Да, Вовка тогда был ещё живой.

         Я, конечно, не красная девица на выданье, однако, моё нынешнее отражение меня не радует. Седых волосьев становится всё больше, они топорщатся, выпячивая свою индивидуальность в ущерб моей. Вон и морщинка новая появилась. Здрасте вам. Будьте как дома.

                                                                                                                   Июль 2011