"Деньги  – суть помёт дьявола". Маркс

"У гроба карманов нет".  Житейская  мудрость

1

Деньги, деньги, деньги…

Эта мысль, как убийца с ножом, неотступно преследовала его, где бы он ни находился. Счетчик «реальных пацанов», которым он так необдуманно задолжал,  как напряжённый кровоток в височной доли, отстукивал время «Х».

Когда очень уж было плохо, бедняга покидал квартиру, выходил в город, толкался в бесконечных бутиках, модных для нынешнего времени магазинчиках, и, чтобы заглушить опустошающий, кричащий в отчаянии мозг, выбирал самые дорогие товары, осматривал, приценялся и брезгливо возвращал продавцу. Мол, торгуете вы тут всякой всячиной, а мне нужна вещь изысканная, деликатная, высшей пробы. Делал вид  человека, которого любят деньги и женщины.

Продавцы, в основном люди молодые, мыльные пузыри нашего времени, сверкая радужным перламутром, всячески старались угодить дотошному покупателю, вероятно очень состоятельному, коль он так придирчив даже к тем вещам, на которых стоит знак самого совершенства.

Так он тренировал себя, чтобы не забыть время тучных библейских коров.

Покупатель этот, хотя  не такого уж и молодого возраста; лет  тридцати, но одет  по-«пацански» небрежно. Ничего лишнего. Ничего строгого. Мятые  брюки из мелкого вельвета, мягкая, не заправленная в брюки рубашка,  полы которой выглядывают из–под короткой, тоже мягкой, тонкой кожи курточки: всё выглядело так, словно человек одевался наскоро, впопыхах, прямо со сна. 

Примерно так теперь носят одежду удачливые люди, однажды под шумок поймавшие бога за бороду.  Они сами себе – и лодка и ветрило, и волна, и тихая заводь, и кредитор и заёмщик. Эти – не планктон офисный, который в галстуках да наглаженных костюмах норовит и в постель нырнуть, особенно если постель чужая.

Таким вначале и был  Денис Тагенцев. Он верил в своё государство, как беззаветно верит губастенький малыш в непогрешимость своих родителей, верил в кристальную честность властных политиков, пока те не стали показывать хищную, обывательскую морду заурядных потребителей.

И он  в начале девяностых, вдруг оказавшись в горсти у жёлтого дьявола,  стал забывать  моральные принципы. Все. Или почти все.

Огнедышащий Ваал Зебул, когда нянчил его,   обещал  конфетку. Как в том анекдоте: «Вовочка просит у  мамы конфетку. Мама сказала: «Сунь пальчик в розетку!» Долго дымились детские кости. Долго смеялись над шуткою гости».

 Всё примерно так и было. Денису очень хотелось сладкой жизни, даже слюнки потекли, когда увидел перед собой огромную, от океана до океана, ставшую ничейной Россию.

Все понесли всё: рабочий – долото, хирург – скальпель, учитель – промокашку. Сучье время!

Волчий выводок детей Арбата, стал рвать от Родины столько, сколько сразу и не проглотишь.

Давились. Выбрасывали с рвотой то, что не могли переварить их желудки, изъязвлённые желчью и презрением ко всем, кроме самих себя.

Вот тогда–то застенчивый и скромный служащий госбанка, а тогда все банки были государственные,  Денис Тагенцев, ещё не успев обремениться отчеством, решил навести порядок на своём рабочем месте, – подмести банковское хранилище.

Он долго ломал голову, как это сделать? Голова болела, а  хранилище в бетонной рубашке как стояло, так и стоит забитым под самый потолок деньгами.

 Освободил его от головной боли один школьный товарищ, бывший комсомольский деятель, а при новой власти генеральный директор строительной фирмы "Социальная Инициатива" Коля Шмырёв.

Вообще–то он теперь обзывался совсем по–взрослому: Николай Константинович, но для Дениса он так и оставался Колей, потому как школьные игрища давали Тагенцеву полное право называть его даже не Колей, а по кличке – Шмырь.

Коля Шмырёв и в школьные годы был большой выдумщик. Какая-нибудь извилина в мозгу у него всегда чесалась. То в школьную выгребную яму, – школа стояла в самом центре села, – пачку спиртовых дрожжей подбросит, отчего вся территория школы превращалась на несколько дней в зловонное озеро, и занятия по известным причинам отменялись, то электрический рубильник закантачит жеваной бумагой. Вторая учебная смена при отсутствии освещения распускалась по домам к великой радости школьников, да и учителей тоже. Одному директору школы, отцу Дениса  – морока.

Мокрая бумажная жвачка аккуратно прокладывалась Колей между пластинами рубильника. И – всё! Ток свободно течёт через мокрую прослойку между контактами, и во всех классах горят лампочки.  Но вот по мере прохождения электричества через прокладку она, нагреваясь по законам Джоуля-Ленца, высыхает, сухая бумага преграждает путь свободным электронам, и вся школа резко погружается в сплошную темень. Директор, чертыхаясь, лезет в щитовой ящик, а там всё путём – рубильник включен, а света нет. Во дела!

Утром придёт электрик, передёрнет рубильник, бумажный окатыш выпадет, и вот он – фокус! Свет есть, но в окнах уже день.

Или совсем уж по–дурному: выигрывает на спор с одноклассницами, объявляя, в каких трусиках та пришла в школу. "В каких? В каких?" – спрашивает иная очень уж дотошная. "А не в каких!" – спокойно скажет Шмырёв, и оказывается в выигрыше.

Способ очень простой и каждому доступный, особенно если у тебя ноги длинные. Интернета тогда ещё не было, а Николаю очень хотелось посмотреть разные штучки, вот он и додумался. В классе мальчики и девочки на партах чередовались: первый ряд девочки, второй – мальчики и так далее. Вот Шмырь липучкой крепит на носок ботинка маленькое зеркальце и, незаметно вытянув ногу, делал обзор впереди сидящих девочек, а потом объявляет скрытые тайны.

Одноклассницы, бывало, его драли за волосы, но Коля Шмырёв стойко выдерживал бои и клялся, что выскажет всё в определённое природой время для каждой. Тогда его с хохотом отпускали.

"Ну, Шмырь! Леонардо до Винчи какой–то!" – восхищённо цокали языками дружки.

Время шло, дружки рассыпались по великой стране, как горох из стручка, подруги повыходили замуж, а Денис Тагенцев и Николай Шмырёв оказались почти рядом, в одном городе, но встречались редко.

Ещё во времена предателя Горбачёва, когда ловкие дельцы и прохиндеи всех мастей получили  разрешение открывать при действующих государственных предприятиях так называемые кооперативы, чтобы легально отмывать от трудового пота денежную массу и присваивать  себе, Коля Шмырёв, окончив при обкоме ВЛКСМ курсы  пропагандистов, возглавил это движение и организовал в городе первый кооператив, назвав его по–комсомольски просто – "Авангард".

 Забросив ораторское искусство и одолжив в одном из цехов завода подшипников скольжения уголок для своего  кооператива, Николай Константинович Шмырёв стал его ведущим инженером.

Движение  это новое, поддержанное партией и правительством, поэтому с лозунгом – "Даёшь кооперативы!"– включился мощный насос по откачке государственных средств в частные руки.

Николай Константинович из заводских отходов цветных металлов на ручных штамповочных прессах, стал делать мелкие поделки в виде всяческих сувенирных знаков. А здесь как раз подоспела Московская Олимпиада, значков с её символикой  требовалось огромное количество. Предприимчивый руководитель "Авангарда" сумел договориться с комитетом по олимпийским играм о поставке  несколько тысяч изделий своей фирмы и заработал на этом, да ещё и на розничной продаже этой мелочёвки больше миллиона, правда, советских не номинированных рублей, весомых, как гантели тяжелоатлета.

Время шло, денежной массе требовался кислород, а в заводском пространстве, пропитанном потом и тавотом, деньги задыхались.  Они не давали покоя своему владельцу.

Оказывать своё "богачество" в то время  было не то, чтобы опасно, а рискованно: придут «реальные пацаны», положат горячий утюг на спину –  сам все закоулки наизнанку вывернешь...

Что делать, что делать?..

Девяносто первый год разрешил все проблемы.

Николай Константинович разве только не молился на Ельцина. Как этот коммунист первых рядов смог угадать озабоченность таких вот людей, как Шмырёв? Кислородная подпитка получилась такая, что денежные знаки стали размножаться, как кролики. Николай Константинович на базе "Авангарда" открыл строительную фирму "Социальная Инициатива" – и название подкупающее и занятие не для простачков.

Пока Денис Тагенцев мучился подсчётом пухнувших денежных купюр в банковских хранилищах, Коля Шмырь стал строителем волчьего, нового капитализма в отдельно взятой стране.

 Размах воровства подкупал своей простотой, надо только иметь своего человека: или в администрации, или в банке. Вот тогда–то и вспомнил Шмырь Дениса, который, как нельзя, подходил к его задумке. Во–первых, свой человек, а во вторых работает непосредственно с деньгами.

У  чиновников в администрации, чтобы взять подходящую бумагу, ноги обобьёшь, да и отстёгивать придётся бешеные проценты, а с Денисом, можно  и как–нибудь договориться.

Ведь "как–нибудь" он с ним уже договаривался: была у Дениса Тагенцева пятёрка по математике, стала пятёрка у Коли Шмыря в аттестате,   была у Дениса Наташа, невеста почти, а стала у Коли  жена. Может, и на этот раз повезёт?..

Вон страна опустилась на четвереньки перед ватажными ребятами из московских да одесских двориков и – всё путём! Центральный банк по липовым платежам КАМАЗами, как навоз, грузит наличность, запросто опустошая закрома когда–то великого Советского Союза. И что интересно – платёжки подписаны химическим карандашом. Кто подписывал – не разберёшь, но видно большие начальники, коли сам председатель банка бумаги эти принимал к производству. Проверяющим некогда, у них  банковский "навоз" к  ладоням прилип, руки заняты. 

В этот день Денису совсем не работалось. Он, убаюканный тишиной, в сладкое послеобеденное время легонько подрёмывал за рабочим столом, свесив голову над осточертевшими бумагами. Кому теперь они нужны – эти отчёты, проценты, дебиты, кредиты? Ну, их!

 Вот тогда–то и постучал к нему в кабинет Николай Константинович Шмырёв – солидный человек, при галстуке и при объёмистом портфеле. Не они при нём, а он при них. Точь–в–точь начальник из руководящих структур! При одном таком виде Денис сразу заскучал: опять проверки, опять бумажный шелест, опять в сыром подвальном хранилище денежные знаки пересчитывать...

 Поднял голову, а он – вот он! – Шмырь, его одноклассник, с которым баламутили все десять лет, пока не отпочковались от школы! Постучал и, не дожидаясь приглашения, уже сидит в кресле перед Денисом. Нога на ногу, портфель на коленях, взгляд смешливый. Вроде снова на весёлое дело зовёт – ёжика училке  подсунуть, или у девчонок секреты подсматривать.

 – Колюха! Шмырь! Во, ты теперь важный какой! Монеты что ли штампуешь  вместо значков да сувенирных побрякушек?

– Вот ты смеешься, а я к тебе за помощью пришёл.

– Что, Наташка из дома выгоняет?

– Какая Наташка? Ты лучше бы сам на ней женился, а то мне втюхал!

– Извини, а не ты ли её у меня из–под носа увёл. Друг называется...

– Во–во! Друг.  Спас тебя от этой фурии. Она, как гарпия дома. Деньги давай, деньги давай, давай деньги! – Николай досадливо махнул рукой: – Ну, их, баб этих! Хочешь, забирай её обратно! Давай лучше о деле поговорим.

– А я–то тут причём? – Денис, отбросив шутливый тон, внимательно посмотрел на Шмырёва.

– Мне наличность – во как нужна! – полоснул себя по горлу школьный товарищ, снова превратившись в того Шмыря, которого так хорошо знал Денис.

– Я тебе в займы дать не могу, извини! Сам на жаловании сижу.

– Ты не на жаловании сидишь, а на деньгах, если не дурак совсем.

– Деньги государственные. А я не казнокрад.

– Какое государство? Опомнись! Твоё государство, как из обоймы подшипники качения, рассыпалось. Теперь всё – наше! Вот она – настоящая демократия! Бери и глотай, сколько проглотишь! Ельцин всё спишет. Зря, что ли мы за него голосовали!

– Не знаю, как ты, а я за эту тварь никогда не голосовал. Бандит он, а не президент!

– Вот видишь, что значит демократия! Ты моего президента бандитом обозвал, а я на тебя доносить не пойду. Да если и донесу, – кто слушать будет? Гласность. Сладкое слово – свобода!

– Ладно, оставим политику, перейдём к блядям, как ты обычно говоришь!

– Э, в моём женатом положении я туда не ходок. Это тебе всё можно. Чуешь преимущество? Благодари друга, что холостым ходишь!

– Благодарю, благодарю! А дальше – что?

– Дальше, извини, яйца не пускают! Продал я свой бизнес одному чуваку, вроде тебя, а сам подался в строители. Свою собственную фирму зарегистрировал. Наличность нужна...

– Ну, это ты уже говорил! Наличность всем нужна! – Денис машинально отодвинул ящик стола. Там лежали несколько купюр, отложенных на сегодняшний вечер. Денис переложил их в карман и встал. – Пошли, угощу!

– А, начальство? – кивнул товарищ в сторону соседнего кабинета.

– Начальство в Москве, а мы здесь! Пошли!

Короткое общение со школьным товарищем вновь превратило скучного конторского работника Дениса Тагенцева в того беззаботного малого, каким он и был на самом деле.

Самое лучшее место для дружеских посиделок в новое время стали бесчисленные кафешки, правда, не дешёвые, но зато без претензий. Возьми кружку пива и сиди себе, не дёргайся, на тебя никто косо не посмотрит. Если не нравится пиво, закажи чашечку кофе, – тоже ничего себе.

В этих современных забегаловках нет, как в прежние времена,  напористой, надоедливой, музыки: каждый занят своим делом. Посетители транжирят время и деньги, обслуживающий персонал экономит на освещении, что как нельзя   лучше соответствует  любовным или дружеским разговорам.

Для такой встречи – что пиво?! Денис размахнулся на бутылку коньяка, но, прикинув свой денежный эквивалент, заказал обычной водки, салат из помидоров и, посмотрев на друга, добавил к закуске ещё по котлете с картофельным пюре.

– Нет, ты никак не избавишься от совковой привычки – экономить на закуске? – Шмырь лёгким щёлканьем пальцев заставил вернуться прилежную, наверное, из студенток, официантку и отменил заказ Дениса. – Девушка, – сказал он вкрадчиво, – мой родственник, – Шмырь опустил руку на плечо Дениса, – только что из деревни. Сделайте что–нибудь посущественней: бутылочку виски, парочку омаров... Как, нет омаров?  Ну, тогда наших донских раков, десятка полтора. И виски нет?! А что же у вас есть? Водка? Нет, не надо! – Шмырь встал и потянул немного смущённого Дениса на выход. – Пойдём, чего ты? Не в этой же рыгаловке сидеть двум старым корешам?!

Чего–чего, а  ресторанов в Воронеже всегда хватало. И даже неплохих. Зашли с какого–то потайного двора в небольшой полупустой зальчик с низким потолком  и большими зелёного цвета абажурами, свисающими над столиками, как огромные  арбузы с полупрозрачной коркой налитые всклень светящимся соком.

После мерзкой погоды на улице  Денису здесь показалось  так хорошо, что он с удовольствием опустился в мягкое кожаное кресло по–женски уютно принявшее его.

– Посидим? – улыбчиво спросил его Николай.

– Как скажешь! – потянулся в кресле Денис.

– Человек?! – по–купечески позвал Шмырь  официанта, а послышалось – "Половой!"

К столику подсуетился, пританцовывая на полусогнутых,  малый, место которого давно пустует возле плавильной печи, а не на кухне. С готовностью: "Чего изволите?" - склонился над зелёным шёлком скатерти.

– А изволим мы чего–нибудь покрепче на закуску и выпить как–нибудь! – Шмырь,  по всему видать, был здесь своим человеком.

– Николай Константинович, как всегда?

– А ты что – забыл?

– Как можно, Николай Константинович, Вас забыть? Таких век помнят!

– Ну, то–то же! Действуй в разумных пределах!

Человек мгновением фокусника выхватил откуда–то,  белые салфетки, словно выпустил голубей из рукава,  большими квадратами разложил на зелёном шёлке и тут же скрылся, как прошёл сквозь стену.

Денис изумлённо огляделся. Стена, где исчез человек, всё так же невозмутимо пестрела причудливым орнаментом, от которого рябило в глазах.

– Во, дела! – повернулся он к товарищу.

– А–а, хитрость хозяина от налоговой инспекции. Пока чиновник разберётся, что где, хозяин с бумагами – вот он! На оси вращается! – указал он на провал в стене, в котором тут же появился тот малый, по которому скучает плавильная печь, а может, даже монтажная площадка.

Под жёлтым пластиковым сомбреро по стойке "Смирно!" встала во весь рост с длинным узким горлышком бутылка кактусовой водки.

– Текила! Мексиканская! – радостно представил бутылку "человек", поставив рядом две махонькие розеточки с белым порошком и тарелочку с тонко нарезанными ломтиками лайма.

– А я думал – моршанская! Рюмки давай, раздолбай! – в рифму сложил слова и рассмеялся  Шмырёв.

С подноса соскочили сами собой две круглые рюмки–неваляшки и уютно примостились возле бутылки, как пара малышей близняшек возле материной юбки.

–То–то! – отмахнулся Шмырь от "человека". – Начнём для разминки! – сняв пластиковую нашлёпку, плеснул в неваляшки желтоватой водки и одну рюмку протянул Денису. – Действуй!

Денис никогда не употреблял экзотических напитков. Он всегда предпочитал нашу русскую или иногда, в особых случаях, простой коньяк, поэтому он, с подозрением поглядывая на бутылку, потянул рюмку к себе.

– Э! Постой! – попридержал его руку Шмырь. – Учись! – он щепотью присолил себе из розетки впадину между большим и указательным пальцами, лизнул её, опрокинул в себя неваляшку и прищемил крепкими зубами кружочек лайма. – Ух! Хорошо!

– А это зачем? – Денис показал на соль.

– А чёрт её знает! Говорят, – так текилу только и пьют.

Денис повторил все действия за другом и тоже пососал жгуче–кислый ломтик, прислушиваясь к действию мексиканского чуда. Но сколько бы он не старался, организм этот напиток не ощутил. То ли дело – русская водка! Опрокинешь стопку, в желудке, словно костёр раздули. А это – баловство одно!

– Ты не спеши!  В тихом омуте – самые черти! Вот усидим пузырь, потом сам поймёшь, кто твой друг. – Шмырь снова наполнил сестёр–неваляшек. – Давай!

– Даю! – в тон ему ответил Денис и тут же опрокинул в себя рюмку.

– А, соль?

– Сойдёт и так – без выпендрёжа!

– Ну–ну... – Шмырь повертел, повертел неваляшку и тоже принял в себя.

Пока "человек" мудрил с ужином, друзья уже потеплели.

Денис, молча, уставился на товарища, вопрошая, – по какому случаю праздник?

– Денис, только между нами, ладно? Я легче пера! Жена спрашивает деньги на хлеб, а я ей говорю: "Какие деньги? Они у меня все в деле! Дура!"

– А кто же за ресторан платить будет? У меня с собой только на кафешку было.

– Не боись! Это я жене так говорю. А за ужин я плачу и заказываю музыку.

– Какая музыка? Здесь не пляшут.

– Это я так, метафорично. – Шмырь достал из кармана небольшой, перехваченный резинкой, рулончик тысячных купюр, и показал Денису.

– Ничего себе! – восхитился Денис. – И при таких деньгах ты говоришь, что – легче пера?

– Какие это деньги, брат, это слёзы страны. Вот у тебя в банке – деньги. 

– В банке, это ещё не в кармане! Мало ли, где, что лежит!

– Слушай сюда, брат! Мне   нужны деньги, и большие! И ты мне их дашь!

– Не расплескай! Держи карман шире!

– До чего же ты непонятливый! Оформи на мою фирму "Социальная Инициатива" кредит – и мы с деньгами!

– Какой вопрос? Приходи, оформляй под залог бизнеса.

– Под залог моего бизнеса я получу каких–то пару – тройку мультов.

– Мультов – это что?

– Лямы.  Единица с шестью нулями. Лимоны. Мне их надо – много!

– Много – это сколько?

– Ну, хотя бы сотни полторы!

Пока усидели мексиканскую водку, пока добавили нашу русскую, пока загрунтовали пивом с донскими, специально откормленными для такого случая, раками – (На, ешь – лобстеры!),  Шмырь убедил Дениса подписать в своей конторе требуемые банком бумаги на кредит для строительства социального жилья, столь необходимого городу и стране.

Хлопнули по рукам. Хлопнули по "отходной".  Зажевали донским "лобстером". И попытались встать.

– Пойдём, чего ты? – Шмырь приподнял со стула порядком захмелевшего Дениса и нахлобучил ему на голову синюю выгоревшую за лето джинсовую бейсболку. – Пойдём ко мне домой! Я тебя с женой познакомлю. У меня жена... – Потом чего–то, вспомнив, махнул рукой. – Баба! В горящую избу войдёт, коня на скаку остановит и дальше поскачет. Во, какая баба! – Да ты её знаешь! Пойдём! Посидим по–семейному!

По всему было видно, что молодой предприниматель, становой хребет России, враз ставшей страной третьего мира,  Николай Константинович Шмырёв, тоже не забыл, откуда он родом. Алкоголь стёр с его лица все признаки респектабельности "нового русского", превратив его в нормального, хорошо выпившего, простого русского мужика. Недаром до сих пор жива мудрая поговорка: " Выпил – и ты свободен!".

Они шли по тёмной, пустынной улице города, обнявшись, как родные братья.

В такое позднее время транспорта не дождешься и друзья, согласно, выдохнув: "Пошли!", отправились пешком на другой конец города, где жил Николай. 

По улице  вслед им, таким молодым и счастливым, ветер, загребая щедрой пятерней, жёлтые рублёвки опавших листьев, бросал их, не считая: "На, бери!"

Сентябрь. Время зябких ночей и хмурых рассветов. Осень. Сверху стало моросить той промозглой сыростью, от которой вроде и не мокнешь, но и не согреешься. Одним словом – мзга.

Николай Константинович, ну, этот, Коля Шмырь, идёт уверено, не шатнётся, словно и не пил вовсе, а Денис оказался послабее, всё о прошлом тужит. Наташку вспоминает. Как бы сам себе пытается что–то спеть, а получается всё одно и то же: "Спи, Наташка, я не понимаю, отчего в тебе такая власть?.."

– Да не тяни ты! Не на паперти стоишь! Наташка, Наташка! Баба, она и есть баба! – приостановился на мгновение Шмырь. – Чего ты?

– Я? Ничего! Птичку жалко!

– Какая она птичка? Пила двурушная! Пошли, сам увидишь!

Не, к тебе  не пойду. Сам говоришь – пила! В таком виде – только ко мне!

Денис потянул школьного приятеля к себе на квартиру, которую сам снимал за небольшие деньги у одной  знакомой женщины без возраста. Женщину звали тётя Клава. Она на время отъехала к дочери, до той поры, пока дочь родит, а там видно будет. "Какие они нынче молодые? Всё пляски да веселье, каждый день, как праздник престольный. Поеду, никак... Разберусь!"

Вот и разбирается с молодыми тётка Клава. Уже четвёртый год, как разбирается. Наверное, зять не очень допекает, а дочь без материнских рук, да ещё с дитём, куда? Так и живёт Денис в квартире сам – один. Когда девку приведёт, а, когда и с товарищем погуляют. Главное, живи и соседей не доставай холостятским бедламом да музыкой этой, где в каждой ноте – кузница с паровым молотом. Деньги за квартиру Денис в своём банке исправно вносит каждый месяц на личный счёт тёти Клавы. Так, что в этом вопросе у них с хозяйкой полный порядок.

– Шмырь, пойдём ко мне! – отирая пятерней, лицо то ли от мороси, то ли от нахлынувших воспоминаний, сказал Денис. – У меня там полный абзац! Холодильник пустой, но кофе обещаю. Пошли!

Пришли. Постояли возле двери. Ключи у Дениса в рабочем столе остались. Во – дела!

– Я тебе говорил? Говорил! Пойдём ко мне чай пить!

– Какой чай, Шмырь? Оглянись! Ночь давно...

Вышли на улицу. Николай достал из кармана телефон. Сотовый. В то время "мобильники" были большой редкостью. Попиликал на кнопках, и вот уже через пару минут возле друзей одиноким изумрудом загорелся волчий глаз ласково урчащего такси.

– Грузись – и мы дома!

Шмырёв жил на глухой окраине, отгороженной от чадящего города серебристым осинником и топольками, где в последнее время, как по щучьему велению,  за высокими оградами вырастали, пугая эклектикой главного архитектора, дома претендующие на дворцы. Это место жители прозвали "долиной нищих", намекая на несусветное богатство неожиданных нуворишей.

– И ты – туда же! – тяжело вылезая из машины, с хмельной укоризной проворчал Денис.

Машина остановилась как раз возле высокой стены из красного кирпича. В галогенном свете фар, забор действительно выглядел настолько внушительно, что можно было подумать, за ним – кремль вместе с Думой и  президентом.

Шмырь нажал на какой–то потайной кирпич.  Без единого звука распахнулась калитка, и ночные гости нырнули туда, как прошли сквозь стену. Калитка вновь бесшумно закрылась. Лязгнула цепь и огромный пёс с большой бычьей головой, положил передние лапы на плечи хозяину и лизнул его в лицо, на Дениса он не обратил никакого внимания.

– Ладно, ладно, не лижись, ты ведь ни баба! Место! – коротко обронил Шмырь и пёс тут же нырнул в свою будку.

Как ни странно, дверь в дом была не заперта и они крадучись, пробрались на кухню, которая занимала, чуть ли, не весь первый этаж.

– Да тут у тебя хоть в футбол играй! Вот, что значит капиталист! И не надо, а положено...

– Я хотел бассейн здесь устроить, да Наташка – против. Она сырость не любит. Говорит насморк у неё от сырости этой.

При слове "Наташка" Денис весь подобрался и нехорошо посмотрел на товарища.

– Ты чего? Она сама от тебя ушла! Я тут причём?

– Ладно, проехали! Угощай чем–нибудь!

Шмырь достал маленькую пузатенькую бутылочку. Денис отрицательно покачал головой:

– Кофе!

– Как прикажешь!

Шмырь повертел в руках блестящую гранёную штуковину, развинтил её, в одну половинку насыпал кофе, и снова завинтил.

– Что это у тебя?

– Кофеварка. Только для друзей. Последняя модель. В ней кофе все члены на дыбы поставит. Виагра, а не кофе.

Через пару минут на плите блестящая штуковина стала потихоньку посапывать,  покрякивать, запахло ароматом, от которого сразу же захотелось кофе – и только кофе!

Шмырь разлил по крохотным чашечкам желтовато–коричневую пену:

– Щас увидишь!

Действительно, после нескольких глотков обжигающей пены, в голове вся муть осела, как  гуща кофейная, и Денису стало почему–то неуютно в этих стенах, где, рядом в  лебяжьем закоулке спит, свернувшись калачиком,  его бывшая Наташка. Подлая и красивая. Может, оттого и подлая.

Всё получилось внезапно, как внезапно происходят большинство определяющих жизнь, событий.

Денис уехал учиться в Плехановский институт, "Плешку", как её называли все студенты. Это было самое фундаментальное учебное заведение, где готовили экономистов высшего класса. Учился Денис легко. Но Москва – это так далеко от Воронежа, где в учительском институте постигала высшую педагогику Коростелёва Наташа, его самая первая, юная любовь, которая ещё не знает, что она первая. В такие годы, любовь бывает только последней, только до самого конца. Так им думалось обоим. И Денис был в этом уверен так же, как знал, что после ночи всегда приходит утро. Но он забыл одно обстоятельство – природа. Как поётся в песне: "А девочка женщиной будет...". К тому же Коля Шмырёв, которому их одноклассница в школе была недосягаема, готовился в городе на партийного пророка.

А Шмырь всегда добивался желаемого. Сначала неожиданные, мимолётные встречи. Шутки и воспоминания. Потом курсовые работы студентки почему–то стали крайне необходимы слушателю совпартшколы Николаю Шмырёву. Потом всякие вкусные штучки и зависть подруг. Потом... Ну, а что было потом, кто ж его знает? Вот и получил Денис неожиданное приглашение на свадьбу. Сорвался.  Приехал на разборку, а там уже всё разобрано. По ночам кусал пальцы, а днём рьяно постигал марксистскую экономику, на время, отвлекаясь от своих проблем.

Ах, детство, детство!..

Девочка ты моя неповторимая!.. Школьница–ученица! Бабочка белокрылая! Смеялась так, как потом не умел никто. Фартучек кружевной, платьице каштановые, косы ручейками по плечам, лёгкий завиток над бровью, а бровь, как колосок ячменный. Вскинет бровь, засмеётся – сердце остановиться... Эх, что было, быльем поросло! Вот вспомнилось и взгрустнулось…

…Во всём виновата их классная руководительница, добрейшая и мудрая Вера Ивановна, учительница истории. Это она, направляя свой класс на послушание, впервые в сельской школе рассадила попарно мальчиков и девочек за одной партой. Вначале было весело и шумно, но потом всё стихло, как стихает, умаявшись, гроза над полем. Тихо, и ни одна травинка не шелохнётся.

Только потом такой скандальный почин потихоньку перебрался и в другие школы, где получил всеобщее одобрение начальства. Новый подход к старым проблемам. Нравственное и сексуальное воспитание налицо. Запретное – всегда рядом, а привычное не раздражает. Тогда интернет только предощущался, и случаи беременности несовершеннолетних были крайне редки. А об изнасиловании и речи не велось.

Теперь каждому досталась своя половина. Класс стал  задумчивее, торжественнее и, кажется, даже поскучнел от этой своей торжественности.

Один только Коля Шмырёв оставался весел и неунываем. Ему не досталось никого. В классе было нечётное число учеников и кому–то надо быть одному. К Шмырёву ни одна девочка не соглашалась садиться, но, несмотря на это, он держался в гордом одиночестве. Зато был пересажен на первую парту и всегда оказывался у преподавателя под рукой, что отразилось на его успеваемости.

Вот тогда–то ученику восьмого класса Денису Тагенцеву в пару пришлась Наташа Коростелёва, девочка незаметная, вначале не привлекавшая никакого внимания Дениса, потом он с удивлением стал замечать в ней ту особенность, которая делает каждого человека незаменимым: и лицо особенной формы и стать не такая, как у остальных, а высокая. Не в том смысле, что Наташа была высокого роста, а наоборот, что–то крылатое, неуловимое, небесное сквозило в каждой чёрточке её фигуры, ещё детской, ещё подвижной и гибкой, как лозинка на ветру.

Шмырь всё приставал к Денису:

– Ну, как? – весело, но с ноткой зависти спрашивал он.

– Что, как? – не понимал Денис.

– Ну, это – ножки...

– Что ножки? – до Дениса ещё не доходило понятие – "ножки".

– Небось, встаёт? – гыкал Шмырь

– Встаёт один вопрос к тебе – когда ты, скотина, отвяжешься?

Но тот не обижался. Даже громоздился в лучшие друзья: все спрашивал – что, да как? Подозрительный стал какой–то. На переменах всегда старался быть рядом, прикидывался своим в доску, ссужал деньгами и сигаретами. Норовил быть необходимым. Вроде брата сделался. С глаз не спускал, пока Денис не уехал в Москву. Школа – что? – движение к цели. А цель – всё!

Ошибался Денис Тагенцев, кадровый экономист среднего звена. Оказалось, как по Троцкому: цель – ничто, главное – движение. Вот и сидит Денис в  доме Шмыря, где рядом..., рядом где–то, то самое движение, воплотившееся в женское податливое тело.

Бросил Коля Шмырёв на сонную тахту, стоящую возле окна старинный кожушок овчиной наружу, а сам:

– Я – щас! Ты отдыхай! – и скрылся за тихой, не скрипучей дверью, куда Денису заглядывать – и в голову не пришло.

"Я – щас!" – сказал Коля и пропал. Только за окнами шум осенних листьев и пустота ночи.

 Что оставалось делать? Прилёг случайный гость на кожушок и растворился во хмелю, как в густом киселе.

– Ой! – раздался испуганный женский голос, и Дениса сразу вышвырнуло из этого липкого киселя наружу.

В комнате лучистый солнечный свет. И, как  ангел, слетевший с луча, в голубой полупрозрачной ночной сорочке стоит  его Наташа, высвечиваясь вся, словно под той сорочкой не женская суть, а  лампа в сотни ватт. Денис от неожиданности снова закрыл глаза. Не может быть! Это вовсе и не Наташа, а кто–то совсем другой, только в её образе. Такую он её никогда не видел.

– Денис, как ты сюда попал?

– Как, как! Через трубу залетел! Закройся! Глазам больно!

– Так уж и больно? – она, словно маленькая девочка, прихватив пальчиками края сорочки, крутанулась перед Денисом. – Не нравится?

В это время распахнулась дверь, и в её проёме показался сам хозяин, застыв от изумления перед нескромными движениями своей жены:

– Закрой себя руками, женщина! – дурашливо возвышая голос, скомандовал Шмырь. – Оденься приличнее, у нас гости!

– Ну, какие это гости? Это же Дэня Тагенцев!

У Дениса что–то мягко ворохнулось в груди. Так она его называла в школе: – "Дэня", да "Дэня". Не забыла, видать.

– Был Деня, – нарочито смягчив "э", сказал, подходя к жене Николай, – а теперь – Денис Иванович Тагенцев, служащий банка, финансист. Поняла? – и резко, с оттяжкой отвесил ей по ягодице такую "пощёчину", от которой Наталья сразу же убежала обратно в комнату.

Дениса больше всего поразило не то, что перед ним  только что вытанцовывала, условно прикрытая ночной сорочкой Наталья, а то, с какой вольностью с ней обошелся Коля Шмырёв. Денис на мгновение забыл, что эта женщина  законная жена Шмырёва, и он волен   делать с ней, что хочет.

Чувство, похожее на ревность, совсем возвратило его к действительности и он, кивнув хозяину,  заспешил на выход, не сразу попадая ногами в ботинки.

– Куда бежишь, дурак? Может, за Наталью обиделся? Так я ей только по–свойски леща отвесил. Женщине это всегда приятно. – Николай уже колдовал над плиткой. – Подожди! Похмелимся!

– Какая похмелка? Мне на службу! Бывай! – Денис, наконец, всунул припухшие за ночь ступни в тесноватую обувь и, распахнув дверь, разом выпал в отрезвляющую зябкость раннего утра.

Новый день тем и хорош, что он обещает неизбежность будущего. А это, еще не познанное будущее, вновь перейдёт в прошлое, раздвигая шторки новому дню. И так – до скончания веков.

Денис посмотрел на часы; красное пёро секундной стрелки, вроде,  замерло, перестало трепетать, как выпавшее из крыла убитой птицы. Он прислонил циферблат к уху, и услышал  равнодушное тиканье убегающего времени.  Это его время уходит. Шагреневая кожа жизни. А он всё тот же незаметный клерк, служащий цифры, её раб и она, эта цифра будет дятлом стучать  в его висок, безжалостно диктовать  распорядок жизни, его жизни. Тоже мне – финансист! Рупь в кармане, два в уме! Он  с остервенением плюнул себе под ноги, тем самым мысленно перечёркивая  своё прошлое.

Встреча с детской мечтой, воплощённой в утреннюю, чуть заспанную, с припухшими веками женщину, такую близкую и доступную, о чём он тогда, обжигаясь первым поцелуем в полутёмном школьном коридоре, даже пугался думать, с нынешнего дня переменит весь образ его существования. Почему, Шмырь? Почему только ему даётся радость обладания той, утренней женщиной, новой и такой неизвестной Денису? Он, словно вновь нашёл выпавшее когда–то звено из золотой цепи последовательности событий.

2

Маленький кабинетик встретил его недружелюбной отстранённостью. Все эти:  авизо, дебиты, кредиты, балансы, депозиты встали перед ним, как рота враждебных солдат, ощетинившись своими цифрами.

Кругом грабиловка, власть крышует уголовщину, а он своей профессиональной деятельностью пытается выстроить из песка плотину, перекрывающую горловину бурлящего потока, мутная вода которого, рушит все скрепы, державшие ещё недавно фантастическую,  невиданную в мире коммунистическую державу, где слово "человек" значило очень многое.

Но падок, оказался тот "человек" на лживые посулы всевозможных блудодейных вождей, слуг Ваал Зебула, которые обещали "конфетку", как в том, полном чёрного юмора, стишке. Смыло страну – "долго смеялись над шуткою гости..."

Денис никогда не числился идейным гражданином своей страны, а был в полном смысле слова, как все простые советские люди, истинно советским – это точно. Завидовал богатой жизни на западе, хаял свою. Ждал чего–то особенного.

Говорливые люди презрительно назвали таких представителей   народа "совками".  Вроде всё есть. Всё своё. В земле нефть, железо, золото, газ качаем без остановки, а нормальная жизнь там, где ничего нет. Взять хотя бы Японию. Острова  лепят, извинтите, из дерьма, говядину из водорослей, а богаче их, могут быть, только папуасы. Но тем, уже от рождения ничего не надо. Протёр поутру глаза. Сбил членом кокос – попил, поел, снова к чему–то ещё член приспособил... Вот счастье!

Подождём. Придёт правильный руководитель страны, – тогда заживём, даже лучше, чем папуасы!

Пришёл. Поманил жестом природного фокусника. Одним махом из пустой шляпы вытащил зайца благих пожеланий, а из рукава вытряхнул призрачных лебедей  удач.

Кричали. Голосовали. Вздымали натруженные руки: "Наш! Наш! Наш!" Грозили кулаками кому–то неопределённому, зажав в них, в кулаках, как тяжёлые рубли, мозоли.

 Зайцы убежали в поле, лебеди – в облака. А мозоли остались.

Отрезанные воровскими понятиями от социалистического достояния, "совки" эти, вынесшие своего фокусника на плечах в рай, оказались выброшенными мутным потоком на обочину, которая, после схлынувшей волны, была настолько голой, что только приводила в уныние их, недавно рвущих глотку, за нового вождя.

Его власть раздала каждому по удочке – лови! А, где ловить, когда вокруг одна вонючая жижа, и кроме голого мотыля выловить ничего не удаётся? Да и мотыля придётся отдать тем, кто возле осетровых угодий со своей, импортной снастью на бережку удит и посмеивается:

– Вот неумехи! Совки ленивые! Им удочки раздали, а они одних голокожих червей только и могут выуживать!

Такая вот метафора пришла в голову Дениса, когда он, разбирая на столе бумаги,  задумался над словами своего одноклассника: тот за вчерашним застольем предлагал ему беспроигрышную лотерею.

– Ты ничем не рискуешь, – убеждал друг. – Всю ответственность я беру на себя. Твоя задача оформление на мой бизнес кредит в сотню лям, а там – моя забота. Десять процентов – мой тебе откат за бумаги. Это – святое дело! Берут все. Ты – грамотей! Лучше тебя по арифметике был только я. Мог отнять и разделить в один момент. А ты – не арифметик, ты – математик с высшим образованием! Интегралы, синусы, косинусы. Вот и коси!  Прикинь – сколько будет мультов от сотни! А–а, допёр! Риск – благородное дело!

Задвинув в дальний угол очертевшие цифры, Денис, подперев голову руками, загляделся в окно, где в пронзительно синем небе маленьким блестящим паучком тянул и тянул белую нить паутины сверхзвуковой самолёт, неизвестно как сохранившийся от былых времён в современной России.

"Странно, – подумал Денис, – кругом растащиловка, лётчики в таксисты подались, а вот там, в маленьком серебристом паучке ещё живёт последняя мощь былого государства. Но разве может этот паучок вытащить страну, повисшую на паутинке над пропастью? Нет, не может!" И он окончательно решился на предложение Шмыря: "Всё равно – не я, так другой..."

Денис ждал: день, другой, третий. Коля Шмырёв, как в воду канул, не появлялся: "Болтун этот Шмырь! Трепач! Он и в школе таким был. Наверное, испытывал меня на прочность..."

Денис  стал уже забывать тот разговор с бывшим своим одноклассником: – "Ну, нет, так нет! Ах, Наташка,  Наташка,  на кого ты меня обменяла? " Он бы и совсем позабыл о существовании Коли Шмырёва, если бы… Да, что если бы? Если бы у бабушки была борода!

Но чем чёрт не шутит, когда Бог спит.

Неожиданно пришло распоряжение, что банк, где работал Тагенцев, будет теперь одним из филиалов "Соцбанка", и Денис с головой ушёл в отчётные документы, не задаваясь вопросами: что, когда, где и почему – государственная структура одномоментно превратилась в коммерческую.

От этого превращения Денис только выиграл. Ему в два раза повысили зарплату, поменяли скромный статус рядового сотрудника на начальника отдела. Пришла мода на корпоративы. Это – когда очень хочется выпить и отдохнуть, то начальство с охотой устраивает коллективные вылазки на природу с играми и забавами больше похожими на детсадовские, но с обильной выпивкой и женскими шалостями.

На одном из таких корпоративов, который состоялся в загородном ресторане, Денис неожиданно встретил Колю Шмырёва, который, приложив палец к губам, тайком показал удивлённому другу, что он здесь инкогнито, и обнаруживать своё знакомство с ним не надо.

У русских как, – в кабаке и в бане, все пане.

Денис, хоть и пил наравне со всеми, но краешком глаза посматривал на Колю, который очень уж был внимателен к начальнику службы безопасности банка – новая  организация, которая должна отслеживать все банковские операции на законность.

Корпоративы обычно собираются своим узким кругом и посторонним здесь вроде бы делать нечего, чему и удивился Денис.

Всё стало понятно, когда Коля жестом хозяина заказывал музыку и смену закусок на столиках, не забывая при этом ввернуть острое словцо или анекдотец, не то чтобы забористый, но в меру. "Для дам!" – как он говорил.

Денис пил в меру и никакого поползновения на разговор со Шмырём не имел. Когда очень уж захотелось   заехать бывшему однокласснику в морду за его непринуждённое, хозяйское  поведение в чужом коллективе, он незаметно на "посошок" опрокинув стакан водки, ретировался из шумного общества на улицу.

Его вдруг потянуло туда, за город, где теперь, наверное,  в одиночестве скучает Наташа, в большой, красного камня особняк, выстроенный по индивидуальному заказу Колей Шмырёвым. Там теперь тепло и уютно, как бывало тепло и уютно Денису в родительском доме.

"Пойду туда!" – в хмельном порыве сказал он сам себе и, как ведомый волшебной пряжей из шерстяного колдовского колобка, вдруг оказался возле знакомого кирпичного забора, комоло упиравшегося в чету белоствольных берёз, уже голых, уже осыпавшихся под холодными ветрами осени.

"Вот, гад! И берёзам места не оставил! Припёр их своим забором прямо к дороге. Места ему мало! Места..." – пьяно бормотал он возле равнодушной железной двери, безрезультатно пытаясь найти потайное устройство, чтобы открыть дверь, но все кирпичи сидели плотно, как влитые, и Денис только сбил пальцы, пытаясь нажать на, какой–нибудь из них. Вдруг дверь сама собой отодвинулась, и он растеряно замер, не решаясь шагнуть туда, за её предел.

Он был не настолько пьян, чтобы не понимать случившегося. Шагнув туда, он потеряет всё, чем жил до сегодняшнего дня. Спокойствие и беззаботность холостяка, так ценимая им в последнее время, уйдёт в интриги любовных приключений и лжи. Лжи, циничной и грубой, в которой живёт и барахтается половина мира обманутых мужей и неверных жён, или наоборот, кто какой путь выберет...

Подумал, но шагнул внутрь. И железная, бесшумно скользящая  дверь, навсегда отрезала его от прошлого, заставив подчиниться новым, пока ещё неведомым ему обстоятельствам.

В дверном проёме особняка, как в картинной раме стояла, приветливо улыбаясь, молодая хозяйка. Так Денису уже давно никто не улыбался.

– Входи! Чего ты? У нас видеокамера. Смотрю, кто–то кирпичи царапает. Вроде на тебя похож. Открыла, а это, правда, ты! Заходи, Шмырёва дома нет. Говорил, что–то перетирать пойдёт. Может, на мельницу уехал...

Денис рассмеялся:

– Ага, на мельницу, на Егорову! Жернова крутить! Он сейчас на корпоративной вечеринке начальнику службы безопасности нашего банка мозги втирает.

– Ну, а чего же ты меня здесь студишь? Зябко! – Наташа передёрнула плечами. – Иди в дом!

Случилось то, чему и должно быть по полному раскладу.

В тесном дверном проёме Денису оставалось места ровно столько, сколько надо для того, чтобы тесно прижаться к мягким, уже не по–девичьи, как помнит он, твёрдым грудям той десятиклассницы, которую горячо обшаривал в каждом случайном закутке столько лет назад. Ему даже на минуту показалось, что это не та Наташа, а совсем другая женщина и от этого вдруг сделалось так хорошо и жутко, что он, не раздумывая, быстро, вошёл в неё, как воткнул нож.

Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! За всё! За всё! За всё...

Ему на миг показалось, что он её действительно зарезал. Она медленно со стоном сползала и сползала по притолоке вниз, и ему невольно пришлось подхватить её на руки. Обмякшее, безвольное тело сделалось вновь, так похожим на ту Наташку, его одноклассницу, когда он впервые  поцеловал её, и на губах почувствовал солоноватый привкус крови. Он тогда тоже испугался, подхватил её под спину, чтобы она не ударилась головой о гремучее помойное ведро, которое всегда прятала в школьном чулане техничка тётя Маша.

– Ты что? – и теперь, как тогда прохрипел он пересохшим ртом. – Ты что? Шмырь вот... – хотел он её предупредить, что может вот–вот вернуться Шмырёв, но она прикрыла его рот ладошкой:

– Не говори ничего! Не порть...

Что не портить? Он так и не услышал. Она, встряхнула кудряшками, поправила платье, и стала вновь насмешливой и легкомысленной, как тогда в чулане. Только лёгкий смешок. Только толчок руками в грудь. И – вроде ничего не случилось.

– Уходи! – мелькнул цветастый подол, и дверь в дом защёлкнулась на замок.

"Вот, стерва!" – Денис растеряно потрогал калитку, которая тут же открылась, и он вновь оказался на пустынной осенней улице.

Всё случилось так быстро, что ему не пришлось даже оправдываться за себя. Да и вряд ли это было нужно.

Домой идти Денису уже расхотелось, и он снова повернул к ресторану, где корпоратив уже достиг точки зенита, и его отсутствие заметил только один Шмырь. Было видно, что он за вечер, кроме минеральной воды ничего не пил, в глазах стоял азарт удачливого охотника, обманувшего свою дичь.

– Ты куда скрылся? Я смотрю, смотрю, а твой и след простыл. Давай, может, выпьем? Я все дела кончил, твоего безопасника на такси домой отправил. Хороший му–жи–к он! Главное, выпить не дурак! Ты с ним про меня для дела не заговаривай.  – Николай придвинул высокий стакан со льдом и набулькал туда из бутылки  желтоватого виски. – Давай за удачу!

– Давай! – весело хмыкнул Денис, высосал из стакана весь алкоголь и теперь только вкусно хрумкал молодыми зубами кубики подтаявшего льда. – Самогоном отдаёт!

– Ага, свекольным! Как наш деревенский! – весело хмыкнул  Шмырь. – Только подороже да покрепче будет.  Он уже снова наливал в стаканы. – Ты на меня не обижайся, что я к тебе не подошёл. Так надо было. Зачем рисоваться?

Корпоратив надоедливо и бестолково гудел. Каждый видел только себя. И никому ни до кого не было дела. Денис снова, не чокаясь с другом, выпил свою порцию и снова захрустел ледком.

– На! – Шмырь пододвинул Денису розовую нарезку лосося. – Закусывай, когда пьёшь!

Корпоратив, достигнув своей вершины, стал уже осыпаться, как жухлый тополь осенней листвой. В основном это были семейные люди, и каждый хотел быть дома, не обостряя отношений с домашними.

Теперь в опустевшем зале остались сидеть только двое и о чём–то горячо жестикулируя, беседовать. Два школьных товарища, решали одну задачку с двумя неизвестными, подыскивая подходящие уравнения.

3

Хозяйство у Николая Константиновича Шмырёва было не столь обширное, чтобы под его залог взять в банке существенный кредит на желаемую сотню мультов, или миллионов – в обиходе.  Коля Шмырь часто называл цифру с шестью нулями – мульт или лям.

Что такое "лям" мне, никогда не только не державшему такую прорву денег, а даже и в чужих руках не видевшему такое число, "лям" этот казался чем–то вроде игрушки, такого плюшевого зайчика, пока я снова не встретился с Денисом, но уже в период его безденежья.

– "Мульты", "лямы" – это вроде бандитской кликухи, погонялы для денег. Миллион – это много, это сразу обращает внимание надзорных органов, которые тут же, как охотничьи псы делают стойку в надежде урвать от этого миллиона и себе, а "мульт" или "лям" – вроде какой–то мелочи, пустячка. Психологическая уловка. – Денис подозвал  бармена, что–то сказал ему, и вот уже мы сидим в обществе больших розовых фужеров с коктейлем чудовищной силы "Ястребок" – смесь водки, коньяка, кубинского рома, и свежего золотого яичного желтка примостившегося на самом донышке фужера. – Бьёт без промаха! – кивнул Денис на фужеры. – Дёшево и наверняка!

Теперь Денис Тагенцев уже не походил на того Дениса Ивановича Тагенцева, который после банковской афёры содержал небольшую контору на улице Космонавтов.

Контора небольшая, производственные затраты нулевые, а продукт этой фирмы на выходе имел такую прибавочную стоимость, которая позволяла Тагенцеву жить, не оглядываясь назад, но, правда, и не заглядывая в завтра. Жил, как сложилось. Хорошо жил, вольно. Он  в своей "фирме" – и подрядчик, и работодатель в одном лице. "Фирма" занималась составлением финансовой отчётности для начинающего бизнеса. Клиентов хватало. Бизнес в то время открывали люди с неполным средним образованием, но полными карманами денег, и они не скупились на гонорары для умелого финансиста.

Налоговая служба дорого заплатила бы за такого вдумчивого работника, но Денис ни в коей мере не хотел связывать себя с подёнщиной. А здесь он вольный казак! Оглянешься – на все стороны свобода!

Кредит для Коли Шмырёва вывел Дениса на такой простор, что дух захватило! Сначала он даже растерялся от такого количества денег, которое никак нельзя иметь при себе. И он быстро купил себе квартиру в самом центре города, вложил некоторую сумму в свою маленькую фирму, увлёкся автомобилями. Если бы не игра в казино и другие слабости, то этих денег хватило бы для старта в безбедную жизнь. Но ..., если бы у бабушки была борода!

Николая Константиновича Шмырёва я тоже знал по гулким воровским девяностым годам, будучи подрядчиком его фирмы "Социальная инициатива".

Тогда мне приходилось руководить реконструкцией тепловых сетей в доме престарелых "Пригородный". Вместо замены всей системы отопления в этом доме призрения, Шмырь распорядился только частичной заменой некоторых, совсем уж вышедших из строя узлов на новые образцы, остальное оставил всё, как есть. "Старикам всё равно помирать!" – логично рассудил он. – А нам жить ещё да жить!"

 Власти выдали на реконструкцию приличные деньги, которые, по моему наблюдению, тут же осели у Шмыря и у его крышующих подельников.

Я с бригадой монтажников, выторговав у него за работу какую–то мелочь, послал его на три буквы.  И больше не имел с ним никакого дела, хотя он потом, не вспоминая мой разговор, пытался предложить очередной заказ, но работать с ним, по предыдущему опыту, было не выгодно, и я отказывался от его богатых посулов.

– Так и тебя наколол Шмырь? – с удивлением спросил я Дениса, потом, когда сам расплачивался с барменом у стойки.

– Слово "наколол" – вульгарное слово, из пацанского обихода, более подходящее – понятие кинул, но, только не он меня, а, если разобраться по–житейски, то я его.

– Это как? – остановился я в дверях питейного заведения, зная наверняка, что "кинуть" Колю Шмырёва ещё никому не удавалось.

– А, долгий разговор! Как–нибудь в другой раз! – Денис закурил, посмотрел на небо, где уже недовольно ворочались нагруженные дождём тучи в ожидании разгрузки, и, подняв воротник подростковой курточки, заспешил к маршрутному автобусу, но в его походке была уже не та уверенность успешного человека, а что–то осторожное, пробующее на устойчивость дорогу, виделось во всей его фигуре. Так обычно ходят после болезни недавно выздоровевшие люди или бывшие, хорошо выпивающие,  интеллигенты.

Во время самого первого знакомства со мной Денис выглядел совсем по–другому. Тщательно выбритый, в хорошем костюме с дорогим галстуком, в начищенных до глянца узконосых "корочках", он представлял собой вполне состоявшегося нового буржуа. Во всей его фигуре не было и намёка, что вся его пошлая жизнь, проходила под скупым солнцем развитого социализма в банковской конторе за сто двадцать ре с гремучими счётами в руках.

Мефистофель ведь тоже выковырнул Фауста из философского небытия и показал ему в красках все соблазны мира! Чем бы отметился в своём паутинном быте скромный доктор наук, если бы не чёрный пудель, вынырнувший из потусторонних адовых пещер в самое нужное время?

Так случилось и с Денисом.

4

Николай Константинович Шмырёв всегда поступал дальновидно.

Вот и теперь, нацелившись на банк, где работал Денис, Шмырь для будущего дела, по бросовой цене, выкупил развалившиеся строение бывшего мясокомбината районного масштаба.

Бумаги оформил через своего давнего знакомого, который пустил под откос местную перерабатывающую промышленность [мяса всё равно нет!] и сплавил здание и всё полусгнившее оборудование ловкому строителю, который, подписывая бумаги в администрации, клялся возродить на месте мясокомбината образцовые чикагские бойни: "Мясом всю область завалю!"

Так в активе у Шмырёва и оказалось предприятие пищевой промышленности, хотя вся промышленность была сосредоточена в двух прогнивших мешках костной муки да всё ещё воняющего прогорклым жиром старинного экструдера, большой мясорубки без привода и червячного вала – одна ржавая оболочка. Но, каков размах – предприятие мясной промышленности! Ещё кое–что набралось с недостроенного дома под социальное жильё.

"Социальный банк", "Социальная Инициатива", социальное жильё – слова–то какие завораживающие – "социальное"!

Вот с такими бумагами и явился Николай Константинович в банк.

– Ты эти бумаги лучше себе на память оставь! Детям будешь показывать.– Денис подержал навесу огрузлую пластиковую папку. – На пять лет с конфискацией за мошенничество потянет, – и отложил в сторону.

– Тише! Чего ты громыхаешь? У стен уши! – испуганно стал оглядываться по сторонам Шмырь.

– Ага, ослиные! Эти бумаги надо после меня  ещё подтвердить службой безопасности. Мало ли что ты тут нарисовал? Мясокомбинат! Конину что ль за ненадобностью будешь пускать в переделку или собак? Откуда у нас в России мясо? На костях народа? – Денис дотянулся до папки и потряс ею  перед носом своего школьного товарища. – Кого дурачишь, Николай Константинович?

– Денис, ты что? Сам же обещал! Пятнадцать процентов пойдёт? – испугался  Шмырь. – Я накину!

– Накинь себе петлю на шею! Ты думаешь, легко председателю банка всучить эту галиматью или, как говорила моя хозяйка, – галимотню?

– Денис, моё дело – нарисовать бумаги, а твоё дело – дать положительный ход. Ты ведь тоже... – Шмырь, испугавшись, не договорил, что Денис Тагенцев тоже при кухне. Он взял со стола папку, перекрестил её и снова передал Денису. – Действуй! Начальника безопасности беру на себя. Он бывший мент, пьёт, как песок, воду в пустыне. Я с ним уже неделю сам не просыхаю. Здоровье подорвал.

– Ну смотри, Шмырь! – Денис перешёл по старой памяти на кличку, которой  звали Шмырёва в школе. – Я попробую. Пятнадцать процентов, говоришь? – Денис вышел из–за стола.

– По рукам! – Шмырёв подхватил ладонь Дениса и крепко пожал. – На удачу!

5

Хорошо сказка сказывается, да нехорошо дела делаются.

Пока Денис готовил разрешительные бумаги на получение такого солидного кредита, председателя банка «Социальная Инициатива» обнаружили с прострелянным черепом в его же собственной квартире. И, что самое интересное для следственной тихой братии: председатель банка покончил жизнь самострелом в свой собственной затылок и поэтому все действия по розыску убийцы были прекращены.

– А что тут думать? – сказал старший следователь по особо важным делам: – Квартира на седьмом этаже, окна запёрты изнутри, дверь на замке, всё шито–крыто. Никаких следов.  Закрыть дело!

Правда, некоторые сомневались – уж очень хитрым способом самострельщик свёл счёты со своей собственной обеспеченной жизнью!  Сидел за столом, ждал гостей, потом, выворачивая руку,  так ловко нажал курок, что видевший виды патологоанатом ещё покачал головой, удивляясь тупому свинцовому окатышу, который прошёл  ровно через  затылок и вышел прямо посередине лба, выбросив содержимое черепной коробки  в ладони самому стрелку, да на богато накрытом столе, вместо кетчупа. На закусках были обнаружены следы мозговой жидкости.

Без киллера, наверное, дело не обошлось. Но зачем копать глубоко? Можно попасть в шахту, и дело о самостреле было подписано по всем пунктам и положено пылиться на полку. Время–то было какое! Да и сейчас ещё некоторые самоубийцы ухитряются делать в голову по паре выстрелов или норовят проткнуть два–три раза сердечную мышцу.  Надо же списывать на кого–то долги и кредиты. Пример заразителен.

Подвыпивший Денис клялся, что не в его делах тогда было убирать председателя. Зачем? Бумаги удачливому предпринимателю Шмырёву Николаю Константиновичу подписаны в тот же  день. На счету миллионы для возведения по чикагскому проекту мясокомбината в самом центре чернозёмного края, мясо только отсутствует, но это временно. Рынок сам о себе позаботиться. Шмырёв, говорят, даже отправился на Багамы, перенимать опыт мясного животноводства.

– А ты, что? Так Шмыря больше и не видел? – спросил я, снова угощая Дениса водкой в одной из забегаловок Воронежа.

– Как не видел? Мы с ним одно дело делали. Это потом разошлись, когда  он за бугор свалил. Вот только Наталью брать с собой не захотел. Ты, говорит, парень не женатый, тебе все равно любая баба в новинку, возьми за себя Наталью! Куда я с ней по райским кущам, где змей искуситель на каждой ветке сидит.

– И ты, конечно, послал его на три буквы?

– Да нет! Выручил его...

– Ну, поздравляю! Счастлив небось?

– Небось счастлив...

Мой давний знакомый поскучнел, попросил у меня сигарету, тогда курево было еще не под запретом, потянулся к моей прикурить, но в последний момент раздумал.

– Ты чего? – сказал я.

– А! – махнул он неопределенно рукой. – Давай лучше выпьем!

Но пить мне вовсе не хотелось. Я пришел сюда в надежде перекусить. В это время в кафешке, где мы сидели, цены на комплексные обеды были самые разумные, и я по привычке прямиком с монтажной площадки, расположенной по близости, здесь поддерживал свое существование.

Хотя предложение Дениса выпить с ним было так некстати, но так искренне, что мне пришлось разделить с ним его настроение, махнув рукой на сорванный спокойный обеденный перерыв.

6

Николай Константинович Шмырев, как только узнал о гибели  председателя банка, в котором у него кредитная задолженность в несколько раз перекрывала все активы, решил потихоньку сам себя обанкротить.

Теперь этот прием, сделавший капиталистическую революцию в сфере накопления первичного капитала, настолько банален, что и говорить нечего.

Шмырь создал несколько ООО по поставке и ремонту оборудования пищевой промышленности, перечислил на подставные счета деньги, потер нагретые на этой сделке ладони и объявил себя банкротом.

В активе Шмырева Николая Константиновича числился еще недостроенный фундамент под проектный муниципальный дом с долевым участием самих ветеранов труда и остро нуждающих жителей города. Этот бизнес реализовать было никак нельзя. Все деньги затрачены на строительные материалы, а поставщики оказались липовые.

Нашлись двое поставщиков бетона, но они давно лишены дееспособности за отсутствием рассудка и молодых сил, вот и лопнул строительный бизнес.

– Ты кому деньги доверил? Им же завтра по двести лет будет! Они же еще при Сталине стукачили. Вот и на тебя бумагу дали, что ты агент английской разведки и безродный космополит.

– Ну, это они зря придумали! Теперь не тридцать седьмой. Тогда кровь мешками проливали, а нынче – свобода! Что не запрещено, то разрешено.

– Ну, это ты потом расскажешь про тридцать седьмой! Этого мы по телевизору наслышались. Давай за бизнес поговорим!

– Давай! – говорит Николай Константинович Шмырев и, спокойно так, кладет на стол конверт, правда, без адреса. Но такие конверты до адресата всегда доходят.

7

«Ну, все, звездец!» – обрадовано сказал уже дома Шмырь и пристально посмотрел на жену.

 От его спокойного, но ничего не выражающего взгляда, Наталья оцепенела.  Наверное, так смотрит равнодушный  на свою жертву: вроде – ничего, а на самом деле  беспокойно...

Они прожили в супружестве уже более десяти лет, но детей у них не было: может,  от неудачного аборта в первый год совместной жизни, а может, от того, что постельная жизнь Наташи в те редкие минуты единения ну никак не прорастала в физиологический срыв, когда женщине хочется крикнуть: "Остановись, мгновенье!" Рабочий момент и не более того.

Хотя Николай, как мужчина, обладал напористой силой, но без воодушевления и выдумки. На все робкие намеки жены он обычно отшучивался, что делать деньги гораздо приятнее, чем делать любовь.

Но деньги, которые от мужа получала Наташа, никак не компенсировали тот душевный порыв так необходимый замужней женщине.

Она слишком резво выскочила замуж за Колю Шмырева по женской логике: лучше раньше, чем никогда!

Денис, которого Наталья совсем не считала за жениха: «Мало ли с кем девица не невестилась!» – в то время учился в институте и никаких свадебных коврижек не предлагал. А Коля – вот он!

Однажды после танцев в клубе жарко надышал ей в ухо, так, что она поверила всему и невзначай опрокинулась на копну, случайно запутавшись ногами в быстрых и решительных руках провожатого.

Счастлива ли она была в замужестве? Спроси ее, и Наталья вряд ли ответила бы на этот вопрос. Она жила, как большинство других женщин, мало задумываясь об этом. Ну, нет детей! И, что же тут такого? От них только заботы да неприятности в наше время! А так – живи себе в полное удовольствие.

Где–то в глубине души, может, и возился червячок сомнения на этот счет, но она его старалась придавить напускным весельем или утопить в стакане хорошего вина, до которого был большой охотник её муж.

Жизнь в свое удовольствие сделала характер, некогда здоровой, сельской девушки, чрезвычайно зависимым от внешних обстоятельств. Быстрая смена настроения всегда раздражала Николая Константиновича: то женушка устроит сумасшедший бедлам в доме, пригласив на выдуманные именины своих многочисленных подруг, то от незначительного слова в свой адрес делает далеко идущие выводы, и тогда муженек обязан раскошелиться на какой–нибудь подарок.

Со временем такие милые забавы стали надоедать Николаю Константиновичу и даже раздражать. Всегда озабоченный выколачиванием денег, он с неохотой возвращался домой, груженый насущными проблемами, а тут глупые женские капризы. Любовника нашла, что ли бы! может, тогда успокоится?

Сам он в женском внимании с далеко идущими последствиями, обделен не был.

Вот эти далеко идущие последствия и останавливали его от продолжения многочисленных романов, превращая их, то есть романы эти в короткие рассказы или даже новеллы.

"Овчина не стоит выделки!" – вспоминал он отцовскую поговорку на все случаи жизни, когда все усилия не оправдывали результат.

На измену своей жены он скорее всего посмотрел бы сквозь пальцы, лишь бы успокоилась. Детей все равно нет, а так пусть и согрешит чуток, от нее не убудет.

Теперь, когда он собрался отправиться на Кипр, зачем жена? Зачем ехать в Тулу и брать с собой самовар? Жена будет там, на берегу вечного праздника, вроде того предмета для кипячения воды.

Шмырёв уже прикупил на острове небольшой, но довольно уютный особнячок из белого камня. Хороший особнячок с виноградником и апельсиновой рощицей в полтора гектара, на берегу изумрудного и глубокого от высокого неба моря.

Правда, яхты у него не было, но в остальном чем не новый русский? Брать с собой неуравновешенную капризную женщину он не предполагал и теперь сидел с ней за столом и ломал голову: как от нее избавиться.

До ее физического устранения он не созрел, и только решал проблему развода с наименьшими потерями. Основные средства, как только банк перечислил кредит, он тут же перевел в оффшоры на Кипр, где происхождением денег не очень–то интересовались, часть вложил в ту недвижимость на берегу Средиземного моря, где виноград с грушу и апельсины с арбуз.

– Слушай, женушка, – сказал он после некоторого раздумья, – вот тебе бумаги, – достал из кармана несколько листков платежных документов с многозначительными цифрами,  –  я завтра уезжаю в командировку, вернусь дня через три. Позвони, пожалуйста, Денису. Пусть проверит правильность платежей за последний отчетный год, у него голова, как у нашего президента. А вот номер его телефона! – Николай Константинович вырвал листок из записной книжки и тоже передал жене. – Он завтра должен быть  у себя в офисе. Позвони! А я на вечерний поезд и – в столицу нашей Родины! Хотя, какая она – наша? Проходной двор, а не Родина... – он легко поднялся из–за стола. Было видно, что он в этот самый момент решал для себя что–то важное. – Ну, я пошел!

Наталья выскочила из–за стола, пританцовывая, подбежала к мужу, на минуту повисла у него на шее, клюнула несколько раз в губы и разжала руки:

– Жду подарочек за хорошее поведение!

– Будет, будет тебе подарочек! Я не забуду, – накинул на плечо ремень кожаной сумки и ушел.

"Денис... Дэн. Деня" – так Наташа когда–то называла одноклассника, с которым было интересно общаться.

Денис учился хорошо, но занудой никогда не был. Давал списывать домашние задания, помогал решать контрольные задачи, для которых легкомысленной Наталье никак не приходило в голову правильное решенье.

Постепенно, Наташа стала привыкать к хорошему мальчику, разрешала провожать до дома, повзрослев, капризно подставляла губки для поцелуя, или предлагала другие забавы.

Но у нее все это не перерастало в большое чувство, название которому каждый дает себе сам.

Школьная дружба, все прошли через это, не обязывает ни к чему. Хотя Денис не раз говорил, что вот, когда вырастит и окончит школу, то непременно на ней жениться.

Вырос. Окончил школу. Поступил в институт. А предложения выйти замуж, Наталья так от него и не услышала, или  может, просто не захотела услышать. Время такое было: сама высшее образование хотела получить, экзамены сдавала, мозги пудрила на собеседованиях. На цыпочки вставала перед экзаменаторами…  Но всё равно, как не старалась, а не смогла найти свою фамилию в списке зачисленных, пока не приехал отец с плотным конвертом. Конверт передали обязательному человеку, и назавтра фамилия Наташи красовалась в списках, зачисленных на первый курс факультета дошкольного образования.            

Вот ведь как посмеялась природа! Училась на воспитателя детских садов, а своих детей так и не дождалась.

Да и проработала она в детском саду всего несколько месяцев: не могла выдержать обезьяньи повадки и крики разыгравшихся малышей.

На ее слёзные жалобы Николай Константинович, конечно, рассудил, как всегда, здраво: не хочешь работать – не работай, не последний кусок доедаем. Если тебе очень уж хочется кого–нибудь воспитывать, собаку куплю!

И на другой день принес маленького, с рукавичку, щенка, с которым Наталья быстро подружилась – это не сопливый малышок из детсада! Щеночек попьёт молока из бутылочки, и целый день спит у двери на половичке.

А, когда очень уж заскучает домохозяйка, песик приластиться к ней, полижет ее нос, и тогда в доме воцаряется такая благодать, что придет Николай Константинович и диву дается: на столе обед свежий, под столом песик урчит над сахарной косточкой, жена сахарная–медовая к плечу льнет.

И отойдет досада от Коли Шмыря за упущенную сотню–другую баксов, из–за налоговых агентов, которых надо срочно "рэзать! Совсем нет совэсть, сколько нэ давай!"

8

В офисе у Дениса Тагенцева мягкими булькающими звуками очнулся от полного безмолвия телефон. Звонили ему редко: знакомых мало, а друзья и клиенты предпочитали являться лично. Друзья с вином, а клиенты с деньгами. И те, и другие, не дожидаясь приглашений, усаживались в кресло, закидывали ногу на ногу и предлагали каждый свое. Но клиенты были ближе, с ними разговоры короткие – у них спрос, у Дениса Тагенцева – предложение. По рукам – и разошлись! А с друзьями сложнее...

На этот раз телефонная трубка промяукала:

– Дэничка, приходи сегодня вечером. Коля передал тебе какие–то документы просмотреть. Говорит, важные. Приходи, Дэня, жду непременно. Поужинаем вместе... Поскучаем...

Денис оторопел. Какие бумаги? У них со Шмырем все подписано, все тип–топ!

Но воспоминание о последней встрече ударило такой жгучей волной, что Денис, не дожидаясь вечера, повернул ключ в двери и вот уже стоит у знакомой, красного кирпича кладки, стены, воровато озираясь по сторонам, забыв, что он уже давно не мальчик.

Калитка, как прошлый раз, бесшумно отодвинулась, открывая пространство двора с огромной собакой возле художественно выполненной роскошной будки величиной в деревенскую избу.

– Гав! – солидным грудным голосом сказала собака и выжидающе посмотрела в сторону гостя, далее, не растрачивая себя на пустой брёх.

– Ой! А я тебя так рано не ожидала! Еще и ужин не готов...

– Ужин нам не нужен! – скаламбурил Денис, подхватывая на руки  раскрасневшуюся, словно целый день стояла возле огня, Наталью.

– Не торопись! Не торопись, ловкий какой! – она притворно уперлась руками ему в грудь, распаляя, и так разогретого воспоминаниями, Дениса. – Пошли в дом, а то мой Джульбарс совсем заревнует.

Денис опасливо оглянулся на зверя, опустил Наталью на землю, и они тут же скрылись в приветливо открытой двери. Весело щелкнул замок и все стихло.

Что было там за дверью – поди узнай? Глухие стены хорошо хранят свои тайны, никому не расскажут, никому чужому не достучаться до истины: что же в конце концов там делал Денис до самого утра, опоздав даже в свой офис на встречу с очередным клиентом, которому позарез нужно подготовить бумаги на открытие  такого прибыльного бизнеса, что он готов выложить хорошие деньги за грамотное оформление Тагенцевым сопроводительных документов.

Стены хорошо хранят секреты, да в стене глазочек небольшой, так – пустячок, не больше рыбьего глаза, а в том пустячке чудо последней техники – электронный накопитель зрительной информации.

Николай Константинович лежит в гостинице за сотни километров от дома, а, что делается в родных стенах, будет знать доподлинно.

Вот оно, кино бесплатное!  Ах, Наталья, Наталья! Женушка родимая! Что вытворяет! Что вытворяет! А ведь подарка просила за хорошее поведение!

Будет, будет тебе подарок!

А Денис молодец! Ишь, жеребчик, какой! Выручил... Я его на кон поставил, а он банк снял.

 Шмырь, хотя и надеялся уличить свою жену в измене, но не до такой же степени!

Его супружеское чувство было унижено и оскорблено так, что он, даже не позавтракав, спешно расплатился за номер и – в аэропорт! «До Воронежа от столицы менее часа лета, захвачу еще тепленьких! Небось, не разлепятся. Оба–два в одном. Двуединство. Орел и решка! Небось, достану!» – твердил он сам себе какие–то философские измышления, еще не решив, как ему поступить.

Если говорить трезво, то все складывается по его плану. Чего психовать, разыгрывая неприглядную роль обманутого мужа? Сам банковал, сам крапленые карты метал, самому теперь приходиться и платить. Ведь свобода от женщины – высшая форма мужской свободы! Кажется, так говорили классики материализма?

Вот она – "изба тесом крыта, на углу звезда прибита"!

Открыл своим ключом дверь, потоптался у порога, а дальше пройти – робость взяла. И не потому, что придется по–мужски разбираться с давним другом, а как–то стыдно стало, нехорошо.

Прислушался, вроде не шуршат, тихо. В горле спеклось от долгого молчаливого разговора с самим собой. Прокашлялся в кулак. Опять все тихо. Ни скрипа, ни шороха. Что за черт! Рванул дверь в спальню, а там, раскинувшись в наготе, безмятежно спит его Натали, чистая и безгрешная, как опрокинутая из белого фарфора ваза, из которой только что вынули первоцвет, бархатную розу.

Неожиданное зрелище спокойно спящей жены ввергло Николая Константиновича в ступор: что делать? Он ожидал сладкую парочку в объятьях крылатого амура на его семейной законной постели, а обнаружил только в сладком сне и в безгрешной позе свою законную супругу – комар носа не подточит! Святая простота! Какие любовные баталии? Лежу, сплю... Который час?..

Все примерно так и было, когда Шмырь положил ладонь на мягкое плечо жены.

– А, это ты? – спокойно отозвалась на его влажную от волнения ладонь, Наталья. – Привез подарочек?

– Привез, привез! – поспешил ответить, злорадно ощерившись, муженек. – Щас покажу! Одевайся!

Пока жена в спальне приводила себя в порядок, Шмырь набрал номер Дениса. На той стороне нехотя ответили. По голосу можно было определить, что человек на проводе так устал, так устал, что и говорить нечего, но приходится...

– Денис, – с доверительной интонацией в голосе прошелестел в трубку Шмырь, – приходи срочно, я из Москвы интересное кино привез. Посмотрим вместе.

– Какое кино, Николай? Я за всю ночь такого "кина" насмотрелся, что коленки дрожат! А ты мне все про то же – на этот раз Денис назвал Шмыря по имени, что не могло не вызвать усмешку этого самого "Николая".

– У меня кино на все века! Приходи немедля! Посидим по братски...

Денис, ничего не подозревая, и чувствуя свою вину перед Шмырем, согласился:

– Жди, подъеду!

9

Из спальни вышла Натали. На всем ее облике, свежем и благоуханном не было и следа ночных битв и схваток. Так природа после ночной грозы и урагана, очнувшись от безумств, дарит нам тихое солнечное утро, искрясь на каждом листочке россыпью бриллиантовых брызг.

Женщина и природа в чем–то схожи между собой, ведь они обе являются великой силой порождающей новую жизнь. Недаром писали поэты еще в средние века: "Пускай тебе в угоду паладин опустошает земли, ты проворно их исцелишь и заселяешь вновь богиня плоти, вечная любовь". Ни тени смущения на ухоженном лице изменщицы и предательницы супружеских уз. Легкая улыбка и озорной блеск чуть влажноватых глаз, ничего более безгрешного, чем радость нового дня, в ее облике не было.

Николай Константинович даже на секунду усомнился. Да была ли она, эта ночь? Не во сне ли ему все приснилось?

– Покажи, покажи мой подарочек! Обещал ведь!

– Не торопись! – Николай Константинович не спеша достал небольшую плоскую коробочку, похожую на мобильный телефон, и показал жене. – Дорого, очень дорого досталась мне эта вещичка!

– А–а... – разочарованно протянула Натали. – У меня этих телефонов...

Но тут раздался мелодичный звонок и через минуту в комнате появился Денис.

Не выспавшийся и помятый он напоминал пассажира, только что сошедшего с поезда дальнего следования,  и растеряно озирающегося на незнакомом перроне в поисках пивного ларька.

– А! Вот теперь мы все вместе, одной семьей и посмотрим кино. Очень интересное кино. Содержательное. – Шмырь, загадочно улыбаясь, обвел глазами комнату, подключил свою пластиковую коробочку к телевизору, перебирая кнопки на пульте, нашел нужную и на мгновение задержался. – Будем смотреть, или как?

– Какал один такой, да обкакался. Крути кино, кинщик хренов! Вытащил меня из постели...

– Из чьей постели, брат? – Шмырь вопросительно посмотрел на Дениса, но ничего не сказал.

– Из твоей, из твоей! – как ни в чем небывало буркнул себе под нос тот. –Показывай свои заморочки, а то уйду!

– Щас, щас! – заспешил его друг.

Николай Константинович, хотя и сам разрабатывал сюжет и режиссуру видеофильма, теперь был несколько обескуражен бытовым спокойствием зрителей: вроде ничего не происходило в этом доме прошлой ночью.

Как всякий сохатый муж, у которого на лбу вырос карагач, Шмырь путался в своих чувствах и оправдывал действия жены, чем угодно, но только не свей виной в слабости супружеских уз.

Подготовленная им сцена вызывала не только чувство отвращения, но и что–то такое, чего Николай Константинович объяснить никак не мог. Вроде хотел этого. Вроде облегчил себе дорогу за бугор, а все  душит неукрашенная злоба на жену: почему она с такой легкостью отдавалась его школьному товарищу, хотя и предвидел это, зная не угасшее и сосущее чувство любви Дениса к Натальи.

Может быть, поэтому он, как мог, оттягивал компрометирующую сцену, где его жена билась в экстазе под ласками другого человека, хотя им обоим давно знакомого.

Зашуршал морозным сухим снегом экран телевизора и в его голубоватой снежной пелене из полуоткрытой ванной комнаты, судя по подсвеченной верхним светом душевой установки, показался не совсем четкий силуэт обнаженной женщины.

– Ой, кто это? – оживилась Наталья. – Порнуху будем смотреть? Интересно как!..

– Ага, шведская пастораль.

Между тем, голая баба в экране, картинно повернулась, закинула обе руки за голову, потянулась всей своей наготой, словно с долгого сна, и стала совсем похожа на игрунью Натали.

– Ой, какая я тут сексуальная! – снова радостно ойкнула она. – Где же я так снималась?

Помимо своей воли, Шмырь размахнулся своей волшебной коробочкой, намереваясь запустить ее в голову супружнице, но сильный удар в стену разнес электронное чудо в куски:

– Ну, что скажешь, Денис?

– А что мне сказать? Мне сказать нечего. Ты сам все видел...

– Остается: только вас здесь замочить, а дом спалить.

Но его угроза не произвела на двух, переступивших супружескую черту, никакого действия.

– Мочить ты нас не сможешь и поджечь дом не удастся – кирпичи не горят, – Денис спокойно достал сигареты, прикурил, а другую протянул Шмырю. – Давай покурим, а это дело перетереть никогда не поздно.

Тряхнув головой, словно отмахиваясь от дурного сна, Шмырь взял предложенную сигарету вместе с протянутой зажигалкой и тоже закурил:

– А ты что предлагаешь?

– Я? Ничего. Может, Наташка что скажет?

Та сидела с отсутствующим выражением лица, словно ее это совсем не касалось.

10

…Как ни старался Николай Константинович держаться с женским полом налегке и не связывать себя серьезными чувствами ни с одной  из многочисленных блядешек,  слетавших к нему на запах денег, но и его циничное сердце источало мед, когда он в ночном клубе "Стрекоза" для женатых состоятельных мужчин посматривал на одну рыженькую стрекозку с тихим именем Света. 

Клуб «Стрекоза» славился тем, что в него для эротических выступлений отбирались, правда, не без труда, хотя и с достойной оплатой, только девственницы, еще не успевшие помять свои целлофановые крылышки над черной омутовой водой порока.

Рыжеволосая фея так искусно притворялась недотрогой, что Николай Константинович вначале пришел в замешательство, когда решил сделать ей небольшой сувенирчик в сто баксов, так ничему не обязывающий пустячок – говорящую куклу с намеком на ее еще не совсем вышедший из детства возраст. На что он получил от рыжей «стрекозки» вполне взрослый упрек, что не следует юным девочкам брать подарки от взрослых незнакомых дядей.

В другой раз он не стал мелочиться и припас сувенирчик не столько говорящий, сколько содержательный – перстенек с крохотным зеленым глазком за тысячу баксов от которого "стрекозка" ну, никак не могла отказаться: покрутилась на своих точеных, но еще не впору налитых соком ножках, и подставила свой пальчик. Колечко оказалось впору.

Вот тогда–то и призадумался Николай Константинович Шмырев, генеральный директор "Социальной инициативы" о своей будущей райской жизни на одном из островов ласкового Эгейского моря, где хитроумный Одиссей со своими аргонавтами постигал загадочный античный мир с его чудесами и страхами.

"Вот она, твоя Пенелопа!" – сказал ему внутренний голос, когда Светочка–конфеточа уютным зверьком свернулась у него на коленях, урча что–то на своем животном языке.

"Ничего, ничего, – под ее урчание  думал Николай Константинович, – она школьница, несмышленыш пока, куплю ей университетское образование где–нибудь в Европе и будет девочка у меня знатной дамой. Она же, как воск на солнце, деточка–Светочка! Я из нее любую куклу вылеплю..." – блаженствовал Николай Константинович, поглаживая шелковистые волосы теперь уже прирученной "игруньи".

А у игруньи были свои мысли. Внутренний голос ей говорил определенное, разумное и вечное: «Зашухари дядечку. У него денег как соплей в твоем носе!»

Деточка–Светочка была не такой уж и безобидной штучкой.

Когда дежурный врач развлекательного центра "Стрекоза" проверял ее при поступлении на работу по своим особым признакам, по которым легко отделить зерно от половы, был несколько удивлен: отсутствие дефлорации налицо, а признаки женщины уже рожавшей тоже присутствуют.

Не вдаваясь в исторические изыски вновь обретенной весталки, врач расхохотался:

– Ох, и дурят нас, мужиков! – перед ним вдруг встала лисья хитроватая улыбка его жены, молоденькой медсестры, только что окончившей медицинский колледж. – Ох, и дурят...

Так и устроилась Светочка–деточка туда, где, как пчелке можно собирать нектар с каждого куста.

Прошлая жизнь новой жрицы была хоть и не продолжительной, но достаточно насыщенной.

В четырнадцать лет, сбежав из дома, она окунулась в интересную, захватывающую, вольную жизнь юной бродяжки: делай, что хочешь и не делай того, к чему нет желания.

Поначалу ее приняла и закрутила в своем водовороте Москва. Было страшно интересно! Даже дух захватило. Вот она – воля!

Но за все надо платить. А плата была одна – на, бери! Жалко, что ль? Прилепилась к группе проституток, студенток главного университета страны, которые в свободное время сочетали полезное с приятным. Что делать? Молодость требует самовыражения. А тогда модное имя "путана" не сходило со страниц газет, которые с завистью писали об удачном выборе молодых девушек.

Время такое было, путанистое. В Кремле голубые и розовые царили. А народ не понимал всей выгоды и все пятился назад к дедовской морали...

Но не будем отвлекаться. Прошло и пролетело, только дымом глаза заслезило...

Вот, как повезло "Светелке"! Студентки были будущие филологи, ну и дали ей такую отдающую русским фольклором кличку: Света–Светелка. Уж очень она была светлой, так и светилась вся, когда новые подруги обрядили ее в свои профессиональные одежды.

Девочки были простые, тоже из глубинки, вот и приняли ее за свою.

Понесло, закружило голову, и не сразу поняла малолетка, что залетела. Хоть и крыльев нет, а залетела.

Подруги опытные, сами прошли через это, и не разрешили идти к хирургу. "Не делай операции! Мала еще! Чем пустой всю жизнь ходить, лучше носи. Он у нас общий будет..."

На том и порешили.

Жила Светелка в университетском общежитии вместе с подругами. Отслюнят коменданту стольник–другой баксов – и живи детка, кто тебя спросит? Время такое – "Вливайся! Молодежь выбирает "Пепси"! На каждом столбе призывы и заманки всякие. А, как время подошло – вот она родильница, роддом, значит. Тоже отслюнили баксов, врач хороший попался, добрый, из старорежимных, деньги взял /куда ж от этой жизни денешься?/, но и дело справил. Хороший бутуз от коллективного отцовства получился! Справный. Горло дерет, как генерал.

Жалко, а пришлось от этого военачальника отказываться.  Куда ж ей в таком возрасте с дитем? Да и работать надо...

Собрался "родительский" совет: куда деть малыша? Решили в больнице не оставлять, уж очень парень ловкий уродился! На первом свидании пустил фонтанчик одной, очень уж дотошной, которая все пыталась удостовериться, его мужской принадлежности.

"Ну, их, девок–мокрощелок! Тоже по рукам пойдут! А парень сам с усам вырастит, кормильцем на старости будет!" Вот он и доказал свое верховенство.

Отслюнили пару сотен зеленых главврачу, и забрали малыша, как сына "полка" – как–нибудь выкрутимся! А, как–нибудь выкрутиться не пришлось. Комендант дурачком прикинулся: "Не продаюсь! – говорит. Дети – наши цветы, но пусть цветут на чужих подоконниках! Везите его, куда хотите! А то на меня отцовство запишут!

Погоревали студентки, погоревали, и в церковь к батюшке за советом пошли. Опять отслюнили несколько зеленых листиков. Но батюшка мзду не взял, говорит, хоть вы и "сучьи дети", а парня я и так окрещу!

Окрестил. Имя дал Георгий, в честь Георгия Победоносца, порылся в святцах и – как отрезал: "Георгий он!"

Так он и прописался в Господней книге. Сразу три имени получил – Юрий, Георгий, и Егор.

Но девчата и сама малолетка–мать его Егорушкой стали называть. Забавный хлопец! Молочные пузыри пускает, как стеклодув какой. Что делать дальше? Скинулись на крестины деньжонками, и отправили  малолетку в деревню.

А в деревне у Светелки, своих братьев куча, и все – мал–мала, да мать тоже одиночка, пьяница.  Одним словом – безотцовщина!  Горемыкины дети. Таких по России не счесть.

Стоит у порога Горемыкина дочь, а мать к ней с вопросом:

– Ты где же, паскудница, была? Я тебя по всей деревне ищу, а твой и след простыл!  Замочила подол и убежала! Ой, а это что? Никак гостинец? Вот молодец! Мать родную не забываешь! Ну–ка, ну–ка, что ты там принесла? – и выдергивает сверток из рук дочери. – Ой, ребеночек! Чей?

– Нашла... – мнется в дверях Светелка, сказать не знает что, сопельки у Егорушки ладошкой вытирает: «Вот, маманя, покачай, кто–то сунул невзначай!»

– Ах ты, сука эдакая, нагуляла, поди!

А Светелка ей баксы зеленые протягивает. Не поскупились подруги, студентки те, скинулись на общего крестника, последнее не пожалели. Говорили: "Бери, чего там! Мы ещё заработаем! Не забывай нас!»

Как увидела маманя деньги забугорные, сразу подобрела: "Ничего, ничего доченька, наш будет, братик вот этих оглоедов!" – и сует Егорушку в руки самому любопытному из "оглоедов", который в узелок сунулся, думал там гостинцы какие. – Положи в люльку!

А люлька в этом доме всегда не пустовала. Вот и теперь новый "погорелец" ее обживать будет. Хорошая люлька! Из дуба–ясеня скроена еще с послевоенных времен, в ней сама мамка–грешница качалась, ротик разевала: "Исть, исть!".

Такие вот дела сложились в семье у Горемыкиных. Жили весело, а теперь еще веселее будет...

Жизнь Светелки в деревне быстро наскучила. Себя показать негде. А показать было что: студентки те самые, для большей пользы своим занятиям в редкие часы безделья ходили на уроки эротических танцев  и тоже брали с собой Светочку–Светелку, Светунца, как они ее иногда называли.

От этих танцев Светунец была без ума и быстро освоила все приемы римских и греческих гетер.

Преподаватель танцев не безызвестный Сева Раппопорт по античным рисункам и фрескам древних капищ воссоздал движения и позы служителей Афродиты и старался передать своим ученицам всю мистическую прелесть стародавних обрядов и вакханалий во славу бессмертного Приапа. 

А в деревне где покажешь тому, чему так прилежно училась Светунец? Правильно, в местном Доме Культуры, который руководители местной новой администрации переделали в торговый центр. Вот и негде реализоваться…

Пробовала Светелка показать несколько движений на пыльном пятачке, где собиралась вся деревенская молодежь: от пятиклассниц до неуклюжих вековух–засиделок, да местное хулиганье – других нет.

Хулиганы, что с них? Так и норовят под юбку залезть, а взять с них нечего.

Поэтому приходилось ходить в брюках, хотя эта одежда была не так привычна, как юбчонка длиной в ладонь.

Скучно живет деревня.

Попалась ей как–то на глаза газетенка одна, мать любила в бумагу селедку заворачивать, в новомодных пластиковых пакетах солености быстро протухали, а в бумаге – ничего. Видит в той газетенке на развороте фигурки девочек в юбочках и – без. Хотела в помойное ведро газету выбросить, уж очень «буков» много, но попыталась прочитать: вот она, судьба ее! Клуб для очень веселых и богатых мужчин, набор танцовщиц делает, девочек не старше двадцати лет на добровольных рыночных условиях. Чтобы  девочки с «перчиком» были, смазливые и вольные, как ветерок в поле, но целые.

Сорвалась Светелка, Егорушка уже к бабке сильно привязался и она к нему, даже выпивать реже стала.

Вот она, жизнь, какая! То холодом обдаст, а то солнышко над головой повесит...

Встретилась в Москве снова со своими наставниками–студентками, – те все знают. Они посоветовались–посоветовались и направили незадачливую к тому, своему доктору.

Отслюнили немного зелени, конечно, не без этого, и доктор вмиг косметический шовчик на самом неудобном месте сотворил.

– Все, девка, взял я грех на свою душу! Иди! Сказывали, что в этом клубе можно легко за денежного мешка замуж выпрыгнуть. Иди! Удачи тебе, дочка!

Ну, остальное – дело техники!

Скорее всего у доктора того была рука легкая. Закружило, завертело ее пушинкой по жизни.

Вот и солидный всегдашний посетитель клуба Николай Константинович, как теперь говорят, запал на нее. Снова молодая дурь в голову ударила. Решил сменить имидж, как костюм перелицевать.

Молоденькая, да ладненькая – кто ж откажется? Привязался к Светелке, Светунцу этому – глаза застелило. А она всё – "дяденька" да "дяденька"!

– Ты меня хотя бы папкой называла, – скажет иногда Николай Константинович, поглаживая блондинистые завитки на хитренькой улыбчивой головке.

А та поднимет к нему личико, прощебечет, что–то такое, вроде: "Не родня я Вам, дядечка! У Вас, мол, фамилия Шмырев, а у мен Горемыкина. Вот если бы я тоже такую фамилию, носила, тогда другое дело..."

Для этого есть два способа: или удочерить, или жениться. Для удочерения Николай Константинович еще, слава богу, годами не вышел, а вот оформить с малолеткой брак закон не позволяет.

"Ничего, – думает про себя Шмырь, – подожду небось!"

А нынче дождался, новые законы демократичные. Подоспела  Светелка–Светунец прямо под венец – надо же, вот и рифма получилась, наверное, невесте на счастье. Ей еще надо Егорушку воспитать, да братьев в люди вывести... Господь ей навстречу! А Коля Шмырев  свое удовольствие получит...

Такие вот судьба карты раскинула, и все – рубашкой вверх. Посмотреть бы раньше Денису или хоть Коле Шмырю на колоду ту крапленую, враз по–другому бы заговорили...

Вместо эпилога

Гнус безденежья преследовал меня всю жизнь, но в Советское время иногда приходилось за счёт моих писательских удач скопить несколько сотен для туристической поездки за рубеж. Очень уж хотелось посмотреть: так ли живут чужедальние люди?

Посмотрел, – вроде так, а, вроде и не совсем так: развязнее что ли там, за бугром жизнь, свободнее?

Наши, Советские люди, нараспашку тогда не ходили. На собеседовании в КГБ приказывали за границей вести себя скромно, ходить строго в галстуках и при костюме, или, пардон, наоборот – в костюме и при галстуках.

Помню анекдотичный случай, как нас инструктировала одна мадам, уж не знаю, какую она там должность занимала в этих самых структурах, но говорила она твердо, хотя и без нажима на голосовые связки. Создавалось впечатление такое, что мы все собравшиеся здесь за свои немалые деньги, в чем–то перед ней виноваты, что ли, и всячески должны ее благодарить за возможность выезда за границу. Так вот она нам втолковывала, что выходить в фойе и посещать обеды в ресторане только в вышесказанной форме, несмотря на погоду.

Ехали мы с женой в Болгарию на "Слынчев Бряг" в жаркое летнее время, где на морском берегу жарилась, как мне тогда казалось, вся Европа.

И вот в первый день мы к изумлению всей публики приволоклись на обед в самую жару в "костюмах и при галстуках", а все остальные "всякие прочие шведы" сидели в купальных принадлежностях и вели себя до    крайности, как нам казалось, весело и шумно.

…Читатель, дорогой и редкий для нынешнего времени человек, если у тебя хватило терпенья прочитать вот эти строчки, то не подумай, что автор по своей забывчивости уводит тебя в сторону от повествования о быстрых деньгах. В нашем мире все взаимосвязано. Не будь этой поездки в Израиль,  я бы никогда не узнал продолжения пагубного действия больших денег на наш русский характер, где деньги никогда не были мерилом счастья.

Хотя, что такое – счастье? Представление о нем у каждого свое. Как говорил один пожилой преподаватель философии: "Счастье, это состояние, когда я могу свободно пописать".

Нет, про своих героев я не забыл, просто взгрустнулось по бесхитростным и прямым, как солдатский строй, дням...

Жизнь или случай преподносят нам иногда такие сюрпризы, что и в сказке не написать...

После удачных подрядов по монтажу оборудования на одном из сахарных заводов, который принадлежал канадской компании мне; заплатили за выполненный объем работ вожделенной "зеленью".

Менять американскую твердую валюту на наши "деревянные" рука не поднялась. А тут как раз в почтовый ящик была вброшена  реклама туристической поездки в Турцию с посещением святых мест библейского Иерусалима. Хотя, что такое Турция и где Иерусалим?

По цене путевка вполне доступная и я загорелся желанием  своими грешными ступнями ощутить поступь Бога по  Дороге к звездному Престолу.

– Съезди! – сказала жена. – Почему бы не съездить? Ты давно на звезды–то глаза поднимал? Все в землю смотришь, как перестройка началась, не теряное ищешь. Съезди!

Теперь все гораздо проще: "Здесь Вам не тут!" – сказала мне крашеная блондинка почти без ничего, почти в одних клипсах.

Никто со мной не беседовал о моральных принципах, не проводил инструктаж,  не советовал обедать в ресторанах только при галстуках. Веди себя в гостях, как знаешь. Хоть в стрингах люля–кебаб жуй, хоть в тулупе пей виски со льдом. Вот она вожделенная воля! Либерализм неизбежен, как кризис социализма! Израиль и Турция почти братья, кровные...

Да, "Стамбул гяуры нынче славят..."

Так, кажется, говорил около двух веков назад, ныне почти не читаемый у себя на родине великий поэт – "буков" много!

Но ныне славят Стамбул не только гяуры. На каждой улице слышна русская, перемежающая междометиями, торопливая базарная речь, да и весь Стамбул кажется мне, вновь прибывшему, сплошным базаром, где торгуют всем. Правда, пока только еще родной матерью не торгуют. Но и это, мне кажется, дело времени...

Бессмысленная толкучка. Сытый скотный двор. Город–царь.

Мне, прибывшему с русских просторов, почему–то с трудом вериться, что не так уж и давно славные славяне метили эту землю конским копытом и Вещий Олег в знак победы запирал городские ворота своим червленым щитом, мстя неразумным хазарам.

Эти хазары и по сей день назойливо возле отеля донимают коверканным русским словом, не одного меня, предлагая свои услуги.

Конечно, виски со льдом в такую сухую, как чипсы и такую жаркую, как русская печь погоду, дело хорошее, но совсем недостаточное, чтобы с гордостью восхититься родом человеческим и своей принадлежностью к нему.

Кругом турки да русские, дорвавшиеся до воли. Никаких сдерживающих условностей. Одни инстинкты. Русские, как турки, и турки, как хазары. Одна ветвь эволюции.

Стамбул, по математическим изысканиям Фоменко, это и есть тот самый Иерусалим, настоящий, библейский! Там даже вроде как сохранилась до наших дней могила Христа на западной окраине города, на горе Бейкос, где по вечерам море раскалывает красный шар солнца на мелкие осколки. Оно, это море выбрасывает на берег пригоршню огней, осыпая отблеском умирающего света странный круглый камень с глубокой впадиной по центру. Предположительно, по сумасшедшим выкладкам скандального математика, в эту впадину и был водружен Крест Спасителя. А величественная София – не что иное, как храм Соломона…

Бредятина какая–то!

И мне во всё это не верится.

Для меня Стамбул – шумный, крикливый город с огромной шапкой византийского купола, где как стражи с четырех сторон острыми пиками царапают небо минареты, заставляя сжиматься сердце православного человека со скорбью об утраченной святыне.

Потные приморские улочки Стамбула похожи на раскрытые ложесна блудливой бабы, они пропахли водорослями, рыбой, дешевым порфюмом, опять рыбой, немного горьким кофе, пикантность которому, придают имбирь и молотый черный перец.

Баба не донесла, рассыпала свои дары на берегу огромной реки по имени Босфор.

…Насилу дождался  вылета самолета в Иерусалим.

С облегчением ныряю в огромное чрево крылатой машины с огромными ноздрями дышащими огнем и серой. Но внутри благостная прохлада и легкий полумрак покоя и уверенности, что этот сотворенный человеком монстр, обязательно доставит нас на истинную Святую землю.

Рев турбин и монстр глубоко вздохнув ноздрями, оставил вавилонское столпотворение крыш под широкой плоскостью крыла.

Сверху город еще больше похож на рассыпанные у самой воды женские безделушки, а сама женщина ушла в Босфор омывать свое грешное  земное тело.

Оглядываюсь по сторонам. Перелет сулит новые ощущения и новые встречи.

Эти нюансы путешественника хорошо передал поэт Александр Лисняк, книгу которого я, как раз, недавно открывал: "...Вот–вот и всплывет из тумана Священной земли полоса. Светлеют глаза Либермана, А я опускаю глаза. Мы к свету летим из потемок, Мы сели в один самолет: Однажды предавших – потомок, и я, кто сейчас предает. Я тень Гофсиамского сада. Я сразу и гвоздь, и копье. О, Боже, Мне надо! Мне надо познать милосердье. Твое!"     

Гул двигателей мощного воздушного корабля здесь, в салоне, защищенном панцирем из дюраля и   синтетической ваты, действует убаюкивающе, словно мерное жужжанье бабушкина веретена.

Бабушкино веретено...

Я захватил этот, по–настоящему русский аппарат, в действии, тогда, когда Россия  еще слыла великой державой, растерев подошвой кирзового сапога, как соплю, выродка Гитлера, бешеного пса тогдашней Европы.

Бабка Фекла, потеряв на войне сына, жила у нас, обвязывая шерстяными носками половину села, помогая и нашей многочисленной семье небольшим, но заработком.

Мне часто приходилось сладко засыпать под эти густые метельные звуки...

Вот, оказывается, куда уводит человека вольное, ничем не сдерживаемое мышление, вдали от родины!  Это, как ампутированная конечность у человека, ее нет, а она болит...

Плавный толчок упругой волной, стряхнул с меня оцепенение полета, и я движимый людским потоком оказался на священной, богоизбранной земле в потоках света и непривычного говора.

Все остальное не имеет значения! Есть только вот эта ночь, непривычные глазу деревья с огромными перистыми листьями и сухой, жаркий даже ночью, ветер.

Израиль. Иерусалим. Дорога Господа на Голгофу. Сказочная по своему содержанию Библия оказывается так  близко от нас...

Остался за спиной шумный аэропорт имени первого президента Бен Гуриона.  Самая большая достопримечательность аэропорта – из круглой отверзшей крыши непрерывным потоком льется вода, управляемая компьютером. Водолив. Водопад. Сливной колодец. Метафора всемирного потопа.

Интересное дело! Вместе с водой сверху низвергаются мировые знаки и бренды, говорящие о рукотворном сооружении, приносящем живительную прохладу и какую–то успокоенность. Мол, нам подвластны любые стихии. Вечная борьба с Богом. Тщета и суета человека.

От аэропорта до Иерусалима, по нашим российским меркам, рукой подать. Ночь. Отель. Слегка влажноватое белье опрокидывает меня в сон.

Но я опять отвлекся...

В Израиле, кажется, две столицы: Иерусалим и Тель–Авив.

За спиной остались библейские святыни, описывать которые не берётся моя недостойная рука. Аз грешен для оного действа. 

Быстро, как в калейдоскопе, сменялись картины и сокровенные знаки христианских святынь.

Но обилие впечатлений, не мешает мне теперь любоваться шикарным закатом, распахнувшим свои огненные недра над теплым Средиземным морем, вынянчившим не одну цивилизацию.

Я в Тель–Авиве на пляже.

Завтра, как говорит, сидящий со мной немец  с которым мы только, что выпили замечательное пиво – "Nach Haus!"

Мне – домой в Россию, вечно создающую себе трудности, чтобы было потом героически с ними бороться, немцу – к себе в житейский ordnung.

Вяло махнув рукой: "Gud  bau!” –  вероятно приняв меня по внешнему виду за латиноамериканца, немец отправился в свой номер, а я остался один на остывающем песке, пересыпая его с руки на руку, как символ  разрушающего всё и вся времени. Как говорил один очень уж русский поэт: "Я знаю, время даже камень крошит..."

Пляж постепенно замолкал, только кое–где, в огненной лаве моря, можно было увидеть головы–поплавки редких ныряльщиков за  пустотой. Берег отлогий, песчаный и вряд ли на дне можно что–нибудь достать кроме рваных водорослей.

Я здесь перед распахнутым небесным чревом, как у Господа в горсти, песчинка малая, а сколько тщеты!

По берегу, там, где море смыкается с землей, я увидел человека со странным предметом в руке, похожим на палку с набалдашником, которой он, как слепец водит из стороны в сторону.

Человек иногда низко наклонялся, что–то поднимал с земли и снова, размахивая палкой, шел в мою сторону.

Я, было, уже собрался идти вслед за немцем в номер, но любопытство меня остановило. Что это, в самом деле, делает этот человек с миноискателем?  А это был точно, миноискатель, настоящий, армейский. Большие на пористой резине наушники. Все прислушивается к чему–то. Может террористы пляж заминировали, а этот сапер проверяет песок на безопасность? Ведь завтра здесь будет уйма народу и сколько крови прольется!

Точно, человек держал в руках миноискатель, но одет он что–то не по военному: короткие, обрезанные под шорты старые джинсы и черная  обвислая майка. Настоящий русский бомж: помятое, малиновое  лицо в жесткой недельной выгоревшей на солнце щетине, толстые губы, обметанные запекшейся сукровицей, и черная бархатная кипа на макушке. Господи, неужели и евреи могут сорваться с резьбы! 

"Сапер" подошел так близко, что пришлось убирать ноги, иначе индукционный контур прошелся бы по моим пяткам.

Я вскочил, громко послав "сапера" нормальным русским языком в надежде, что тот перевести мои инсинуации не сумеет.

К моему удивлению, резко откинув штангу миноискателя, человек с жадностью впился в меня глазами.

– Дай! – только и сказал он, протянув потрескавшуюся  на средиземноморском солнце ладонь.

Я сунулся в карман за мелочью, которая должна у меня остаться на всякий случай.  Далеко шагнула нормальная русская речь!

– Не мучайся! Дай лапу, земеля! – бомж назвал меня полным именем.

Теперь я, уже обескураженный, стал пристально вглядываться в незнакомца, машинально протянув ладонь. Вроде встречал где–то...

– Ш–ш...– Шмырь, хотело сорваться с языка, но я с трудом выговорил: – Николай Константинович?  Как же так?..

Николай Константинович Шмырев, каким я его когда–то знал, теперь им не был, передо мной стоял просто Шмырь, потерявшийся в чужедальних землях, обычный русский бомж.

– Как же так, Николай Константинович?

– Что как? – не поняв, на что  намекаю, переспросил.

– Да вот это! – показал я глазами на миноискатель.

–  А! Это выручалка! Орудие коммунистического труда. Кто не работает, тот не ест. Мне его один местный еврей, когда помирать собрался, продал, Говорил, чтобы удача ходила рядом, надо инструмент выкупить, ну, я ему разжал уже начавшую костенеть ладонь и высыпал "щебенку". А он шекеля просил. Поэтому удача за мной не пошла. У меня, как на грех, мелочь одна была. Махалай ее щебенкой называл. Он был человек правильный, хасид по–ихнему. Пейсы как у целки косички. Советский майор. Подрывник. Арабский линкор на дно пустил вместе с экипажем, как чемодан с булыжниками. После этого в хасиды подался, умом маленько тронулся. А миноискатель у себя дома всегда держал как собаку сторожевую. Боялся, что и его, к своему аллаху арабы  пошлют, как голубка какого...

– Я – не про то! Как ты здесь оказался? И в таком виде?

– А что? Вид нормальный. Тут внимание на это не обращают. Тут – не Россия!

– Да, это точно – не Россия…

– Ты как? – спросил он в свою очередь, сплюнув в песок густую слюну. Было видно, что ему теперь в самый раз холодненького пивка глотнуть.

– Что как? – в свою очередь переспросил я, сделав вид, что намека не понял.

Шекели у меня кончились, доллары остались только на экстренный случай, на всякие форс–мажорные обстоятельства, и расходовать их, значит подвергать себя случайностям, чего мне делать не хотелось. А наши, деревянные, в дорожной сумке, которая осталась в номере отеля. Я вышел на несколько минут, чтобы проститься со Средиземным морем, с его умопомрачительным закатом, где в подобные часы и камни вопиют, вспоминая своих пророков, и, конечно не ожидал встретить кого–нибудь из старых знакомых, с кем можно было бы, как в России, так вот запросто, по–дружески выпить.

– Ну, это... встречу отметить надо! Не боись, у меня для хорошего человека всегда есть. – Он полез в карман и вытащил оттуда часы в белом матовом корпусе. Хорошие часы. Дорогие. Фирмы "Пьер Карден" французского модельера очень модного и дорогого. – Возьми, за наши деревянные рубли отдам! Посидим, как люди. Когда еще здесь земляка встретишь?

Да, действительно, гора с горой не сходятся, а мы вот сошлись...

– Но у меня и денег таких нет!

– Нет, и не надо! Бери, за бутылку вискаря отдам!

Я опасливо посмотрел вокруг. Может, он у какого богатенького туриста на пляже увел...

Шмырь поднял миноискатель, погладил алюминиевый шток:

– Кормилец мой. – Потом вытащил горсть побрякушек: – Выбирай, может, жене подарок сделаешь!

В его заскорузлой горсти было много всякого, но я отказался, – нехорошо использовать человеческие слабости!

– Николай Константинович, рубли у меня в номере, но на них теперь здесь ничего не купишь!

– Плохо ты знаешь здешний народ! Ты в каком отеле остановился?

Я показал рукой на горящий, как новогодняя елка, фасад высотного здания, в сотню метров от нас.

– Там горничная наша, воронежская Люська Любарова из Таловского района! Караимка! Она меня знает. Скажи от Кольки Шмырева – и все дела!

Пить мне не хотелось, но любопытство пересилило, да и часы классные! Их Шмырь все равно за бесценок кому–нибудь спустит, и я поспешил в отель, на ходу соображая, что к бутылке надо бы и закусить прихватить.

Люська–караимка посмотрела на меня внимательно, предложила мне нашенской водки с портретом Путина, но я отказался. Не уважаю путиных! Шмырь просил виски, вот и принесу виски.

Караимка–Люська положила в цветной пластиковый пакет пяток апельсинов, два пластиковых стаканчика из–под кофе, и на чистейшем среднерусском наречии послала меня туда, откуда я вышел уже много лет назад:

– И другу свому скажи, чтобы больше на ночлег не рассчитывал. У меня в подсобке теперь свой человек ночует. Придет Шмырь на своих двоих, а уйдет на четырех. Так и передай! Чтой–то  я тебя тут никогда не видела? Сверху, вроде, как человек, а бомжишь?

Я не стал ее ни  чем разубеждать и молча, вышел.

– Вот! – поставил к ногам моего собеседника пакет. – Люська больше приходить не велела. У нее теперь свой хахаль объявился.

На это Шмырь ничего не ответил, только глуповато хмыкнул и полез в сумку:

– Люська хоть и сука, а человек! Помнит, чье сало... – Но до конца не договорил. – Пойдем вон на ту скамейку сядем.

Ночь. Бархатная ночь, какая может быть только на Средиземноморье.

Хорошо сидеть и слушать необычные, чудесные превращения человека. Пути Господа неисповедимы и извилисты, но дорога Его пряма. Власть денег редко когда приводит к Храму...

– Ты вот меня помнишь, Помнишь, как я деньги делал? Хрусты хоть и нашенские, деревянные, а купить на них можно кого угодно, особо депутата. Уж очень он, избранник народный, денежки любил. Я и покупал, и продавал, пока Светунца не встретил. – Срезав у апельсина макушку, он, запрокинув голову, пососал, пососал мякоть и забросил кожуру далеко в море. По его разговору, по тому, как он себя вел, было видно, что новая жизнь упростила его во всех отношениях. Вот опять: "Давай вмажем!" – совсем, как мой воронежский сосед, сантехнических дел мастер.

– Не гони! – попридержал я его, подстраиваясь под разговор. – Когда еще встретимся?

– А я на родину – обязательно! Вот найду кольцо с бриллиантом, и в самолете, как белый ангел, к своей Наташке прямо в ноги. Скажу: «Вот я! Николай Константинович Шмырев собственной персоной из длительной командировки вернулся!»

– Как – к Наташке? Она же, я слышал за Денисом замужем!

– Э, когда это было! Денис не для Наташки! Он слабак! Я им тогда и дом свой, коттедж каменный, черепицей крытый оставил. Сказал, всё, голубки, берите, дом ваш, а я в осадок выпадаю. Искать не надо! И ушел, как был в куртке, так и ушел. Свобода, она дороже денег! – Шмырь снова налил пластиковый стаканчик под самое "всклень", и быстро, чтобы не расплескать, выпил. – Вытер губы рукавом, потом сплюнул в песок: – Вот сколько здесь живу, а все никак к вискарю не привыкну. Вроде вода застоялая. Теперь водки бы...

– Николай Константинович, ты же говорил – "вискаря"!

– Это я для тебя старался. Думал, тебя вискарем угостить.

– Так в чем же дело? Караимка твоя мне предлагала...

– Иди, тарань сюда водяру, я тебе такую сказку расскажу, – чем дальше, тем страшнее!

Было видно, что Шмырь стал входить в норму, и хочет мне сказать что–то для него важное.

Через пару минут мы уже снова сидели за оживленным разговором, как два заядлых друга, после долгой разлуки.

– Нашенская! – мечтательно погладил Шмырь бутылку с президентом страны, о которую полмира вытирают ноги.

Я за своим собеседником тоже набулькал в пластик:

– Ну, – подлаживаясь под Шмырева, поднял я стакан, – за сказку!

Выпивка на вольном воздухе тем и хороша, что раздвигает рамки условностей до самого горизонта. Ты полностью отдаешься собеседнику, разделяя с ним его судьбу и настроение, и вот уже и твоя судьба, и твое настроение смешиваются, как смешиваются в стакане напитки, образуя с ног сшибающий коктейль. Но мы пьем не коктейль, а нашу казенную водку,  которую ни с чем смешивать не полагается, поэтому я  осторожно задаю вопрос о его преображении: как стал бывший состоятельный человек таким неправдоподобно ничтожным, и кормиться лишь тем, что обнаружит его неутомимый электромагнитный посох в  рассыпчатым приморском песке золотого пляжа Тель–Авива.

– А мне здесь в самый раз! – похваляется Николай Константинович, теперь ставший, как в школьные годы, просто Шмырем.

Скажешь вслух: «Шмырь!», и все становится ясно, все на своем месте.

– Но у тебя же был бизнес, приличное состояние, работа наконец!

– Вот этот "конец" и привел меня сюда, на землю обетованную. Сорок лет Господь водил евреев, чтобы подарить им этот рай, а меня сюда привела простая публичная девка, с которой я прожил каких–то пару лет, и вот я здесь! Но путь все рано был длинным и утомительным. Я тогда им, голубкам, все оставил: живите и размножайтесь! Потом взял себе в жены танцовщицу Свету–Светунца из ночного клуба. Уж очень мне ее хотелось! Девочка – что надо! Главное, – цельная, как того требует устав клуба. Ах, Света, Света, мечта поэта!

Он глубоко вздохнул и набулькал себе в пластик:

– Ну давай, как говорится, за прекрасных дам!

Зная нравы клуба "Стрекоза", я непроизвольно хмыкнул, но мой собеседник или не услышал, или не принял во внимание мой скепсис и, смущенно шмыгнув носом, продолжал:

– Наш медовый месяц мы провели у меня на Кипре. Что нужно молоденькой девушке? Деньги, море,  хорошая одежда, рестораны – все это я ей предоставил в полном ассортименте, как теперь в эпоху развитого рынка, принято говорить. И вот, что самое интересное – первая брачная ночь для нее была действительно первой. Уму непостижимо!

«Папочка, – через некоторое время говорит этот Светлячок, – давай я сюда братишку меньшова привезу. У него с легкими плохо, а здесь: и море, и воздух. Ты помнишь, говорил, что здесь сам Алексей Максимович Горький в детстве легкие лечил!»

Это она книгу Горького "Детство" перепутала. Ну да ладно! "Бери! – говорю я, – пусть малый заморским воздухом подышит. Как–никак родня все–таки!»

 Привозит она Егорушку, Георгия своего, из воронежского поселка Высокий. Поселок этот по образу веры такой высокий, что и рукой не достанешь. Ашкеназы там живут. Из Хазарского каганата. Жидовствующее, как раньше говорили. Иудаизм, одним словом, связал по рукам и ногам, как огородная повилика картофельные стебли.

Каждую субботу моя Светунец свою постель на замок. И – ни–ни! Никаких игрушек! Говорит, наш Бог в субботу работать не велит, поэтому, делать любовь, а этот день – большой грех и преступление. Потом и по пятницам свою присуху тоже – на замок.  Я ей – пятница почему? Она же исламская! "А Плестина! – скажет она.– Евреи на палестинской земле живут. Пятница тоже священный день". А потом время дошло и до понедельника. Да так обидчиво подожмет губки, что сразу себя виновным чувствуешь. Хоть в ноги падай!

Подожмет губки и скажет: "Ты нашего Егорушку не любишь, если бы любил, то усыновил бы. Страшно мне, – моя мамка зашибет его как–нибудь по пьянке. Не любит она  пердушка запоздалого. Не любит – и все! А я без него жить не могу. Он для меня, как сыночек–звоночек. Слышишь, как он со мной ладит. Давай усынови его! Тогда я, может,  в Христа поверю. В церковь ходить... Все дни недели твои будут. Усынови!"

– Нет вопросов! – говорю. Пусть цветет на моем подоконнике! Чей бы бычок не прыгал, а теленочек наш. Ручки тянет. Все – папка, да папка... Такой малый смышленый! Дай ньяку – просит.  Я ему суну конфетку: "На тебе ньяку!" А он снова: «Ньяку дай!».  Отстегнешь ему зелененькую баксу, он хвать ее, и к мамке. Такой умный! Знает со сранья вкус капусты американской. Егорка, Георгий Победитель – одним словом! Весь в меня. Полюбил я его за разумный подход к делу. Усыновил.  Живем одной семьей. Я весь бизнес забросил. Погода на Кипре такая, что работать не велит. Забил я на все эти индексы, акции и прокламации. Лежат деньги в банке – рента. Что еще надо человеку? Молодая жена, Егорушка этот. Пляж. Море.

А тут ветерок подул с этого самого моря. И все на русскую диаспору волны катит – банковская сфера, говорят, рушится, будет. Аннексия, как при большевиках. Я бегом в банк. Снимаю деньги. А куда мне с ними? Сумку вдвоем со Светунцом несли до квартиры. Егорушка как увидел "ньяку", так от сумки не оторвешь, верещит, как резаный!

"Не к добру, – говорю. – Накличет твой поганец беду!". Он ведь, как я уже говорил, со сранья к деньгам не равнодушен.

Светунец, чтоб ей погаснуть и людям мозги не засвечивать, мне поет: "Поедем на историческую родину!" – «Куда, дура? Нас там с потрохами реальные пацаны схавают. Они шутить не любят. Нет, в Россию нам дорога заказана!» – Она и говорит: "У меня историческая родина Израиль!" Я так и повалился со смеху, хотя смеяться в моем положении было бы не нужно. Какая историческая родина? Ты же Воронежских полей сорняк. И я чертополох с тобой вместе. "Может, ты и чертополох, а я иудейских полей ягодка – говорит"

Потом напела мне, что в Израиле у нее – дядька. Бывший интеллигентный человек. Счетоводом в ателье Жмеринки работал. Цеховик по старым понятиям, но диссидент. Собрал манатки с золотым запасом, и в Израиль. Попробуй, не пусти – права человека! Хельсинская группа лай поднимет.

"Его дядя Лева зовут – говорит мне Светунец. – Они там с тетей Софой из козлов шкуры леопардов делают и русским богатеям втюхивают. Хорошо живут. Едем!"

Махнул я рукой. Едем!

Только сели в самолет, я еще и бутылку лимонада не допил, уже прилетели. Солнце по глазам бьет. Смотрим – дядя Лева у входа в аэропорт с картонкой на груди нас встречает. Светунец его оказывается, и в глаза не видела, вот он и написал на картонке ДЯДЯ ЛЕВА. А с ним женщина ручку узкую подает: "Сара Ивановна", – знакомится.

– Обожди, – прерываю я его, – ты же говорил, что его жену Софой зовут.

– Софа – это его прошлая жена.  А эта – Сарочка. Жар баба! Каббалу изучает. Дядя Лева ее как огня боится. При ней все – Сарочка, Сарочка! А без нее матерится по–черному. Говорит, я здесь с этими евреями настоящий русский язык забуду. Я ему, бывало, скажу: "Дядя Лева, ведь ты тоже еврей!" – "Нет, – скажет он,– это меня в Жмеринке жидом звали, а здесь я русский!"

Гордость у него такая была за нашу великую нацию.

Ну, привез он нас в свой особнячок, чистенький такой, уютный. Сарочка стол накрыла, но все как–то не по–русски: кошерное все, цимус – овощи чесноком фаршированные, рыба фиш, да фрукты, а выпивка только на глоточек один. Пару слов друг другу не сказали, только желудочный сок выделяться начал, как у собаки Павлова, а со стола уже все убрано. "Кофе будем пить!" – несет Сара Ивановна кофейник еще гжельской работы – голубизна необыкновенная, чашечки с наперсток. Дядя Лева видит мое неудовольствие и говорит: «Ничего, мы с тобой поедем на гору Мерон, сегодня праздник ихний Лаг–Ба–Омер, поминовение родителей, там мы и оторвемся. Раби Шимон бар – Йохай заказал справлять песнями и весельем этот день на своей могиле, там, на этой самой горе Мерон. Выпивкой и огнем поминать будем. А баб с собой не возьмем. Ну, их!»

– Как же без баб? – спрашиваю я, зная отношение Шмырева к женщинам. Без баб скушно.

– Какое скушно! Ты бы увидел, что там в этот день творится? Сумасшедший дом! Вот где мы повеселились! Костры горят. Огни кругом. Водяры – море, жратвы – горы. Все еврейские пророки на том свете, наверное, джигу отплясывали, прости меня Господи! А ты чего не пьешь–то? Ты же прораб монтажный, тебе без выпивки нельзя.

– Николай Константинович, – отвечаю вежливо, – я свою цистерну уже выпил.

– Ну, как хошь, а я на грудь приму!

Я наполнил пластик и протянул ему в руки:

– Ну, а дальше, что?

– Дальше – яйца не пускают! Не рассказывать, пока не выпьешь.

Пришлось тоже наливать.

– На другой день, после праздника, – продолжал Шмырь, – дядя Лева повез меня показать Мертвое море, туда, где Содом и Гоморра провалились в Тартарары, и ему бы надо туда провалиться, этому дяди Леве!

– Это почему же? Он тебя на развлекаловку возил... Вода там чудесная,  оздоровительная.

 – Ага, оздоровительная! Залить бы ему в горло этой воды, чтоб раз и досыта нахлебался!

Было заметно, как алкоголь постепенно входил в Шмыря, делая его более агрессивным.

– Привез он меня на Мертвое море, как раз в самый полдень. Жара несусветная, и хоть бы одно деревце. А у меня в голове вчерашний орган гудит, словно телеграфные провода с передовой донесенья шлют, что позиции сданы врагу. Полный отпад.

Зашел я в воду голову намочить, а это и не вода вовсе, а рассол с кислотой серной. Качаюсь, как говно в проруби! Голову окунешь, – жопа наружу. Дядя Лева, башковитый. Он с собой шезлонг привез и полеживает под навесом, посмеивается. Индивидуалист, гад! Говорит:

– Смотри!

– Да я и так, дядя Лёва, смотрю на тебя и удивляюсь, почему ты мне не предложишь в тенечке посидеть.

– Да ты вон туда смотри! – и показывает на группу туристов, которые, как свиньи в грязи роются  и себя этой грязью обмазывают. Чушки, одним словом. А по разговору  вроде немцы. Самая опрятная часть человечества. – Теперь вот что, – кивает дядя Лёва, – не боись, иди сюда, ко мне в тенечек! У меня мысль одна созрела, за которую с тебя причитается 10% отката – и мысль твоя!

– Ладно, – говорю, – 5% дам! Что за мысль?

– За пять я не согласен. У тебя же капитал свободный, как я слышал?

– Ну...

– Баранки гну! Какие вы русские ваньки безмозглые! Вот она – грязь для тебя, а для меня золотое дно, Давай на паях организуем здесь маленькую фабричку по расфасовке этой лечебной грязи и будем поставлять ее как зубную пасту в тюбиках на продажу. Ведь не всякий может приехать сюда и свои кожные болезни оставить здесь. Купит такой в супермаркете пару тюбиков грязи и пару бутылей воды, – вот тебе и Мертвое море на дому!

Ай, дядя Лева! Вот что значит еврейская смекалка, а мы мимо ходим...

Действительно, здесь денег, как грязи! Фарт сам в руки просится. Ну и загорелся я этой идеей, деньги туда, деньги сюда. Дело–то верное. Все окупится, думаю. Дядя Лева на мое имя лицензию выправил. Сует мне под нос:

– Смотри, вот она, ксива какая – на руках! Деньги давай!

По фени заговорил, как настоящий блатняк, а мне в то время и не вдомек, что меня обувают, чтобы потом раздеть. Где дядя Лева? В аду, где ж еще! Черти на нем теперь эту самую грязь в свои кишлаки возят.

–Что, – дяди Левы уже нет в живых? – спросил я участливо, словно сам сто лет знал этого дядю Леву.

– Жалко, что нет! Я бы с него с живого кожу снял и на барабан натянул. Кинул он меня, а через неделю бешеный палестинец его по–братски крепко так обнял. Вот, где грязи было! Сто грамм тротила и – ваши не пляшут!

– Как кинул? Ты же сам крутым вроде был. Бабки строгал, как столяр рубанком.

– Понадеялся я на него. Родня все–таки! Да и мы со Светунцом жили у него на всем готовом. Он, бывало, скажет: «Колька, племяш дорогой, чего нам с тобой делить? Мы с тобой, как вот эти пальцы, – и сует мне горсть в лицо. – Смотри! – сожмет эту самую горсть. – Кулак видишь? Вот мы какие!»  А в другой раз горсть сложит, шиш получается. – Дуализм, Колька! Соображать надо! Это он мне на дальнейшее путь указывал, а я как младенец не понимал этой метафоры. Перевел почти все деньги под заказ оборудования для заводика по расфасовке лечебной грязи и воды из Мертвого моря на счет фирмы, которую назвал дядя Лева. Жду. Приходят несколько  контейнеров. Нанял рабочих. Вскрыли один контейнер, вскрыли другой, а там хлам строительный и записочка мне на стене: "Встретимся в аду!", а ниже подпись: "Алла Акбар! Ибн Алла!" Фирма однодневка из Палестины оказалась.  Вот тебе и дядя Лева! Но все равно с ним рассчитались...

Рассказчик мой приумолк, что–то вспоминая, закурил, посмотрел вдаль, туда, где должна быть Россия и  вытолкнул из себя:

– Как там теперь?

– Да все так же! – говорю. – Только воруют посмелее да поболее. К ответу никто не призывает. Надо? Бери! Деньги–то бюджетные. Чем хуже – тем лучше!

Вспомнив про наши порядки, я вслед за моим собеседником поднял пластик:

– За Россию!

Но звук получился какой–то неловкий, глухой, словно мы лбами друг в друга ткнулись. Нехороший звук.

Я встал с надеждой распрощаться с собеседником и быстро уйти. Было довольно поздно. Протянув руку,  ощутил, как моя ладонь ушла в черный бархат ночи, сухой и жаркий. Дыханье африканских пустынь ощущалось даже здесь, возле моря.

Моя протянутая рука так и повисла в пустоте. Николай Константинович или не увидел моего прощального жеста или ему очень уж хотелось поговорить еще.

– Да, – сказал он после некоторого молчания. – Был у меня друг, Денис, он бы мне помог домой вернуться...

– В чем же дело? – говорю. – Напиши ему. Адрес тебе известен. Ты ему подарил и дом, и жену, за это он тебя отсюда на такси вывезет.

 – А ты разве не слышал? – глухо прокашлялся Шмырь. – Дело–то громкое было!  Я ещё там, на Кипре услышал, как отморозки Дениса грохнули якобы за долги. Он ведь потом, после меня, вразнос пошел. На рулетке всю мою недвижимость промотал. Шары-то крутятся, да все в другую сторону. Продал он мой дом. Расплатился. Заложил свою квартиру. Промотал. Платить нечем. Становись раком. Но ребята оказались натуралами. Завезли в лес. И тоже, как моего дядю Леву, тротилом испытали. Улетел...

Он снова замолчал. Потом, попросив у меня сигарету, затянулся так глубоко, что его лицо на миг вспыхнуло красным полотнищем, озарив наше убогое пиршество.

– А Натали? – сказал я невпопад.

– Ушла от него Натали, да тоже куда–то делась. Слышал, в Москве на панели теперь. Она видная. Такие, в возрасте, особую цену имеют.

– А Светунец твой?

– Писец! Погас  Светунец! С местным хасидом ушла, как у меня деньги кончились. Егорку в местный интернат взяли. Теперь и он оевреется…

Было слышно, как Шмырь хлюпнул носом и высморкался.

– На, возьми обратно свои часы, они дорогие, фирменные. На билет хватит. – Я протянул ему холодную скользкую вещицу, матово засветившуюся в ладони. Но он отстранил мою руку.

– Бери на память! А я уж здесь как–нибудь пообитаю. Не хочу опять в ту же воду. Обвыкся  здесь. Курорт для русского человека!

 Он встал, отряхнул песок с брюк и ушел в душную библейскую черноту ночи.