Наука и религия давно живут рядом, взаимно влияя друг на друга. Церковь успешно сражалась с языческой философией в античности, но она же создавала условия для развития университетов в средние века. Церковь много раз подвергалась нападкам ученых-атеистов в Новое время, но в то же самое время другие ученые, не менее уважаемые, были ее членами. Наука «работает на церковь», занимаясь библейской текстологией и уточняя библейскую историю, но она же (чаще как оружие в руках журналистов) не раз наносила удары по «репутации» религии.

Опасная простота

Сама продолжительность таких отношений должна была бы привести нас к мысли, что они вряд ли переменятся в обозримом будущем. Как говорится, «милые бранятся — только тешатся». Однако нам трудно примириться с этой живой сложностью. Мы тяготеем к простым решениям и не оставляем надежды решить спор науки и религии раз и навсегда. Отсюда, из этой жажды простых решений, берет начало знаменитое «письмо десяти академиков» и, с другой стороны — многократные попытки весьма уважаемых деятелей церкви заменить всю естественную историю буквально прочитанным Шестодневом. Психологические причины таких отчаянных жестов понятны, но имеем ли мы на них право? Можем ли мы простым волевым жестом отмахнуться от фактов, добытых усилиями ученых, и вправе ли ученые отказываться от многовекового опыта жизни с Богом, от многочисленных свидетельств Божия Присутствия и от самого Евангелия?

Очевидно, простой здравый смысл и элементарная доброжелательность не позволяют нам лишиться ни одной из истин, если только нас вообще волнует истина, а не что-то другое (например, партийность, или желание любой ценой диктовать свою волю). В конце концов, не пора ли, как советует один герой «Хроник Нарнии», позволить каждому заниматься своими делами? Ведь вполне возможно, что противоречие веры и науки — лишь кажущееся. Наука — организм развивающийся, и то, что она утверждала в XIX веке, к началу XXI уже давно устарело. Легко догадаться, что и нынешние ее утверждения когда-то будут опровергнуты. Истины науки — относительны. С другой стороны, никто из нас, находясь в мире, не может вместить всю полноту Божественной истины, таким образом наши знания о ней остаются по определению ограниченными. Пока мы на земле, разрешить все раз и навсегда вряд ли возможно. Хотя, конечно, очень хочется.

Исторически креационизм (наука о творении) возникает в недрах протестантских церквей (в меньшей степени — в среде католиков). Он появился на свет как западная попытка разрешить противоречия между некоторыми естественнонаучными данными и некоторыми фактами Писания. Независимо от намерений его идейных вдохновителей он стал еще одной попыткой простого решения сложной проблемы.

Я отделяю здесь креационизм как более-менее цельное учение от веры как таковой. Будучи православным христианином, я верую во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца Небу и земли, видимым же всем и невидимым. Однако креационисты к этому члену Символа Веры добавляют от себя множество идей, по большей части весьма сомнительных не только с естественнонаучной, но и с библейской точки зрения. Например, один из известных в России креационистов, весьма плодовитый автор Джонатан Сарфати преспокойно бросается фразами вроде этой:

«Важной частью библейской модели Сотворения является то, что разные виды животных были созданы с огромным количеством генетической информации».

Любопытно было бы узнать, в каком месте Библии сказано о генетике? Или — поскольку Д. Сарфати вряд ли сможет указать такое место — что он понимает под «библейской моделью Сотворения»? Вероятнее всего — свою собственную модель, наполненную непереваренными обрывками естественнонаучных знаний, на живую нитку соединенных вместе и втиснутых как попало в Шестоднев. Вообще трудно сказать, с чем креационисты обходятся вольнее — с данными науки или с текстом Писания? Во всяком случае, они легко вносят от себя в Книгу Бытия то, что им хочется.

«Наука о творении» и Отцы церкви

Креационистский «символ веры», не обсуждавшийся ни на одном из Соборов, имеет разные вариации. Их бесконечное множество, как неограниченно по определению и число протестантских церквей, генерирующих новые разновидности креационизма. Но некоторые положения сформулировать, думаю, можно. Члены креационистского «клуба» обязаны верить, что:

1) Первые главы библейской Книги Бытия — самые важные в Писании, и потому мы обязаны защищать их буквалистское прочтение, даже не будучи специалистами в древних языках. В связи с этим вспоминается одна из серий американского мультипликационного сериала «Симпсоны», где пастор, которому напоминают о словах Христа, утомленно отмахивается — «Ах, это где-то в конце Книги!». Протестантские идеологи действительно зачастую строят свою проповедь, опираясь в первую очередь на тексты Ветхого Завета, поэтому для них «нападения» ученых-естественников на библейскую историю гораздо болезненнее, чем для православных или католиков. На тех немногих протестантских собраниях, где мне приходилось бывать, обязательно разбиралось какое-нибудь место из Ветхого Завета. В историческом протестантизме можно обнаружить влияние иудаизма, и, возможно, именно оно сместило полюс внимания иных лютеран и англикан с Нового Завета на Ветхий.

Кроме того, даже если бы в основе нашей веры лежала первая глава Книги Бытия, это еще не повод читать ее «буквально». Притчи Христовы для нас чрезвычайно важны, однако никто не ищет летописных соответствий сцене с десятью девами или истории работников на винограднике.

2) Последовательность Творения мира Господом конкретно указана в Книге Бытия, и если научные данные не совпадают с этими указаниями, тем хуже для науки. Между тем Книга Бытия не была предназначена стать учебником естественной истории, ее образы и сюжеты были призваны служить совсем другой цели, лежащей в области морали и веры, поэтому острота конфликта между данными Библии и науки креационистами сильно преувеличена. Неизвестно, сопоставима ли в принципе научная хронология с библейской. И в одной и в другой могут содержаться намеренные или случайные пропуски, поэтические преувеличения (в Библии) или тенденциозные приписки (в науке). Они построены на совершенно разных основаниях: образных с одной стороны и ограниченных рамками возможностей науки в каждый конкретный период — с другой стороны.

3) Живые существа, однажды сотворенные Богом, не изменяются и не превращаются в какие-либо иные существа. Такая позиция встречается среди креационистов часто, она считается «консервативной» и «фундаменталистской», что предполагает следование некоей традиции. Однако обнаружить, какую именно традицию представляют эти «фундаменталисты», не так-то просто. По крайней мере, у отцов христианской церкви подобных взглядов мы не встречаем, зато встречаем противоположные. Если в этом пункте креационисты и представляют какую-то традицию, так это будет традиция карикатурных замоскворецких кумушек из Островского или не менее карикатурных американских инквизиторов-протестантов. Возможно, более образованный исследователь обнаружит подобную традицию в каких-нибудь ранних гностических, иудаистских или исламистских сектах.

Есть и более частные тезисы креационизма, например, убежденность в том, что именно всемирный потом послужил причиной гибели всех вымерших животных и это случилось в одночасье, причем в этот же 150-дневный возникли все геологические отложения (меловые, известняковые и т.д.). Но эти идея являются лишь выводами из основных тезисов.

Характерно, что Отцам восточной церкви никогда не была свойственна столь радикальная антинаучная позиция. Напротив, они, опираясь на Писание, всегда оказывались как бы впереди современной им науки, высказывая идеи, которые века спустя признавались учеными-естественниками. Например, святой Василий Великий настаивал, что папоротники, как и другие созданные Богом растения, должны размножаться с помощью материальных частиц, аналогов семян, поскольку Писание ясно говорит:

«И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя по роду и по подобию ее (…) И стало так» (Быт. 1, 11).

Ученые того времени, не обнаруживая семян у папоротников, полагали, будто они размножаются иначе, чем остальные растения. Лишь микроскопические исследования позволили ботаникам обнаружить СПОРЫ папоротника, существование которых «предсказал» православный богослов. Святитель Василий Великий мыслил более естественнонаучно, нежели современные ему языческие ученые, опираясь при этом не только на букву, но и на логику библейского повествования.

Святой Иоанн Дамаскин высказывал идеи о ничтожности размеров Земли относительно размеров Вселенной, что было подтверждено астрономическими открытиями последующих веков, начиная с Гершеля и Хаббла.

К великому сожалению, святоотеческое наследие мало изучается даже членами восточной церкви, на западе же (родине креационизма) о нем вовсе не знают. Мы, по какому-то историческому недоразумению, стали активными участниками схватки, которая началась без нас и не по нашей вине: западная атеистическая наука дерется с модернизированным богословием в лице креационизма, а мы почему-то считаем своим долгом сражаться за одну из сторон, тогда как и одна, и другая отдают ересью. По сути дела, креационизм является частью бесконечного процесса «модернизации христианства», которой занимается протестантизм. Огромное сожаление вызывают многочисленные публикации в православных журналах сочинений западных (в основном американских) креационистов. Например, я цитирую статьи Д. Сарфати по публикациям в православном церковном журнале. Несмотря даже на встречающиеся в подобных сочинениях любопытные факты, сама стилистика их (закликательно-харизматическая), их антинаучный пафос, их жажда разгромить науку любой ценой должны бы вызывать отвращение у всякого жаждущего истины христианина. Но почему-то число таких публикаций не уменьшается. Не являются ли они частью общего протестантского наступления на сознание восточных христиан? Сперва мы проглотим антинаучный модернизм (замаскированный под фундаментализм), а затем, глядишь — заинтересуемся и модернизмом вероучительным?

Чтобы этого не произошло, постараемся разобраться в опасностях креационизма для верующего человека. Чем, кроме своей «протестантской интонации», он нам грозит?

Иллюзии креационизма

Прежде всего, нам только кажется, будто креационист смотрит на Библию непредвзято. В реальности он тоже читает ее сквозь призму своего школьного и университетского знания, подставляя привычные значения на место каждого библейского термина или образа. Процесс этот чаще всего — автоматический и бессознательный.

Например, читая о небесной тверди, солнце и луне и звездах, креационист представляет небесные тела с точки зрения современной астрономии. При этом в небесную твердь, о которой в Книге Бытия сказано немало, креационист уже не верит (хотя остается вопрос, представляли ли ее вообще когда-нибудь в качестве физической тверди или это лишь образ?). Однако естественную историю он мыслит в точности так, как «написано». Но не стоит ли в таком случае так же «непредвзято» воспринимать и образ «небесной тверди»?

Утверждение о том, что креационист читает Библию буквально, тоже не соответствует истине. Чтение Библии по-русски, по-английски или даже по-церковнославянски никак не может считаться таковым. Чтобы хотя бы отдаленно приблизиться к буквальному прочтению, надо не только знать иврит, но и быть опытным гебраистом (специалистом по ивриту). Необходимо представлять себе все ассоциативное поле упоминаемых в тексте понятий, возможные вариации смысла, логику языка. Надо быть текстологом и видеть лакуны и позднейшие вставки, надо знать историко-социальную ситуацию на период создания той или другой главы, то есть быть еще и историком. Буквальное прочтение одной только Книги Бытия — тяжелая работа, вряд ли посильная для одного человека и требующая усилий целых институтов. Понятно, что такая работа не привлекает креациониста, желающего иметь в своем распоряжении (причем немедленно) простую и ясную схему мироздания, которая не потребует дальнейших исправлений. Поэтому ему ничего не остается, как прибегнуть к плодам собственной фантазии.

Но на практике трудностей на пути научного понимания Библии еще больше. Даже при огромных усилиях всегда остается риск так и не придти к окончательным выводам, хотя бы потому, что в нашем распоряжении нет первоначальных текстов, а есть лишь поздние переводы и пересказы. Такая ситуация для нашего героя вообще невыносима, поскольку оставить какие-то вопросы творения под вопросом означает для него лишиться надежды составить когда-либо свой креационистский символ веры! Без него он не может почувствовать почвы под ногами, ведь цель креационизма — не доказать истинность Библии, а доказать истинность креационизма.

Таким образом, креационисты по целому ряду причин не могут прочесть Книгу Бытия непредвзято и буквально, хотя уверяют нас в обратном. Мы не знаем, сколько в этих уверениях сознательной лжи и сколько — бессознательного обмана. Однако в «багаже» креационизма есть кое-что похуже обмана, а именно — один из выдвигаемых креационистами тезисов, приводящих к довольно страшному для христиан выводу.

Креационисты отвергают идею эволюции биосферы вместе с ее «движущими силами» — естественным отбором и изменчивостью. О естественном отборе скажем чуть ниже. Что касается изменчивости, то она, как часть эволюционной теории, вызывает у сторонников «фундаментального христианства» постоянное негодование. Кажется, что изменчивость живых существ, литосферы Земли, космоса в целом — предмет, наиболее неприятный креационистам. Именно неприятие изменчивости легло в основу популярной у креационистов «теории катастроф». Мысль о постепенном, занимающим продолжительные временные промежутки процессе смены одних классов живых существ на другие для них невыносима. По их кредо, живые существа изменяться не могут. Поэтому такая смена, по их теории, должна происходить исключительно благодаря механическим вмешательствам со стороны. Обычно в качестве такого вмешательства фигурирует всемирный потоп, а в более развернутом виде — череда потопов или иных катастроф (на этом подходе была основана, например, старая эволюционная гипотеза Кювье). Сторонников такого взгляда, по-видимому, нисколько не занимает, чем же провинились перед Господом динозавры или ископаемые трилобиты и как последние за 150 дней сумели размножиться на вершинах гор, покрытых на короткий срок водой.

Характерно, что идеи «катастрофической» эволюции распространены не только в среде креационистов, но и в целом в западной (американской) науке. Так, американские ученые склонны объяснять гибель динозавром падением гипотетического супер-метеорита. Возможно, мы наблюдаем здесь след протестантской идеологии, довлеющей даже над сознанием светских ученых. Подобные теории, кажется, никогда всерьез не рассматривались в российской науке. Однако через популярные западные энциклопедии «катастрофическое сознание» успешно прививается сегодняшним российским школьникам.

Камень преткновения

«Мелкие» неувязки теории катастроф — сущие пустяки в сравнении с самой идеей неизменности видов. Задумаемся, что означает неизменность как таковая? В окружающем нас мире наименее изменчивые объекты — это наиболее прочные, постоянные, совершенные по своим свойствам. Ясно, что даже таковые (как, например, алмаз) могут менять форму и состав при изменениях внешней среды. Даже Солнце, хотя и светит неизменно на протяжении всего своего существование, непрерывно меняется, испуская во все стороны собственные частицы. Что касается душевного мира, то сколько раз на дню мы меняем наши взгляды, мысли, мнения, чувства? Лишь самые выдающиеся представители человеческого рода способны всю жизнь придерживаться однажды избранных принципов. Можно представить нескольких совершенных (да и то лишь духовно, но не физически) людей. Но что станет с миром, в котором все люди, все существа и объекты станут совершенными, то есть неизменными? Став совершенным, мир утратит знакомый облик и приобретет черты, ему совершенно не присущие — черты абсолюта, свойства не создания, а Создателя. Этот совершенный мир не будет испытывать в чем-либо недостатка. Не испытывая недостатка, она не потребует чудесного Божественного вмешательства. Ведь в мире, где «все есть и так», чудо не только бессмысленно, но и невозможно — его некуда «вставить», оно совершенно ни к чему. Совершенные (неизменяемые) существа и объекты не жаждут, не страждут, не испытывают голода и холода, не болеют и не умирают, у них нет такого недостатка, который можно было бы восполнить чудом. Тем более, чудом в таком мире нельзя ничего изменить — ведь на изменчивость креационистами положен запрет. А чудо и есть в первую очередь изменение каких-либо свойств и качеств (не было еды у евреев в пустыне – явилась манна; не было вина на свадьбе в Кане Галилейской — вода стала вином). Изменять же можно только изменяемое, несовершенное.

Но раз в неизменяемом мире невозможны чудеса — значит, невозможно и главное чудо, Воскресение Христово. Ведь оно изменило природу, причем настолько значительно, что эволюционное превращение рыбы в лягушку в сравнении с этим чудом — сущие пустяки. Но неизменяемое изменить нельзя. Таким образом, целясь в эволюцию, креационисты попадают в Христа. Отрицая изменчивость, они отрицают Воскресение. Сознательно ли они это делают или случайно — для нас не так важно. В любом случае нам уместнее учиться не у протестантских учителей, а у Писания и у отцов восточной церкви. Один из них, Иоанна Дамаскин, писал в «Точном изложении православной веры»:

«Все существа или сотворены, или не сотворены. Если сотворены, то, без сомнения, и изменяемы. Так как бытие началось переменой, то и будет подлежать перемене, или истлевая, или изменяясь по произволу. Если же не сотворены, то по последовательности умозаключения, конечно, и неизменяемы. Кто же не согласится, что все существа, не только подлежащие нашему чувству, но и ангелы, изменяются, переиначиваются и многообразно преображаются?»

Взгляд православного ученого находит свое подтверждение и в словах псалмопевца:

«В начале Ты, [Господи,] основал землю, и небеса ― дело Твоих рук; они погибнут, а Ты пребудешь; и все они, как риза, обветшают, и, как одежду, Ты переменишь их, и изменятся; но Ты ― тот же, и лета Твои не кончатся» ( Пс 101,26-28).

А между тем нашлись такие, кто с этим тезисом не согласился. Более того, на отрицании фундаментального качества творения — изменчивости — они строят свою «креационистскую философию».

Преподобный Иоанн, конечно, не мог предположить появление такого удивительного в среде христиан явления, как креационизм. Из своей кровавой, но здравомыслящей эпохи он не мог рассмотреть еще более кровавое, но при этом растерявшее способность логически мыслить время.

Таким образом, логическое следование тезисам креационизма заставляет придти к отвержению идеи Христова Воскресения и Бога-творца. Ведь если мир в своих составных частях неизменен (по формулировке преподобного Иоанна), значит — он и не сотворен.

Креационизм как протестантское учение выглядит в своем последовательном антихристианстве радикальнее, чем «свидетели Иеговы». Как ни странно, он более безбожен, чем эволюционизм.

Что же ставят креационисты на место отвергнутого Бога? Ответ очевиден. Отказаться от идеи изменчивости означает абсолютизировать природу, придавать твари божественное значение. Если природа в своих составных частях неизменна, если динозавры не вымерли по внутренним (видовым) или внешним (биосферным) причинам, а дожидались всемирного потопа, если человек и динозавры, а также трилобиты и кистеперые рыбы появились одновременно — придется сделать вывод, что природа и является Богом. Именно ей присущ один из атрибутов Божества, неизменность. Креационист на поверку оказывается пантеистом. Но, я думаю, любой христианин предпочтет даже устаревший дарвинизм такой чудовищной «современной» философии. Ведь мы уповаем не на какого угодно Бога, а на Бога благого и милостивого. Может ли обожествленная креационистами природа быть благой или милостивой? Вряд ли.

Что касается «естественного отбора», то пора бы уже креационистам перестать делать его пугалом, благодаря которому они вербуют новых сторонников. Судя по публикациям еще конца ХХ века, российские биологи — так же, как многие иностранные — давно уже не уповают на него как на движущий механизм эволюции, хотя, конечно, идея самопроизвольного зарождения жизни имеет своих сторонников среди ученых. Однако в конечном счете это их личное дело.

Отвергать Шестоднев, не имея веры в Бога, гораздо честнее, чем убеждать окружающих в буквальной истинности Шестоднева и при этом подспудно отвергать чудо Воскресения, а также все остальные Божии чудеса.

Отвечая на вопрос об отношении к современной науке, митрополит Антоний Сурожский говорил: «… для меня естественный и медицинский факультеты оказались очень важным этапом моей духовной жизни, потому что, работая научно, я привык к умственной честности, к признанию, что есть объективные факты, что есть реальность вне меня, что нельзя просто переиначивать вещи»[1]. Опыт креационизма показывает, что тот, кто слишком легко готов отказаться от свидетельств науки, от ее объективных фактов, кончает тем, что разрушает и саму веру.