Мотор урчал монотонно и вкрадчиво, как ласковый котик на животе у сердобольной хозяйки. Это внушало спокойствие, но не приносило желанного сна. На шестом часу полета пришло второе дыхание. На восьмом – вторая кормежка. На девятом вдруг проснулась  невесть откуда-то взявшаяся злоба и ощущение безысходности. Да приземлимся мы когда-нибудь или нет! На последнем,  тринадцатом – горячая радость скорого избавления от пут полета. Когда самолет ударил колесами землю, все ожили и захлопали в ладоши, словно затянувшийся спектакль наконец–то закончился, закопошились с багажом, загомонили. Прилетели, слава тебе Господи!

Теплый воздух вечного лета дружелюбно обволок нас – привет, русские! На фоне темнеющего неба пальмы казались немыми гроздьями разорвавшихся салютов. Женщина в обменнике придирчиво долго рассматривала банкноты, вертела их и так и сяк, совала под лампу и рассматривала сквозь лупу, словно у нее была информация, что на Кубу хотят провести крупную партию подделок. К ее великому сожалению, я не был контрабандистом, она ничего не нашла, ничего такого, что позволило бы нажать тревожную кнопку, и с явной неохотой выдала взамен смешные бумажные «куки».

Мы сели в автобус и спустя два часа оказались в Варадеро. Оставив два чемодана и пять «куков» услужливому портье, который взялся доставить наш багаж в бунгало, мы направились в бар. После такого перелета срочно требовалось опрокинуть в себя стаканчик–другой знаменитого кубинского рома (это – мне) и попробовать местного пива (это – жене).

– Как диля? – спросил улыбчивый бармен.

Молодец, сразу допер, что мы русские. Но неужели он думает, что мы проделали весь этот утомительный путь только за тем, чтобы поведать ему о своих проблемах, оставленных в заснеженной России? На работе полная неразбериха, то ли нас расформируют, то ли совсем закроют,  украденные из машины документы еще не восстановил, хотя стекло вставил, собаку пришлось усыпить, отказали ноги, а затем и разум, а тут еще выборы… Неужели ему все это интересно?

 – Нормально. Ром с колой и пиво, пожалуйста.

Но бармен не собирался сдаваться, словно в его задачу входило не столько обслужить, сколько развлечь клиента. Он протянул руку для пожатия и, когда мы слились ладонями, неожиданно пронзительно хрустнул своим большим  пальцем.

– Умеешь так?

– Нет, – честно признался я.

– Хочешь, научу?

– Нет. – Я продолжал быть с ним предельно откровенным. Я устал и просто хотел выпить.

Но он снова не расстроился. Ловко работая одной рукой, другой достал из кармана рубашки кусок пластика – фальшивые водительские права, с которых на меня осуждающе посмотрел  Путин. Такой кич у нас вволю продается на Арбате.

– Смотри, что у меня есть. Один русский забыл в прошлом году.

– О! – подыграл я ему.  

–  Путин – молодец. Мы все за Путина. Мы любим Путина, Хрущева…

Ну еще бы, им не любить Хрущева! Едва войну из-за них не развязал. Хорошо вовремя одумался. А вот мы его как-то не очень… Несмотря на «оттепель». Незачем было Крымом разбрасываться.

– А Брежнева? – зачем–то спросил я.

– Брежнева тоже любим.

Я не стал ввязываться в диспут, кивнул ему, взял свой ром и бокал с пивом и подсел за столик к жене.

Потягивая ром, я вдруг вспомнил одну историю, которую рассказал мне отец на одном из семейных застолий. История произошла с ним в год, когда Фидель Кастро, лидер кубинской революции, посетил Россию с первым официальным визитом.  Это было в 1963-м, наши без согласования с кубинцами убрали ракеты, и надо было срочно задобрить Фиделя, чтобы он не свернул с выбранного им пути социализма. Кастро совершал тогда сорокадневный вояж по СССР, от Мурманска до Самарканда, а после того как он отчитал Большого Брата за потемкинские деревни, которые ему поначалу пытались подсунуть в Ленинграде ответственные за прием товарищи, Хрущев махнул рукой и распорядился, чтобы Фиделю не мешали выбирать самостоятельно и маршрут передвижения, и людей для общения.

И вот в Беларуси перед ним раскрыли карту и попросили указать место, где он хочет побывать. Фидель ткнул пальцем – как очередью из автомата полоснул. Местечко выпало захолустное, но делать нечего, раз Хрущев распорядился, надо выполнять, и его повезли в эту глухомань.

Несмотря на внезапность приезда высокого гостя, местные не ударили в грязь лицом,  встретили его радушно, показали, как живут, сводили в клуб, на скотный двор, спешно прибранный и кое-как залатанный, и в избу, которую выбрал лично товарищ  Кастро, накормили борщом, даже, по некоторым сведениям, налили самогонки. А на прощанье председатель колхоза, недавно вернувшийся из командировки в Минск, подарил кубинцу купленный в городе значок.

Такими значками были завалены все киоски страны. Белый вытянутый прямоугольник с контурами Острова Свободы, отмеченной красной звездочкой Гаваной и огромным профилем бородача в берете, зорко взирающего с востока Кубы на столицу. Кубинская атрибутика была в то время в чести, страна вовсю распевала песни про родину или смерть, ставила спектакли о штурме казармы Монкадо, а знаменитые бороды барбудос, ставшие символом революции,  оказались в большом фаворе у творческой интеллигенции, в  том числе и у художников.

Кастро пригляделся к значку и загоготал. Бородач был похож на него, как две капли воды. Но черная борода так вопиюще доминировала на белом фоне, что, помимо мыслей о безоговорочной победе революции навевала также сравнения со злодейством, карабас-барабасством, пиратством, если хотите… В общем, строгий образ изображенного на значке революционера довел Фиделя до гомерического хохота. По свидетельству очевидцев, у него даже слезы на глазах навернулись.

Стоявший за спиной Кастро неприметный человечек в серой фетровой шляпе заглянул кубинцу через плечо, запоминающим взглядом посмотрел на значок, достал блокнот и сделал какую-то пометку.

С этого момента в орбиту этой истории оказался вовлечен мой отец, который работал тогда начальником Управления специализированных предприятий, применяющих труд инвалидов. После Второй мировой войны в стране было столько безногих и одноруких инвалидов, что их трудоустройством занималось целое управление Мосгорисполкома. В его ведомстве было около пятидесяти мелких предприятий, на которых инвалиды клеили какие-то коробочки, конверты, строчили простейшие швейные изделия, был даже скорняжный цех, а одним из самых выдающихся был завод «Восход», на котором  штамповали значки и кое–какие награды, вроде победителя соцсоревнования или ГТО.

В общем, злополучный, как выяснилось, значок был сделан на заводе «Восход». И для «разбора полетов» по доносу человечка в фетровой шляпе «на ковер» был вызван мой отец. И не куда-нибудь, а сразу на Лубянку.

Папа прошел войну от звонка до звонка, награжден двумя боевыми орденами и несколькими медалями, в том числе «За Отвагу», которой офицеров как правило не награждали, только в особых случаях. Он был не робкого десятка, но не из тех, кто лезет на рожон. И еще – он был членом партии, в которую вступил в 1941, когда фашисты подошли к Москве, причем стал членом ВКП(б) не из каких-то карьеристских побуждений, а потому что хотел, чтобы его дети, дочь и сын, жили при коммунизме, который наша страна, разбив врага, построит в два счета, в этом он не сомневался. Короче говоря, отец был советским хозяйственником, а не партийным работником, поэтому очень удивился вызову в столь серьезный орган, занимавшийся идеологической проработкой и поиском антикоммунистических червоточин.

Ему без обиняков и предисловий предъявили значок с Фиделем:

– Ваше изделие?

– Наше, – не стал отпираться отец.

 – Скажите, кто здесь изображен?

Отец, хотя и не знал, в чем причина вопроса, но сразу сообразил, что дело не чисто. Не дурак был. И реакция у него была  отменная. Короче, инстинкт самосохранения сработал безотказно, и папа, как можно хладнокровнее, ответил:

– Кубинец.

– Уточните.

– Простой кубинец.

– Простой?

– Ну да, простой кубинец, революционер. Барбудос, – пояснил он.

Члены комиссии переглянулись.

 – А вот кому-то кажется, что это товарищ Фидель Кастро, – сказал один из.

– Нет, что вы, это не товарищ Фидель Кастро, – улыбнулся отец и вытер платком пот со лба. – Это простой кубинец, революционер, барбудос. Кому могло показаться, что это товарищ Фидель Кастро?

– Да самому товарищу Фиделю Кастро и показалось.

– Да что вы? – удивился отец, пытаясь сообразить, что плохого, если Кастро узнал самого себя.

Один из злобно посмотрел на него.

– Ну, что вы ваньку-то валяете? На значке Фидель Кастро. Точнее, пародия на него. Иначе он бы не стал смеяться, увидев это, извините за выражение, творение!

– А я думаю, это никакой не товарищ Кастро, а простой кубинец.

Один из, поняв, что препирательства будут бесконечными, и слегка пожалев, что 1937-й уже не вернется, помрачнел. 

– Хорошо. Подождите пока в коридоре.

Эх, если бы в те годы были мобильные телефоны! Догадался отец, что теперь поедут за художником, который делал макет значка, но как его предупредить?

Вскоре доставили тщедушного очкарика в свитере крупной вязки, с бородой, как у Фиделя. Отец рассказывал, что ему захотелось крикнуть: «Вася, подумай, ведь ты же не товарища Кастро рисовал!» – но сдержался. Будь что будет. Не расстреляют же, в конце концов. Не те времена. Оттепель.

Один из предъявил художнику значок.

– Скажите, кого это вы здесь изобразили?

– Фиделя Кастро, – незамедлительно последовал четкий ответ.

– Что и требовалось доказать, – обрадовался один из. Хотя, по идее, должен был огорчиться.

– Это простой кубинец, революционер, – продолжал настаивать отец.

– Нет, Иван Григорьевич, это Фидель Кастро, – уперся художник.

– Барбудос, – мягко вразумлял его отец.

Один из приказал отцу замолчать и, обращаясь к художнику, поставил вопрос ребром:

– А почему, как вам кажется, образ товарища Кастро, воплощенный в этом изделии, вызвал у самого товарища Кастро приступ, не побоюсь этого слова, смеха?

– А я почем знаю? – пожал плечами художник. – Я на днях супружний портрет угольком на обувной коробке написал, так она тоже смеялась. Говорит, похоже очень. Может, у самого товарища Фиделя спросить?

Руководитель Кубы еще колесил по нашей стране и теоретически такая возможность была. Но эта идея не вдохновила членов комиссии.

– Ну вот что, – разгневался один из, – мы сами разберемся, кого нам спрашивать. Значок немедленно с производства снять, этого,  – он показал на художника, – уволить. – Выдержав драматическую паузу, закончил: – Что делать с вами, решим позже.

В общем, обоих с треском выперли с Лубянки. Тем не менее, воздух улицы показался им сладким глотком неотнятой свободы.

Каждый достал свое любимое курево (папа – «Беломорканал»). Задымили.

– Давай я тебя подвезу, – предложил отец, которого ждала машина.

– Обойдусь, – колюче ответил художник. Он так до конца и не понял, за что пострадал. Но, учитывая, что – оттепель, можно и начальнику нагрубить, тем более бывшему.

– Да не переживай ты. Я тебя на другую фабрику переведу. Их у меня столько, что не найдут. А за значок премию получишь.  Будут мне приказывать всякие…

Впрочем, последнюю фразу, как я догадался, он не сказал, скорее всего, он только так подумал. А сказал он ее мне, когда рассказывал эту историю, спустя 20 лет. Но премию художнику, прежде чем перевести на другой объект, выписал. Это точно, я своего отца знаю.

Несколько дней папа жил в тревожном ожидании неприятностей. Но ничего не происходило. Потом высокий кубинский гость улетел домой. Опять ничего не произошло. Потом Хрущева заменил Брежнев. И снова – ничего.

Но однажды его вторично пригласили на Лубянку,  в тот же кабинет.

Там его встретил один из, который на сей раз предъявил ему бляху полицейского.

– Ну уж нет, это не мое, – запротестовал отец.

– Мы знаем. Это нагрудный знак полицейского в Конго. Вы должны сделать такие же, 500 штук. Причем за два дня. Справитесь?

Отец взял бляху в руки и внимательно осмотрел.

– Эмали такой у нас нет.

– У вас нет, зато у нас есть, – сказал один из.

Отца отвели в какие-то подземные казематы, где на полках стояли тысячи банок с эмалями всех мастей, стран и фирм. По образованию отец технолог, смог подобрать нужную. 

 В общем, спустя пару недель в газете «Правда» вышел материал об очередных вооруженных разборках в Конго. Обидчики Патриса Лумумбы, захватившие власть  – Чомбе, Мобуту и Касавубу что-то там не поделили друг с другом. Какую роль сыграли в этом подставные полицейские с бляхами, сделанными на московской фабрике «Восход», неясно.

А история со значком на этом закончилась. Должен сказать, что она никак не повлияла на отношение  моего отца к Фиделю Кастро, которого он обожал до конца своей жизни…

…Ром допит, бокал с пивом тоже пуст. Но спать, несмотря на усталость, еще не хотелось.

– Повторим? – спросил я жену.

Она поддержала идею.

Я снова подошел к стойке бара. Тот же бармен еще раз налил ром с колой и пиво. Алкоголь слегка ударил по мозгам, и вот уже я ощутил необходимость о чем-то спросить этого славного малого.

– А кого из наших руководителей вы не любите? – Я вспомнил окончание нашего разговора и решил продолжить тему.

– Горбачева, – не задумываясь, ответил он.

– Понятно.  – Тоже не открытие, подумал про себя.

Подойдя с напитками к нашему столику, я проинформировал супругу:

– Не любят они твоего Горбачева.

– Скажи ему, что если бы не Горбачев, мы бы сюда не приехали, – возмутилась жена.

Не хватало нам и здесь устраивать политические дебаты! Жена твердо придерживалась «яблочных» взглядов, что у меня, как человека, всегда голосующего «против всех», даже если такой графы нет, вызывало снисходительную улыбку.

– Сама скажи.

– И скажу.

Но она не сказала. И правильно.  На отдыхе лучше без политики.