Глава 1. Крещение
Вскоре после моего выпуска из училища бывший ротный предложил мне съездить в гости к его отцу. Сказал, что перед поездкой в Афганистан мне будет интересно (и полезно) пообщаться с бывшим войсковым разведчиком.
Мы приехали перед обедом. Деревня была небольшой, домов двадцать – не более. Но каждый дом был по–своему необычен. Я уже и раньше слышал, что дома во Владимирской области всегда отличалась архитектурными изысками, красивыми резными наличниками и интересной планировкой. Теперь мне предстояло убедиться в этом самому.
Второй дом от околицы был конечной точкой нашего путешествия. Даже издали его размеры производили неизгладимое впечатление. Мы прошли за калитку. По двору бродили куры, в пруду плескались утки. На завалинке умывался большой серый кот. Видно, намывал гостей. То есть нас. Все это походило на сценку из какого–то детского фильма. Или сказки. Да, скорее сказки. Потому что в глубине двора открылись ворота, и великан двухметрового роста вынес на руках из хлева небольшого бычка. Поставил его на ноги и только после этого обратил на нас внимание.
– А, Гриша. Я сей минут. Хлев дочищу и приду. Ты пока веди гостя в дом. И скажи матери, пусть накрывает на стол. – Великан приветливо кивнул головой в мою сторону.
Да, дом был непривычно большим. Под стать самому великану. С горницей и светелкой. С кладовыми и террасами. С разными мостками и переходами. С огромной русской печью. И множеством больших и маленьких комнат и комнатушек. В которых легко было заблудиться. Или ненароком наткнуться на какого–нибудь домового или лешего.
– Григорий Николаевич, а зачем ваш отец выносил бычка из хлева? Бычок, что сам не мог выйти? – Не удержался я от вопроса.
Ротный удивленно пожал в ответ плечами.
– А кто его знает?! Наверное, мог бы. Но там порожек высокий. И батя всегда его выносит...
Да, невольно подумалось мне, вполне возможно, что бычок немного подвернул ногу и чтобы её осмотреть, отец ротного вынес пострадавшего на свет. А что?! В нем и весу–то кот наплакал. Правда, кота, лежащего на завалинке, не случайно называли Толстым. И, видимо, при необходимости плакать он умел от души – бычок явно весил не меньше центнера.
Но ведь все равно, легче бычка вынести на улицу, чем нести тяжелую лампу в хлев. Вполне логично! А может быть, это была обычная зарядка хозяина дома? Или ежедневная разминка? Перед обедом хозяин переносит с места на место легкого бычка и прочую мелочь, а за тяжелое берется только после обеда. Ну, так в каждом доме свои традиции!
Григорий Николаевич познакомил меня со своей мамой, тетей Нюрой. Миниатюрной женщиной с удивительно добрыми глазами. Через полчаса мы уже сидели за накрытым столом. Уплетали за обе щеки вкуснейший борщ со сметаной. А дядя Коля, отец ротного, рассказывал нам о войне. О том, как он попал на фронт. И о своем боевом крещении.
Призвали его в конце сорок третьего. По словам дяди Коли, был он тогда крепким, здоровым парнем (я невольно подумал о бычке и попытался представить, каким дядя Коля был в молодости?). Хотя и стукнуло ему всего семнадцать лет, выглядел он на все восемнадцать (забавно, сейчас он выглядел лет на пятьдесят, не больше, хотя по моим подсчетам было ему уже лет шестьдесят). Служить он попал в полковую разведроту. На фронте в эти дни стояло затишье. Шли, так называемые, бои местного значения.
По данным разведки немецкий полк, стоявший напротив, вот уже второй месяц возглавлял подполковник–эсэсовец. Это было большой диковинкой, чтобы эсэсовца поставили командовать обычным пехотным полком. Видно здорово он где–то провинился, раз загремел на передовую. Как бы то ни было, но воинская дисциплина в полку с его прибытием заметно улучшилась. Либо подполковник пытался искупить свои былые прегрешения, либо просто не мог служить по–другому. Но факт остается фактом: не только дисциплина, но боеспособность и организация службы в полку явно улучшились. Это было заметно даже в мелочах. И особенно в организации боевого дежурства и в активизации работы их разведки. Неделю назад, чуть ли не средь белого дня, немцы выкрали двух наших связистов. А затем и старшину одной из стрелковых рот.
В ближайшие дни намечалось большое наступление. Срочно требовался "язык" и нашему командованию. Вот уже несколько дней над этой задачей ломал голову начальник разведки полка. Несколько предыдущих поисков не увенчались успехом. Немцы не смыкали глаз. Раз за разом возвращались наши разведгруппы не солоно хлебавши.
Все это продолжалось до тех пор, пока наши наблюдатели не обратили внимания на пулеметную ячейку на правом фланге одной из немецких рот. Оборудована она была метрах в тридцати от основной траншеи. Приползал пулеметчик в свой окоп перед самым рассветом. На ночь возвращался к своим. Но главное, в пулеметной ячейке он всегда был один.
Этого пулеметчика и решено было захватить в плен. В состав разведгруппы назначили только что прибывшего на фронт молодого красноармейца Колю Белянина. Как новичку, на первый раз задачу ему поставили самую что ни на есть простую. После того, как саперы проделают проходы в наших и немецких минных полях, вместе с одним из разведчиков (его звали Семеном), должен он был прикрывать действия группы захвата.
Так оно все и было, как планировалось. Ночью саперы проделали проходы в минных полях. Группа заняла исходные позиции. И стала ожидать появления немецкого пулеметчика. Было еще темно, когда он занял свой окоп. Следом за ним туда сиганули и два наших разведчика.
Из окопа несколько минут слышалась какая–то возня. А затем все стихло. Пора уже было появляться нашим разведчикам с пленным немцем. Но их все не было и не было. Что–то явно пошло не так. Семен приказал Коле прикрывать его и пополз в сторону окопа. Перевалился через бруствер и тоже исчез. Снова раздался шум борьбы, и снова все стихло. Это было какой–то мистикой! В голове не укладывалось, что могло там произойти?!
Не укладывалось до тех пор, пока со стороны немецкого окопа не раздался какой–то шум. При тусклом свете взлетевшей ракеты Николай увидел, как над бруствером появилась голова немца, устанавливающего перед собой пулемет. Через cекунду раздался его требовательный голос:
– Иван, иди сюда.
Он не мог видеть Николая. Никак не мог. Хотя дядя Коля утверждал, что немец смотрел ему прямо в глаза. Это вряд ли. Просто пулеметчик понимал, что кроме группы захвата, рядом должна была находиться и группа огневой поддержки. Николай уже догадался, что его товарищи погибли. А еще Николай догадался, что и ему уйти не удастся. Пулеметчик не даст. И пулемет, установленный на бруствер, был тому подтверждением. К тому же, Николай знал, что если даже и не было бы этого пулемета, он не смог бы вернуться назад. Без своих товарищей не смог бы. В разведке не принято бросать своих. И его возвращение было бы расценено однозначно, как трусость. А это могло означать только одно. Трибунал.
Николай отложил в сторону бесполезный теперь автомат. Достал из–за голенища сапога нож и пошел к немецкому окопу. Он догадывался, что было нужно немцу. И не ошибся. Немцу хотелось крови. Пулеметчик вылез из окопа и пошел навстречу Николаю. Как сказал дядя Коля, такого здорового бугая ему встречать еще не приходилось (мне невольно подумалось в этот момент, что устранить подобную несправедливость было совсем не сложно – достаточно было дяде Коле подойти к зеркалу, и он увидел бы бугая ничуть не меньшего размера).
Этот путь длился целую вечность. Дядя Коля сказал, что успел вспомнить всю свою жизнь. Да, в деревне они, конечно же, дрались. Сходились и стенка на стенку. Но никогда в жизни не приходилось ему использовать в драке нож. Правда, сегодня перед ним был враг. Тот, который только что убил его товарищей. И сейчас идет убить его самого. Все это было понятно. Но ударить его ножом Николай все равно не смог.
Он переложил нож из правой руки в левую. И привычно, как в деревенской драке, ударил пулеметчика кулаком в лицо. Разве что чуть сильнее, чем обычно. Потому что кулак проломил немцу переносицу. Пулеметчик упал замертво. Успев лишь слегка зацепить Николая штыком от винтовки.
Николай обыскал немца. Забрал его солдатскую книжку, какие–то документы и письма. Непонятно зачем, забрал его штык. А затем вытащил из окопа тела разведчиков. Все они были зарезаны. Он связал двух своих товарищей поясными ремнями вместе, чтобы удобнее было нести. К Семену привязал оружие. И в два захода вынес всех к своим позициям.
Их поиск снова не увенчался успехом. Языка взять не удалось. К тому же, почти вся разведгруппа погибла. Это было провалом. Правда, в одном из писем немецкого пулеметчика нашли довольно забавную информацию. Оказывается, новый командир полка был не только хорошим службистом, но и хорошим семьянином. Каждую неделю он отправлял посылки своей семье в Фатерлянд. С продуктами. Из солдатского пайка. Не только из своего. Но и из пайка своих солдат. А это было уже крысятничеством. Такая информация стоила многого.
На следующий день из политотдела дивизии пришла машина с громкоговорителем. Один из немецких антифашистов выступил с пламенной речью. Причем перед позициями не только этого полка. Он говорил о необходимости одуматься, сдаваться в плен. И лишь вскользь обмолвился о продуктовых посылках командира полка. Но этого "упоминания" оказалось достаточно, чтобы немецкое командование вскоре сняло того с должности и отдало под суд. Полк был отведен в тыл на переформирование. А ему на смену была поставлена какая–то румынская часть.
Румыны были хорошими солдатами. Но это был сорок третий год, а не сорок первый. В сорок третьем году они воевали уже немного иначе. Да, и боевое охранение у них было организовано куда хуже, чем у немцев. Поэтому проблем с захватом румынского "языка" у наших разведчиков уже не возникло. А через неделю наши войска перешли в решительное наступление.
За свое боевое крещение дядя Коля получил медаль "За Отвагу". Штык немецкого пулеметчика он пронес через всю войну. И через сорок лет после окончания войны подарил его мне...
Возвращался я домой с тяжелым чувством. Меня мучил один вопрос: смогу ли я сам ударить ножом другого человека? Точнее, врага?
Моему крестному было двадцать семь лет, когда он заступился за девушку, к которой приставали хулиганы. Они пытались отнять у неё сумочку. В сумочке, как позднее выяснилось, лежало что–то около двух рублей мелочью. Крестный был хорошим спортсменом, мастером спорта по боксу. В этой ситуации для него не было ничего сложного. Он даже не собирался никого бить, лишь попросил парней оставить девушку в покое. Парни тоже не хотели драться. Просто ударили его ножом в спину. Он умер еще до приезда скорой помощи.
Да, вполне возможно, что для кого–то ударить другого ножом было легче, чем выкурить сигарету. Но только не для меня.
Я только что окончил военное училище. Успешно сдал выпускные экзамены. Меня научили высшей математике и сопромату, вождению боевых машин и метко стрелять по мишеням. Научили многому. Кроме двух вещей – ненавидеть врага и убивать его. Смогу ли я сделать это в нужную минуту? Уверенности в этом у меня не было...
Глава 2. Коготь Тигра
Не знаю, под счастливой звездой я родился или нет? Эти звезды выбираем не мы. Но их свет освещает наш Путь. И определяет наши судьбы. Мою звезду называли Главным разведывательным управлением. Через год после окончания военного училища Путь, освещенный этой звездой, привел меня в Афганистан.
Теперь можно признаться: в то время, когда приличные люди ходили на засады и в рейды, совершали подвиги, проявляли мужество и героизм, мне предстояло отсиживаться в тылу. И заниматься всякой ерундой.
Приехав в окрестности Баграма, я должен был "совершенно случайно" встретиться с неким Шафи (псевдоним "Кази" – судья). Обычным афганцем, окончившим в свое время Оксфорд и несколько лет проработавшим врачом в Японии и Китае. Позднее Шафи преподавал в Кабульском политехническом институте. Но главное – он был близким другом Ахмад Шаха Масуда, главаря крупнейшей группировки моджахедов. На Ахмад Шаха в Москве были большие надежды. В связи с предстоящим выводом из Афганистана наших войск, вставал вопрос о дальнейшем политическом обустройстве этой страны. Ахмад Шах был не только отважным воином, но и мудрым политиком. Человеком, способным вывести Афганистан из хаоса гражданской войны. Ему решено было помочь...
В этих грандиозных планах мне отводилась совершенно незначительная роль – почтальона Печкина.
Однако по замыслу Управления, я должен был не только обеспечить связь с Шафи (а через него и с Ахмад Шахом), но со временем стать его учеником (следует отметить, что ГРУ всегда было уникальной организацией – оно собирало не только военные секреты, но и любые знания, которые считало полезными – в том числе, и касающиеся восточной медицины). В Управлении не учли одного: на Востоке стать учеником не так–то просто. Знание – слишком большое богатство. Это богатство принадлежит Роду. И передается по наследству.
Правда, шанс у меня был. Жена Шафи погибла в автомобильной катастрофе. Наследников по мужской линии у него не было. Была только дочь. Очаровательная, необыкновенная девушка по имени Лейла. Или Джуй (Ручеек), как обычно называл ее Шафи.
Да, маленький шанс был. Не было лишь уверенности, что Шафи мне его предоставит. А потому пришлось пустить все на самотек. Заняться своими делами (помимо основной – "почтальонской" работы, я был еще и командиром сторожевой заставы), в надежде на то, что время и обстоятельства помогут мне наладить контакт с этим человеком.
Я периодически встречался с ним (относил его шифровки на нашу станцию радиоперехвата и приносил ему ответы). С помощью Шафи открыл в кишлаке Кала-Шахи небольшой лазарет. Выполнял какие-то его задания и прекрасно понимал, что все это – обычная проверка. Шафи присматривался ко мне...
Одним из таких заданий было изготовление некого "боевого" ножа. Полоска латуни от гильзы нашего танкового снаряда, деревяшка. Казалось бы, ничего сложного. Но я смутно представлял, как должен выглядеть этот нож. Да, и руки, видимо, росли у меня не из того места, чтобы я мог успешно пройти это испытание (в отличие от моих двоюродных братьев, которые творили из дерева и железа настоящие чудеса).
Но я пытался. Старался, как мог. Результатом моих стараний была дюжина испорченных заготовок...
В середине сентября с командного пункта батальона пришла радиограмма: духи обстреляли нашу водовозку. Было предложено пару дней обходиться своими силами. Возить воду с речки Барикав. Эта "пара дней" затянулась более чем на полторы недели...
Мы пытались кипятить речную воду, но сказывалось высокогорье, и закипала она плохо. В результате мы постоянно мучались животами. А где-то через неделю меня отвезли в Баграмский инфекционный госпиталь. Никогда бы не подумал, что кроме гепатита и малярии люди в Афганистане еще чем-то болеют. Но в госпитале я услышал давно забытое слово – тиф.
С каждой минутой мне становилось все хуже и хуже. Сначала меня положили в палату для больных с фактором риска. Поставили капельницы, сделали уколы. Затем перевезли в реанимацию. Потом сделали еще несколько уколов. И еще. А потом я потерял сознание...
Я пришел в себя от того, что в палате стало слишком многолюдно. Врачи суетились у кровати какого–то больного. Делали прямые уколы в сердце. Меняли капельницы. Рядом с ними стояли мои родители. Молчал отец. Мама не плакала. Было как-то тихо и очень торжественно. И очень светло. Потом появился мой наставник из разведуправления и сказал, что есть работа. Его сменил Шафи и начал что-то говорить о ножах. В углу комнаты я увидел его дочь Лейлу. Она сжимала в руках мой подарок – маленького дракончика и что-то шептала.
Но самым удивительным было то, что в больном я узнал себя. Это было так странно! Словно я одновременно находился в двух разных местах. Человек, который лежал на кровати был мною. Но одновременно я находился и над всеми. Сверху в самом дальнем углу палаты.
Я прекрасно слышал, о чем говорили врачи. Они были очень реальны. Но остальные – появлялись и исчезали, словно во сне. Остальных я не слышал. Точнее, я не слышал их голосов. Но зато отчетливо слышал их мысли. И, кажется, эти мысли жили какой-то своей, отдельной от людей, жизнью.
Мне было интересно. То моё Я, которое могло думать, совершенно ничего не чувствовало. Оно было Ничем. Ни воздухом, ни облаком, ни сгустком энергии. Оно было просто местом, которое могло мыслить и видеть то, что происходило вокруг. Это было так здорово! И так удивительно!
Мне нравилось это состояние. Но неожиданно что-то начало происходить с посетителями комнаты. Их образы стали размываться и исчезать. Один за другим. Постепенно стало исчезать и то удивительное сияние, которое создавало необыкновенно радостное чувство праздника. Потом все исчезло...
Позднее мне скажут, что прошло двое суток, прежде чем я снова пришел в себя. Ощущения праздника больше не было. Не было и моего второго Я. Мое единственное Я лежало на кровати и рассматривало потолок. Рядом висела капельница. Кроме капельницы и потолка я больше ничего не видел. Но откуда-то издалека донесся голос:
– ... кажется, вернулся. Позовите врача.
Мне стало легче. Только не на душе, естественно. Через два дня меня перевели обратно – в палату для больных с фактором риска. Все так же, каждые полтора часа, мне кололи уколы. Ставили капельницы. Все так же, по ночам, мою палату посещали близкие мне люди. Мы разговаривали с ними. Почти каждую ночь рядом со мною была моя любимая девушка. Иногда рядом оказывались мои друзья. Иногда – Шафи и Лейла. Но мои родители и сестра почему-то были в черном. А утром мне говорили, что я снова бредил. Я понимал, что разговаривал с призраками. Это было очень странным – ведь наяву я говорить еще не мог.
За стеной нашей палаты стоял телевизор. Показывали какие-то передачи. Конечно, мне хотелось их посмотреть, но пока я мог только слушать. Одна из передач запомнилась особенно. В ней рассказывалось о преподавателе физики и математики из Донецка – Викторе Федоровиче Шаталове. У него оказалась интереснейшая система преподавания. Но в этот раз урок он вел не по физике или математике, а по истории. Рассказывал о Дмитрии Донском и Куликовской битве. О маршруте движения Дмитрия к Куликову полю. И как он выиграл сражение, еще до его начала. Думаю, что Виктор Федорович рисовал на доске какие-то схемы. К сожалению, я их не видел (хотя и представлял довольно отчетливо). Но зато в этот вечер я снова начал говорить.
А ночью ко мне в палату пришли Шафи с Виктором Шаталовым. Они обсуждали между собой "короткие траектории". Спорили, соглашались. Это была последняя ночь в госпитале, когда меня посещали призраки. Но уже утром я знал, как должен выглядеть мой боевой нож. Теперь я отчетливо представлял, что ожидал от меня Шафи.
Вскоре я вернулся на заставу. И наконец-то сделал свое домашнее задание – свой боевой нож. Я не рисовал эскизов, не думал над его формой. Я вообще ни о чем не думал. Складывалось впечатление, что руки делали его сами собой. На ощупь. Под управлением потусторонних, неведомых мне сил. Он действительно получился необычным. Небольшая аккуратная рукоятка и широкое пятисантиметровое обоюдоострое лезвие, чем-то отдаленно напоминающее коготь тигра. Небольшой ремешок для крепления ножа (на указательный палец). Совершенно не задумываясь (благо, что частенько в детстве наблюдал, как отбивают косу косари), я отбил молотком кромку лезвия...
Прошло несколько дней прежде, чем я смог похвастаться перед Шафи своей поделкой. Мы встретились с ним у развалин одной из крепостей. Место встречи было не совсем обычное. Мы ни от кого не прятались. Несколько минут бродили по развалинам, заброшенному винограднику, сидели в тени небольшой березовой рощи. Цель этой прогулки была мне не совсем понятна. Хотя не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что это очередная проверка.
– Дыши. – Сказал Шафи. – Ты должен научиться дышать. Вдыхать запахи. Вбирать в себя тепло цветов и дуновение ветра. Учись слушать! Что говорят цветы и птицы, ветер и тишина, деревья и камни. Все они живые. Нужно только научиться понимать их язык. У каждого из них есть своё имя. Вот "Дерево, грустящее над арыком", вот "Камень, лежащий у обочины". А вот и "Ветка виноградной лозы, любящая солнце". Когда ты познакомишься с ними поближе, ты никогда не спутаешь одно дерево с другим. На винограднике ты будешь знать каждую лозу. И по легкому дуновению распознавать настроение ветра, по прозрачности воды – мысли арыка. Тогда они станут твоими друзьями. И всегда предупредят об опасности. О засаде, спрятавшейся в роще. О враге, притаившемся за камнем. Всегда укроют тебя от них. И помогут...
На прощание я протянул Шафи то, что уже долгое время жгло мои руки – свой последний нож. Шафи не удивился. Он согласно кивнул головой: "Это то, что нужно". Словно знал, что сегодня я принесу именно этот нож. И у меня в голове возникло совершенно безумное предположение, что форму ножа мне подсказали учитель Шаталов и Шафи. Когда навещали меня в инфекционном госпитале. Но их не могло быть там! Это были всего лишь галлюцинации. Или я все–таки ошибаюсь: и они там были?
На следующий день мы встретились в крепости Шафи. Там меня ожидал настоящий пир. Стол ломился от угощений. И хотя вместо стола в центре комнаты была постелена циновка – угощений было действительно много.
– Что празднуем? – Не удержался я от вопроса.
– Обедаем. – Ответил Шафи с лукавой улыбкой. – Командиру надо набираться сил после болезни.
В этом Шафи, конечно же, был прав. После госпиталя я еще не совсем оправился. Кружилась голова, слабость была просто потрясающая. Каждый шаг давался с большим трудом. А еще – постоянный страх потерять сознание. Никогда не думал, что можно быть таким слабым. Таким слабым, как я.
Мне постоянно слышались голоса (точнее, как бы странно это не звучало, но скорее это были не голоса, а чьи-то мысли). Казалось, что тени необыкновенных бесформенных существ окружают меня. Они были похожи на сгустки энергии, мыслящую пустоту. Иногда они разговаривали со мной. Но в памяти не оставалось почти ничего из того, о чем они говорили. Чаще они разговаривали между собой. Я улавливал обрывки их слов (точнее мыслей). И понимал, что они "говорили" обо мне. Говорили в третьем лице – "Он, его, о нем". Говорили на незнакомом, но понятном мне языке. Возможно, это были местные приведения? Но, скорее всего от слабости, после тифа, у меня были обычные галлюцинации.
После обеда началось что-то совершенно непонятное. Шафи достал из небольшого сундука все мои самодельные ножи. Включая последний, сделанный после госпиталя. Завязал мне глаза черным платком и разложил ножи передо мною.
– Сейчас ты должен выбрать свой нож. – В голосе Шафи послышалась какие-то новые нотки.
– Как я его узнаю?
– Ты не ошибешься. У него будет теплая рукоятка. Не думай, что выбор только за тобой. Нож тоже выбирает. Если ты ему понравишься – он даст тебе об этом знать.
От этого попахивало мистикой. Нож не может выбирать себе хозяина! Да, и насчет теплой рукоятки у меня были большие сомнения. Возможно, последний нож был сделан более качественно, чем остальные. И рукоятка его могла лучше лечь в руку, чем у других ножей. Но от одного из ножей действительно шло необыкновенное тепло или излучение. Мне показалось, что от него шло не тепло, а свет. Это было необычное ощущение.
Я снял повязку. В руке был мой последний нож. Коготь тигра.
Шафи позвал Лейлу. Она появилась моментально – видно ждала в соседней комнате. Шафи передал ей нож и сказал что-то на непонятном мне языке. Китайском либо японском. Лейла согласно кивнула головой в ответ. Улыбнулась мне, и тут же убежала с моим ножом из комнаты.
Шафи объяснил мне то, к чему я шел так долго. Форму ножа. Он говорил очень медленно, и мне казалось, что я проваливаюсь в легкую полудрему. В этом не было ничего удивительного. Работали биологические часы. Наступал период "быстрого полусна". Возможно, Шафи хорошо знал мои биологические часы. Но, скорее всего, после госпиталя все мои часы были абсолютно неисправны. Последнее было более правдоподобно. Шафи тем временем продолжал рассказывать о рукопашном бое, фехтовании и моем ноже. Я уловил лишь окончание фразы:
– ... такое лезвие не застрянет в теле врага. Очень важно чтобы твой нож был твоим другом. Сегодня он признал тебя, отдал тебе частицу своего тепла. А теперь важно узнать, отдаст ли он тебе свои глаза. Сейчас Джуй отнесет его и положит в знакомом тебе месте. Твое сознание должно войти в нож, а нож должен стать твоими глазами. Тогда ты сможешь увидеть это место и описать его.
Слова Шафи приходили откуда-то издалека, из подсознания. Меня снова окружали какие–то существа и призраки. Все казалось нереальным. Происходящим не со мной. Я не видел, как в дверном проеме возникла голова Лейлы, кивнула Шафи и исчезла. В моем мозгу пульсировала лишь одна мысль: "Я – нож. Обычный нож. Вокруг меня..."
Это не было вспышкой. Скорее ощущением того, что нечто подобное небольшому облачку накрыло меня с головой. Я был ножом. Я лежал среди серых камней разрушенной крепости. Солнце уже не отражалось в моем лезвии. Меня закрывало от него дерево, склонившееся над арыком. Я узнал его. Это было "Дерево, грустящее над арыком". Справа от меня в трех шагах находился вход в крепость. Это давало точные координаты моего места нахождения.
Шафи проводил меня до крепости. Я подобрал свой нож. У меня уже не было сил удивляться. Или пытаться что-либо анализировать. Я вернулся на заставу смертельно уставшим. Почти трупом. После смерти мне необходимо было еще провести развод караула и дважды за ночь проверить посты...
Двадцать шесть месяцев светили над моей головой чужие звезды. Через год после моего возвращения из Афганистана, они напомнили о себе снова. В очередной командировке меня немного зацепило. И по совету врача пришлось заняться резьбой по дереву – нужно было разрабатывать руку. Я вырезал в мастерской на даче какую–то маску, когда ко мне подошел мой племянник. Чем-то Сережка был сильно расстроен. Как выяснилось, утром он ходил за грибами и потерял в лесу ножик. Обычный перочинный ножик ценою в рубль с копейками. Но это был дедушкин ножик. Любимый. И как признаться деду в его потере, Сережка не знал.
А потому обратился ко мне. Больше было не к кому. Сережкин отец погиб еще три года назад. К тому же, в семье ни для кого не было секретом, что в Афганистане я научился некоторым необычным вещам...
С этим ножом я и сам частенько ходил по грибы. Маленький, удобный, с "теплой" рукояткой... Так что попытаться вспомнить некоторые навыки, которым обучил меня Шафи, стоило. Или хотя бы попробовать...
Через несколько минут я рассказал Сережке, где лежит его пропажа. Мы сходили к горелой сече, забрали ножик. Всю обратную дорогу Сережка старательно молчал. Было видно, что мои способности не произвели на него особого впечатления. Но какой–то вопрос явно не давал ему покоя. Он озвучил его у калитки.
– Крестный, а ты можешь вот так же находить клады? А лучше деньги.
Видимо после нашей прогулки Сережка начал строить какие-то планы. Относительно своего светлого и безбедного будущего. Или просто, как и многим другим мальчишкам в возрасте восьми лет, ему были нужны какие–то карманные деньги?
– А много тебе нужно? – Спросил я, мысленно прикидывая содержимое своего кошелька.
Похоже, ответ на этот вопрос был придуман заранее. И не заставил себя долго ждать.
– Миллион. – Ответил племянник. Совершенно не задумываясь о единицах измерения: фунтах, кронах или франках. Это прозвучало, как "миллион денег". Но буквально через мгновение Сережка уточнил. – Нет, лучше два.
– А почему два? – Мне уже стало интересно.
В Сережкином взгляде было столько снисхождения. Вроде бы взрослый у него дядька, а простых вещей не понимает!
– Так два же миллиона легче разделить на двоих!
Это была очень разумная мысль – делиться. Но, к сожалению, миллионы находить я не умел...
Сережка погибнет через шестнадцать лет. И я больше не смогу находить потерянные ножи...
Глава 3. Запах крови
В мае 1986 года мне пришлось временно оставить свою "почтальонскую" работу. Под Чарикаром попал в засаду наш разведвзвод. Его командир, Женя Шапко, получил тяжелое ранение (и скончался в госпитале почти три месяца спустя, так и не приходя в сознание). Во взводе были большие потери. В результате, перед армейской операцией под Алихейлем, мне пришлось принять командование над разведвзводом и набирать новых разведчиков.
Афганская пограничная бригада должна была перекрыть участок границы с Пакистаном (в районе Древнего Шелкового Пути). И оборудовать укрепленный район. А пока они будут заниматься этим оборудованием, задача нашей армейской группировки была поработать этакой прокладкой между ними и духами. Дабы последние не мешали пограничникам самозабвенно заниматься инженерным самоистязанием.
В результате армейская операция превратилась в детскую игру "Царь горы". Наши подразделения заняли близлежащие высоты. А духи в течение месяца успешно и не очень пытались сбить нас с этих высот.
Мой разведвзвод тоже сидел на одной из горок (мы прикрывали командный пункт нашего полка). Саперные лопатки мы, как обычно, в горы не взяли. Но этот раз был не слишком обычным. Братья–моджахеды явно переживали кризис перепроизводства. И не знали, куда девать лишние реактивные снаряды. А раз не знали – пускали их в нашу сторону. И явно их не жалели. А потому нам приходилось активно окапываться. Используя ножи, палки–копалки и прочие подручные средства.
На соседний десантный полк духи не ленились даже ходить в атаку. Средь бела дня. Снизу вверх. Нам было полегче. До тех пор, пока они не пристреляли по нашей горке миномет...
Утром меня вызвал командир полка. Приказал выделить двух снайперов. А им – подавить минометный расчет. Голос у подполковника Прудникова тихий и интеллигентный. Такой же, как и он сам. И такой же смертельно усталый. Задача была поставлена очень корректно. Уничтожить расчет, находящийся на закрытой огневой позиции, снайперы не могли. Подавить же – означало воспрепятствовать ведению прицельной стрельбы. Это было возможно. Стоило лишь обнаружить корректировщика минометного огня. Проблема была в другом: оба мои снайпера прослужили в Афганистане меньше месяца. И были снайперами лишь по должности, но никак не по призванию. Боевого опыта – ноль. И ни одной подтвержденной ликвидации. Ставить им задачу на свободную охоту, значило посылать на верную гибель. Но приказ был приказ. Если бы мы не убрали этих духов, они убрали бы нас. Ибо в горах зверя страшнее, чем миномет нет! Ну, разве что пара–тройка пулеметов, на расстоянии кинжального огня.
В любом приказе скрыта небольшая свобода выбора. Выбора способа выполнения поставленной задачи. Некоторые не понимают этого. Не понимают, что командир должен уметь брать на себя ответственность в этом выборе. Слова о том, что ты солдат и выполнял приказ, достойны солдата. Но не командира.
Передо мною была поставлена задача. Вот только способ ее решения был выбран, на мой взгляд, немного неправильно. Точнее, неправильно были выбраны исполнители. Это была работа не для снайперов. И я уже начинал догадываться, для кого.
Ну, почему все лучшее в этом мире достается детям? А старикам все остальное. Ну, почему именно я должен делать самую грязную работу? Я был стар для нее. Я был слишком стар для этой работы. Стар. Просто "Super Star". Что это означает по–английски вы, конечно же, знаете. Я начинал чувствовать себя суперзвездой. Явная мания величия! Созрел очередной клиент для психушки. Конечно же, я не был героем. Никогда не был. Просто был подготовлен немного лучше, чем мои бойцы. И не мог перекладывать на них свою работу.
Вечером мне пришлось немного пошаманить. Вместе со своими пулеметчиками. Я рассматривал окружающий мир в прорезь прицелов, втыкал в брустверы окопов небольшие колышки. Это была защита от шайтана! Все шаманы используют для этого колышки. Осиновые. У меня под рукой были только сосновые. Но это было несущественно. Я обозначал сектора для ночной стрельбы. Готовил огневые мешки для тех, у кого могло появиться желание побегать ночью по горам. За мною. И "коридор" для своего выхода.
Со снайперами проверил ночные прицелы. Они должны были им пригодиться следующей ночью. Ночью, когда я должен был возвращаться из самовольной отлучки. Я готовил группу прикрытия отхода. Ставил задачи своему заместителю, саперам и связистам.
Моя же подготовка заняла гораздо меньше времени. Ровно столько, сколько было необходимо, чтобы справиться с суточным горно–летним сухим пайком. Я хорошенько поужинал. Супом "Особым с черносливом" (на самом деле он больше напоминал компот с черносливом и рисом), смолотил 400–граммовую банку овощей. Расправился со стограммовыми банками тушенки и сосисочного фарша. Умял печеночный паштет и стограммовую банку сгущенного молока. Вволю напился чаю с галетами. К чему лукавить: я всегда любил повеселиться, особенно поесть. Врачи–диетологи не рекомендуют много есть на ужин. Но я же практически ничего и не съел! Так, слегка размялся! К тому же, весь следующий день я собирался поститься.
Во время ужина в нескольких метрах от моего окопа упал реактивный снаряд. И не разорвался. Странно! Скорее всего, это была хорошая примета? Ведь если хороших примет не хватает, их всегда приходится придумывать. Разве не так?
А еще в нашей шаманской работе очень важны амулеты. От злых духов помогают самые разнообразные. Но я взял с собой только проверенные: АКМС с накрученным на ствол прибором бесшумной, беспламенной стрельбы, магазин с тридцатью патронами с ослабленным пороховым зарядом (плюс четыре магазина с обычными патронами в лифчике). Сто пятьдесят патронов на одну ночь – это очень много! Надеюсь, что мне столько не понадобится. И очень мало! На полторы минуты боя. Правда, в бою любого количества патронов будет мало!
Взял радиостанцию Р–255, подсумок с двумя осколочными гранатами Ф–1 (еще четыре лежали в лифчике). И два ножа. Это были мои главные амулеты! Один сделал еще на заставе. Из латунной гильзы танкового снаряда. Деревянная рукоятка, лезвие обоюдоострое, широкое. Сантиметров пять в длину. Детская игрушка! Было бы побольше времени, сделал бы и вторую такую игрушку. Двумя одинаковыми ножами работать легче. Ведь бог дал человеку две руки. Но времени не хватило. Второй сделать так и не успел. Пришлось взять с собою обычный армейский штык–нож. Он выглядел гораздо солиднее. Но, как известно, не все то золото, что блестит. В применении он был не слишком удобен.
С полчаса ушло на то, чтобы закрепить поверх брезентовой куртки–штормовки маскировочную сетку, несколько веток и пучков сухой травы. Я оставил свои документы и офицерский жетон с личным номером Виталику Жердеву, который "завис" у меня на двое суток в ожидании попутного борта (вертолета) до своего взвода.
Ближе к полуночи луна спряталась за облаками, начал моросить дождь. Пришло мое время. Я шел всю ночь. Шел более четырех часов. Сначала на юг. Потом на восток, потом на север. Духи находились на востоке. Но, как известно, нормальные герои всегда идут в обход. Капитан Немо за это время прошел бы 20 тысяч лье. Под водой. Просто подводная лодка идет слишком медленно. Куда ей до меня. Куда до меня капитану Немо! Я был ракетой, космическим кораблем. По моим расчетам, я прошел почти полтора километра. За ночь. Триста метров на юг, примерно километр на восток, и метров двести – на север. Я двигался со скоростью света. Ну, почти со скоростью света (это у вас скорость света 300 000 километров в секунду; мои же восемь метров в минуту казались мне куда как круче!). Правда, на поворотах меня постоянно обгоняли черепахи, муравьи и какие–то маленькие противные букашки. Ненавижу лихачей! Я шел на первой космической скорости. Своей первой космической (пятьсот метров в час)! В правом ряду. Соблюдая все правила межгалактического движения. Они же, наверное, врубили вторую, а то и третью космическую скорость. Лихачи! Что с них взять?!
Ну, а кого еще можно встретить в горах ночью? Ночью в горах гуляют только лихачи и последние идиоты. Если бы у меня было зеркало, я бы точно увидел в нем одного из них. К счастью, зеркала у меня не было.
Перед самым рассветом я заполз в какую–то небольшую промоину. Засыпал себя ветками и старой пожухлой травой. Впереди был долгий, долгий день...
Мне повезло. Повезло трижды. Во–первых, ночью я не наткнулся на духов. Во–вторых, я вышел на батарею пусковых реактивных установок. И, в–третьих, я не оглох за день. Третье было самым удивительным.
Пока все складывалось как нельзя лучше. Меня не заметили. В мою сторону вообще никто не смотрел. Каждый был занят своим делом. За что я так люблю артиллеристов! Рядом с ними никогда не бывает праздношатающихся бездельников. Тяжелая физическая работа, постоянный грохот приводят к тому, что после смены артиллеристы валятся с ног от усталости. И моментально засыпают мертвецким сном. Милое дело для диверсантов находиться в это время рядом с ними!
Все складывалось хорошо. За одним маленьким исключением. Я никак не мог обнаружить огневую позицию минометчиков. Это попахивало какой–то мистикой! Позиция находилась не более чем в пятидесяти метрах от меня. Я прекрасно видел корректировщика огня, лежащего на небольшом коврике под поваленной сосной. Точнее его спину. Видел бинокль и крошечную японскую радиостанцию в левой руке. Я прекрасно слышал каждый выстрел миномета, ощущал вибрацию воздуха и земли. Но сам миномет не видел!
Чтобы его обнаружить, необходимо было сменить место. Моя промоина оказалась прекрасным укрытием, но никудышным наблюдательным пунктом. Такое тоже иногда случается. Для смены места необходимо было дождаться темноты, и потерять еще одни сутки. Это в мои планы не входило. Но, как известно, человек предполагает, а Аллах располагает. Я понимал, что придется ждать ночи, менять позицию и следующий день вести наблюдение. Пока не обнаружу минометную позицию, дальнейшие действия были просто бессмысленны.
И тут мне в очередной раз улыбнулась удача! Выглядела она совсем неказисто. В виде старенького, разбитого грузовика. Он отделился от колонны машин, перевозивших снаряды. И остановился в нескольких метрах от меня. К нему подошли пятеро афганцев и начали деловито выгружать мины. И относить их на огневую позицию. Кто бы мог подумать, что она находилась у меня под самым носом. И лишь небольшой куст не позволил мне обнаружить её раньше. Он рос в паре метров от моего лежбища и закрывал от наблюдения совсем крохотный пятачок земли.
Я продолжал наблюдать за корректировщиком огня, но до сих пор не видел ни одного минометчика. Это было странно. По логике вещей, они должны были помогать в разгрузке машины. Ну, предположим, что они не вылезали из воронки потому, что укладывали мины. Но после окончания работы, когда подносчики сели пить чай, они снова не появились. Это могло означать только одно...
В этот момент корректировщик повернулся в мою сторону. Ну, конечно, минометчики держались в стороне от афганцев по одной простой причине. Они считали их людьми второго сорта. Корректировщик огня был арабом. Как я не догадался сразу?! Ведь по почерку за версту было видно, что это не совсем обычный минометный расчет. Стрельба по выносной точке прицеливания, как днем, так и ночью, не были характерны для афганцев. Как не была характерна и такая виртуозная меткость стрельбы. Она требовала не только определенных навыков владения оружием, но и знания таблиц ведения огня. И наличия минометного прицела. Афганцы же, прицелом, как правило, не пользовались.
Все встало на свои места. Я прикрыл глаза и позволил себе немного расслабиться. До начала сумерек оставалось еще более часа. Спешить было некуда. Да, и рабочий день уже практически подходил к концу. Оставалось совсем немного: убрать корректировщика, сходить в гости к минометчикам и вернуться домой. К своим. Оставались сущие пустяки!
Корректировщика разумнее всего было убрать из автомата. Тем более что у меня был прибор бесшумной беспламенной стрельбы. Это здорово упрощало задачу. Минометчиков я легко достал бы и гранатой. Тридцать метров дальности, большая площадь цели – задача не сложная. Вполне возможно, что во время пуска реактивных снарядов никто бы не обратил внимания на разрыв гранаты.
Но в данных условиях такой способ был не самым лучшим. Ведь помимо ликвидации, необходимо было получить подтверждение успешности её проведения. Неподтвержденная ликвидация сродни недоделанной работе. А она, как известно, всегда является началом следующей, более трудоемкой, работы. Её всегда приходится доводить до конца. Но второй раз это сделать всегда сложнее.
Сумерки подкрались как всегда незаметно. Над позициями соседнего полка появился санитарный вертолет. Видимо, у ребят снова были потери. И сразу же оживились расчеты пусковых установок. Батарея открыла огонь по месту предполагаемой посадки вертолета. Всю поляну накрыло облаком пыли и ревом реактивных снарядов. Зашевелился и мой корректировщик. Соседний полк не был его целью, но что–то заинтересовало его на позициях нашего полка. Он буквально прилип к биноклю. В этот момент я выстрелил. Трижды. Серия из трех выстрелов – так нас учили в разведшколе. Голова, корпус, живот. Расстояние было слишком маленьким, поэтому я трижды выстрелил ему в голову. Выбрался из укрытия, повесил автомат за спину и, пригнувшись, побежал к позиции минометчиков.
По моим расчетам минометчиков было не более двух–трех человек. По крайней мере, я на это очень надеялся, когда прыгал в воронку. С ножами в обеих руках.
Их действительно оказалось только двое. Нож в левой руке прошел по стандартной траектории. На заряжающего ушла пара секунд. Хуже дело обстояло с наводчиком. Он прильнул к прицелу, и моя правая рука со штык–ножом нашла только его спину. Точнее позвоночник. Лезвие застряло где–то между четвертым и пятым грудными позвонками и неожиданно... сломалось. Мне здорово повезло, что их было только двое! И я смог добить его обломком ножа прежде, чем кто–то другой не добил меня.
Эх, мама–мамочка, ведь учила ты меня в детстве никогда не бить "лежачих". И уж тем более никогда не бить в спину. Говорила, что кратчайший путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Жалко, что путь к желудку моего минометчика в этот раз оказался мне недоступен.
Я наскоро осмотрел огневую позицию. Небольшой китайский фонарик в цинке из–под патронов на бруствере служил выносной точкой прицеливания. Прицельные таблицы на арабском языке. Аккуратные штабеля осколочных мин. На небольшом коврике сложены два автомата Калашникова китайского производства, рюкзаки с магазинами и каким–то хламом. Несколько лепешек, красивый арабский нож в кожаных ножнах и три гранаты Ф–1 лежали рядом. Нож и гранаты я забрал с собой (лишь одну оставил на разгрузку под одной из мин).
Пора было уходить. Дорога обратно заняла гораздо меньше времени. Примерно через час я был уже на своей горке. Меня никто не преследовал и мои бойцы не подстрелили меня по ошибке. Можно сказать, жизнь удалась. Меня встретил Виталик Жердев. Дружески похлопал по плечу, внимательно посмотрел в глаза. И до утра никого ко мне не подпускал. Всю оставшуюся ночь мне казалось, что от меня пахнет кровью...
Последний год моего пребывания в Афганистане мне вспоминать не хочется. Стыдно. Теперь я знаю, что родился под счастливой звездой: за два с лишним года в Афганистане среди моих подчиненных не было не только убитых, но даже раненых. Но самому мне везло чуть меньше. На одной из засад мне перебило осколками ноги. Врачи настаивали на ампутации. Пришлось сбежать из медсанбата. Ноги долго не заживали. И угроза их ампутации все равно оставалась. В результате этой неопределенности я пару месяцев не писал писем домой. Мог бы написать хоть что–то. Но, видимо, слишком жалел себя и совсем не думал о других. Возможно, я был и неплохим командиром, а вот сыном оказался никудышным. За эти два месяца моя мама поседела...
По словам моих родителей, этот год был для них самым тяжелым (хотя какие года были для них легкими – годом раньше погиб их зять). В стране в это время были перебои с продуктами. А потому, чтобы достойно встретить мое возвращение, и как–то скрасить ожидание, они купили поросенка. Видимо в это время, поросенок больше всего ассоциировался в сознании моих родителей с их непутевым сыном.
По милости моего заменщика, мне пришлось задержаться в Афгане на пару месяцев. И когда я приехал домой, поросенок превратился в настоящего "свина". По крайней мере, весил он куда больше моего.
Но дни его были сочтены. Теперь оставалось лишь превратить эту груду мяса в симпатичные свиные котлетки, вырезку, грудинку и прочие деликатесы. Проблема возникла на ровном месте. Отец сказал, что не может зарезать Ваську. Это заявление было подобно грому средь ясного неба. Больше "свина" резать было не кому.
Отец родился в деревне. И зарезать свинью для него не было проблемой. Но, похоже, с этим Васькой было связано слишком много переживаний, надежд и ожиданий, что он перестал быть обычной свиньей, а стал, чуть ли не членом семьи. Зарезать "члена семьи" отец не мог. А потому сделать это предложено было мне. Типа: ты породил его, тебе и... Можно подумать, это я заводил этого поросенка?!
Отец купил бутылку водки. Выпил почти целый стакан. И после этого начал рассказывать мне, как и что я должен делать. На мое шутливое замечание, что водку должен пить тот, кто "режет", последовал вполне резонный ответ:
– Но ты же не пьешь.
Затем отец начал объяснять мне на пальцах, куда я должен попасть ножом.
– Пап, да, не суетись. Я все сделаю...
Я взял штык от немецкой винтовки, что подарил мне бывший войсковой разведчик Коля Белянин. И направился к сараю. Отцу предложил подождать меня у дома. Но он не согласился.
– Я должен...
Что должен, уточнить он не успел. Я зашел в загон к Ваське. И сделал то, что должен был сделать...
Потом отец не разговаривал со мной два дня. Я не мог понять почему? Пока на третий день его не "прорвало".
– Так нельзя! Ты его... Как человека. Так нельзя...
Что я мог ему ответить?
Вечером того же дня мама устроила отцу настоящий скандал.
– Ты что, совсем с ума сбрендил?! Сын только что вернулся... Вернулся из ада. А ты его заставляешь снова...
Отец только сутулился. И виновато улыбался. Что он мог ответить?
Автор - член Союза писателей России и Международного Союза славянских журналистов (http://kartsev.eu).