Восемь сцен одной небольшой поездки
2002 г.
Действующие лица
Валентина Трофимовна, Валентина, мать пятнадцатилетнего сына
Ваня, ее сын
Семен, муж Валентины, отец Вани
Подруги Валентины с молодых лет, так похожи, что их может играть один человек
Муся
Зина
Прим
Давние знакомые Валентины, ныне предприниматели
Пликина
Маргарита Михайловна, Марго
Муж и жена, давние знакомые Валентины, значительно моложе ее
Николай
Нина, Нинка, подруга Вани, «с нашего двора»
Эдик, молодой человек Ваниного возраста, санитар
Бритоголовый, плотный молодой человек (не первой молодости)
телохранитель
Женщина с фотографией
пожилые, в отставке
1-й военный
2-й военный
1-я старуха
2-я старуха
3-я старуха
Девочка Настя, 6-7-и лет
Работники телевидения с камерой, охранники, молодежь-музыканты вокально-инструментальных ансамблей, толпа
Сцены
I. Пролог
II. Подарки, подарки…
III. Сельское кладбище
IV. Бородино
V. Вечер в номере гостиницы
VI. Снова в Бородино
VII. Медалька, цепочка и прочее
VIII. Престольный праздник, что ли?
I. Пролог на кухне
Обычная московская «малогабаритная» квартира, кухня. Теплый апрельский вечер. Помещение освещено оранжевым заходящим солнцем. В раскрытое окно просунулась с воздуха большая ветка рябины.
Валентина, стоит неподвижно, сжав руки. Входит Муся, соседка, с большим, по видимости, дорогим букетом; во все время последующего разговора, забыв, остается с ним в руках.
Муся. Валя, ты сумасшедшая.
Валя. Да, я сумасшедшая.
Муся. Ты по-настоящему сумасшедшая.
Валя. Подруга, - не в таком смысле…
Муся. Отказаться от лечения Ванечки! За него!
Валя. Он не должен ничего знать. Когда я ходила к этому главному, а это ведь военное министерство, они то Ваню и подхватили как допризывника, все анализы и всё, - у них там часовые. Часовые и пикеты…
Муся. Кто же это осмелился-то на пикеты?
Валентина. С одной стороны - стоят солдатские матери, с другой - несчастные матери, как я. На груди таблички на веревочке… Вот одна: «На лечение сыночка нужно пять тысяч долларов. Набрала за месяц пять долларов. Помогите… Помогите скорей…».
Муся. (обнимает Валентину). Дай я поплачу с тобой.
Валентина. Когда Ванечка родился - Муся, а ведь ровно пятнадцать лет назад, в этот вечерний час! - я сказала себе: чего я для него хочу? - Ничего там особенного, - чтобы побегал ножками вдоволь по лугам, чтобы купался в чистой речке, незагаженной, чтобы узнал хороших людей, чтобы узнал любовь, чтобы увидел мир, пока мир еще так красив… Пока сам он еще так красив… Вот того же хочу и сейчас, только отпущено теперь на это только тридцать дней…
Входит Семен.
Семен. Ну, подруги, чего нахохлились? Иван пришел?
Валентина. Устал что-то, прилег. Весь божий день, десять часов оттопал. Я думаю, его ботинок еще только на два таких дня поиска работы и хватит.
Семен. Русские ботинки выносливые, не «Саламандер»! Что предлагали?
Валентина. Компьютерный Интернет с английским языком в американском варианте.
Семен. Ну, это нет…
Валентина. Еще - вышибалой в ночном баре. Плечи, говорят, у тебя широкие, подходящие. А он: «Да не умею я никого вышибать. У меня классическая Греко-римская борьба была. Тем более, у вас там все пожилые, с золотыми зубами…» При нем одного старика вышибали, шулера что ли, как они там решили. У него золотая челюсть как раз выпала, они ее ему в горло затолкали - «Глотай, что нажил!» Иван ушел.
Семен. Вот я сегодня раньше ушел, чем и хорошо шоферу такси. «Глядя на луч вечернего заката!»…
Валентина. Сеня, а расскажи про лучик.
Семен. Да зачем, Валя… Да надо ли?
Валентина. Ну, пожалуйста, милый. И Муся вот не знает.
Семен. (неохотно). Ну, сели они ко мне, женщина с малышом. У малыша личико платочком что ли закрыто, словом - не видно. Едем. Она что-то говорит, куда свернуть, что ли… Я не расслышал, обернулся к ней, и - Боже ты мой!.. У малыша личика-то вроде как и нет, как бы рана сплошная, где видно, и забинтовано. Она мне говорит тихо: «На облучение едем, понимаете?». Тут машину тряхнуло, что-то там сдвинулось что ли. Малыш запросил: «Мама, не убирай лучик! Оставь мне лучик!»… Тут они вышли, я денег не хотел брать…
Валентина. Оставь мне лучик, мама…
Семен. Ну, я пойду, стол налажу (Уходя оборачивается).
Семен. Эх, была бы у меня своя машина, не такси хозяйское… Да на своей-то я бы работал, как черт! Я бы перевозил по сто возок в день, москвичей и гостей столицы! Я бы вас всех в обновы одел! Тебе бы пальто купил, кожаное с мехом! Тебе бы, Муся, шляпу за триста долларов, как любимой соседке. (Уходит).
Валентина. Лечить… Да кто это будет лечить!
Муся. И что же ты будешь делать?
Валентина. А то и буду, что вместится в тридцать дней. Я покажу сыночку наш мир, и как он еще красив, и где мы явились на свет, и нашу речку, и луга, и двух-трех хороших людей, достойных, а может, и любовь успею…
Муся. А деньги, а средства?
Валентина. Да плевать мне на деньги! Они думают, мы уж так низко пали, что и делать ничего не можем без их условных единиц! Задумала я только то, на что у меня есть силы. И право! Я - мать!
Муся. Была у тебя сила, когда мать на горшок носила… А грех перед Богом? Ты что же хочешь быть как Бог?
Валентина. Бог? Я верила, как меня мать научила. Я исповедовалась, причащалась. Я - верила! А он? Как он может допускать страдания детей! Нет, нет и нет!
Короткая пауза
Валентина. И о грехе ты не поняла! И кончили на этом! И все - как обычно, и сегодня - день рождения Ванечки!
Пауза
Муся. И салат-оливье сделать? Я сделаю Что туда класть?
Валентина. Все, кроме окурков! И приходи не опаздывай.
Муся. Приду. И Семену не скажешь?
Валентина. Нет! Он - мужчина, он слабый!
Муся. А масло какое? «Слобода»?
Валентина. «Слобода». Нет, ты не приходи, Муся, тебя лицо выдаст.
Муся. Я не приду, Валечка, меня лицо выдаст…
ЗАНАВЕС
II. Подарки, подарки …
Другая комната в той же самой квартире. Так же раскрыто окно и также в окно просунулась - другая, конечно, ветка рябины. Тот же вечер.
Валентина одна в комнате. Проводит рукой по ветке, гладит ее, потом на цыпочках подходит к двери в другую комнату, прислушивается.
Валентина (у двери). Поспи, сыночек. Отдохни в свой день рождения. «В жизни раз бывает нам пятнадцать лет»…
Входит Семен
Валентина. Между прочим, Прим звонил, хочет привезти свой долг.
Семен. Какой еще долг?
Валентина. Еще спроси, какой Прим? Ну, Прим - сын аптекаря, прославившегося своими примочками, - Примoчкин, потом красивее - Пр`имочкин, потом еще красивее - Прим…
Семен. Что я Прима не знаю? Я спрашиваю: долг какой?
Валентина. Вот то-то и оно, что ты долги забываешь и прощаешь. Ну, вспомни, три года назад, вот так же был Иванов день рождения. А Прим уже тогда затеял свое дело, ну помнишь? И не хватало ему именно в тот день для какого-то там важного расчета, от которого все начинание на волоске висело, какой-то там ерундовой суммы, но наличными и тотчас! И все его богатые друзья ему отказали. А мы дали. Неужели не помнишь?
Семен. Помню, конечно. Но ведь это, действительно, была ерунда какая-то, пустяк по нынешним временам.
Валентина. А вот этот пустяк-то его и выручил. И, как он сам считает, дальнейшую удачу и принес. (Во входную дверь звонят). Да вот и он. (У двери Вани). Ваня, вставай!
Валентина выходит, чтобы отпереть дверь и возвращается, пятясь, слегка опешив. За ней так же задом протискивается полный веселый человек, - Прим. Он держит за один край большую, видимо, тяжелую коробку, за другой край ее несет Бритоголовый в кожаной куртке.
Прим (хохоча и очень громко). ...И мы Пликину пустили с подарком задом, вот как меня сейчас! А вы знаете, какой зад у Пликиной! Короче, она в дверях застряла. А юбилей уже в разгаре! И они все уже там приложились! Оборжешься!
Из своей комнаты выходит Ваня и останавливается, опершись о косяк.
Прим (оглядывая всех). Но, может быть, вы вообще не знаете Пликину?
Бритоголовый. Это шеф просто показывает, с кем он знаком. В деловом мире ее все знают.
Валентина. А я как раз по неделовому глупому миру знаю, она у нас была еще в центральном месткоме, еще под фамилией Пронина.
Прим. О, Валя, я тогда у тебя потом расспрошу, - беру на заметку! Но сейчас не в ней дело. Начнем с начала. Всем привет! Бонжур ту ле монд! Я изучаю французский язык, и это - по-французски. У меня контрагент во Франции, в банке “Креди Лионнэ”, “Лионский кредит”. А это (показывая на Бритоголового) мой шофер и телохранитель Ваня, тоже Ваня, хотя точнее - Жан. И от части он даже мой приятель. Хотя по правилам охранник никогда не должен быть приятелем. Но к этому мы еще вернемся, я уже взял на заметку. Жан, силь-ву-плэ, ставь коробку сюда, поосторожнее, не оторви край. Хотя - небьющееся, непьющееся, но мнущееся. Мнущиеся подарки! И ко дню рождения.
Пауза. Устанавливают коробку.
Ваня (он говорит нарочито замедленно и деланным басом). Цветок винограда распускается, и мне 20 лет сегодня вечером...
Валентина. Сынок... Какой виноград, какие двадцать?...
Ваня (утверждающе). Ветка рябины распускается, и мне пятнадцать лет сегодня вечером.
Прим (удивленно). А? да! Именно к празднику, именно и родителям новорожденного.
Ваня (тихо, но отчетливо). Но я не родился от своих родителей...
Валентина. Вот так нынче у молодежи...
Несколько неловкая пауза.
Бритоголовый. Да это же толковать надо! И не в том смысле, как вы испуганно посчитали. Нормально он говорит: ихний менталитет родился не от родителей, от Бога! Сейчас многие так считают. Декарт тоже так говорил: родился не от родителей.
Прим (несколько суетясь). Да, да, я тоже что-то такое слышал, в Лионе, во Франции. Но давайте посмотрим подарки. Валечка, вот тебе...
Ты не побрезгуешь? Все, правда, не новое...
Бритоголовый. Сэконд хэнд.
Прим. Но физически - все новое, все очень чистое, и из хороших рук. Все дезинфицировано, у них там прекрасная химическая чистка, нейтральным газом. Вот тебе, Валечка, кожаное пальто с мехом...
Пауза. Все молчат и смотрят на Валентину.
Валентина (оглядывая всех). А что? Я беру... (Неуверенно). Конечно, это и некоторое унижение... Но ведь небольшое, правда? Я - беру!
Прим (обрадованно). Какое же унижение! Это от одной моей знакомой. Совсем, совсем почти новое! Ненадеванное!
Бритоголовый. Как они говорят, - “девственное”.
Прим. Их там три сестры, - все миллионерши, банкиршы, банк Креди Лионнэ! И капризные! А это было очень модное в прошлом году, ну - миллионное! И две сестры купили случайно одинаковое. И тогда одна говорит: “Что бы я это надела?! Но этого уже два экземпляра! Чтобы я надела второй экземпляр?!”.
Валентина. Я беру, спасибо. А Ване есть что- нибудь?
Прим. Как же, как же. Вот (достает) - джинсы. И там еще кое-что.
Бритоголовый. Как раз на твою деньрождению.
Прим. Берешь?
Все смотрят на Ваню.
Ваня. Я поступлю, как мама. Спасибо.
Прим. Очень, очень тактично, молодой человек. Как видим, молодой человек, напротив, с большим тактом, он вовсе не с мухами.
Валентина (рассматривая пальто). Здесь в кармашке даже платочек остался. Какой прекрасный. И надушенный!
Бритоголовый (нюхает платочек). Ждете, конечно, что - шанель номер 5, а вот и нет: фирма Буржуа “Вечер Парижа”! Я от этого запаха всегда тащуся...
Прим. А теперь самое главное. Но вы здесь - вы позволите мне сделать небольшое отступление? Валя, ты позволишь, чтобы присутствовала камера, от TV (он произносит: “от Ти-Ви”)?
Бритоголовый. То есть от телевидения, ну “от ящика”.
Прим. Их присутствие очень помогло бы мне для предприятия, для дела. Они будут снимать, но без звука, звук не будет записываться. Мы можем говорить все что угодно, без напряга.
Бритоголовый. Раскованно, рилэкс.
Прим. Звук, слова, потом подставим, какие захотим. Можно?
Валентина (неуверенно). Я не знаю... Ну, пожалуйста.
По знаку Прима входят два человека с камерой и настраивают ее. Валентина, поклонившись им, выходит и вскоре возвращается переодетая во все новое, подаренное. Она ослепительно красива. Все несколько опешили.
Бритоголовый (в восхищении). Прекрасная женщина! Красавица! Вне возраста! Сан-заж!
Прим. Вы только посмотрите!
Валентина (поворачиваясь и прохаживаясь, как на показе мод). Смотрите здесь, смотрите тем, нравится ли это вам!
Бритоголовый. Так говорила моя мама, это прекрасная поговорка пятидесятых годов.
Прим (с восхищением). Семен, у тебя совсем другая жена! Нет, так просто не может быть! У нее была двойная жизнь!
Валентина. А то как же? - Двойная! Одна у станка, другая на кухне!
Бритоголовый. И пальто очень элегантно распахиваете.
Человек с камерой. Амплитуда жестов хорошая. Телегенично.
Бритоголовый. А у ихних модельеров это называется “жест, приближенный к телу”, “жест приталенный”.
Валентина. Да ладно уж, не смущайте девушку. Это все не для меня, и не для вас, мои милые. Это все ради Вани, ради ванюшиного дня рождения (обнимает его), чтобы он увидел мир, пока там еще все более или менее красиво...
Ваня (обнимая мать). У мамы почему-то сегодня такое настроение... Как Анна Андреевна говорила: “О своем я уже не заплачу,/ Но не видеть бы мне на земле/ Золотое клеймо неудачи/ На еще не окрепшем челе...” Почему, мама?... Нет ответа...
Бритоголовый. Только наверное не “Анна”, а “Алла”? И почему “Андреевна”, когда она “Борисовна”?
Ваня. В самом деле, - почему?
Прим. Ну, а теперь - самое главное. (Людям с камерой) Работайте.
Вот конверт... (Достает конверт).
Бритоголовый. А вот во Франции нельзя говорить “конвэр”, это у них неприлично, вроде как “зеленая у тебя... эта...”.
Прим. В этом конверте два авиабилета на Майорку.
Бритоголовый. Остров в Средиземном море. Владение Испании.
Валентина. Все-то вы знаете.
Бритоголовый. Вы оценили? Я не зеваю, я учусь, я еще стану кое-кем!
Прим. Жан, перебиваешь! Билеты с открыой датой, туда и обратно. Все оплачено. Это - вам. Подарок нашего предприятия. Так сказать, нашим кредиторам.
Валентина. Прим, нет! Это уж слишком.
Прим. Слишком? Нет! А ваша помощь мне? Разве она была слишком? Я хочу быть благодарным.
Валентина. Нет, нет.
Прим. Если человек хамит, это считается в порядке вещей, а если у него есть совесть, и он хочет быть благодарным, этому, напротив, удивляются. Там сейчас чудное время года, тепло, но не жарко.
Валентина. Нет.
Прим. Хотя по ночам еще топят.
Бритоголовый. Камины!
Прим. И представляете - чем? Шелухой миндальных орехов! Ее там больше, чем дров... Вас встретят и поселят. В доме, где Шопен жил с Жорж Санд.
Бритоголовый. Она его в этом доме затрахала, и он по возвращении умер.
Валентина. Два билета... Но нас же трое...
Семен (отмахиваясь). Без меня! А тебе, Валя, будет полезно побыть у моря. Мать ведь у нас бывшая ткачиха, и у нее от профессии с легкими не в порядке.
Валентина. Нет, я не могу... Так сразу...
Прим. Вы возьметесь с Ванечкой за руки... и, знаете, что? - Вы будете подниматься на гору, всю в цветущих розовых кустах. И с горы вам откроется море, зеленое и теплое...
Бритоголовый. Средиземное!
Прим. И восходит солнце...
Валентина (колеблясь). Это конечно...
Прим. И вы увидите мир.
Ваня. Пока он еще так прекрасен...
Валентина (как бы вздрогнув). Что? Что ты говоришь?
Ваня. Мы увилим мир, пока он еще так прекрасен. Это же твои слова.
Прим. Тридцать дней он еще будет прекрасен, нет?
Валентина (встревоженно). Почему ты сказал “тридцать дней”?
Пауза.
Прим. Ну, я не знаю. Обычное время отпуска - тридцать дней, нет?
Снова пауза.
Валентина (решительно). Нет! Иван должен увидеть не море с горы, а Россию! Все места, которые нам с отцом были дороги, где наши корни!
Прим. Да, Иван?
Ваня. Да, мама права.
Прим (разочарованно). Но это же был такой хороший подарок. Я разочарован.
Бритоголовый. Там, у них, это называется “белый слон”. Дескать, “Мне подарили белого слона, а что я с ним буду делать?”
Прим. Я так и думал. Но чем отличается хороший бизнесмен? - Он никогда не отдыхает полностью, у него на все есть запасной вариант. (Людям с камерой) Работайте.
Бритоголовый. Но это уже последний.
Прим. Ввиду того, что первоначальный подарок фирмы подаркопринимателей не устраивает, (к Семену) тогда - вот тебе, дорогой Семен, ключи от машины. ВАЗ-2109.
Бритоголовый. То есть, “девятка”.
Семен (недоверчиво). Ну да?
Прим. Не навсегда, не навсегда, К сожалению, не навсегда, Но придут и такие времена, когда фирма сможет дарить своим избранным кредиторам - машины... А пока - ну, скажем, на полтора месяца. И доверенность на все, на твое имя. Вот она, девятка, во дворе стоит, зеленая.
Семен бросается к окну.
Семен. Стоит! Зеленая! (Убегает).
Валентина. И мы сможеи объехать все любимые места. Прямо сейчас, завтра!
Ваня. Мама, ты рада? Вот это подарок! Это уж будет зеленый слон.
Бритоголовый. Молодой человек, вы, как поэт, сочините-ка что-нибудь на данный случай, хотя бы строчку... Ну, как-нибудь там - “Дарите нам...”.
Ваня. Дарите нам, дарите, зеленовых слонов! Начинаем отсчитывать новый период нашей жизни!
Возвращается Семен.
Семен (в восторге). В самом деле, стоит! Зеленая! Чин-чином!
Входит Муся с шампанским и розеточками с закусками на подносе.
Муся (обносит всех шампанским). Шампанское... Салат-оливье...
(начинает плакать).
Валентина (с упреком). Муся, что с тобой?
Муся (тихо, но горько плачет, не может остановиться). Это от лука...
Входит Нина, Нинка, веселая, быстрая, одета с большими просветами голого тела. В руках букет.
Нина. Извините, незваная пришмонала на ваш тусняк. Но ведь на безник обычно и не зовут. (Ване) Сколько тебе, старик? Еще можно признаваться в своем возрасте? (Целует его в щеку и дает букет).
Ваня (несколько удивленно). Нинка... Это - Нинка... Нина. С нашего двора.
Нина. Пусть “Нинка”, уменьшительно-ласкательное. (С удовольствием оглядывает всех присутствующих). Здесь все такие вечерние, во всяком случае - коктейльные, а я - в прикиде для улицы. (Видя плачущую Мусю.) Но почему - плач и слезы? Нет, так нельзя! На таком безнике все - вскладчину, включая настрой. Пусть от меня будет что-нибудь веселенькое, пускай обо мне самой, - как сказал наш великий русский поэт Алексей Николаеыич Некрасов: “Ноги босы, грязно тело/ И едва прикрыта грудь. / Не смущайся, что за дело!/ Это многих славный путь!” Причем “босы” пишется с двумя “с” - “боссы”!
Прим. А между тем она очень зрелищно смотрится. (Людям с камерой) Закончили, спасибо. (Они уходят.)
Бритоголовый. Что и удивительно.
Нина. Вот видите, - как в вашем продвинутом возрасте: все в молодежи вас удивляет.
Валентина. Нина, а мама у тебя есть?
Нина. Это раньше все дети пили перед сном теплое молоко, слушали сказку, и у всех девочек были мамы... Нет мамы! Да вы не беспокойтесь за такое знакомство для Ивана. Иван мне никто. Просто симпатичный парень с одного двора. Помните, наверное, слова Фридриха Энгельса
Если ваш любымый не с вами,
Значит, это любимый не ваш.
Ваня. Все равно, Нина как явление - это здорово и прикольно.
Нина. Я, конечно, слишком поздно. Но, как говорят, если ты в кайфе, котлов не секешь.
Бритоголовый. То есть, это значит: на часы не смотришь.
Нина. Именно, именно.
Прим. Все же вы все меня несколько удивляете...
Валентина. А я, наверное, удивлю вас всех еще больше. Прим , вы думаете, мы так далеко отстали? Вы думаете, на наш чиненый диван нельзя сесть - застрянете в пружинах 1965 года? Вы думаете, если мы наденем свой выходной наряд, ну свой, недареный, хотя бы и счеточкой почистив, то на нас сбегуться смотреть? Сбегайтесь, смотрите, - мы ведь так не похожи на вас. Но если вы заглянете в наши головы, - вот где вы нас не догоните...
Ваня. Мама сейчас скажет что-нибудь в стиле 2005 года...
Валентина. Да, так вот. Я предлагаю Нине - после только лишь четырех минут знакомства! - сесть с нами в машину и ехать с нами куда глаза глядят! У нас как раз есть свободное четвертое место!
Нина. А я удивлю вас (Приму) и вас (Бритоголовому) не меньше, в силу вашео возраста: я с радостью принимаю это приглашение.
Прим (в сторону). Они все здесь - несколько с мухами...
Нина. В России надо брать пример не со стариков - не с Брежнева, Устинова, Черненко, не знаю, с кого там еще, - надо брать пример с молодых! Надо жить как в 2005 году!
Валентина. Ваня, и ты, Нина, - мы едем! Я покажу вам то, что вы еще не видели в России...
Ваня (хлопает в ладоши). Здорово! Вот если бы еще был фотоаппарат.
Валентина. Не нужен фотоаппарат! Не Жоржа Санда, не камины, не шелуху миндаля... Я покажу вам то, что фотоаппарат не возьмет... Сначала я покажу вам самого замечательного человека, который недалеко от нас существует, который спас меня от голодной смерти! Я покажу вам Нвана Никифоровича Софронова! А уж он вам такое откроет на нашей земле...
Семен. Отъезд завтра в шесть утра, пока нет заторов на дорогах!
Ваня (хлопя в ладоши). Здорово!
Муся тихо плачет.
Нина. В шесть утра! Да в шесть меня хоть в ухо... меня хоть в ухо целуй, не разбудишь!
Семен (строго). Завтра в шесть утра!
Муся плачет.
Нина. Ну, в шесть, так в шесть! В конце концов, как сказал Карл Маркс, - для утонченной женщины, / День всегда - день рождения!”
ЗАНАВЕС
III. Сельское кладбище
На горке убогое, именно убогое, сельское кладбище, каких много теперь в современной России. Кладбищу тесно, оно спустилось по склону до проезжей дороги и пересекло ее. Земли что-ли не хватает?...
Дорога, таким образом, проходит через кладбище. Стиснутые могилы с бумажными цветами, но зато все - в металлических оградах, правда, бог знает из чего сделанных, - из каких-то труб, из обломков старинных парковых решеток, одна даже из радиаторов квартирных батарей, окрашенных веселенькой масляной краской...
Маленькая похоронная процессия поднимается вверх по склону, - нужное ей место, видимо, на противоположном склоне и от зрителя не видно. В этой процессии впереди Зина, очень похожая на Мусю из Пролога, можно подумать - ее двойник, она торжественно несет в руках подушечку (конечно, не предназначенную для такой церемонии, но покрытую белоснежной обеденной салфеткой), на подушечке несколько медалей и орден, все как полагается... За Зиной двое очень пожилых Военных, явно отставного вида, - 1-й военный, 2-й военный, они - при всем возможном в данных условиях параде, с орденскими колодками, с фуражками, торжественно несомыми у локтя. За ними Семен, Валентина, в конце Нина и Ваня.
Поодаль - неподвижно стоит пожилая женщина с фотографией, большой, в рамке фотографией молодого улыбающегося, просто даже хохочущего, парня, обратив ее к прохожим...
Сбоку и внизу, у дороги, виден нос припаркованного роскошного автомобиля, “иномарки”.
Нина. Я устала, мне жарко. Где тут у них дабл?
Ваня (вполголоса). Какой тебе дабл! Это кладбище. Сельское кладбище!
Зина (услышав и обернувшись). Да, у нас тесно, бедно, но что же делать... Иван никифорович прожил здесь сорок лет...
Валентина (к Ване и Нине). Простите мне дети, - я хотела показать вам человека, лучшего человека, а могу показать только его похороны...
Зина. Мы сразу же послали вам телеграмму, но, видимо, вы уже были в дороге.
Нина (Ване). Ты не смотришь, а ты смотри на меня сзади. Пристально смотри, как я поднимаюсь в гору. Прикольно? - Вид сзади! Пожирай глазами!
Зина. А так-то край у нас очень хороший. Здесь ведь сто первый километр, значит всем отпущенным из лагерей, из тюрем только здесь и разрешалось селиться, не ближе сто первого километра к Москве. Потому здесь очень много хороших людей...
1-й военный. Было.
Зина. Да еще и осталось. Сейчас они старые, конечно...
Валентина. Зина, а помнишь, как Иван Никифорович всегда говорил: “Вы, девочки, в гору не пыжьтесь, вы созданы парить!”. Расскажи о нем, Зина.
Военные галантно помогают Зине и Валентине взойти на самый хребет горки, - наша могила, видно, на той стороне. Теперь процессия остановилась, перегородив собой дорогу.
Нина (Ване, вполголоса). А это еще кто - страшная такая, в черном?
1-й военный. Вы, девушка. не бойтесь, это - Клава, местная. И она совсем не страшная. У нее сын в Афгане погиб или пропал, и - неизвестно. И вот, как похоронная или еще какая санкционированная акция, особенно если с военными, вот как сейчас с нами, она встает в сторонке и всем показывает фотографию Саши, - дескать, может кто его знал или видел, и расскажет что... Он смешливый был, в драмкружке играл... (Женщине с фотографией, ласково). Ты бы, Клава, в тень стала, все лучше...
Зина (сверху горки, держа подушечку на обеих вытянутых руках торжественным жестом, начинает надгробную речь). Первая медалька Ивана Никифоровича, вот эта, - за озеро Хасан, а было ему тогда всегошеньки двенадцать лет, и был он сын полка...
С дороги, с невидимой нам ее части, раздаются нетерпеливые сигналы машины.
Зина. Ну вот, дорогу, видишь, им перегородили! Уймитесь, успеете! А вот этот - это уже орден! Красной звезды. Это за настоящий большой бой 1941 года, на Украине...
2-й военный. Тогда еще были бронепоезда...
С дороги сигналы уже нескольких машин.
Зина (не обращая на них внимания). Да. И вот перед их бронепоездом,
и позади, - разбили путь, снарядами, и остался поезд стоять готовой мишенью, фактически на расстрел. А у них в запасе, при паровозе, паровозы еще тогда были, были дубовые дрова.
2-й военный. Дубовые полешки, аккуратные, как железные, из карпатских дубов...
Зина. И вот Иван Никифорович...
Нетерпеливые гудки со всех сторон.
Зина. А из машин выйти боятся, - “Моя машина - моя крепость!”. Уймитесь, гады! Пока не похоронем, не уйдем! И вот Иван Никифорович, а он юркий был, гибкий...
1-й военный. Плясун, до последнего дня плясал... (Нине) Вам бы понравилось...
Зина. И вот он подлез под первый вагон и из-под него, аккуратненько полешки вместо рельсов и положил...
Нестерпимые гудки со всех сторон.
2-й военный.Там всего-то и надо было метров пять покрыть...
Зина. И поезд прошел! И вышел!
Гудки. гудки, гудки...
Зина (обращаясь ко всем). Ну, ладно, освободим нетерпеливым гадам проезд. Да вообще-то они и не гады...А наши - подымайтесь все сюда, сгруппируемся в последний раз вокруг Ивана Никифоровича!
Валентина. Я сейчас не могу... Я присяду на минутку... Ваня, побудь со мной...
Они оба присели у обочины, около иномарки. Помедлив, к ним подошла и поодаль подсела Нина.
Валентина. ...И когда мы с Зиной были на последнем курсе техникума..., - вот он, наш текстильный техникум, сто метров от сюда... - и как-то так получилось, что совсем уже есть было нечего и жить негде, он нас с Зиной приютил, и кормил... Ну, стряпали-то, конечно, мы с Зиной, по очереди...
Нина. Ваня, у меня кто-то по шее ползет, - смахни.
Ваня смахивает.
Валентина. Ванюша, да ты поласковей, покрасивей... Смотри - как (показывает ему нужный - по ее мнению - жест. Ваня повторяет его).
Нина (жалуясь). Валентина Трофимовна, он не так, он не умеет!
Валентина. Научится, не торонись... А вообще то время тогда было веселое. И почему оно было такое веселое? И мы хоть на кухне и много крутились, а пели-то вот что:
Эх, ухни, кума,
Эх, ахни, кума!
Я не с кухни, кума,
Я из техникума!
Подходит полная, нарядная, - слишком нарядная, а западноевропейском варианте, - женщина, Пликина.
Пликина. Это вы, что ли, проезд перекрыли?
Валентина. Свободно уже, проезжайте.
Пликина. Подумаешь, разрешила! Я сама кому хочешь и разрешу, и запрещу! А вот шеджул свой я из-за вас нарушила.
Валентина. Господи, - Пронина?
Пликина. Бери выше, я теперь Пликина! А это кто? Никак Валентина? Ну, ты даешь, подруга. Чего это ты в родные пенаты пожаловала?
Валентина. А вот, посмотреть, что стало.
Пликина. Ну и себя показать, конечно. (Осматривает ее). А что, показать есть что, прикид на тебе классный. (На Ваню) А это кто?
Валентина. Это сын Ваня...
Подходит женщина с фотографией и, не принимая участия в разговоре, становится в стороне.
Женщина с фотографией. Сынок... Как хорошо...
Пликина. Сын, это, конечно, - да! Это - плюс! И машина есть? Ты на машине?
Валентина. Есть... конечно (оглядываясь вокруг и, видя блестящий капот иномарки) Да вот она.
Ваня (остерегающе). Мама!...
Валентина (упрямо). Да! Вот она! Моя иномарка! Ишь как нагрелась, милая...
Пликина. Смотри-ка, как ты преуспела. И сын, и иномарка... И муж не бросил? А у меня вот сына нет...
Женщина с фотографией. Сынка нет...
Подходят все остальные из похоронной процессии - Зина, Семен, 1-й и 2-й военные. У военных уже подносик с чарками и бутылка водки.
Пликина. А, все собрались... Привет, Зинка! А мы тут прошлое и настоящее вспоминаем... Вот жили три подружки в маленьком городке...
Зина. Извини, Пликина, сначала давайте помянем Ивана Никифоровича.
1-й военный (наполняет чарки). Это наша местная. (Подает чарку Нине).
Нина (принимая чарку). А вы так интересно вспоминали про бронепоезд...
1-й военный. Это не я, это мой товарищ, вы наши лица спутали.
Нина. Ой, извините, для меня мужчины после сорока, даже военные, все на одно лицо.
1-й военный отдает ей вежливый поклон, в старинной офицерской манере, щелкая каблуками, и отходит.
Нина. Постойте, я может быть...
1-й военный, видимо, не слыша, не оборачивается, и обносит чарками остальных. Все выпивают, кроме Вани.
Пликина. Да, так вот , я говорю: жили три подружки в маленьком городке - Зина, Валя и я, грешная. Учились в текстильном техникуме, все им казалось ясным и будущее как на ладони, вот кончат техникум, пойдут работать, благо великий текстильный город - от нас в часе езды... Но, конечно, подружки были разные. Две - скромненькие, в темных платьицах белыми горошками, а третья, я то есть, нескромная активистка, то в профсоюзе, то в партии КПСС. Скромницы еще подсмеивались над ней - дескать “Буду как Гаганова, - помните была такая всесоюзная активистка, с кикой на голове, а кика в свою очередь под министра Фурцеву, - да, буду как Гаганова, брошу парня дельного, полюблю поганого”. За поганых-то, то есть, значит за бездельников фабричных, над которыми шефство берут, очень уж во всех райкомах хвалили... Ну, дальше - выше... Известное дело... А там грянула перестройка... И вот - встретились. И хотим сравниться!
Валентина. Да не хочу я с тобой равняться.
Пликина. Ну, я хочу. Тем более я чарку выпила... Ну, медальки у нас, конечно, равные - юбилейные. А вот дальше...
Ваня. Уйдем, мама.
Валентина. Нет, я хочу, пусть скажет.
Зина. Сказать-то она может. Умеет.
Пликина. Да вы что думаете, я вам социологический анализ что ли выдавать буду? Ни-ни, я - в аспекте прикида, по вашему шмоток, значит. Начнем с того, Валентина, что не имей ты привычки чужое за свое выдавать! Машина -то эта - моя!
Семен. Какая еще машина?
Пликина. “Мерседес” предпоследней модели! Я всю жизнь иначе как на “Мерседесе” и не езжу.
Зина. Какую всю жизнь! Давно ли мы с тобой за трамваем пешком бегали?
Пликина (значительно, подчеркнуто). Всю свою с о з н а т е л ь -н у ю жизнь. То есть с Перестройки и с Рынка. Теперь дальше: я тебя, Валентина, сейчас раздевать буду, ты уж извини.
Нина. Она что, перегрелась? Как ее машина?
Пликина. На тебе, ведь, Валентина, ничего своего нет!
Ваня. Уйдем, мама...
Валентина. Нет, это мне будет - в покаяние.
Пликина. Ну, уж совсем-то, я раздевать тебя не буду, не в колонии. А вот - платье...
Зина. Все-таки бесстыдница ты, Пликина.
Нина. Может, оскорбить ее по морде? Я могу.
Женщина с фотографией. Сынок, ты возьми мать за руку.
Ваня (берет мать за руку). Ну пойдем, мама...
Пликина. Платье оно, действительно, хорошее, итальянское. И фирма хорошая - Карло Пазолини. Но - пришло из Франции или из Германии, через Прима, наверное, и из третьих рук - бесплатная гуманитарная помощь!
Валентина. А что - пока все правильно.
Пликина. Платочек на шейке - оттуда же. Туфельки “Саламандер”, но “Саламандер” для третьего мира, у них и подметки как для покойников, по фонду помощи нищим!
Валентина. Так, наверное...
Пликина. Ну, и так далее...Впрочем, мне надоело... И удовольствие я потеряла...
1-й военный. А ведь у нас напиток еще не весь. Не оставлять же!
Снова обносит всех чарками, все выпивают, кроме Вани.
Пликина. Ты прости меня, Валентина. Злобы-то тут никакой не было.
Валентина. Все правильно.
Зина. Не о том думаете. Еще от могилки на отошли!
`Пликина. Валька, а золото-то у тебя есть? Ну, хоть сколько-нибудь, ну хоть на похороны?
Валентина. А подай-ка мне, Нина, платочек шейный, германо-значит-итальянский, очень сейчас уместный... Золото? Золото есть! - Видишь, фикса (показывает на себе коронку из “желтого металла”). (Неожиданно лихо и грубо, приплясывая с платочком).
Есть и овощ в огороде -
Хрен да луковица!
Есть и медная посуда -
Крест да пуговица!
Нина (Подхватывает в такт, как частушку).
Есть и золото в народе
На короночке!
Есть и ценные бумаги -
Похороночки!
Валентина (Как стон). О-о-ой... (Перестает приплясывать, опускается на землю).
Семен. Чудит мать. Обидели ее...
1-й военный. Мы пойдем. (Откланивается старинным офицерским поклоном, щелкая каблуками. Нина пытается ему что-то сказать, но он не смотрит в ее сторону).
Оба военных уходят
Зина. Я тоже пойду - на мне ведь поминки. Все приходите. Ты, Валя, знаешь куда. (Целует Валентину и уходит).
Пликина уходит в другую сторону. Ваня и Нина быстро идут за ней - все трое теперь в стороне, за кустами, невидимые для Семена и Валентины. Здесь виден уже зад “иномарки”.
Ваня (Нине). Пойдем, пойдем скорее, я должен успеть! (Догоняя Пликину, взволнованно). Подождите, вы не можете так уйти! Так нельзя уйти!
Пликина. Что еще?
Ваня. Я предлагаю вам сделку. Я хочу купить вашу...эту... вашу машину.
Пликина (отвечает не сразу). Серьезно? Да тебя всего не хватит одно заднее колесо купить!
Ваня. Я покупаю ее и дарю своей маме!
Пликина. Не смеши, у меня от смеха коронка соскочит! Золотая, между прочим, фикса, а не из “желтого металла”, как у твоей мамы!
Ваня. Вам и не следует смеяться.
Пликина. Тв, наверное, не понимаешь смысла слов. “Покупаю” значит “плачу”. Чем же?
Ваня. Я продаю вам свою почку.
Пликина. Он сумасшедший.
Ваня. Я не сумасшедший, я наводил полные справки, как все делается в нашей стране при продаже органов.
Пликина (очень зло). Да на фиг мне твоя почка!
Ваня. Очень скоро вам потребуется почка для пересадки. У вас отеки под глазами. И я вижу.
Нина. Он занимается и он почти экстрасенс.
Ваня. Я отдаю вам свою почку в обмен на вашу машину.
Нина. Ваня, да машина-то может, того и не стоит! Я заглянула внутрь, у нее пробег - будь здоров! Она старуха! Не вы, не вы - ваша машина!
Ваня. У меня есть паспорт, поедемте сейчас, я знаю, как заключается договор.
Нина. Ну, ты даешь - поедем сейчас! А купаться? Мы же хотели идти на пляж загорать и купаться!
Пликина. Они оба сумасшедшие. Или - накурились чего, наверно? (Зло) Отстаньте оба! (Она хочет уйти, но Ваня загораживает ей путь).
Ваня. Я так и предвидел. Тогда поступим иначе - вы должны принести извинения моей маме. Перед всеми! Их еще можно вернуть! Нина, задержи всех!
Нина пошла было назад, но - откуда ни возьмись - появляются два дюжих молодца, охранники.
Пликина (охранникам, тоном небрежного приказа, указывая на Ваню). По третьему разряду.
Нина (быстро и решительно). Ваня! Ко мне! Спина к спине, как перед бешеной собакой!
Ваня и Нина прижимаются друг к другу спинами и изготавливаются к защите. В руках у Нины оказывается палка. Ваня - в позе самообороны. Но дюжие парни, конечно, сильнее, и вот уже Ваня лежит на земле, а Нину крепко держат за руки.
Нина. Сволочи! На женщину! Укушу!
Ваня бросается ей на помощь, но снова оказывается на земле. Пликина и охранники быстро уходят.
Нина (оглядывая Ваню). Отряхнись и покажи фейс.
Ваня. Фейс оставляет желать лучшего.
Нина. Но я не желаю лучшего.
Ваня. Мама там одна. Пойдем к маме...
Вот они опять на старом месте, только носа иномарки теперь не видно. Она отъехала. Валентина одна.
Валентина. Папа пошел к машине...
Ваня, стараясь не показать матери своего подбитого лица, целует ей руку.
Ваня. Мама, а я все равно понял тебя, несмотря ни на что. Ты унижена, а я люблю тебя еще больше. Я люблю тебя...
Нина. А меня? Меня - никто?
Валентина (Ване). А сейчас отвернись скорее, сынок, не смотри сейчас на мать, не хорошо - я буду плакать... Идите одни. (Нетерпеливо) Ну идите же, ради Бога, идите, я буду плакать...
ЗАНАВЕС
IV. Бородино
Старинная комната под сводами, с толстыми кирпичными стенами и небольшими окнами. Входят веселой усталой гурьбой Валентина, Ваня, Нина, Николай и Марго.
Николай (весело). Вот вы и в Бородине, здесь мы и живем.
Нина (вполголоса). Разве так говорят по-русски? Надо “м ы - в Бородино”.
Ваня. Это по-старинному, здесь все старинное.
Николай. Бросайтесь кому куда удобнее, вот кресло тоже старинное.
Марго. Но как будто кого-то у нас не хватает?
Валентина. Семен, как обычно, пока с машиной.
Николай. И само помещение старинное, здесь была монастырская гостиница, странноприимный дом.
Нина. Действительно странный, (Ване, вполголоса) и они тоже довольно странные...
Марго. Лев Николаевич тоже бывал тут, даже ночевал.
Нина (Ване, вполголоса). Какой еще Лев Николаевич?
Ваня (тоже вполголоса). Какой же еще - Толстой! Больше слушай, меньше говори!
Марго. Это когда он писал “Войну и мир”, сцену Бородинского сражения.
Николай. Маргоша, приглашай к столу.
Действительно, как мы теперь видим, - накрыт большой старинный стол, без скатерти. Марго и Николай, стоя рядом, делают приветственный жест, как бы симметрично и одновременно.
Марго. Милости просим, у нас сегодня а-ля-фуршет.
Николай. И выпьем по рюмочке настойки, на лучших травах Подмосковья.
Ваня. Опять пить... Может, не надо?...
Нина. Ты что! Фуршэ! Знаешь, как здорово! (Вполголоса, Ване). Господи, они же оба безрукие...
Теперь, когда Николай и Марго стоят рядом и сделали симметричный жест, мы видим, что у Марго нет левой руки, а у Николая - правой.
Николай (услышав, вероятно, слова Нины, шутливо). Действительно, есть немножко.
Марго. Что? А, это... Мы с Николаем всегда садимся за стол так, чтобы в сумме получались две нормальные руки - моя правая, его - левая.
Николай. А может, это нас и сдружило. Я - после Афгана, Марго - после несчастья на ткацкой фабрике.
Марго. Сто первый километр нас сдружил! Здесь ведь совсем особые люди были, мы еще застали...
Нина. Надо же! А у меня никогда не было знакомого мужчины с одной рукой.
Николай (шутливо). А с одной рукой-то крепче обнимают!
“Фуршет” между тем идет своим чередом.
Марго. Так и прибились здесь. Устроились работать в заповедник, да еще какой - “Бородино”! Я училась не переставая...
Николай. Маргоша очень способная, даже по-французски выучилась, читает и - представьте - понимает.
Валентина. Маргоша и на фабрике у нас была светлой звездочкой, до беды... Но - не надо о бедах, ладно?
Марго. А сюда как будто что-то вело меня... У меня здесь и отец лежит, прямо на Бородинском поле, с сорок первого года...
Николай. Что-то есть, конечно. Ведь и имя у Маргоши - Маргарита - как у Маргариты Михайловны, у Тучковой. Это - та, которая основала здесь монастырь, на Бородинском поле. Вообще-то здесь - все поле, и на земле, и под землей, и над нею...
Входит Семен, потирая руки.
Семен. И правда, здесь все - поле! И свежо! Поднесите рюмочку, согреться... (Выпивает рюмку). В самом деле, здесь у вас холоднее.
Марго. Чувствуется? Так оно и есть. Здесь даже в жару на три-четыре градуса ниже. Это от того, что много убиенных в земле полегло...
Николай. Ты сначала про Тучковых расскажи.
Марго. Да. Тучковых было пять братьев, бравые, боевые. Четверо - генералы. Александр - четвертый. Маргарита Михайловна, в девичестве Нарышкина, а Нарышкиной была и мать Петра Первого, царица Наталья, да, Маргарита Михайловна вышла замуж за Александра Тучкова в 1806 году. Они были счастливы. Они были счастливы безмерно... В 1811 году родился сынок - Николенька. Жить ему оставалось пятнадцать лет...
Валентина вскочила с места и прошла по комнате.
Марго. Ты что, Валя? Стул неудобный, старинный?
Валентина. Удобный... Сама не знаю, извините... (Снова садится).
Николай. Но пока они были счастливы.
Нина. А счастливы всегда - только “пока”.
Николай. Я думаю так же как вы.
Марго. Но пока - они были счастливы. И вот настал тысяча восемьсот двенадцатый год. Александр Тучков командовал тогда Ревельским полком, Ревель - это теперь Таллинн, и получил приказание
выступать к Смоленску, Маргарита Михайловна всюду следовала за мужем. Но в эту пору она только что отняла Николеньку от груди, и думать нечего было о том, чтобы идти за полком. Было решено, что она проводит полк до Смоленска и поедет в костромское имение родителей. Тучков к тому же хотел отправить вместе с ней утварь полковой церкви, чтобы она не попала, при неблагоприятных обстоятельствах, в руки неприятеля. Там же была и полковая икона Спаса Нерукотворного. Мы еще о ней услышим... До Смоленска путь был долгим. Дороги были плохие, и полк шел медленно. Под Смоленском, измученные, остановились в какой-то деревушке переночевать. Тучковым была отведена целая изба, но тесная, грязная. Поужинали наскоро и, не раздеваясь, легли на полу, на сене... Маргарита Михайловна забылась тяжелым сном...
Валентина. И маленький здесь же?
Марго. С Николенькой была девушка-горничная, все прилегли тут же...Она потом рассказала... (Ване). Ваня, милый, как ты хорошо слушаешь. Смотрите, как Ваня хорошо слушает... Да, она рассказала...
Марго (как бы за девушку-горничную). Ох, в дому тесно, душно... Я взяла Николеньку и села в саду, под рябиной... А уж пушки вдалеке бьют... Нет, не страшно, будто гром стороной идет... Вдруг Маргарита Михайловна в избе как вскрикнет! Я вбежала: “Что вы, матушка?”. А она бледная, дрожит, как осиновый лист... Александр Алексеевич ее за руку держит... Она ему:
Марго (за Маргариту Михайловну Тучкову, очень взволнованно). Где Бородино? Тебя убьют в Бородине!
Николай (как бы за Тучкова). Бородино? Я в первый раз слышу это название. Судя по звучному имени - Бородино, - вероятно, где-то в Италии.
Марго-Тучкова. Не в Италии! Здесь, здесь! Я сон видела: передо мной висит рамка и в ней, на белом листе, кровавыми буквами надпись, на французском языке: “Ton sort se decidera a Borodino!” - “Твоя участь решиться в Бородине!”
Николай. Тучков взял ее за руку...
Вместо Николая за руку Марго берет Ваня.
Николай (продолжая за Тучкова). Ну вот, милая, взгляни сама на карту. Тут он, может быть, не без тайного страха, развернул карту. Все стали искать роковое имя и не нашли его... Вот видишь, Бородино - небывалое место, да и нет его вовсе...
Марго. Под Смоленском они расстались. Маргарита Михайловна доехала до Москвы, а оттуда с родителями, посреди уж повального бегства, в Тверь, к старушке свекрови, матери Александра. А она тогда уже благословила на войну четырех сыновей... Теперь женщины в Твери, в поминутном тревожном ожидании вестей от своих мужчин... Вестей нет.
Николай. И вот, 28 августа, на второй день после бородинского боя, приехали одновременно и свекор Алексей Алексеевич, и брат Маргариты Михайловны, Кирилл Михайлович, он был адъютантом Барклая де-Толли и заскочил к родным по пути, на минуту... Они оба вошли в гостиную одновременно... Маргарита Михайловна и старушка-свекровь поднялись разом. И разом поняли...
Марго. Убит! - произнесла Маргарита Михайловна и лишилась чувств. - А брат Николай? Говори правду, он жив? - спросила старушка. - Ответа не было... А Павел? - спросила она, помолчав немного... - Он попал в плен еще под Смоленском, - отвечали ей оба прибывшие. Наступило гробовое молчание. Не плакала только одна старушка.
Николай. Вдруг она поднялась медленно из своего кресла, но была не в силах сойти с места и опустилась на колени там, где стояла... Присутствующие услышали глухо произнесенные слова:
Марго. Да будет тоя святая воля! Потом она провела руками около себя , как будто отыскивая что-то ощупью и, наконец, сказала - Поднимите меня, я не вижу. - Все бросились ее поднимать. Она молвила твердым голосом - Ослепла, и слава Богу: смотреть мне уж не на кого...
Пауза.
Николай. Через день Маргарита Михайловна, забрав Николеньку, с молодой нянюшкой выехала в Бородино. Французы не препятствовали проезду, да и было отчего: тела лежали на поле неубранными, опасались эпидемии, и помощь в убирании поощрялась... Приехали к ночи...
В комнате гаснет свет.
Николай. Ну вот, свет отключили... Не думайте, что это подгадано, это за неуплату. Ничего, есть фонарь.
Марго. Приехали к ночи, попили холодной водички, умыли лицо и руки и пошли...
Николай подает ей зажженный фонарь типа “летучая мышь”.
Марго. У них-то был не фонарь, а факел... Взяли факел и пошли... Со мной... С Маргаритой Михайловной, то есть, был только монах Лужецкого монастыря, человек пожилой, но сильный. Он и факел нес... Пошли прямо на Багратионовы флеши, на среднюю флешь. Это где сто атак было и где Александр Алексеевич погиб... Ночь наступила, небо было сумрачно, дул по временам холодный ветер...
Николай. Воздух был заражен от тысяч тлеющих тел. По распоряжению начальства приступили к их сожжению, и на берегах ручья Огника пылали костры, над которыми поднимался в сыром воздухе черный дым.
Марго. Маргарита Михайловна опустилась на колени и сотворила молитву. Старик-отшельник вызвался помочь ей дальше. Между тем место, где погиб Александр Алексеевич, было приблизительно известно...
Николай. Один из бородинских воинов, граф Коновницын, друг Нарышкиных, прислал Маргарите Михайловне план поля боя, где была означена батарея, на которой сражался Тучков. Кроме того, узнали от солдата Ревельского полка, то есть тучковского, что у генерала оторвало обе руки, и он упал. Солдаты подняли его, чтобы унести с места сражения, но лишь только прошли несколько шагов со своей ношей, как новым снарядом у него оторвало ноги, и, наконец, ядро, попавшее в грудь, прекратило его страдания...
Марго. И вот так мы шли и шли... Они шли... Отшельник держал в одной руке факел, а в другой фиал со святой водой и кропильницу, и шел впереди, указывая путь Маргарите Михайловне, и кропил тела. (Марго переступает по полу, как бы видя в воображении всю картину.) Медленно брели, переступая через тела и отсеченные руки и ноги... Маргарита Михайловна нагибалась к каждому обесчлененному трупу и пыталась сквозь признаки тления узнать дорогие черты... Не нашла... Так же моя мать потом, уже зимой сорок первого года, обошла это поле, сама не зная зачем, - от отца-то ничего не могло остаться. Вот, правда, каску русскую образца сорок первого года нашла и сохранила...
Пауза. Все помолчали.
Семен. Спасибо, хорошо рассказали, душу согрели.
Ваня. Марго, я стал вашим поклонником.
Нина (слегка передразнивая его). Поклонником... А я вот, Николай, стала вашим современным фаном! Фаном и все!
Ваня. Я не хочу уходить отсюда...
Марго. Место здесь такое, намоленное... Вот Маргарита Михайлоана так и не смогла совсем уйти отсюда, как будто притянуло ее сюда... Она построила на месте гибели сторожку деревянную и осталась зимовать.
Валентина. С маленьким?
Марго. Да. Домик был ладный, теплый... И вокруг в ту же зиму прибились бездомные, увечные, по большей части бородинские солдаты. Первый был по фамилии Горленко, сам тут раненый и двух сыновей убитых здесь похоронил. И остался. Так они и жили маленькой коммуной. Зима выдалась морозная, вьюжная, по ночам волки под самые окна подходили... Потом уже, через несколько лет, Маргарита Михайловна здесь построила храм. И вот та полковая икона - помните? - она была новым полковым командиром Маргарите Михайловне навсегда оставлена, и дала храму имя - Нерукотворного Спаса. А потом и монастырь основался - Спасобородинский монастырь. И все бездомные, увечные при нем и остались навсегда.
Николай. А Лев Николаевич ничего этого не заметил.
Нина. Еще Лев Николаевич?
Николай. Да. Толстой был здесь в сентябре 1867 года.
Марго. Маргариты Михайловны уже не было в живых. Но монастырь был, и сторожка была...
Николай. Он приехал вечером 25 сентября, 26 днем был на поле, ночевал в монастырской гостинице, говорят - в этой самой комнате, 27 объехал все поле и к вечеру был уже в Москве. А этого ничего - ни безногих, безруких, ни бездомных, ни родными брошенных, - этого ничего он не заметил. Не сюда, выше, к великому был устремлен его великий взор.
Валентина. А сынок, Николенька?
Марго. Он умер, когда ему исполнилось пятнадцать лет... Он был как бы с рождения несчастьем осененный, жаленький... Здесь Маргарита Михайловна его и похоронила, при храме.
Николай. Вот и мы тут остались... Кто мы? - Двое увечных, бракованных, с отбитыми краями, волной к этому месту прибитых...
Марго. Я не так это вижу.
Валентина (поспешно). А может, сыграете что, Марго, Коля? Они так замечательно играют в четыре... Ой, простите, в две... руки...
Николай выносит аккордеон и они с Марго непостижимо ловко пристраиваются играть, Марго правой рукой выводит мелодию, а Николай левой - аккомпанемент. Они играют что-то старинное и печальное, из эпохи 1812 года.
Валентина. Как славно, слаженно у вас выходит. Если Коля хоть чуть-чуть прав и края отбиты, то как ловко сложились эти отбитые края...
Николай. А может вернее сказать, как на старинной каторге - скованы за руки одной цепью в пару, чтобы не убежали...
Ваня (протягивая обе руки к Марго). Можно я возьму вашу руку? (Берет ее руку необычным жестом, как берут какой-нибудь драгоценный предмет, - трудно подобрать сравнение для этого жеста, например, так берут саблю, - локоть Марго лежит на одной ладони Вани, а кисть Марго на другой его ладони).
Нина. Смотрите! Где это он так выучился руку брать? (Николаю). А я можно запросто пожму, энергично тряхну, вашу мужественную руку? (Пожимает ему руку.)
Николай (шутливо). Последнюю оторвете!
Все смеются.
Нина (Ване тихо). А ты, Ванька, дурак!
Ваня. Почему это?
Нина. Дурак, и все тут!
ЗАНАВЕС
V. Вечер в номере гостиницы.
Неплохой номер в провинциальной гостинице, приятное освещение от лампы с красным абажуром. Николай и Нина стоят почти прижавшись друг к другу и Нина делает что-то с лицом Николая. В дверь стучат.
Нина (очень громко). Да, да! Думаете, что если в гостинице мужчина и женщина, то уж и дверь непременно заперта? Что за менталитет! Открыто!
Входит Ваня.
Ваня. Добрый вечер. Ой, извините.
Нина. Не “ой”, а бриться помогаю Николаю.
Ваня. Значит, можно?
Нина. Можно, если только мать разрешила. Мы же с Николаем теперь отверженные и осужденные обществом. Я будто бы похитила его.
Ваня. Мама даже не знает, что я здесь. Они с отцом еще утром куда-то отправились по неотложным делам.
Нина. Тогда входи, садись и будь как дома. Как у м е н я дома!
Николай. А как это?
Нина. Очень просто - непринужденно! Так, с лицом покончено, теперь лосьон, легкий массаж (похлопывает Николая по щекам). Все! Теперь коктейль. (Подает на подносике заранее, видно, приготовленные стаканы с напитком). Ну что это вы набычились как не свои. Ох, как трудно сложить из вас непринужденную компанию! Иван не любит, когда к нему прикасаются, он “неприкасаемый”. Николай любит все наоборот. А что делать хозяйке? (Она, видимо, приняла какое-то решение.) А вот что! - Вы будете репликами один другого!
Николай. Это еще как?
Нина. Проще, чем ты думаешь. Один из вас - это будет Иван - садится как хочет. Садись!
Ваня усаживается на стул.
Нина. Ну, не как у зубного врача, свободнее! Положи ногу на ногу или как хочешь. Одно лицо, в данном случае, Николай - играет независимую роль. А второе - в данном случае Иван - обязано повторять позы первого.
Николай, усмехаясь, усаживается на диван.
Нина. А я - ведущая. Вот я подсаживаюсь к Николаю (подсаживается)... Вот так... Видите, Николай смущается, он не знает, куда деть свою руку... Хорошо еще, что одна рука... Извините за пошлую шутку... Ваня, а ты повторяй жест Николая... Так, подвинься чуть-чуть на своем стуле, чтобы я могла поместиться рядом, - так же, как, с Николаем. Но на стуле с Иваном я только в воображении. Для Вани это будет виртуальная реальность... Коля, тебе удобно?
Николай. Очень даже. Даже приятно... (Включает проигрыватель с тихой музыкой.)
Нина. Вот Николай берет мой пальчик и своей рукой но моим пальчиком проводит себе под нижней губой... Так... Тебе, Ваня, придется сделать то же самое самому... Николай продолжает эти движения... Так. А ты, Ваня, просто смотри и повторяй - если хочешь, в воображении...
Николай. А если не хочет?
Нина. Пусть смотрит. Это же общественная игра! Еще Ленин сказал “быть в обществе и быть свободным от общества нельзя!” (Николаю) Дай, я сама поведу твою руку...
Нина и Николай проделывают разные жесту в меру испорченности исполнителей. Они забыли о Ване.
Ваня. Можно спросить?
Нина. Господи! Я даже вздрогнула! Кто это, чей голос? Я думала уже, что мы одни.
Ваня. Нет, мы не одни. Я хочу спросить: а как же Марго?
Нина. Коля, а как же Марго?
Николай. Марго осталась там...
Нина. Марго - покинутая женщина. Брошенная женщина! Каждая женщина, вообще каждый человек, который когда-нибудь был взят, будет когда-нибудь покинут.
Ваня. Я знаю: кто рожден, тот должен умереть... Кроме только того, кто так сказал...
Нина. А кто так сказал? А - догадываюсь... Прекрасно! Если Ваня так хочет, он может позаботиться о Марго. Мы ему поможем. Мы же не какие-нибудь злобные, беспринципные, аморальные монстры. Мы напишем ей письмо. Хорошее, тепло, участливое письмо!
Николай (неуверенно). Ну, я не знаю...
Нина (решительно). А я знаю! Хорошее, теплое, участливое письмо! Поскольку нет стола, я буду столом! Вот ручка, вот бумага, вот картоночка, чтобы подложить что-нибудь твердое, поскольку сама я мягкая... Теперь твердое положим на мягкое (устраивается на диване, ложится и кладет картонку себе на грудь)... Стол готов! Коля, пиши!
Николай. Я не знаю, что... Я никогда не писал...
Нина. Что-нибудь хорошее, теплое... Пиши: “Дорогая!”... Как вы обычно обращались друг к другу? “Милая”? Пиши: “Милая! Я сделал опрометчивый шаг. Я потерял голову...”. Нет, это зачеркни, это обидно. Потерял голову - от чего, от кого? Нет! Может быть - “шаг в пропасть”? Пиши: “Я сделал опрометчивый шаг: я на краю пропасти... Земля подо мной колышется...”. Видишь, как колышется? (Тяжело дышит). “И только прикасаясь к этой колышащейся земле (кладет его руку себе на грудь), я понимаю, что совершил...”. Написал? “Я вспоминаю твои черты...” (водит рукой Николая по своему телу). Это - черты? Это, скорее, - рельеф... Контуры! Пиши: “Я вспоминаю контуры нашей жизни...”...
Николай. Я не знаю, что делать...
Нина. Во! Вот именно! Пиши: “Я не знаю, что делать”. Я устала. Пиши: “Я перехожу на другую стороны стола...” (она перекладывает картонку себе на спину)... “Другую сторону стола, чтобы разборчиво написать последнюю строчку: я буду еще думать и думать...”. Теперь - точка. Но точка должна быть выразительной. Ты обнимаешь меня и ставишь точку. На обороте. Не листа! На обороте меня, глупый!
Николай заклеивает письмо. Ваня быстро выхватывает его.
Ваня. Не посылайте! Я сам отдам ей! Я туда еду!
Нина (с деланным удивлением) . Да?
Ваня. Тотчас! Сию минуту!
Нина. Впрочем, ты даже успеешь вернуться к ночи. Автобус еще будет. Но - деньги?
Ваня. Это дорого, да?
Нина. Он даже не знает! Дорого, конечно. Но я дам тебе. Коля, я беру... (вынимает деньги из кармана его брюк и дает Ване).
Ваня убегает. Красный свет медленно гаснет.
ЗАНАВЕС
VI. Снова в Бородино
Та же старинная комната под сводами, что в IV. Маргарита и рядом с ней девочка лет шести - Настенька. Они стоят, взявшись за руки и как бы замерев в ожидании.
Без стука (возможно, он стучал раньше, у подъезда) вбегает Ваня. Он замирает у двери, так же в позе ожидания.
Ваня. Ждете?
Марго. Человека или письмо... Это дочка, Настя, вы ее еще не видели, в тот день она была у бабушки...
Ваня. Письмо есть! (Протягивает письмо Маргарите).
Марго. И человек тоже. Не уходите.
Марго распечатывает письмо и далее говорит, обращаясь к дочке.
Марго. Это написано взрослыми, ты сама не поймешь и я почитаю тебе вслух. (Читает). Для тебя, доченька, есть открытка с ежиком... Папа всегда присылает ежика, или собачку, или зайчика, или кота...
Ваня (достает из кармана открытки). Вот с ежиком... Извините, я сначала забыл... Вот еще собачка... А зайчиков и котов не было... Их вообще не было в киоске...
Марго (читает). Я сделал опрометчивый шаг ...”. Нет, он не ушибся. Помнишь, так уже было, когда мы купались у обрыва. “Земля подо мной колышется...”. Это ему так кажется только, он, наверное, взобрался на обрыв, запыхался, вот ему и кажется... “Я вспоминаю контуры... Твои контуры...”. Помнишь, там на песке получились наши тени, и мы обрисовали их палочкой... “Перехожу на другую сторону стола и ставлю жирную точку...” А как папочка ставит толстую точку, когда Настенька слишком разбалуется? Он шлепает тебя по попке, вот так... (тихонько шлепает Настеньку)... Вот так, совсем не больно... Видишь, какое хорошее письмо... А сейчас иди во двор, поиграй там.
Настенька ушла.
Ваня. Это плохое письмо.
Марго. Я знаю.
Ваня. Я был там.
Марго. Я знаю.
Ваня. Я не умею объяснить...
Марго. Я знаю.
Ваня. Я не хочу больше никуда уезжать.
Марго. Я знаю.
Ваня. Я хочу быть около вас.
Марго. Я тоже.
ЗАНАВЕС
VII. Медалька, цепочка и прочее
Внутренний двор сельской больницы, очень современный и чистый (асфальт, газоны, урны, скамейки и прочее). Ваня и Эдик. Ваня нарядный, в красивой светлой рубашке, Эдик в белом халате с белой папкой в руках.
Эдик. Присядем, некуда спешить, не у станка.
Ваня. Присядем. Здесь так красиво.
Садятся на скамью.
Эдик. У нас везде красиво - хоть двор, хоть палаты, хоть сортир, - все блестит! У нас лучшая больница в области. И оборудование у нас знаешь какое? - Американское, западногерманское, шведское. Чего это ты улыбаешься? Сияешь!
Ваня. Просто так. Настроение хорошее. У меня стихи слагаются.
Эдик. А как стихи слагаются?
Ваня. Ну, как? Сначала как будто музыка, ритм. А потом уже слова.
Эдик. У тебя и взгляд какой-то странный.
Ваня. Нисколько. Когда я воображаю свои стихи, я вижу, конечно, все вокруг, все лица, всех кого люблю... Но я как будто не знаю, где они... Вот можно коснуться их рукой или не получится, они далеко...
Эдик. А нашего главного врача знаешь?
Ваня. Нет, зачем он мне.
Эдик. Ну, ты даешь! Его даже в Ганнофере знают. Александр Борисович Мочегонский. Вообще-то он Мончегорский, знаешь - город такой есть - Мончегорск. Ну, а мы его “Мочегонский” прозвали, за то что он очень любит анализы назначать. А твоя мать его знает. Она у него вчера была.
Ваня. Не знаю, зачем. Она вроде здорова.
Эдик. Ну, может тебя пристроить хотела. Тебе же вот сделали разные анализы. А у нас так просто не подъедешь, - у нас все по бартеру.
Ваня. Как это, “по бартеру”?
Эдик. Кошелек или жизнь! Даешь кошелек, получаешь жизнь. А ты думал, шведское оборудование так просто получить? А Александр Борисович, знаешь, как за всем следит! А как нас воспитывает! Чтобы рубашка и халат стираные каждый день! Чтобы дезодорант! Чтобы не курить, ни-ни! Если унюхает, на первый раз предупреждение, на второй - расчет! И чтобы больных, пациентов то есть, пропускать в дверь вперед себя. И само слово “больной” - не употреблять! Самое большее “пациент”, а так - по имени отчеству. Вот ты, например (читает на папке) “Иван Семенович”. У нас тут два ансамбля при заведении, ВИА, мы их зовем “Вымя” и “Ядрена Феня”, - это, сам понимаешь, от внешнего вида женского элемента. А рубашка на тебе от Версаче?
Ваня. Какая еще “отверсача”?
Эдик. С начесом! Ты что, не из нашей области? В вашем районе что ли такая песня не известна?
Девки спорили на даче,
Даче, даче.
У кого начес лохмаче,
Маче, маче.
Оказалось, всех лохмаче,
Маче, маче,
У модели от версаче,
Саче, саче.
Мы приехали на дачу,
Дачу, дачу,
Но случилась неудача,
Дача, дача:
Отрубилась от версаче,
Саче, саче!
А медалька у тебя на шее клевая! Сейчас модно, продай! Золотая?
Ваня. Не продается и не золотая.
Эдик. Историческая что ли, неукупная? Позолоченная?
Ваня. Историческая, это память о русско-турецкой войне, от прадеда.
Эдик. Разве была русско-турецкая война? Это когда челноков в Турции задержали? Ну, продай, у меня уже и цепочка к ней есть...
Ваня. Нет.
Эдик. Не хочешь продать, сменяй. По бартеру.
Ваня. И не сменяю, и не продам!
Эдик (другим тоном, со злостью). Больной Иван Семенович, встать! На выход! Я обязан тебя доставить вместе с твоей картой! Вперед! Ну так как насчет медальки?
Ваня. Да что ты за человек такой? Вот пристал! Сказал: нет!
Эдик (со злостью). Все равно помрешь - с собой не возьмешь!
Ваня. Ничего, еще похожу.
Эдик. А вот не походишь! Помрешь! Меньше месяца тебе осталось жить!
Ваня (всматриваясь Эдику в лицо). Да ты что? С чего ты взял7
Эдик (похлопывая рукой по папке). А анализы для чего? А рентгенчик? Тут все-е-е написано! Меньше месяца! Ну. пошли давай! Мне некогда тут с обреченными больными сидеть, у меня работа!
Ваня. Стой!
Эдик (задержался). Что еще?
Ваня. Слушай... Ты возьми медальку-то (отдает ему).
Эдик ( берет). За сколько?
Ваня. Ни за сколько. Так. А за это вот что: не говори никому...
Эдик. Про что?
Ваня. А вот про это... Что в папке... Что мне сейчас сказал.
Эдик. Ладно не скажу! Слово! Мое слово - дорогое! Мать, конечно, сама узнает. А ты - можешь идти! Свободен!
Ваня остался один, посидел немного.
Ваня (тихо). Только она и не позолоченная. Медная просто...
ЗАНАВЕС
VIII. Престольный праздник, что ли?... *)
Мы перед знаменитой больницей, о которой шла речь в VII, между ее двумя корпусами - старым, со входом под навесом, и новым; он очень современный, даже, можно сказать, “ультрамодерн”, с двумя входами - один для посетителей, другой для персонала, металлический и застекленный сверху донизу, как в какую-нибудь опасную биологическую лабораторию, или “бокс”. Пока здесь пусто.
Входят Валентина и Семен.
Валентина. Теперь ты все знаешь, скажи хоть ты, я уже в отчаянии. Ну почему мне все не удается? Что я сделала не так? Какой закон жизни нарушила? Я хотела, чтобы Ваня успел узнать - родную землю, раз! Хоть что-то из нашей истории, из ее духа, - да! И, конечно, любовь, три! Первое: повезла к Ивану Никифоровичу, он скончался, раз! Из истории: повезла в Бородино, но тут что-то произошло, я еще не распутала, что, но что-то не так, два! А любовь, это Нина и прочее, может я грубо взялась, но тут совсем не так, три!
Семен. В том-то и дело, что все ты хотела рассчитать за самого творца.
Валентина. А мать - не творец? За мать я хотела, за мать!
Семен. Ну, пациентом-то здесь Ванюше удастся. Да и то сказать, ведь машина за это ушла...
Валентина. Притом чужая. И на что она Александру Борисовичу? У него своих уже две.
Семен. Я все сделал в рамках доверенности, я же не продал, не подарил ему машину, я ее передоверил. На определенный срок...
_______________________________________________
*) Престольным праздником, или в просторечьи “престолом”, называется в русском быту праздник данной церкви, приходящийся на день того святого или того священного события, которому данная церковь посвящена.
Валентина. Все-таки пятый пункт штрих - вот где я поступила неправильно...
Семен. Что это за пятый пункт штрих? Такого даже в анкетах не было.
Валентина. Любовь! Не надо было мне в этот пункт вмешиваться и что-то там пытаться устроить. Тут-то я и потерпела фиаско.
Входит Ваня, возбужденный и даже, может быть, веселый. Или, может быть, он только хочет казаться веселым.
Ваня (весело). Почему ты потерпела фетяску: Это неплохое вино. (Целует мать в щеку.) Сейчас будет дождь! Веселый весенний дождь! Люблю грозу в начале мая!
Валентина (печально). Да, грозу в начале мая...
Неожиданно хлынул действительно веселый, уже летний дождь. И тут же с криками, смехом, подталкиваниями вбежала веселая толпа молодежи, Это те два ансамбля, которые раньше были названы - шутливо, конечно, - “Вымя” и “Ядрена Феня”. С ними Эдик - при параде, с галстуком бабочкой.
Эдик. Сюда, сюда, под крышу! Берегите инструменты, а то отвечай потом за вас! Эта крыша существует с 1877 года, говорят еще художник Левитин или Левитан писал ее на картине “Март месяц” с лошадью у крыльца. Лошадь, конечно, не сохранилась. А вот это, напротив, наш новый корпус. На его открытие вы, собственно, и приглашены.
Ансамбли теснятся и весело перебрасываются репликами, как-то:
“Дальше от меня, ты мокрый и дезодорантный!”, “Это не моя талия, это гитара!” и т.п.
Эдик. И - тише! Александр Борисович уже там!
Ваня. Все, кого застал дождь, все мокрые - веселые, а все сухие - скучные!
Эдик (замечая Ваню). Я ничего не сказал, я уговор помню.
Появляется новый контингент - три-четыре старухи с корзиночками и узелками из белых платочков, за ними 1-й и 2-й военные и Зина.
1-я старуха (с корзиночкой). У меня здесь пышки, сама пекла. Как бывало раньше батюшке. Можно бы и яйца, да думая, кому они теперь нужны, всяк сам купит. А принести надо - как престольный праздник нынче!
2-я старуха (с узелком). Какой тебе престольный праздник! Больницу открывают, новый корпус!
1-я старуха. Да знаю, не хуже тебя! Я говорю: будто как раньше престольный праздник в храме.
Зина. Правда, бабушки, и я работу получила! Я теперь там палатная сестра. Я работы не боюсь, я за мамой лежачей три года ходила, обмывала, за Иваном Никифоровичем...
Эдик (Ване). Через несколько минут, вот выберу момент, я проведу тебя. Все уже оплачено.
Ваня. Что оплачено?
Эдик. Не понимаешь? Ну, что ты там будешь находиться... И лечить тебя будут.
Ваня (возмущенно). Не надо ничего за меня “оплачивать”! Хоть здесь-то оставили бы меня в покое. Сам за себя заплачу!
Эдик. Чем это? У нас один день на койке дороже стоит, чем весь твой прикид! Уж не частью ли тела?
Ваня. А может, и так. Душа неприкосновенна, а органы тела продаются.
Эдик (испуганно). Ты что! Ты эти слова здесь не произноси! У нас этого нет! Ни-ни!
1-я старуха. Конечно, будто престольный. Сейчас сам выйдет или кто, подарки собирать будут. Как раньше батюшка... У них, говорят, там и часовня будет, во дворе, около морока...
2-я старуха. А на морге-то, говорят, уж и икона повешена, над дверью, Апостол Петр с ключами.
1-я старуха. С какими ключами? От морока?
2-я старуха. Как же, “от морга”! - От рая! У Петра-то от чего ключи? Совсем веру забыли! У тебя пышки, а я вот веру помню, у меня просфоры освященные...
Валентина (Семену). Отец, а ведь мы прощаемся с Ванечкой...
1-й военный (старухам). Ну, девушки, смотрите: у вас пышки, а у меня вон что! (Снимает крышку со своего солдатского котелка образца Отечественной войны, там - пышная ветка черемухи).
Старухи восхищенно ахают.
2-я старуха. Красота! А только что же ты ее в котелок-то?
1-й военный. А это такая тактика, еще с армии, с 45 года. Войне последние дни, весна, а на свидание все равно не знаешь, когда получится. Ну и носишь цветочки под крышкой... А как увидишь дорогого человечка, хоть в обед, хоть вечером, хоть на дороге, - цветочки вот они!
2-й военный (напевая шутливо). ...Черемухи цвет, в жизни раз бывает девяносто лет!
Эдик (в роли как бы распорядителя). Ну все, все! Затихли! Внимание на парадный подъезд!
Из подъезда выходят Прим, Пликина, Бритоголовый и еще несколько человек, самой природой предназначенные, по-видимому, к роли без слов.
Пликина (опираясь на руку Бритоголового). Ба, знакомые все лица! Вся наша деревня! Прямо весь Париж!
Бритоголовый. Ле ту Пари! Весь Париж!
Пликина (Бритоголовому). Не отвлекайся, Жан! При мне быть секретарем не то что при при при при Приме! Тьфу, не выговоришь! При мне надо организовывать и руководить. Почему ансамбли не расположены?
Бритоголовый идет в гущу толпы “организовывать” и “располагать”.
Валентина (пытаясь сказать что-то Ване, между тем как толпа их уже разъединила). Ваня... Сынок... Посмотри в мою сторону...
Ваня не слышит их или делает вид, что не слышит.
Сверху, с крыльца Ваню замечает Прим.
Прим. Молодой человек, мы с вами не доспорили. Мне нравится монастырский быт...
Ваня. Да я не зову никого. Я о себе только говорил.
Прим. Нравится! Но в Бородине, именно в Бородине, можно устроить комплекс. Во-первых, можно быть монахом и устроить для себя удобную жизнь, завести гостиницу - была же раньше гостиница при монастыре? - наладить торговлю, тем-сем...
Ваня. Это нас не интересует.
Прим. Жизнь есть жизнь. Она имеет свои законы. Зачем же жить отшельником рядом с таким богатством? Тут у вас и исторические памятники, и само поле, и Лев Толстой... Рядом с таким богатством...
Ваня. Вот именно что рядом, а не в нем, не в богатстве.
Прим. В этой стране можно превосходно жить. Можно пригласить спонсоров, проложить новые дороги... Вот как сегодня, здесь, мы устроим в России постоянный праздник!
Ваня (грустно). А нам бы только от всего этого уйти...
Прим. Вы должны пропагандировать свои монастыри!
Ваня. Мы должны стоять перед Богом и в смирении молиться.
Семен (Валентине). Ты смотри, мать, что Иван-то задумал. Вот уж, правда, выходит родился не от своих родителей...
Валентина. Ах, отец, не об этом ты беспокойся. Неужели не понял? Ведь мы прощаемся с Ванюшей...
Прим. У католиков существует пропаганда. Я недавно видел фильм, где показана жизнь католического монастыря.
Ваня. А нам нечего показывать. Мы считаем себя последними из людей... Что уж там показывать... Нет, нам показывать нечего... Мы молимся как бы душу спасти...
Прим. Если правильно поставить информацию в Америке, оттуда можно получить хорошие средства.
Ваня (быстро). Отчего и избави нас, Господи...
Пилкина (Бритоголовому). Я не прислушиваюсь, но думаю, что этот мальчик - просто сбившийся с пути, больной ребенок.
1-я старуха. А где же сам-то, Александр Борисович?
Бритоголовый. Ишь кого захотела, - сам! Александр Борисович в толпу не выходит.
2-й военный. А я вот самогон принес, чистый, как слеза...
2-я старуха. Возьмет, возьмет! Александр Борисович все берет.
2-й военный. А то надо и нам о ближайшем будущем подумать, возраст у нас такой.
2-я старуха. Надо, милый, надо. Мы своему батюшке все носили. Он все бывало возьмет. Бедный был. Рясу сам штопал. А когда самого поволокли, по земле, он только и кричал “Рясу-то не рвите!”...
Ансамбли начинают сначала тихо и нестройно - играть, что сначала только усиливает общий шум и неразбериху.
Прим. Ну еще - последнее. Вот, говорят, теперь Россия рухнула, в обвале.
Ваня. Больно много греха накопила.
Прим. Запад не менее грешен, но не рухнул и не в обвале.
Пликина. Победитель-то кто был - Россия или Германия? А вон как Германия живет и как Россия! Сама виновата, что не оправилась.
Ваня. Значит, было ей так положено.
Прим. За что же Бог сильнее покарал ее, чем другие страны?
Ваня (тихо и взволнованно). Потому что возлюбил больше и больше всех послал несчастий, чтобы дать нам скорее опомниться. И покаяться. Кого возлюблю, с того и возьму, и тому особенный дам путь, ни на чей не похожий.
Пликина. Да уж вроде начинаем поправляться.
3-я старуха. А и то - начинаем. Я вот первый раз цельную корзину яичек смогла собрать...
Бритоголовый. А ты, бабуся, видно не знаешь английскую поговорку: “Донт пут ол зэ эгз ин уан баскет”, “Не кладите все яйца в одну корзину!”. Учись у передовой нации!
Зина (Валентине). Это правда, и мне надо учиться. Я первую неделю все излишки сдала - масло там, хотя какое там масло, третий сорт, сахар, медикаменты кой-какие, а мне говорят “Ты что, дура! Сегодня сдашь, завтра сдашь! А на третий раз еще и с тебя вычтут!”.
Прим. Все же много богатства потеряно.
Ваня. Другого богатства много дано за это время...
Прим. Какого же? Убитые да увечные?
Ваня. А мученики? Это не богатство?
Ансамбли играют слаженно, но очень громко.
Эдик (Ване). Ну, пора, пошли - туда!
Валентина (Ване). Сынок, простимся!
Ваня, видно не слышит. Эдик уводит его внутрь здания.
С двух сторон дворика, почти одновременно, появляются - с одной стороны Марго с Настенькой, с другой Нина с Николаем. Нина одета в черные брюки, “лосины”, в обтяжку и черный жакет очень просторного покроя, Николай тоже в черном. Старухи, военные, Зина моментально отшатываются от них, образуя пустое пространство, но другой враждебности не проявляют.
Нина (Николаю). Я говорила, что они будут от нас шарахаться. Но ладно. Хуже то, что они появились одновременно (показывает глазами на Марго с Настенькой). Переждем.
Нина и Николай делают вид, что заняты разговором друг с другом. Марго ищет глазами Ваню, но не находит. Сегодня у нее протез руки, очень неестественный, яркого “телесного” цвета.
Марго (Настеньке). Помоги мне.
Настенька привязывает у Марго к протезу, который торчит и бросается в глаза, букетик первых весенних цветов.
Марго (Настеньке). Вот хорошо. А этой рукой я буду держать тебя, а то видишь какая тут толпа, еще потеряешься.
Нина (Николаю). Пошли!
Нина и Николай подходят к Марго с Настенькой.
Николай (к Марго, виновато). Марго... Мне очень тяжело... Не знаю, как сказать... Ты меня слушаешь?
Марго (устало и равнодушно). Слушаю.
Николай (виновато). Ну, в общем... Я хотел сказать, что...
Марго. Я слушаю.
Николай. Что стоимость машины на тридцать процентов меньше, чем стоимость ... Ну, того, что у нас было... Что есть...
Марго (равнодушно). А, это... Может быть...
Николай. Значит ты согласна? Я беру себе машину, - тем более, что она оборудована специально для моей руки, а тебе... Ну, все остальное...
Марго. Мне все равно. Как хочешь.
Тяжелая пауза.
Нина (решительно и громко). Не знаю, как вы там решите, дело ваше! А я одно могу сказать: не мусольте и не тяните! Берите пример с молодых! Молодые знают жизнь! Берите пример с молодых!
В этот момент ударила бравурная музыка, - все-таки два ансамбля!
Нина быстро снимает с себя черный жакет, ловко выворачивает его наизнанку и снова одевает. Теперь он ярко желтый с рисунком шкуры леопарда. Откуда ни возьмись, у Нины оказываются еще и страусовые перья, к поясу - как бы пышный хвост и на голову. Теперь она похожа на персонаж бразильского карнавала.
Нина. Видали? Прикольно? У бразильянки за двадцать баксов купила! Прямо с карнавала, в Рио-де-Жанейро... Ну, может, в Сан-Паулу, не помню. Ей-то самой теперь не до танцев, какую-то хворь подцепила, гниет заживо. А мы пока живем! И танцуем!
Шум, веселье, веселые крики молодой толпы.
За стеклянной дверью показывается Ваня. Он уже в больничном и голова у него обрита наголо.
Валентина (делает Ване знаки). Сынок, посмотри в мою сторону!
Эдик (Валентине). Мамаша, там ничего не слышно. Изоляция полная!
Валентина. Но как же? Я хотела сказать ему...
Эдик. Теперь только через меня, я передам.
Валентина. Как? Что сделать? Написать?
Эдик. Просто скажите, я передам. Ничего не будет стоить. У нас в реанимации и в этом отделении денег не берут.
Валентина. Я поняла (сует ему что-то в карман). Скажите ему, что мама виновата... Что я виновата... Я прошу у него прощения...
Эдик уходит. Музыка, шум, веселые крики.
Прим. Вот как мы поднимем всю Россию! Открытие нового корпуса состоялось!
Бритоголовый стреляет из пистолета-ракетницы. Получается прекрасный фейерверк.
Марго с Настенькой подходит к стеклянной перегородке, Ваня подходит к этому же месту с другой стороны стекла и прижимается к стеклу.
Настенька (звонко смеется). Как у него нос раздавился!
Из стеклянной двери появляется Эдик. Валентина бросается к нему.
Валентина. Ну что, передали? Сказали? Что он сказал?
Эдик (несколько смущенно). Он говорит... Как это... Ну, что лучше ему было на свет не родиться...
Марго и Ваня всматриваются друг другу в глаза через стекло. Вдруг Ваня выхватывает что-то из кармана, какую-то красную книжечку, - паспорт! - отрывает от него свою фотографию и, прижав ее к стеклу, показывает жестом, что оставляет Марго.
Эдик. Из паспорта фото вырвал! С ума сошел! Ненормальный!
Нина шлет Ване воздушные поцелуи, то одной, то другой рукой.
Нина. По крайней мере, обеими руками! Не одной! Прощай, Иван!
Шум, веселые крики. Бритоголовый выстреливает второй фейерверк. Ваня, пятясь удаляется вглубь помещения, и его становится не видно.
Семен (Валентине). Пойдем, мать. А то следующий автобус на Москву знаешь когда? Только вечером...
Он обнимает ее за плечи, и они уходят.
Бритоголовый выстреливает третий фейерверк. Музыка, шум, веселые крики...
ЗАНАВЕС