На обложке книги Владислава Отрошенко "Персона вне достоверности" воспроизведены выдержки из отзывов о его прозе, опубликованных в отечественной и зарубежной прессе. Отзывы чрезвычайно лестные, и по прочтении книги у меня не возникает ни малейшего желания возразить им. Напротив, я охотно дополнил бы новыми, недостающими, на мой взгляд, характеристиками и эпитетами в превосходной степени, поскольку давно не получал от чтения такого удовольствия, а сочинения Отрошенко с их игровой "карнавальной" стихией буквально провоцируют на толкование и интерпретации. Однако меня прочитанное побуждает сосредоточиться на другом: в сочинениях Отрошенко мне отчетливо слышатся если не два голоса, то две интонационные стихии, родственные, но все же отличные; так из одного корня порой растут два ствола равной высоты и стати. Одним стволом прозы Отрошенко мне представляется "Прощание с архивариусом" и "Приложение к фотоальбому", а другим - "Двор прадеда Гриши" и "Новочеркасские рассказы". Попробую объяснить, из чего я исхожу, чем руководствуюсь, "раздваивая" единый творческий поток. Жизнь, биография наделили Владислава Отрошенко необыкновенно ярким, выигрышным для литературы материалом, подарили ему "натуру", которой восхитился бы сам Феллини: степной знойный юг России с каменными сарматскими бабами на курганах, открытый во все стороны - к сербам-братушкам, на Азов и Кавказ, к надменной Северной Пальмире; казачья столица Новочеркасск с крутыми улицами, кривыми домами, зеленью дворов и палисадников, террасами Атаманского сада и фантастическим, необъятным домом, в котором доживает век прелестная есаульша Аннушка, и - самое яркое, бесценное, дарованное литератору жизнью - люди, населяющие этот мир, от "казачьего Бонапарта" атамана Платова до казачьей элиты начала века и, ближе к нам, до Лёсика, Трони, бабушки Анны, красавицы Анюты со страшным шрамом
на щеке и самого бессмертного прадеда Гриши… Впрочем, у жизни богатств хватает на всех, она каждому отваливает с лихвой выигрышного и неповторимого материала, да не каждый способен его разглядеть, восхититься и воспроизвести, а еще лучше - преобразить в слове. Владиславу Отрошенко это удалось. Факт. Но в его отношении к преображаемому материалу и в методе преображения есть некоторые симптоматичные, существенные различия, они-то и создают, как мне кажется, разную тональность, "раздваивают ствол".
Повести, объединенные названием "Персона вне достоверности", и роман "Приложение к фотоальбому" (в свою очередь, связанные между собой ажурными мостками), охватывающие исторический период от конца восемнадцатого века по начало двадцатого, хронологически отдалены от автора. Эта временная дистанция блестяще обыгрывается им: владея некоей информацией - семейными альбомами, родовыми и общинными преданиями, обогащенными работой в архивах и библиотеках, публикациями в дореволюционной прессе, частной перепиской, мифом, разлитым в воздухе российского юга, - Отрошенко с демиурговым полновластием и свободой распоряжается этим богатством; творческая, раскованная игра доставляет ему удовольствие и радость, и я уже не берусь отделить или отличить подлинный документ от имитации и принимаю на веру как наименования деталей одежды в "нелюдимом королевстве Бутан, блаженно затерянном в Гималаях", так и перевод тамошней юридической терминологии. Совершенно замечательно появление этого экзотического королевства в тексте Краткого исследования издательской деятельности Кутейникова: оно явилось там вследствие активности императора Павла, "который не думал завоевать Индию, а только хотел казачьими шашками пригрозить с Гималайских вершин зазнавшейся Англии". Вот каких пределов или каких высот достигает доблесть русского казачьего воинства, в спортивных трофеях коего позже появится австрийская стеклянная гармошка, подаренная в Белграде "победителю конных ристалищ в честь династии Карагеоргиевичей".
Что за люди! Какие характеры, какая внешность! Поистине - персоны вне достоверности. Чего стоят дядюшки с библейскими именами, потомки Малаха, от рождения наделенные роскошными бакенбардами, - Иеся, Мокей, Семен, Серафим, Порфирий... А фантастический дом Малаха Григорьевича, по которому "где-то в восточных залах бродит игреневой масти цибатая лошаденка", на юго-западе дома в пыльных бурях несутся грузные тумбы, "а на юго-востоке дома во все времена обитают исключительно немцы". В этом фантастическом мире представляется вполне достоверным визит к прелестной есаульше Аннушке как первого есаула, вытащившего из заплечного мешка отрубленную голову ее супруга, так и опровергшего его соратника, уверяющего Аннушку, что ее супруг со дня на день вернется, "а что до той головы, которую принес ей израненный воин, так это, скорее всего, не Малахова голова, а чья-то другая… или другого? или как тут еще сказать? провались они пропадом эти головы!.. Их там до черта. Ну просто до черта! Валяются страшными кучами по полям и окопам. И бес их там разберет - которая чья! Всяких, всяких голов хватает", - и ты со скорбию, с каким-то горестным юмором сознаешь, что это сказано о полях и окопах двух мировых войн минувшего века - не вне достоверности, а с предельной достоверностью. В этом эпизоде, как и во многих других, связанных с Малахом, дядюшкой Нестером или австрийским веломехаником, Отрошенко показывает нам не войну, а суть войны.
Размеры журнальной рецензии не позволяют мне с большей полнотой воспроизвести карнавальную, игровую стихию исторических сочинений Отрошенко, разве что не удержусь от упоминания соблазнителя прелестной есаульши - красавца-грека, владельца трех цирков в Китае, иллюзиониста и златоуста; где, в каких святцах вычитал Отрошенко его имя, вспыхивающее с треском, как ослепительный фейерверк, - Антипатрос!
Вот таков мир хронологически отдаленных повестей в книге Отрошенко.
В минувшем столетии писатели разработали множество приемов литературной игры - монтаж, коллаж, имитацию, стилизацию, аллюзию… Отрошенко блестяще владеет этим арсеналом и достигает художественного эффекта, но нельзя не признать, что при этом между пишущим и материалом остается дистанция, что автор, в определенном смысле, становится кукловодом, и яркое сияние представленной нам картины сродни необжигающему сверканию бенгальских огней. Многие нынче играют в эти игры, и пусть Отрошенко сделал это лучше и остроумней других, он вписался в ряд, вошел в команду. Совсем иначе обстоит дело с циклом новелл "Двор прадеда Гриши". По сей день помню ошеломляющее впечатление от этой небольшой вещи, прочитанной в первом выпуске альманаха "Ясная Поляна" и ставшей ее украшением. По редакторской обязанности читающий множество сочинений, я вдруг как бы очнулся от дремы, наливающей веки. Так вахтер парфюмерной фабрики встряхивается от морозного сквознячка или неожиданного запаха перегретых на солнце спелых подсолнухов. Удивительно, как много вместили крошечный клочок земли на юге России и незамысловатая жизнь нескольких персонажей-станичников. Это целый мир, бездонный и многокрасочный, веселый и трагичный, красивый и страшный. Только в детстве все проявления жизни воспринимаются с такой яркостью, свежестью, первозданностью. И то, что Владиславу Отрошенко удалось передать эту свежесть в слове, окатить ею читателя, свидетельствует о безусловной и редкостной творческой удаче.
"Там, где поэту нечего преображать, ему нечего делать", - справедливо полагала Марина Цветаева. Я не знаю и не хочу знать, как произошло преображение жизненного материала в "Дворе прадеда Гриши", у искусства кроме приемов и мастерства есть тайны. Но что я могу сказать с уверенностью, так это то, что здесь между мастером и осваиваемым материалом, между автором и новеллами нет дистанции, нету даже зазора, куда втиснулся бы взгляд любопытствующего критика, чтобы разглядеть, как это сделано. "Двор прадеда Гриши" характеризуется не фантасмагоричностью интерпретации, а поразительно органичной, неподдельно детской фантастичностью мировиденья. В этом с циклом новелл сближаются "Новочеркасские рассказы". Они тоже простодушны, искренни и непосредственны, свободны от литературной игры и наполнены переживанием живой памяти. Среди персонажей рассказов есть замечательно яркие фигуры - городской дурачок Троня, латыш Екабс Черва, загадочная Анюта (кажется, любимое женское имя Отрошенко), чья дивная красота изувечена пугающе страшным шрамом… Но мальчик, от лица которого рассказывается этот цикл историй, вырос из детства, это отрок, вступающий в пору зрелости и обуреваемый всеми отроческими страстями, желаниями и комплексами. Автор точен в передаче возрастной психологии, но эта-то точность и лишает читателя новой встречи с чудом, явленным нам в историях про прадеда Гришу. Разве что в последней новелле "Прощание", где мальчика-рассказчика овевает дыхание первой любви, мы опять оказываемся в глубоком, поистине бездонном мире, бесконечно уходящем как в прошлое, так и в будущее, в живом комочке вечности.
Оба направления творчества Владислава Отрошенко мне представляются чрезвычайно плодотворными, оба ствола казачьего древа полны жизненных соков (хотя, кажется, это дерево из тех твердых пород, которые очень плотно наращивают годовые кольца).
Что же касается уже сделанного - рецензируемой книги и опубликованных в "Октябре" рассказов, то, я думаю, Отрошенко мог бы поверх них написать, подобно влюбленному Антипатросу, строку, сбегающую по карте от Ливийской пустыни к мысу Доброй Надежды:
"...и будет любовь вам… золотые мои… открывайте глаза и радуйтесь..."
Владислав Отрошенко. Персона вне достоверности. Роман. Повести. Новеллы. Рассказы. - СПб.: Лимбус Пресс, 2000. Владислав Отрошенко. Новочеркасские рассказы // Октябрь. 2000 N 8.
Статья опубликована в журнале "Дружба народов" и размещена на сайте Журнального зала РЖ. Публикуется в РуЖи с любезного разрешения автора - главного редактора "Дружбы народов".