О сектантстве, о пошлости и о правах человека

Если б знал я тогда, что эти мысли, рвущиеся наружу, окажутся ужасающим пророчеством, - вероятно, можно было бы предотвратить столь символичную трагедию столетия…

Апокриф

А убил ли Раскольников старушку?.. Речь не о том, что таких мыслей у него никогда не возникало. В этом он мало, чем отличался от любого клиента ссудной кассы. Но, как и любой клиент, он никогда и ни на что подобное не решился бы. К тому было четыре причины: три обычных и одна - особенная.

Во-первых, от старушки была несомненная польза - она ссужала ему деньги, а он, как отставной студент, именно в деньгах очень нуждался.

Во-вторых, дело было хлопотное: купить топор, заметать следы, прятаться от следствия, выкручиваться - столько суеты!

В третьих, дело было опасное.

А четвертая, особенная, причина заключалась в том, что Раскольников не был человеком пошлым. И не мог он на это так вот решиться - как мясник на рынке, топором - бах! - и пойти по другим своим делам, в редакцию или еще куда, будто так вот просто, вдруг он станет жрецом великого таинства - ухода из мира жизни человеческой - и все тихо, обыденно, не заметно, мимоходом и скучно.

Нет, если уж и убивать, то торжественно - под звуки медных труб и барабанов его души. А потом каяться, а потом горячими слезами искупления - на каторгу - и чтобы не прошло забытым, чтобы не обошли молчанием, потому что нет ничего такого торжественного, такого таинственного, притягательного и страшного, как тайна последнего часа жизни человеческой.

Так чувствовал Раскольников, но рассуждал он иначе.

Он был человеком прогрессивным и образованным, чуждым всяких сентиментальных предрассудков. Он полагал, что Человек Имеет Право, и хотя сам не мог твердо сказать, на что - времена были еще не диссидентские, но говорили уже, что Бога нет, и все позволено - а из Достоевского мы находим, что права человека сводятся, почему-то, к праву на пошлость. А коли так, то и убить право имеет, если не тварь дрожащая.

И стал Раскольников проповедовать, что имеет право, и так этим увлекся, что начал уверять, будто старушку и вправду убил, и притом лично он, Родион Романович.

Люди уважали, шарахались, бежали шептаться, не верили и ... вдруг узнавали, что живет себе старушка - и деньги считает. И стыдно им становилось за Раскольникова, и качали головами - вот он, отставной студент, рехнулся, спятил, наверное, - от энтузиазма.

А проведал о том Николка, благостностный человечек веры особой. Узнал и пошел к Евпротию, духовному наставнику и начальнику своему, которого многие хоть и еретиком почитали, но по тихой сладостности ему послушались. К нему то и пошел Николка - каяться и просить наставления.

И рассудил Евпротий, что мучается Родион Романович за грехи свои, за гордыню, но то его совести дело; его грехи - его же и молитвы.

А что Николка, человек Божий, о том сострадает, не грех, а души его теснота, любовь благодатную Божию не может бо вместить в телесней своей малости.

Сострадание же сего Николки - мечтательно, и в том - грех: - не делом, а мечтой одной своей сострадает. А надо бы делом...

Приходит Николка сей в кассу ссудную, видит - жизни в той старушке уж немного осталось: одно воздыхание, да и то в золото ушло, да в сундуках попряталось... Словно бы мухи жизнь, или паука какого, - ни радости от нее, ни света...

Разговор заводит:

- Ну, радуйся, мол, старая, тьма твоей жизни кончилась, а свет начинается!

Смотрит старая: - в заклад принес, или купить хочет что? Видит, вот сверток вынимает - значит в заклад.

- Где ж свет-то?

- А смотри вот, на свечечку ...

И посмотрела, и дрогнуло ее сердце, и мил ей стал закладчик. Ну, нет, думает, ни рубля ему не спущу, хитер мол, и за душу трогает.

Тут вспомнил Николка, как любил он рубить дрова Евпротию, как звонко кололись они в умелых его руках, - и обрадовался знакомой работе.

Легонько замахнулся так, да приложил, да дернул, пока на свечечку смотрела. Глядит - и ублаготворилась старушка. Перекрестил, поклонился, - да и прочь пошел. Соделано дело сие.

Понаехало следствие, и разбираться стали, и вспомнили про Раскольникова, и Николка заступился, дескать, я и убил - да не поверили.

А Евпротий Николку долго потом плеткой началил: о себе мол, заговорил, грех какой, - мирской славы ему захотелось де суетной.

И судили Раскольникова, и на каторгу пошел. И в домах Петербурга шептались-шептались. Слыхали мол, отставной студент до чего дошел, старушку-то ... топором... И хоть бы что! - ну и взяли его на каторгу.

А студент - то не простой - Родион Романыч Раскольников!

Каждое имени слово на “Р” начинается, а каждая “Р” не топоР похожа!

_________________________________

Этот апокриф имеет свою странную и жуткую судьбу.

Как невинно все начиналось! Был на дворе старый, добрый, 1990 год, когда прорвало плотину литературных запретов - и все запоем стали читать долгожданное.

С каким эстетством я зачитывался тогда Набоковым, его великолепным и тонким эссе о Гоголе, о том, как глубоко разглядел Николай Васильевич пробуждение страшной эпохи воинствующей пошлости, с каким гротеском, с каким изяществом показал классик ее образы.

И размышлялось о том, что страшна была угроза приближения этой эпохи, и что не зря Николай Васильевич сжег свою Вторую Книгу, чтобы она не поторопила это победное всеобщее пошлости шествие.

Но “рукописи не горят”, как потом скажет Булгаков, и вот уже и Достоевский, и Карамазовщина, которая постепенно и плавно перейдет потом в “беспредел”, и апофеоз воинствующей пошлости “Бесы”.

И, наконец, новый герой, не отягощенный уже ни честью, ни совестью, а только страхом одним холопским, в муках рождается от унижения Смердяковского до сотворения в лаборатории “либерального мышления” русским существом Франкентейна человека - пса Шарикова - и вот он уже готов.

И вот готов он и рекламу о падающей с неба жвачке смотреть, и перед Оцелопом два раза “КУ” делать и конкурентов заказывать.

И одно лишь звено выпадало в этой цепочке - бездумный и дикий Исполнитель, добродушный дикарь, честно и страшно добросовестный, слепо ведомый слепым же поводырем.

Сколько похожих персонажей я видел потом на улицах - продающих кассеты и собирающих пожертвования от Аум Сенрике, от Марии Дэви Христос и от других, может быть и не плохих вовсе, - но персонажей, делающих это бездумно, фанатично и благостно, в странном ослеплении. И с гордостью говорящих - мы честно от этого ничего себе не имеем, а вас будем учить, как надо.

А как надо? А надо как нас научили, а вас не научили, а вы нас слушать должны, а мы ничего слушать и понимать не будем, не для того нас сюда поставили, а вы у нас - пыль под ногами.

И стал я героя этого искать - и нашелся Николка в сюжете о Раскольникове. И форма богатейшая нашлась у чешского писателя Карла Чапека.

И родился Апокриф. И начал жить своей жизнью. И странно, и медленно, причудливо играя красками, переливался он из одной формы в другую, пока, наконец не нашел свою, краткую, насмешливую и страшноватую.

И как только понял я, что форму свою Апокриф нашел, и редактор журнала Наука и Религия его прочел, сказал, что очень нравится, но страшновато печатать - не для широкой публики - а все ли правильно поймут, - но при мне перечитал два раза и просил экземпляр для себя - когда разделся этот

страшный телефонный звонок.

- Отец Александр убит. Топором по голове. По дороге к храму.

Речь шла о моем учителе и духовнике, богослове, священнике Александре Мене. Это не было бытовое убийство. Это был первый, как потом стали называть, теракт. Это была первая невинная Кровь, которая, как в Библейской истории о Захарии, будет кипеть, не переставая, пока не будут найдены и поняты корни убийства.

Убийство не было раскрыто, хотя Ельцин обещал лично курировать следствие.

Есть много предположений. И то, что было предъявлено мне - этот Апокриф - есть точное и жуткое пророчество.

Пророчество свидетельствует о главном - о сценарии убийства.

В книге Достоевского - кто убил, и все дальнейшие детали стали ясны лишь после того, как следователь Порфирий Петрович понял сценарий.

Было три действующих лица.

“Раскольников” - считающий покойного о. Александра заблуждающимся, опасным, раскалывающим единство устоев. Но "Раскольников" никогда, не решился бы на убийство. И не из-за страха или неумения, о потому что не мог позволить себе такой грех, такую низость и такую пошлость.

“Евпротий” - Безусловный духовный лидер жесткой, авторитарной традиции.

“Николка” - Подобострастный и честный фанатик-исполнитель, из тех, кто безоговорочно мог верить и Аум-Сенрике и всем подобным, и с бескорыстной благостностью собирать средства, привлекать новых жертв и закупать химическое оружие для Конца Света в одном отдельно взятом метро города Токио.

Два последних персонажа ключевые не только для трагедии о. Александра, но и для растерзанной на части, оглушенной топором “шоковой терапии” но покуда еще живой России.

Это персонажи, возможно, - в каждом из нас.

Значит, настало время покаяния.