В писательской организации одного из сибирских мегаполисов властвовала могучая и сердитая поэтесса. Помимо этой тяжкой должности, она несла на своих крытых плечах и другие, поддерживая их и могучим бюстом, – редактора многих региональных журналов да газет, председателя нескольких общественных движений и союзов и члена жюри и оргкомитетов литературных премий и конкурсов.
С помощью самых ей преданных членов из писательской среды она успешно управлялась с тоннами макулатурных рукописей, поступающих на её имя в организацию, писала предисловия к книгам поглянувшихся ей авторов, а ещё выступала с многочисленными напутствиями и статьями в различных СМИ. Но считала, что главное предназначение её жизни – поэзия. И ни дня, как Юрий Олеша, не жила без новых строчек. Правда, одни из них смахивали на пастернаковские, от других разило Бродским, третьи были в венчике из роз, как у Блока. Однако в тайне даже от самих себя подчинённые ей члены писательской организации были уверены, что ОНА не поэтесса – действительно настоящий поэт. Почему ни с кем и не дружит – нет ровни по таланту. Наверное, на них действовала манера чтения руководителя – одухотворённая свирепость. И стоило ей обратить свой пламенный взор на слушателей – и те никли, преклоняли головы, заискивали и лепетали что-то льстивое, заикаясь. Единственный человек, который называл её на «ты», был куратором Губернаторской литературной премии от администрации сибирского мегаполиса. И в некоторых мегаполисах Сибири правят губернаторы, как в Санкт-Петербурге.
Удивительно, но никто из писателей не знал её настоящих имени и фамилии, потому что вожак литераторов сибирского мегаполиса в периодике всегда печаталась под псевдонимами, а на обложках её многочисленных книг значилась причудливая аббревиатура из инициалов – Е.А.Ш-Р.
– А один из великих князей династии Романовых как подписывал свои сочинения? – срезала она настырных. – Вообще одной буквой!
И настырные лезли в Интернет, чтобы узнать о великом князе-сочинителе из династии русских царей Романовых, а за одно, надеялись, и о Госпоже. Но Интернет загадочно о ней молчал.
Даже мужья всегда называли её по-разному.
Женщина – поэт-загадка… Королева писателей… Властная госпожа… Каких только прозвищ не давали ей. Но чаще всего обращались к ней так – Госпожа.
– До чего же великолепны ваши стихи, Госпожа! – например.
– Правда, так думаете? – улыбалась она вроде бы невинно и добродушно, но иногда, похоже, испытывая и оргазм – от лести, от страха перед ней, сильной и могущественной литературной начальницы. В этом случае она заводилась, потирала ладони, прищуривала ястребиные глаза.
Невысокого роста, но крепкая, несмотря на пышные формы, наряженная по моде евро, всегда улыбающаяся, блестящая жемчужными зубами, в коричневой косынке с белыми узорами, она смахивала на завёрнутую в яркую одежду куклу. Обаяние госпожи было настолько безграничным, что она привлекала в брак только состоявшихся поэтов и писателей, со званием и положением в литературном обществе.
Первый её муж был человеком солидным, известным в российских писательских кругах. Он возглавлял крупнейшую ассоциацию писателей, раздавал премии, публиковал в своём журнале - флагмане отечественной литературы - великих писателей. Весил он больше ста килограмм, носил замшевый пиджак, украшенный лентами и медалями отличия за многогранность дарования, увешанный значками за былые заслуги на литературном фронте. Но, впав в супружество с госпожой, он потерял чуть ли ни половину живого веса, растерял заслуги, значки и звания. Потому, наверное, что госпожа никогда не оставляла его наедине с собой, и он тащился за ней вроде хвоста, нагруженный тяжёлыми сумками с журналами, книгами да наградами.
– Валька, показывай! – приказывала госпожа, растягивая уголки багрово накрашенных губ.
И Валька, поблёскивая давно облысевшей головой, вытаскивал стопки пёстрых журналов и наград, проносил по рядам, открывая на закладке, где опубликована любимая женщина.
Закрываясь во дворце – доме союза писателей в центре города, Госпожа поэтесса выбирала, кому на этот раз дать премию, кого на этот раз опубликовать в журнале с толстой золоченой обложкой «N литературный».
– Ты уже публиковала ЕГО и премию давала! – смел Валя возразить. – Я ревную. Теперь только ношу твои вещи и рекламирую… – он заплакал, сидя на стуле, сморщился, как чернослив. Госпожа снисходительно посмотрела на него, улыбнувшись как всегда обворожительной улыбкой. Погладив по гладкой прохладной лысине, строго спросила:
– Ты же хочешь, чтобы твоя любимая двигалась по карьерной лестнице литературы вверх, а не вниз?
– Да-да, конечно, – затрясся Валентин. – И я тоже подписываю премии тем, кто у тебя в милости. И публикую тех, кто достоин, по твоему мнению. Но обвинения в плагиате… Они не однократны. Я уже и так всем говорю, что ты публикуешь и мои стихи в своей книге, потому что очень любишь меня. Но я-то не плагиатор, а они думают, что ворую строки у классиков! И прикрываюсь твоим авторитетом.
– Я приказывала не обращаться ко мне на «ТЫ» здесь! – вдруг крикнула ОНА так, что Валька подскочил.
На следующий день, увидев, как статный молодец, заслуженный писатель, целует в щёчку любимую, он не выдержал и выскочил.
– Буду драться, моя поэтесса! – заголосил он, махая кулаками.
Тут же примчались санитары и усмирили взбесившегося. Теперь Валентин проводил время в психиатрической лечебнице. А когда вышел, то понял, что любимая принадлежит другому – Алексею, поэту-издателю, имеющему влияние на многие издания в разных городах. Он был моложе и крепче Валентина. И госпожа не выпускала его из своих объятий. На почве ревности, а затем и неудач на литературном фронте Валя стал пить, заливая чуть ли ни вёдрами алкоголя своё горе. Вскоре стал похож на бича, от которого шарахались соратники по перу. Но творчество не бросал – писал мемуары о безответной любви и преданности, а потом топил ими печку.
Алексей был намного младше госпожи поэтессы. Энергии этого молодого поэта хватало на то, чтобы за день склеить больше сотни книг – ради любимой он открыл собственную типографию, работал дни напролёт. ОНА ведь находилась в оргкомитетах разных премий... Нет, Лёша любил её за дерзкий нрав и характер. Ему нравилось преклоняться перед властной женщиной, подчиняться, испытывать сладкий трепет, слушая её голос. Он превратился в её личного папарацци. Госпожа куда-то едет – Лёша спешит следом с дорогущим фотоаппаратом; госпожа выходит из дома союза писателей – Лёша, обмирая, ловит её в объектив. Щёлк-щёлк, и госпожа улыбается приветствующим её почитателям, щёлк – и госпожа разговаривает с молодым подающим надежду публицистом. И так далее.
Но однажды… Что? Нет, Лёша не обознался. Милая сердцу женщина открыто кокетничает с тем, кто ему не нравится. Уж больно много получилось фотографий с ним! Вот ОНА проводит с ним время в закусочной за обсуждением его нового произведения, посвящённого жизни госпожи в союзе писателей N-ого города. Вот ОНА спешит на вручение премии ему, а Лёша что? Несётся за ней с фотоаппаратом. Проклятие! Что происходит? Он целует её прямо на глазах Алексея, гладит по спине, улыбается зрителям, высоко поднимая врученный диплом. Он заплатит за это! Надо вызвать его на рыцарский поединок. Лёша и любимая ещё и трёх лет не прожили вместе, как ОНА стремится поменять объект воздыханий.
После мероприятия Алексей закатил скандал, грозил осветить их недостойное поведение в прессе. И тут же сам получил от молодого публициста эссе в большой газете, где когда-то охотно печатали и самого Алексея. Деваться некуда, и поэт запил, и вскоре по молодости лет спился окончательно. Его не пускали теперь и на порог союза писателей. А его типография и имущество по решению суда перешли супруге, в том числе и фотоаппарат, который, впрочем, ему, признанному недееспособным, стал уже не нужен. От прежней любви Алексея у госпожи осталась и его двойная – через тире – фамилия, но не в паспорте, какого никто никогда не видел, а на обложках новых её книг и под публикациями в периодике. Причём печаталась эта фамилия без имени.
– Для интриги, – объясняла госпожа. – И в память о втором муже, – печалилась она, хотя Алексей продолжал жить, пусть и на иждивении государства в психиатрической клинике.
А жизнь, тем временем, шла своим чередом. Каждый следующий ухажёр и вскоре муж сначала превращался в её раба, а потом спивался, попадал в дурдом или, в лучшем случае, уезжал в другую страну, которая почему-то всегда оказывалась Израилем.
Казалось, так будет длиться вечно, да вдруг все увидели, что госпожа превратилась в старуху. В такую старую, что даже самый отчаянный молодой графоман не покусился бы на её плоть. И когда госпожа, ставшая старухой, осознала это, она умерла, оставив в наследство писательской организации сибирского мегаполиса гигантское количество пожелтевших журналов, книг, газет и дипломов, потускневших золотых медалей и потемневших значков. И только на её похоронах открылась тайна её имени и фамилии.
На могильной мраморной плите огромными чёрными буквами значилось:
«ЕВА АДОЛЬФОВНА ШИКЛЬГРУБЕР».
Дата рождения отсутствовала.
– Дочка, выходит, этого!.. – ахнул, схватившись за сердце, куратор Губернаторской премии сибирского мегаполиса, многократной лауреаткой которой была Госпожа.
И тут же скончался.