Владимир Абрамович КОВЕНАЦКИЙ родился 30 марта 1938 года в Харькове. После окончания войны (проведенной в эвакуации на Урале) переехал с родителями в Москву. В возрасте 10 лет был принят в Московскую среднюю художественную школу при институте им. В. И. Сурикова.
Первые стихи начал писать в старших классах школы. Считал себя прежде всего художником, однако литературным творчеством занимался постоянно. Помимо стихов им написано множество рассказов, пьес, поэма "Антон Енисеев" (парафраз "Евгения Онегина").
После окончания школы поступил на оформительское отделение Московского полиграфического института, которое окончил в 1962 году. Во время учебы в институте начал работать в области книжной графики. В дальнейшем им было оформлено более сорока книг в различных издательствах, он много работал в журналах, на студии "Диафильм".
В 1973 году в связи с опубликованием подборки стихов за рубежом (в ФРГ) был уволен со студии "Диафильм"; постепенно лишился работы в издательствах, т. е. фактически средств к существованию.
В 1978 году большая часть его графических работ была вывезена в США, где несколько раз экспонировалась в Нью-Йорке. В этот период произошел срыв здоровья, началось медленное угасание, вплоть до мучительной смерти в 1986 году.
***
Автобус похоронный
К подъезду подкатил.
В реке, густой и сонной,
Плеснулся крокодил.
В нахмуренное море
Уходят паруса.
В готическом соборе –
Органная гроза.
Восходит шар огромный
Над улицей чумной.
Автобус похоронный,
Неужто он за мной?
***
Мы сидели в угрюмой каморке
За бутылкой плохого вина,
И глядел, неподкупный и зоркий,
Чей-то глаз из ночного окна.
Всё призывней неслось из-за двери
Грустно-сладкое пенье сирен,
И зеленые, юркие звери
Пробегали по сырости стен.
Завывала и пенилась вьюга,
Рос на улице снега настил,
И в глазницах печального друга
Было видно мерцанье светил.
***
Над городом щербатая луна
Повисла, словно крышка от кастрюли,
И парочку мои шаги вспугнули.
Немудрено, ведь в городе весна.
У кошек завершается сезон,
Мелькают тени в сумраке неплотном,
Кричать и драться свойственно животным,
Таков биологический закон.
Меняется мой город на глазах:
Там, где ютился домик симпатичный,
Теперь пустырь зияет непривычный,
Весь в мусоре и битых кирпичах.
Здесь возведут, наверно, дом жилой,
Где совершатся новые зачатья,
И тех людей уже не буду знать я,
Ведь я почти на финишной прямой.
И будут ли они счастливей нас,
Наследники грядущего прогресса...
Занятно б знать! Но времени завеса,
Увы, непроницаема для глаз.
Над городом щербатая луна
Повисла, словно крышка от кастрюли,
И парочку мои шаги вспугнули.
Немудрено, ведь в городе весна.
***
Отчего бывает так, не знаю,
Но приходит вдруг издалека
Злая, непонятная, глухая,
Иррациональная тоска.
И тогда, ее придавлен силой,
Верный штихель выронив из рук,
Вижу вместо лиц - свиные рыла,
Вместо речи слышу мерзкий хрюк.
И мечусь по городу я шало,
Зданья пролетают, точно сны,
И готов заплакать я устало
На груди у каменной стены.
***
Я Вечности принадлежу.
Она меня содержит.
По ее заказу
Линолеум я режу по ночам
И складываю столбиками строчки.
Я Вечности принадлежу,
А людям (не всем, конечно)
Это невдомек –
То форму на меня они наденут солдатсткую,
То выльют на меня своих суждений
Помои теплые,
То оштрафуют
За проезд свободный в троллейбусе...
***
Тлеет небо, лужи, сырость,
Облетает старый вяз.
Я по улице, где вырос,
Прохожу в последний раз.
В подворотне тьма густая,
Дворник шаркает метлой,
Павших листьев подметая
Золотисто-красный слой.
АВТОПОРТРЕТ
Из глуби зеркала глядит
Мужчина средних лет.
Разносторонний эрудит,
Художник и поэт.
Немного отрешенный взгляд,
Немного свернут нос –
Закономерный результат
Того, что перенес.
И можно (в этом нет беды)
Сказать наверняка –
Не гладит клочья бороды
Лилейная рука.
Плоды земные любит он
И выпить не дурак.
И ценит он здоровый сон
Превыше всяких благ.
Добавим блеск очков – и вот
Покорный Ваш слуга...
Лишь над челом недостает
Лаврового венка.
***
Нет, ты не блоковская дама,
Не носишь черного платка,
На все ты смотришь очень прямо
И в рассуждениях кратка.
Ты – вся обыденность и проза,
Глаза не искрятся твои,
Ты не диковинная роза
В бокале чистого аи.
Так отчего, лишь я услышу
Твоих стук легких каблуков,
Я счастлив, плакать я готов...
***
Ползет рассвет на смену мраку,
И, скрыв животную тоску,
Мы поднимаемся в атаку
По офицерскому свистку.
Ты не узнаешь, мама, сына,
И мужа, милая жена,
Питекантропья образина
Огнем убийства зажжена.
Вот я бегу – космат и страшен,
Забыты принципы добра,
И кровью плоский штык окрашен,
И грозно хриплое «ура»!
***
Я ночами летаю над городом,
Сдвинув на ухо синий берет.
На пальто мое с поднятым воротом
Льется узкого месяца свет.
Вот мой город, огромный и сумрачный!
Светит месяц как тусклый ночник.
Здесь любил я прелестную дурочку,
Здесь к армейской ушанке привык.
Здесь под властью педантов напыщенных
Претерпел я большие труды.
Кроны вязов вразмывку написаны,
И блестят зоопарка пруды.
Узкий месяц так хрупок – не тронь его!
В золотых облаках потолок,
Я отсюда, с полета вороньего,
Вижу утра грядущего скок.
***
Когда заведут голоса непогоды
Тоскливую песню (в ней холод и страх),
Ко мне обогреться приходят уроды
И шумно галоши снимают в сенях.
Я искренне рад посетителям странным.
Поставлю им чаю, нарежу лимон,
Сажусь в их кругу за душистым стаканом
И слушаю говор их, смутный, как сон.
Даю посмотреть им гравюрные папки,
Любовно они разбирают листы,
Потом надевают промокшие шапки
И молча уходят в кромешность и стынь.
***
Вот пришла весна опять,
Расцвела природа.
Снова некого обнять
В это время года.
Скоро буду все равно
Лысым как коленка.
Жизнь похожа на кино
Студии Довженко.
ГОРЫ КАФ
Далеко, за край Фарангистана,
Гибели в пустыне миновав,
Ты пройдешь, и за снастями встанут
Цепи гор, и это горы Каф.
Бурые зазубренные пики
Растерзают синий небосвод.
Диких дэвов, джиннов черноликих
Здесь в пустыне скопище живет.
Здесь живут и ласковые пэри –
Каждая как солнце хороша.
В сонной плоти пробивая двери,
В этот край уносится душа,
И за горы, в райские поляны,
В светлый мир без горя и забот;
Вот что там, за гладью океана –
Знай, нетерпеливый мореход.
САМОВОСПОМИНАНИЕ
Что-то важное забыл я,
Не могу припомнить что:
То ли съесть сырок с ванилью,
То ли вычистить пальто.
Может, сбегать на Покровку
В кулинарный магазин?
Может, выпить поллитровку
С исполнителем картин?
Что-то важное. Но что же?
И припомнить нету сил.
Вспоминаю. Боже, Боже!
Самого себя забыл
ЛИХОБОРСКОЕ ДЕТСТВО
Я жил в закопченном бараке,
В туманном мире детских грез.
Скволь песни пьяные во мраке
Стонал далекий паровоз.
Плыла колючая ограда
В закатной тусклой полосе.
Солдаты Рейха и Микадо
Маршировали по шоссе.
Кружились вихри снежной пыли,
Мерцали джунгли на окне,
И слышал я: того убили,
А ту раздели при луне.
Монархический романс
Прозвучал таинственно и нежно
На балконе голубиный стон.
В мантию закутавшись небрежно,
Император вышел на балкон.
Возле самодержца не стояли
Стражники с оружьем под полой.
С набережной узкого канала
Дворник помахал ему метлой.
И как провинившиеся духи,
Медленно с уходом темноты
Расползались пьяницы и шлюхи
И вконец охрипшие коты.
Наступила утренняя свежесть –
День и ночь связующая нить.
Сумасшедший добрый самодержец
На рассвете вышел покурить.
ДОРОГА В НИКУДА
Луной щербатолицей
Неярко озарен
И лужами искрится
Накатанный гудрон.
В кюветах, точно в трюмах,
Качается вода.
Лежит в полях угрюмых
Дорога в никуда.
Полны кюветы эти
Следами тьмы и лжи.
Невскормленные дети,
Обоймы и ножи.
Тела автомобильи,
Ни стекол, ни колес,
Бутылки в изобильи
И всяческий отброс.
Кто по дороге шел той,
Запомнит ветра стон,
И под луною желтой
Искрящийся гудрон.
И указатель справа
Прочтешь не без труда,
Написано коряво –
"Дорога в Никуда".
МАДОННА
Осенний ветер тучи громоздит
На небе блеклом и уже уставшем
Пылать горячей летней синевой.
И пасмурность смывает очертанья,
На рыжие деревья и поля
Набрасывает тихо паутину,
Вуаль прозрачную и легкую как сон.
В леваде-загородке у конюшни
Гнедая кабардинская кобыла
Покойно сено желтое жует,
Хватая стебли мягкими губами,
Копыта врыв в истоптанную грязь.
А вкруг нее, разбрасывая слякоть,
Веселый, золотистый, горбоносый,
Встречая осень первую свою,
Короткохвостый носится жеребчик.
То изгороди серый шест грызнет,
Мосластые расставив ноги, то кобыле в пах
Сует мордашку, но она едва на сына поведет
Огнистым, темным материнским взглядом.
Корявый дед в затасканной спецовке,
Размахивая цинковым ведром,
Выходит из конюшенного мрака.
"Как звать их, дед? Я не был здесь давно!"
Дед улыбается, и из его морщин
Встают усы прокуренные дыбом.
"Кобылка – Доля, Дельный – сын ее".
И солнце пробивает туч заслон
Забытым, чуть ли не весенним светом,
И исчезает мягкая вуаль,
И все вдруг загорается пожаром
Звенящих отражений и цветов,
И над кобылой, медленно жующей,
Качает ветви тонкая березка,
Обметанная тонкою листвой.
КОРОЛЬ САТУРНА
Я личность очень незаметная,
Хоть и устроился недурно.
Есть у меня мечта заветная –
Стать императором Сатурна.
Сижу, входящих лица путаю,
Обед невкусный ем в столовой,
И все мне кажется, как будто я
Красавец в мантии лиловой.
Я бал в честь короля Меркурия
Устроил на кольце планеты.
В сосудах ароматы курятся,
Сверкают гости, разодеты.
Кусочки звезд в оправы вставлены,
Как отшлифованные камни,
Ох, размечтался, крыса старая.
На партсобрание пора мне.
ОЛЕНЬ
Сшибаются со стуком деревянным
Рога и мышцы яростных быков,
Напряжены до дрожи. Вешний зов
Их свел в бою над озером туманным.
Наскоков их бесстрашье и свободу
Благословил единый в мире гнев.
И старший пал, от раны ослабев,
В подвижную, дымящуюся воду.
И входит луч, трепещущий как пламя,
В рассвета голубую полутьму.
И важенка достанется ему –
Носящему кровавыми боками.
Но в зарослях, лишь почками одетых,
Приладившись на рухнувшем стволе,
Стрелок угрюмый приложил к скуле
Захватанное ложе арбалета.
ПЕСНЬ О ДИВАНЕ
Герой добывает в полете
И славу и орден и чин,
А я по наследству от тети
Старинный диван получил.
Припев:
Ах диван, мой диван,
Мой старинный диван,
Я люблю тебя нежно, как сын.
Ты звучишь, как рояль,
Ты зовешь меня вдаль
Нежным звоном скрипучих пружин.
Ура, окупились усилья,
Не зря я потел до сих пор,
К дивану приделаны крылья,
Колеса и мощный мотор.
Припев.
Пусть ходят под окнами воры,
Пусть злится сосед-живоглот,
Меня в голубые просторы
Уносит диван-самолет.
Припев:
Ах диван, мой диван,
Мой старинный диван,
Я люблю тебя нежно, как сын.
Ты звучишь, как рояль,
Ты несешь меня вдаль
Нежным звоном скрипучих пружин.
СМЕРТЬ СТАРОГО МАГА
Он умер, старый маг, последний маг земли.
Смотрели молча дети и старухи,
Как гроб дешевый на плечах несли
Со стариком видавшиеся духи.
Два викинга в чешуйчатой броне,
Философ Ницше и писатель Гоголь,
И, следуя за ними в стороне,
Художник Рубенс нес венок убогий.
Теперь тому, кто стонет без любви,
Не будет утешенья ниоткуда.
Теперь тому, кто буднями забит,
Не будет даже маленького чуда.
Он умер, добрый маг, последний маг земли!
ЧЕЛОВЕК С ГОЛОВОЙ КОНЯ
Дождь и ветер скреблись в окно,
Было страшно мне и темно.
В эту ночь посетил меня
Человек с головой коня.
Он пришел разогнать тоску
И принес бутыль коньяку.
Стало нам веселей вдвоем.
Он сказал мне: давай споем!
И запели мы Ермака,
Задушевно, не в лад слегка,
И пронзительный ветровой
Был аккомпанементом вой.
На заре ушел от меня
Человек с головой коня.
Если б он не пришел помочь,
Я б повесился в эту ночь.
ПЕСНЯ ЯПОНСКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ
Дождя поволока косая
Мерещится в темном окне.
Гравюрка висит Хокусая
На скользкой барачной стене.
И руки над печкою грея,
Стоит перед темным окном
Вдова инженера-еврея,
Убитого в тридцать восьмом.
А там за окном буераки,
Заборы, канавы, столбы,
Посты, фонари и собаки,
Охранников низкие лбы.
Как свечки оплывший огарок,
Над вышкой мерцает луна.
Сквозь лай караульных овчарок
Японская песня слышна.
Московское зарево хмуро,
А где-то у милых ворот
Колышется ветка сакуры,
И колокол в храме поет...
Ворон пролетающих стая
Как будто застыла в окне.
Гравюрка висит Хокусая
На скользкой барачной стене.
СМЕРТЬ ОЛЕНЯ
Краснорожий, ражий, рыжий,
В шляпе с пером,
К стаду он подполз поближе,
Лег за кустом.
Левый глаз сомкнулся щелью,
Правый не сморгнул,
Прокатился по ущелью
Выстрела гул.
В чащу прянули олени,
Гром в ушах.
Опустился на колени
Молодой вожак.
А потом всем телом набок
Грузно лег.
На ветру дымился слабо
Крови ток.
Умирал ветвисторогий
Стройный бык.
Эхом приняли отроги
Смертный крик.
Краснорожий, ражий, рыжий,
В шляпе с пером
Из своей засады вышел
С длинным ножом...
РОМАНС О ЛИЛОВОМ КОНЕ
Мрак ночной зальет дворов колодцы,
И к подъезду в полночь для меня
Маленькие тихие уродцы
Подведут лилового коня.
Выйду на ступени в желтом свете.
Брошу милым конюхам на чай,
Закорючкой черной на берете
За луну задену невзначай.
О судьбе по звездам не гадая,
Прошлое забуду без следа
И уеду тихо в никуда я,
Чтобы не вернуться никогда.
СЕВЕРНАЯ ВЕСНА
Облаков повисли лоскуты,
Небо так уютно, хоть дотронься.
И розовоносые коты,
Улыбаясь, греются на солнце
Выпустили в первый раз коров,
И они ревущим пестрым скопом,
Пьяные от света меж хлевов,
Неуклюжим носятся галопом.
Северная скромная весна
В мир вошла как можно тише, проще;
Зелени прозрачной пелена
Занялась на мокрой черной роще.
ХУЛИТЕЛЯМ
Наверно, вы не так уж плохи,
Не так глупы и нечисты.
Вы, современной мне эпохи
Неароматные цветы.
Я не поддамся злому ражу
Моих подвыпивших друзей,
Я вас по темени поглажу
Брезгливой жалостью своей.
СУМЕРКИ
Синие сумерки гуще,
Месяца дужка видна,
Нежные трели лягушек
Напоминают – весна.
В небе усталая сонность
После тревожного дня,
Тихая просветленность
Вновь посетила меня.
ОБЪЯСНЕНИЕ
Конский щавель, лебеда, репейник
На пологом склоне разрослись.
Догорало небо над деревней,
Угасала облачная высь.
Никли ивы черными стволами,
И река блестела холодней.
Пастухи ужасными словами
Обзывали смирных лошадей.
Я спускался тем пологим склоном.
Объясненье было впереди,
И, как это свойственно влюбленным,
Сердце вырывалось из груди.
Мне казалось, будто я – десантник.
Дал команду строгий старшина.
Вот лечу я, в воздухе распластан,
А внизу – враждебная страна...
Улыбались лошади в тумане,
Полусонно уши распустив.
Где-то подбирали на баяне
Слышанный по радио мотив.
Юбки длинные еще носили,
И недавно был разоблачен,
Как тогда народу объяснили,
Высокопоставленный шпион.
Был таким родным, обыкновенным
Мир вечерний, окружавший нас...
Помнится, в издательстве военном
Видел я ее в последний раз.
ГИМН ЗАКАТУ
О, пурпурный праздник заката,
О, солнца пылающий щит,
Коснувшийся города плит,
Твой свет точно брага пьянит.
О, пурпурный праздник заката!
День окончен, день окончен,
В стеклах каменных окончин
Загорается пожар,
Близок час влюбленных пар,
Час свиданий в парках темных,
Час боев котов бездомных,
Час разгула винных чар,
Час курантов, бьющих звонче:
"День окончен, день окончен".
О, пурпурный праздник заката,
За стены житейской тюрьмы
Со снами уносимся мы,
Ты вестник спасительной тьмы,
О, пурпурный праздник заката.
***
Небо осклизло,
И время промокло,
Чёрная улица,
Жёлтые окна.
Пьяный рабочий
Бредет полусонно.
Пьяную песню
Ведет монотонно.
В шуме дождя,
Что звучит все дремотней,
Тащится бедный
К родной подворотне...
Мир чёрно-жёлтый
Тяжек как молот,
Дождь тошнотворный
И холод, ой холод!
Чёрные мысли,
Жёлтые окна,
Небо осклизло,
Время промокло.