Всеволод САХАРОВ. Лирическая трагедия о русской эмиграции.

Портрет Булгакова 1928 г. работы М. Наппельбаума

«Первым звонком», предвестием крушения всей его театральной судьбы стала для драматурга Михаила Афанасьевича Булгакова (1891-1940) судьба его пьесы «Бег», принятой и репетировавшейся МХАТом и затем запрещенной при прямом вмешательстве Сталина. Именно здесь начались путаница, странные совпадения, роковые случайности, неясные предчувствия, надежды, сменяющиеся отчаянием, следующим образом описанные в послании к уже готовившемуся к отъезду в Париж Е.И. Замятину 27 сентября 1928 года: «Вообще упражнения в области изящной словесности, по-видимому, закончились. Человек - разрушен... Что касается этого разрешения, то не знаю, что сказать. Написан «Бег». Представлен. А разрешен «Багровый остров». - Мистика. - Кто? Что? Почему? Зачем? - Густейший туман окутывает мозги».

«Бег» был любимой пьесой Булгакова, здесь он хотел сказать и сказал то, что не удалось выразить в «Днях Турбиных». «Он любил эту пьесу такой болезненной любовью, как мать любит своего незадачливого ребенка», - говорила Е.С. Булгакова, третья его жена. Да, в «Беге» ощутимы внутренняя свобода и полет мечты и мысли писателя. Тем большей трагедией стало запрещение этой пьесы по специальному решению Политбюро ЦК ВКП(б).

«Бег» - авторский сон-воспоминание о безнадежности и исторической катастрофе. В 1926 году, работая над пьесой, Булгаков говорил своему другу и биографу П.С. Попову: «Сны играют для меня исключительную роль. Теперь снятся только печальные сны». Он пишет свои вариации на предложенную испанским драматургом Кальдероном тему «Жизнь есть сон».

 

Для Булгакова жизнь есть бег человека к покою. Сон как бы замедляет этот бег («Вот уже месяц, как мы бежим с вами, Серафима Владимировна, по градам и весям...»), обволакивает людей, волшебно меняет лица и предметы, расширяет внутреннее пространство пьесы, делает ее лирической и музыкальной, обостряет все чувства и мысли. Жизнь предстает странной и в то же время более понятной. Во сне приходят догадки и великие прозрения, есть в нем и пророчество. Из «Дней Турбиных» сны по разным соображениям выбрасывались. «Бег» же - пьеса-элегия в восьми снах, передающая ощущение рокового «полета в осенней мгле».

 

Эта поэтическая и печальная атмосфера холодной осени и заката автору особенно дорога, и поэтому он написал замечательные развернутые ремарки, точно определявшие лирическую музыку пьесы, ее режиссерское и актерское решение и ставшие самостоятельным художественным произведением.

В волшебно замедленном сне-полете булгаковские герои на время забывают о конечной цели своего бега, обозначенной в эпиграфе из Жуковского (кстати, эпиграф этот найден уже в декабре 1924 года). Жизнь представляется им жестокой кутерьмой и полной катастрофой, старый мир неотвратимо рушится, новый страшен и непонятен. «Страшно жить, когда падают царства», - признавался автор пьесы. Бег не завершается в Крыму, персонажи попадают в Константинополь и Париж, а неугомонный весельчак Чарнота все мается: «В Мадрид меня чего-то кидает...»

 

География эмиграции беспредельна - от Шанхая до Уругвая. Цель же булгаковских героев - не Мадрид или какой-то другой знаменитый город мира, но покой и свет в душе, возвращение к простым, вечным ценностям, восстановление утраченного согласия и единения между людьми. Обрести мир в душе можно и в Вязьме или Киеве, и герои пьесы рвутся домой, хотя и понимают, что испытания их на этом не закончатся. Все они хотят остановить свое медленное падение в небытие и вернуться к жизни.

Пьеса-сновидение Булгакова полна мрачноватой поэзии, живет предельным напряжением авторских чувств и страстей. Однако эта лирическая драма имеет тщательно воссозданную документальную и историческую основу. Каждый факт здесь обдуман и отобран. Книги генерала Я.А. Слащева и журналиста-эмигранта И.М. Василевского, мемуары белогвардейцев, устные воспоминания очевидцев и, прежде всего, крымские, константинопольские, берлинские и парижские впечатления Л.Е. Белозерской, эмигрантские сочинения известных писателей А. Аверченко и А.Н. Толстого, газеты, полевые карты, собственное пребывание в белой армии - все служит Булгакову материалом. Ему нужны точные подробности, звуки города, яркие пятна: «Какая толпа? Кто попадается навстречу? Какой шум слышится в городе? Какая речь слышна? Какой цвет бросается в глаза?»

 

Даже собственные произведения становятся для Булгакова источником - огни в порту и тема бегства в Константинополь приходят в «Бег» из «Записок на манжетах», бунинский образ утлого, гибнущего корабля-ковчега и бегущих с него крыс встречается в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных», рассказы о терроре белых есть в «Необыкновенных приключениях доктора» и «Красной короне», слова о жизни-сне возникают в «Зойкиной квартире», а «тараканий царь» Артур Артурович - обнаглевший двойник льстивого Ликуя Исаевича из «Багрового острова». Здесь же есть и насмешки над неграмотными беспринципными журналистами, знакомые нам по ранней сатирической прозе Булгакова.

Как всегда, в пьесе продуманно отобран и переосмыслен собственный жизненный опыт, впечатления киевской юности и офицерской службы на Северном Кавказе. Но к ним добавлены мысли о только что возникшей русской эмиграции, и это сделано писателем, никогда не бывшим за границей, если не считать меньшевистской Грузии и гетманской Украины. Здесь нет ничего случайного или наспех придуманного.

Булгаков сам хотел бежать из Батума в Константинополь, живо интересовался русской эмиграцией как уникальным и трагическим феноменом призрачного инобытия миллионов людей, он жил в очень пестрой среде вернувшихся эмигрантов, был женат вторым браком на весело пожившей в Константинополе, Париже и Берлине балерине Л.Е. Белозерской, его служившие в белой армии братья Николай и Иван очутились в Париже, а сам Михаил Афанасьевич много печатался в эмигрантских изданиях и ставил в русских зарубежных театрах (среди них был и пражский МХАТ) свои лучшие пьесы. «Белая гвардия» отдельной книгой впервые вышла в Париже, а поставленный по мотивам романа берлинский спектакль посетил сам его колоритный персонаж, ясновельможный гетман П.П. Скоропадский и сделал, кстати, несколько очень дельных замечаний (вот кому бы быть театральным критиком…). В «Днях Турбиных» эмигрантского зрителя, пережившего трагедию и бег, волновала лирическая сила этой семейной истории, что и отметила парижская пресса: «Новые пьесы в эмиграции редкость… «Белая гвардия» у пражских «художественников» - исключение. Она манила эмигрантские массы в театр некоторыми особыми хватавшими за душу каждого беглеца свойствами, помимо отличной «сыгранности» исполнителей».

 

В «Беге» целеустремленно отобран и переосмыслен огромный жизненный и документальный материал. Мечтательный приват-доцент Голубков воплотил в себе реальные черты философа и писателя Владимира Николаевича Ильина, родившегося под Киевом в том же 1891 году, учившегося в том же университете и в 1918 году ставшего там приват-доцентом, затем бежавшего в Турцию, читавшего там лекции, перебравшегося в Берлин и Париж. Это не только земляк и однокашник Булгакова, но и эмигрантский знакомый Л.Е. Белозерской. Даже храбрый и веселый маркиз де Бризар - не просто персонаж «Бега»: в 1919 году вместе с Булгаковым служил в деникинской армии лейб-кирасир полковник А.Г. Шапрон дю Ларре, адъютант Деникина и зять Корнилова, командовавший 2-м Офицерским конным полком и тяжело раненный; он был всем известен своей храбростью и впоследствии тоже очутился в константинопольской эмиграции, жил и умер в Бельгии. А наездником в парижском цирке выступал со своими казачками, как известно, сам знаменитый Андрей Шкуро, храбрый и патологически жестокий кубанский «партизан», генерал-лейтенант и сослуживец Слащева по белой армии, повешенный потом в Москве. Словом, в зеркале булгаковской пьесы отразилось много реальных лиц и обстоятельств.

Но все эти детали, сами по себе интересные, для автора всего лишь необходимое подспорье. «Бег» - не просто лирическая драма настроений. 3десь, как и везде у Булгакова, пружина действия стремительно и сильно закручена, интрига остра и неожиданна.

Пьеса живет соединением высокого и низкого, трагедии и комедии, вечной книги Апокалипсиса и самого расхожего просторечия, стилизованной под царские манифесты велеречивости белого главнокомандующего и чисто разговорных фраз Чарноты типа: «Что ты, папаша, меня расстраиваешь?» Гибель, ежеминутно грозящая этим людям, не мешает чисто гоголевским комическим эффектам (позаимствованные из «Ревизора» шутки об Александре Македонском). Тема тяжкой вины и крови, больной совести соседствует с веселой парижской сценой игры в карты у азартного циника Корзухина (его прототипом стал эмигрантский писатель В.П. Крымов), этой пьесой в пьесе, маленьким шедевром сценической сатиры. Баллада о всемогущем долларе, это очередное булгаковское пророчество, звучит рядом с мрачной народной песней о Кудеяре-разбойнике, у которого вдруг совесть господь пробудил (на пластинках того времени ее пел эмигрант Шаляпин, а вторил ему великолепный хор бывших белых офицеров). И даже трагический Хлудов произносит смешную фразу Бегемота из «Мастера и Маргариты»: «Я никого не обижаю...» Кстати, он прекрасный актер и среди общей трагедии разыгрывает свои маленькие комедии с гаерством и жестокими шутками. Исторические события и судьбы людей переплетены, и каждая история как бы подталкивает, ускоряет действие пьесы.

Все эти очень разные персонажи своими путями приходят к пониманию необходимости завершить самоубийственный бег и обрести тихую пристань. Недаром Чарнота вспоминает имена двух легендарных вечных странников - Агасфера и Летучего Голландца. Люди, гонимые гражданской войной и страхом, очнулись, одумались и устремились к покою. Эмиграция - это всегда покой (поэтому, наверно, среди эмигрантов так много долгожителей), пусть и весьма относительный, достигаемый очень дорогой ценой - выпадением из живой жизни своей «довольно страшной» (В.В. Набоков) Родины, ее дикой, кровавой, но необыкновенно динамичной и захватывающей истории. Даже прирожденный воин Чарнота, не запятнавший себя казнями, успокоился за карточным столом и на любимых тараканьих бегах, простодушное жизнелюбие и запорожская хитрость помогут ему выплыть. А нашедших друг друга Серафиму и Голубкова спасает и возрождает любовь. Причем чистый открытый приват-доцент явственно напоминает мягкого, болезненно мечтательного князя Мышкина, героя романа Достоевского «Идиот». А отсюда тянется ниточка к образу Иешуа в романе «Мастер и Маргарита».

 

Среди обычных людей титаническая фигура Хлудова одинока и вызывает общий страх и жалость безысходным отчаянием и очевидной болезнью виновной души. Она ужасна какими-то нечеловеческими очертаниями и страданиями. Недаром красноречивый вестовой Крапилин называет Хлудова «мировым зверем». Это живая руина, обломки могучей личности, сильного, смелого ума, выдающегося полководца, хладнокровного храбреца и знатока литературы. Ум, стратегический дар и офицерско-дворянская честь соединяются в нем с диким самодурством (похож на несчастного императора Павла I), изощренной безграничной жестокостью и капризным самолюбием.

В ремарке сказано, что Хлудов моложав, но глаза у него старые. Человек уходит в небытие с тяжкими грехами. Душа состарилась, опустошена точным, полным и, увы, запоздалым знанием смысла происходящих событий, ощущением собственного бессилия и огромной вины: «Никто нас не любит, никто... Он (Бог) уже явно и давно от нас отступился». Этот прирожденный воин все играет со смертью и судьбой, никак не может и не хочет успокоиться.

Не случайна в «Беге» тема картежной игры, подчеркнутая соответствующими ариями из оперы Чайковского «Пиковая дама»: здесь играют и отчаянно проигрывают не только деньги, но и свою и чужую жизнь, честь, родину. Самая высокая ставка и проигрыш у генерала Хлудова. Этот белогвардейский Макбет медленно низвергается в пропасть небытия с большой высоты, ибо ему многое было дано. Тем тяжелее расплата. Его самоубийство в финале - уход, но не выход (к тому же так автор подчеркнул всю разницу между персонажем его пьесы и реальным генералом Слащевым, вернувшимся в советскую Россию и позднее убитым при невыясненных обстоятельствах) из исторического тупика. Поздно пробудившаяся совесть порождает в больном разуме солдата-преступника страшные видения.

Здесь продолжается русская трагедия, описанная Достоевским. В доносительном отзыве видного большевика, фактически министра культуры П.М. Керженцева о «Беге», внимательно прочитанном Сталиным (интересны сами его карандашные пометы), сохранено любопытное свидетельство: «По неоднократным заявлениям Булгакова... основное в пьесе - это проблема преступления и наказания». За лютым зверем Хлудовым неотступно следует тень повешенного им солдата Крапилина, и все время больная душа генерала говорит с казненным: «Как ты ушел от вечного покоя?» К Хлудову смерть не идет, он вечный странник, изгой. Жизнь становится для него медленной казнью. И сразу вспоминается другая неразлучная пара: раздавленный своей всемирной славой и тягостным бессмертием Понтий Пилат и казненный им Иешуа. Опять тянется нить от пьесы к роману.

В советской России такая пьеса была не нужна. Но и в Париже, где происходит одно из действий пьесы, «Бегу» как-то не обрадовались, когда пьеса была, наконец, опубликована. Ибо в ней показано, что распалась великая цепь времен и одним концом ударила по утратившей своих лучших сынов и дочерей и огромные духовные и материальные сокровища России, другим по обреченной на вечный «мертвый бег» (пророческое название вышедшего в 1922 году в Берлине романа Глеба Алексеева) эмиграции. Здесь крылся прозорливый исторический упрек, и все умные читатели «Бега» это поняли, начиная со Сталина, Горького и Станиславского.

Борьба вокруг «Бега» снова велась на уровне Политбюро, где Сталин вычеркнул из подготовленного Ворошиловым проекта решения слово «политически» («политически нецелесообразным») и тем самым отменил неизбежные репрессии. Вмешательство великого пролетарского писателя также ничего не дало, о чем сказано в очередной агентурно-осведомительной сводке ОГПУ: «Горький поддерживал пьесу в «сферах», кто-то (Сталин, Орджоникидзе) сказал Ворошилову: «Поговори, чтобы не запрещали, раз Горький хвалит, пьеса хороша», но эти слова, по мнению Булгакова, не более чем любезность по отношению к Горькому. Последнего окружили лестью, поклонением, выжали из него все (поддержку режима в прессе и т.п.) и потом попрощались. Горький не сумел добиться даже пустяка: возвращения Булгакову его рукописей, отобранных ГПУ».

 

Гибель пьесы «Бег» потрясла Булгакова. Л.Е. Белозерская пишет: «Ужасен был удар, когда ее запретили. Как будто в доме объявился покойник». Не смог ожить на сцене светлый, лирический мир снов, сотворенный с таким трудом и любовью из человеческой трагедии и комедии. Потухла великая надежда. И что же? Автор снова сел за письменный стол и в сентябре-декабре 1929 года, то есть в год своего театрального уничтожения, создал новую пьесу о театре и драматурге: «В неимоверно трудных условиях во второй половине 1929 г. я написал пьесу о Мольере. Лучшими специалистами в Москве она была признана самой сильной из моих пяти пьес». И предложил эту пьесу официозно-придворному МХАТу. Но это уже другая история…*


* См.: Сахаров В.И. Михаил Булгаков: писатель и власть. По секретным архивам ЦК КПСС и КГБ. М., Олма-пресс, 2000.

Tags: 

Project: 

Author: 

Год выпуска: 

2002

Выпуск: 

2