"Здесь есть что-то от тайны"

Ж. Деррида

Начиная рассуждать о тайне, неизменно сталкиваешься с двумя постановками вопроса.

Первая из них связана со следующей простой констатацией: чтобы тайна возникла, ее необходимо создать, изначально никакой тайны как данности попросту нет. Вторая постановка вопроса сводится к констатации принципиально иного рода: тайна есть то, что создает самое себя, - она и представляет собой данность, причем единственно возможную данность.

В отличии первой и второй постановок вопроса заключается отличие конспирологии от тайноведения.

Заговор как альтернатива порядка

Конспирология всегда апеллирует к тайне как данности, всегда выражает веру в тайну. Тайноведение же обращено к другому: оно исследует разновидности тайн с точки зрения их возникновения. Нисколько не должно казаться странным то, что в тайны оно не верит. Остановимся на парадоксальности обеих постановок вопроса несколько подробнее.

Парадокс тайноведения: тайной для тайноведения остается именно повсеместное отсутствие тайны. Поиск тайн автоматически означает жест "расколдования мира" (М. Вебер), но само это "расколдование" способно очаровывать(ся) самим собой - условие его совершения в том, что оно ничего не должно ведать прежде всего о самом себе.

Парадокс конспирологии: в противоположность "расколдованию мира" "околдование мира", которое стремится осуществить конспирология, всегда разоблачительно для самого себя. Повсюду обнаруживаются лишь козни (как главенствующая форма поведения), злонамеренность (как исходная и наиболее важная разновидность мотиваций) и штабы "мировой закулисы" (как самый эффективный способ организации социальных отношений).

Конспирология не интересуется генезисом тайны - для нее тайна имеет лишь одно происхождение: заговор, то есть решение или намерение некоего лица или группы лиц. Поэтому конспирология относит сферу тайного к сфере личного, личное и есть для нее вместилище тайного, самая недоступная тайна. Нетрудно заметить, что в данном случае конспирология с очевидностью демонстрирует собственное тяготение к психологизму.

Тайноведение исходит из другой перспективы: социологической. Тайна в рамках тайноведческого подхода - ни что иное, как социальный феномен. Одновременно именно социальное служит здесь средоточием тайн, именно социальное выступает их порождающим принципом. Поэтому самой таинственной темой для тайноведения выступает тема порядка как такового.

Государственные тайны и тайна государства

Если конспирология неизменно берется говорить о государственных тайнах, то тайноведение с таким же постоянством решается вести речь о тайне самого государства.

В первом случае разговор идет о том, чтобы, понять тайну как данность, увидев в ней единство символического и социального, единство порядка в "умах и сердцах" и собственно общественного порядка. Здесь порядок может быть воспринят лишь как завет прошлого и одновременно как установление, имеющее конкретного автора, конкретных отцов-основателей.

Во втором случае вопрос ставится иначе: тайна, не являющаяся пресловутой данностью, оказывается сопряженной с загадкой взаимпроникновения социальных и ментальных структур, которые, соединяясь друг с другом, образуют некий порядок, который целиком и полностью раскрывается здесь-и-теперь, причем вовсе не как авторское произведение, но как возможность исторического существования для каждого из нас.

Итак, перед нами раскрываются два совершенно разных вИдения государства: в первом случае государство предстает как инстанция прошлого, берущая происхождение в воле определенных людей; во втором случае выступает как инстанция настоящего, обеспечивающая каждого человека причастностью к истории - пусть даже эта причастность будет крайне ограниченна и скоротечна.

Политика, метафизика и изобретение тайны

Смысл, то есть легитимность суждения о государстве и самого государства приобретают лишь в том случае, когда эти суждения намекают на то, что содержать в себе некую тайну. О тех тайнах, которые оно должно изобретать ради поддержания своего существования. Наипервейшей тайной государства является тайна, предполагающаяся мифом о его возникновении. Государство всегда утаивает историю своего возникновения и обращается при этом к традиционному сюжету метафизики - к полаганию наличия первоистока, всегда предъявляющему себя как тайну, которая сама себя порождает.

Этот первоисток скрывается в определенной точки политического пространства, выступая не столько временнОй, сколько пространственной категорией, местом, откуда политика про-ис-текает и рас-про-страняет свое влияние. Как отмечает Бодрийяр: "…начиная с Макиавелли, где-то в глубине души политики всегда знали, что именно владение симуляционным (здесь и делее выделено Ж. Бодрийяром) пространством стоит у истоков власти, что политика - это не реальные деятельность и пространство, но некая симуляционная модель, манифестация которой - лишь ее реализованный эффект, не более. Эта мертвая точка дворца, это место, отсеченной от архитектуры и от общественной жизни, которое определенным образом управляет всем ансамблем - не путем прямого детерминирования, но благодаря роду внутренней реверсии, перевороту правил, исполняемому втайне выделено мной - А. А.)…"¹

Вы хотели разоблачений?

Провозгласить необходимость разоблачения всех и всяческих государственных тайн, или, скажем, хотя бы предлагать свести к минимуму их количество - вовсе не означает отказаться от конспирологического вИдения мира. Дело в том, что предельным выражением последнего является вовсе не сохранение тайны любой ценой, но специфическое отношение к любой тайне как к государственному достоянию. Еще точнее, как к достоянию, в котором государство заявляет о самом себе, предъявляя себя как Дар даров или как сама возможность дара. В этом плане не существует никакого конфликта между конспирологией и либерализмом (в том числе и в самых его поздних, либертаристских версиях). Вопрос заключается совсем в другом - в том, что либеральная мысль апеллирует к государству определенного рода - к государству, понятому в качестве порядка, созданного отдельными лицами и для отдельных лиц. (Собственно, либертаризм в таком случае и есть ни что иное, как "конспирологический" либерализм, взывающий к западному государству как дару, роль которого минимизирована по отношению к собственному национальному гражданскому сообществу, но чрезвычайно завышена по отношению к сообществу не-западных граждан).

Точно так же провозгласить сведение тайны государства к государственным тайнам - вовсе не значит окончательно пренебречь тайноведческим вИдением мира. Тайноведение вовсе не исключает, но, напротив, отчасти даже предполагает то, что тайна государства заключается в государственных тайнах. Тайноведение последовательно в другом - оно отвергает возможность рассмотрения любой тайны как государственного достояния, а самого государства - как дара, открывающего возможность любых даров. Государство в рамках тайноведческой постановки вопроса должно доказать свою способность обеспечивать нас причастностью к истории. Иными словами, оно, государство, должно уметь сопротивляться тайноведенению, сопротивляться выведыванию у него тайн: тайнами государство обладает прежде всего перед лицом самого себя. Как только это сопротивление прекращается и государству приходиться идти на признание того, что никакими тайнами оно не обладает, что их у него попросту нет и никогда не было, оно выпадает из исторического процесса. При этом мы оказываемся перед лицом угрозы утраты собственной "историчности", - всего, что делает нас существами определенной эпохи, героями исторической драмы. (Такая судьба постигла СССР на излете его существования: государство призналось самому себе в отсутствии тайн и навсегда перестало быть причастным к истории, оставив своих граждан в ситуации исторического безвременья, когда с наибольшим драматизмом было сопряжено именно завершение советской исторической драмы2).

Вместо заключения: тяжба о тайне

К конспирологии склоняются (нео)традиционалисты, для которых государство изначально выступает как предмет анализа в терминах эзотерики, как эзотерическая тема, требующая эзотерического отношения. К тайноведению же обращены (пост)модернисты, которые, напротив, стремятся рассматривать любого рода эзотерику как своеобразный тезаурус, необходимый для понимания функционирования государства и государственного управления. Первые правы в той мере, в какой политика изначально хотя бы отчасти является эзотеричной - не только областью со-в-местной деятельности, но и наукой, непосредственно сопряженной с искусством править. Вторые тоже правы, но правы исходя из того, что эзотерика - какую бы ее форму мы не расматривали- всегда неизбежно политична, то есть неизбежно вовлечена в само становление политического.

Поскольку любая состоявшаяся тайна всегда выдает себя за данность (хотя ни в коей мере и не являясь такой данностью), тайноведение и конспирология обречены на сотрудничество. Вопрос, переадресовываемый тайноведению со стороны конспирологии - это вопрос о том, что заставляет нас воспринимать любую тайну, в которую мы верим, как нечто само собой разумеющееся. И только тайноведение здесь может снабдить нас ответом, указывающим на то, что любая данность, любой "социологический факт", может оказаться куда более таинственным, нежели мы привыкли считать.