Все существующие лица вымышлены и совпадения с ними абсолютно случайны.

Устав от наступлений, отступлений,

От всех своих побед,

Создай стеклянный град: пусть будут стены

Прозрачны, словно лёд.

И если этот град тебе наскучит –

Так будь смелей, не будь мудрей.

Разрушь его, никто ведь не осудит.

Разбей его, разбей.

И посмотри, как семь цветов негромких

В пустых сияют небесах,

Как солнце, отразясь от каждого обломка,

Тебя приветствует, спокойного творца.

И.Т.

Вместо предисловия

Возможно, его собственный мир не был таким, но парень этого не помнит. Однажды он просыпается в новой жизни, где родные, близкие – те же самые дорогие люди, но совсем другие. Меняются их роли. Кто работал корреспондентом газеты, им и остаётся, только больше не пишет – время не позволяет. Кто служил отечеству, например, в Таджикистане или в Хабаровске, – служит и теперь, но дислоцируется – в родном сибирском городке. Омске. Действительно, рядом друзья, которые не оставят в беде, помогут, навестят, развеселят, по крайней мере не оставят одиночестве. Хотя где навестят – целых зданий остаётся немного. В целых зданиях сейчас небезопасно. Их оккупируют всё больше эти бездушные управляемые «Лобастики». Наверное, он спит и просыпается на ногах, в хаотичном движении, если никогда не может выспаться и почувствовать в теле силу, добрую и вдохновляющую. Неудивительно, когда человек часто волнуется, сил у него бывает меньше. Ему бы выкроить хоть чуточку свободного времени и не думать ни о чём, не бежать, не выполнять приказы командующего. Но, кажется, надежда на покой, как призрак, никогда не дотронешься, не дождёшься… Вокруг разрушенный город, погони, крики, взрывы. Постоянные вылазки, постоянное ожидание приказа… хорошо тем, кто сам по себе – они не слушают никого, берут что хотят, отдыхают и воюют, когда считают нужным.  Контузия ли стала виной или что-то иное – переселении души, но почему до сих пор «Стеклянный» не вернулся в свою привычную жизнь? Теперь он солдат, который обязан защищать гражданских, он – участник группы «Берсерков» и должен быть готов ко всему.

Слушая Ивана Сергеевича, поэта, критика, редактора эклектичного литературного журнала «Вольный лист», как будто покидающего истинного себя, поражаешься насколько богато его воображение и одновременно грустишь – парень не в себе, явно нуждается в психиатрической помощи. И точно, когда он показывает ценники на выписываемых препаратах и слегка улыбается, понимаешь – друг в опасности. Такое происходит не в первый раз. Конечно, его бабушка очень переживает, но другого выхода нет, в больнице его подлечат.… В состоянии «вне сознания» парень представляет серьёзную опасность, прежде всего для себя, общаться с ним сложно. Он с трудом узнаёт друзей, принимая их, нас (меня, Игоря Федоровского, Анастасию Орлову, Евгения Барданова, Виктора Богданова и остальных) за героев из каких-то произведений. Его воображение становится в этот смутный период особенным, бурным, горячим, превращая видимых им людей в некий творческий материал. И «платформой» для их существования, действий, словно в пьесе, делается разум Ивана. Кем только не видит аспирант окружающих, в кого только мы не превращаемся в его сознании? Внимая поэту Ивану Сергеевичу, будто разделяешь его сумасбродство, изумляешься, как тот не стал ещё и прозаиком. «Настоящий писатель воспринимает мир, как литературный материал, в котором люди – герои произведения». Этого девиза, принадлежащего известному российскому писателю, придерживается Иван Сергеевич подсознательно. Беру «на вооружение» и я. Разделять боль настоящего друга и соратника по перу – не грех, а большое счастье. Потому, что лишь в муках и труде рождается истинное произведение, будь оно «нацарапано» на листах бумаги, «нащёлкано» на страницах электронного редактора «Word», скреплено-склеено в провинциальной типографии. Так шёл за знаниями Михаил Ломоносов, жил и творил Фёдор Михайлович Достоевский, так и сейчас, обретая известность, делают благородный вклад в литературу наши современники.

Глава 1

Как «Стеклянный» оказывается под обломком кирпичной стены – не понимает. Его трясёт жутко, он ложится на разбитый асфальт, прислушиваясь к другу. Игорю. Да, точно, ему – Федоровскому, корреспонденты газеты «Красный путь». Заросшему, с худым бледным лицом, в треснутых на правой линзе квадратных очках.

– Не вставай, мы им не поможем! – шепчет Игорь, стуча зубами. – Мы тут третий день на камнях... – Он крепко держит автомат «АК-47».

Слух к «Стеклянному» возвращается не сразу, а лишь когда видит бьющуюся, словно в судорогах, нервно больную, рыжую девушку в коричневой кофте. Поэтессу Дашку Решетникову что ли? Хотя нет, откуда она тут, в районе завода имени Баранова?

По земле, заваленной осколками от стен и железяками от машин, скользит оранжево-жёлтый луч. Лучи быстро ползут втроём, переплетаясь, скрещиваясь, как живые, змеи. Нащупав-осветив спину несчастной девушки, добивают...  Лазерные лучи пускает вращающаяся вокруг оси установка на спине большого робота, похожего на разжиревшего двухметрового человека-гиганта, у которого вместо кожи жёсткая серая оболочка. Двое роботов, ударяя в землю копытами, следуют по дороге. Горят несколько машин, исторгая протяжный свист. Огонь освещает расколотые стены домов, обнаруживая бредущие по ним тени. Слышатся людские крики, выстрелы очередей, взрывы, шуршание, топот, скрежет и какое-то завывание неземного происхождения. «Стеклянному» хочется курить так сильно, что подрагивают руки и шумит в ушах.

– Отползаем, Вано, – требует Игорь. – Башку не подымай, видишь свет…

В метре над головой блуждают световые лучи. Пускающий их робот идёт почти бесшумно. Это «Стремглав», замыкающий цепочку «Лобастиков» – «металлических охотников», у которых головы с большущими толстыми лбами, нависающими над стеклянными окулярами, подсвеченными синим.

Иван, солдат поневоле, по прозвищу «Стеклянный», отползает медленно, шурша по асфальту рубашкой.

– Чисто! – кидает Игорь, вставая. Парень помогает подняться другу.

Вслед за Федоровским Иван забегает в здание на лестницу.

– Ху-у, – выдыхает Игорь освобождёно, потирая пальцами грязный лоб.

Ваня глядит на друга, будто не узнавая. Каштановые локоны выбиваются из-под клетчатой шапки с козырьком, борода превратилась в комок, щёки впали и чётко видны скулы, поцарапанные. На нижней губе – кровь, запечённая бурой корочкой, похожей на камушек. Под фуфайкой у парня – пусто. Голое тело. Он – в длинных прорвавшихся на коленках штанах и кирзовых сапогах.

– Один день и наступаем! – предупреждает Игорь отчаянно, страшно меняясь в лице. – Ребята собрали боеприпасы, еду и медикаменты. Больше тут находиться нет смысла. Родных всё равно не вернём.

– А моя бабушка и сестра? – вдруг спрашивает Иван, кривя губы. «Стеклянный» только сейчас понимает, что мало кто смог уцелеть после вторжения.

– Бабушка в штабе, а сестра… – Игорь пожимает плечами, хмурясь. – Я не говорю о своих родственниках. Фотографии родных – на доске, туда мы договорились выставлять пропавших. – А сейчас, вот главное средство нашей борьбы. Я к нему привык удивительно быстро, – показывая на автомат, меняет тему для разговора Игорь, – Он мне стал родным!

Происходящее напоминает нелепые тирады балаганного шута, всемогущего и злого, возжелавшего отомстить за постоянные унижения.  Сначала безумный паяц насылает металлических уродцев, контролируемых инопланетными тварями, а потом норовит проникнуть в сознания людей и очернить их мраком переживаний. Нет, не здесь Иван видит опору, к которой  мог бы приложить рычаг своего поэтического искусства. Недаром коллеги по литературному цеху называют его «Стеклянным поэтом» – Иван видит реальность, словно сквозь стеклянную призму, которая порой искажает видимое.

– Скорее, Вано, что плетёшься? Стихи сочинять здесь не нужно, – сердится Игорь, включая фонарик. – Я бы тоже, глядишь, накатал бы статейку-другую для «КП», но… Тсс!

Иван останавливается, настораживаясь, смотрит на Игоря. Корреспондент заглядывает в коридор. Чисто.

Друзья – на пятом этаже и должны укрыться на ночь, поесть, наконец.

– Когда это кончится? – спрашивает Ваня вымучено. – Я так устал.

– Помолчи, я – устал не меньше. Кости ломят, тело зудится, мышцы сводит, – бормочет Игорь. – Сейчас устроимся, расскажу план «Песочного человека».

Примеряясь ногой выбить дверь, Федоровский вдруг легко открывает её  толчком руки.

– Ого, – комментирует он, вздыхая облегчённо. – Видно, сваливали без оглядки. Хорошее тут место, северная сторона, всё увидим…

В двухкомнатной квартире царит беспорядок, но в холодильнике продуктов полно, словно ждали гостей. Кое-что испорчено и пахнет плохо, но «поклевать» найдётся. Порывшись в шкафах, Игорь вытаскивает свечи, зажигает две, в одной и второй комнате. Разводя костёр на кафеле, корреспондент задёргивает шторы, оставляет крохотную щель. Нанизывая на спицы сосиски, Ваня поджаривает и кусочки хлеба.

– Пончики!.. – повторяет он тихо. Кажется, процесс готовки успокаивает.

Качая головой, Федоровский буквально «бахается» на кровать.

– Можешь посмотреть, – предлагает парень отрешённо, откладывая автомат на тумбочку.

Что там смотреть? «Стеклянный» знает, что к несчастью увидит «станцию ботов» – убежище «Лобастиков», «Стремглавых» и «Клопов». Последние, показываются на улицах реже – сопротивление расправляется с ними живее. Но отряды вот-вот должны подорвать опору-платформу, и тогда вражеская база рухнет.

– Где Орлова? – вдруг спрашивает Ваня, откусывая сосиску медленно.

– Моя Орлова погибла, – шмыгает Игорь, вздыхая разбито. Парень вытаскивает кошелёк из нагрудного кармана и там внутри, за плёнкой, – фотография Серафимы Орловой. Улыбается её широкий рот с алыми губами. Она смотрит мечтательно своими красивыми серо-голубыми глазами под сенью чёрных густых ресницы. Подведены фиолетовыми тенями её тонкие брови. Чёлка пушистая, светлая, чуть прикрывает чистый незагорелый лоб.

– Она – в плену, понимаешь? – поясняет Игорь, снимая очки. Его глаза слезятся. Он шмыгает. – Она и тебя любила, болвана!

– Не хочу её видеть, – буркает Иван, хрустя сухарём. – Кефир, посмотри, есть?

– Лучше бы забрали тебя, ты не чувствуешь ничего! – кидает Игорь рассержено, тыкая в него пальцем. – Ох… – осекается он. – Прости, не хотел.

Иван отмахивается, пожимая плечами. Ему и вправду на своё существование «пофигу». Ведь жизнь для него –  литература, произведения страстные и спорные, но в разбитом городе с горсткой забитых сопротивленцев никакие и гениальные творения не пробудят интерес к ней. С такой философией Ивана поглотят зыбучие пески… Быть может, «Стеклянному» пора сменить квалификацию? Уйти в андеграунд и стать маргиналом? Хронос покажет!

– Не страшно, я привык, – отвечает Иван равнодушно. – Маринка Гелевая, Четвергова Ира, Березовский Николай, Лев Трутнев…

Когда «Стеклянный» волнуется, он часто перебирает имена и фамилии поэтов и писателей.

– Про Гелевую не говори – она продолжает меня изводить выходками, изменами, – цедит Игорь, разгуливая по комнате. – Тсс! – отскакивает он от окна.

Пролетает дрон-разведчик.

Некоторое время Игорь стремительно уплетает наготовленное другом. Найденное в холодильнике в пластмассовой бутылке молоко превратилось в простоквашу, забродившую порядком. Но Ивану нравится, он молчит.

– Гелевая – жива, сразу к нам присоединилась, – почти докладывает Игорь уязвлено. – За Глушнёвым носится. Четвергова Ирка – тоже живая, страшненькая, она – свободна, можешь подкатить, когда будем на месте. Ещё поэтки из лито. Мы были там, когда начались взрывы. Так и побежали гурьбой за Юрой Перминовым. Он еле донёс себя… Вздремнуть надо, Вано, – настаивает солдат. – Завтра день – ё-моё!

Ночь проходит тревожная, то и дело Ваня просыпается, оглядывая комнату, погрузившуюся во мрак (погасают свечи). Не снится ли ему очередной бред? Вроде нет. Если «Стеклянный» может ущипнуть себя и почувствовать боль, значит – не спит. Щипает несколько раз. Больно! Не спит. Поэт идёт в другую комнату, глядит на спокойное лицо друга, дрыхнущего мертвецки-крепким сном, будто убитого. Игорь дремлет с раскрытым ртом, видны его острые передние зубы. Он обладает неисчерпаемым запасом надежд, и Ваня это чувствует.

– Где же Витька Власов? – спрашивает Иван конфузливо самого себя. – Мы должны быть вместе. Может, с другой командой остался? С Андреем Козыревым, Сосновым Димкой и Егоровым. Они – неплохие альманахи издают. Какие тут издания! – сердится Иван, корчась, словно от зубной боли. – Роботы спалили Омск…

 Проклиная вторгшихся, Ваня шепчет, мысленно призывает на помощь Станислава Куняева и Петра Алёшкина. В их журналах он прочитал предсказание. В «Нашем современнике» – в рассказе одной замечательной писательницы-пророчицы, в «Нашей молодёжи» – в эссе молодого журналиста из Санкт-Петербурга. Почему-то «Стеклянный» уверен, что эти два больших писателя-функционера остаются и дальше управлять культурными массами, но теперь на поле боя. Они заряжены такой могучей жизненной силой до сих пор, что страдания могут «переплавить» в радость и вселить тем самым надежду. Накануне Ивана предупреждает об инопланетном вторжении Георгий Каюров, редактор «Нашего поколения», но парень не придаёт значения – он трудится над составлением своего юбилейного номера журнала «Вольный лист». Ругается с Николаем Березовским, потому что тому не нравится вёрстка, которую готовит фантаст, блогер и «литературный тролль» – Евгения Лифантьева. Но не одному писателю Березовскому не нравится вёрстка юбилейного журнала. Она не поглянулась и Виктору Богданову, члену союза российских писателей, корректор не смог её читать. Слишком мелкий шрифт и журнал больше походит на дешёвую газетёнку… так заявляет Виктор Всеволодович. Ваня не знает: жив ли он. Лучше бы ему жить, конечно, он – хороший поэт, хоть и не признанный массами, поруганный собственным союзом писателей.

Зачем сейчас, глухой ночью, Ваня думает о литературе? Возможно, Земля, целиком захвачена идиотскими «Лобастиками» и «Клопами»? «Стеклянный» перебирает в голове авторов «толстяков» и крупных газет: Ефима Гаммера, Евгения Степанова, Бориса Кутенкова, Марину Кудимову… да что они, в конце-то концов, изменят его положение и восстановят родной Омск? У них – отличные произведения, но они – бессильны перед напастью!

Лучше Иван заснёт, наберётся сил, ни то будет как зомби… Завтра – важный день, поэтому надо отдохнуть, как следует. Но и во сне не покидают образы писателей и конфликты. Юбилейный «Вольный лист» – не выпущен, но ведь и остальные редактора не успевают выпустить свои журналы. Они – квиты, все! Так думает Иван, чтобы скорей «расправиться» с навязчивыми образами. Так думает, чтобы скорей подчиниться своей участи с равнодушным и унылым фатализмом.

– Вано, пора двигаться, – зовёт Игорь чуть слышно. Парень совсем не желает будить друга, но, чёрт возьми, приходится. – Начинаем операцию.

Просыпаясь тяжело, «Стеклянный» встаёт, кряхтя. На ходу Игорь пьёт воду и передаёт тетрапак другу, объявляет:

– Ребята заняли позиции. Наша задача – прикрыть, переманить неприятеля на себя. «Песочный человек» поможет!

Выйдя на улицу по пожарной лестнице, они двигаются осторожно, прячутся за машинами, пустыми, брошенными, холодными и влажными от росы, прислушиваются к звукам. Иван получает револьвер, в барабане – всего пять патронов. Как говорится, счастливая пятёрка. Хотя может «5» – отличная цифра-оценка только в школе.

Раннее утро, свежее, хоть и мрачноватое. Солнце – за облаками. Скорее всего, пойдёт дождь. Стоит невероятная тишина. Кажется, что люди вымерли.

– Хорошо, что никого нет, – думает Иван с восторгом. С одной стороны мечта его исполняется, а с другой – становится кошмаром. С тех пор как умирает мама и уходит из дома отец, Ваня ненавидит людей. Не всех, конечно, любит бабушку и… в этом ему трудно признаться даже себе. Огромную толстую девку-дармоедку по имени Настя. С ней он знакомится в редакции газеты «Омское время» при редакторе Юрии Перминове. Туда она приносит свои статьи, которые, судя по её постоянно плохому настроению, принимают мало. Настя – это живой и злой окорок, дурной, часто сквернословящий, злоупотребляющий алкоголь и никотин. Кстати, сигареты…

– Есть курить, Игорь? – спрашивает Ваня, хотя знает, что парень – не курит.

– Откуда? – раздражённо кидает он. – Посмотри в машинах. Спешить надо, а курить на ходу – не можешь!

Ваня находит пачку сигарет в Жигули почти чудом, в бардачке. Там берёт и зажигалку. Закуривает и думает о Насте, не о теле, крупном, бесформенном, о котором в разваленном Омске только и думать, а думает потому, что она тоже курит много. Наверное, ему нравится курящая «баба», именно «баба», а не девушка. С девушкой, спокойной и правильной, Иван не видит себя. Не видит потому, что он – странный, пожалуй, чрезвычайно, непоправимо чудной. Но снова-таки в тайне Ваня считает себя правильнее всех и гордится этим. Что это он о себе, если рассуждает о подруге… она – не погибла вместе с однофамилицей – Орловой. «Стеклянный» не расспрашивает у Игоря о её жизни, догадывается, что такое существо, как Настя Орлова не нужна даже в Чистилище. Дьявол – не настолько «обезбашенный», чтобы подчинить навеки толстую и «сгнившую» изнутри Настю. Если только он её не исправит… хотя нет, она мечтает о том, чтобы её наконец-то «продёрнули» какие-нибудь бесы. Она – проститутка и когда ей не хватает на пиво или сигареты она подрабатывает. Пересечётся с наркоманом и готово дело – рублей триста в кармане. Этого хватит. Теперь Ваня не уверен, что она жива, он беспокоится. И ветер завывает, нарушая тишину. Да, не порядок.

– Настя Орлова в штабе? – с надеждой спрашивает Иван, выкидывая бычок.

– На кухню поставили, пусть  еду готовит, – кивает Игорь, кривляясь. – Лад, нам пора!

Слышится стук и шорох. Дальше идти нельзя. «Лобастики» и «Клопы» рядом. Обосновываются в парке. «Своротив» убежище из каруселей и покорёженного железа, они создают здесь лагерь. Люди, в основном подростки и совсем дети, виднеются через отверстия в металле. Поразительно, но они не сопротивляются, не кричат, не боятся, кто сидит, а кто ходит, почти гуляя. Многие находятся за оградой, собирают металлолом и относят его к убежищу. «Лобастики» роятся в нём клешнями и укладывают на конвейер, сооружённый неподалёку. Вдоль ограды – патруль. Два «Лобастика» движутся взад и вперёд, а «Стремглав» стоит, как примёрзший, около ворот.

– Химией затравили, подонки! – предполагает Игорь, скребя пальцами в затылке. – Или вживил что?

Он прислоняется к стене, проверяет автомат, вытаскивает рожок. Его руки трясутся. Патронов – достаточно, но броню «Лобастиков» не пробить. Он дышит слышно, выглядит сосредоточено – корреспондент напряжён, это ему не статью писать на «КП». Соки жизни бродят в его худосочном теле. Ивана возмущает малодушный страх друга. Он боится и сам, но этого низкого чувства не терпит в Игоре. Ваня спрашивает, взволнованный и напуганный:

– Одни что ли идём?

«Стеклянного» жгут какой-то стыд и ненависть.

– Мы их отвлечём! – поясняет Игорь. – Ребята подхватят.

– А если не подхватят, откуда знаешь? – упрекает Ваня. Лицо поэта морщится, бороздят его морщины, глубокие и неприятные. – Пистолетиком я ничего не сделаю.

– Вот истинный поэт и критик, да? – внезапно укоряет Игорь, обнажая коричневатые неровные зубы. – Трус и слабак! Как ты собирал альманах, графоман больной?

– Что? – Иван будто не верит ушам. Он моргает медленно, обиженно, ему хочется сильно курить.

Раздаётся взрыв, страшный скрежет. Игорь и Ваня вздрагивают, точно уколотые в спину шипом, глядят на противоположную улицу. Выпуская пули беспорядочно, «Лобастик» двигается, будто пьяный, горит. Валя кусты и деревья, он палит по воротам и по своим железным соратникам. Начинается паника, «Стремглав» вертит головой, не понимая, что происходит. Ему нужно устранить угрозу… он падает на конечность, раненый, с отбитой клешнёй и продырявленный в нескольких местах. «Лобастики» нацеливаются в собрата, но команды «пли» не получают.

Ярко горит в кустах воткнутый бензиновый факел. Он чертит огненную полосу в густых зарослях кустарника. Слышится громкий треск и щёлканье. Пламя огибает угол изгороди, подхватывая и свалку. Падает сгоревший робот, изрешетивший своего собрата. Противоположную улицу оглашает рёв моторов. Вырываются на территорию парка байкеры из отряда «Песочного человека», выскакивают, словно звери из клетки, рыча, скалясь. Противника отвлекает «Путеец» – омский отряд сопротивления.

– Меня зовут Иван Сергеевич! – непонятно почему швыряет на бегу «Стеклянный». – Фамилия у меня какая?

Редактор «Вольного листа» несётся, наставив револьвер на «Лобастиков», двинувшихся на подмогу. Стреляет несколько раз. Не попадает. Зарядив из автомата, Игорь тащит Ивана к погибшему роботу, там они укроются пока «Путеец» прорвёт оборону.

– Моя фамилия? – кричит Иван в ухо другу.

– Сдурел! Какая к чёрту фамилия? – орёт Игорь, раскрасневшийся. Выглядывая, ничего не видит – кругом дым, гарь, свист очередей, дикое неустанное звяканье. – Обходим с угла, в заборе щель…

Ваня идёт, оглоушенный, плохо соображает, в ушах – звон. В глазах ничего кроме дыма и слёз. Ноги подкашиваются. Он шепчет себе стих, словно заклинание, чтобы не исчезнуть в дыму вовсе. Поворачиваясь, Игорь широко раскрывает рот, горят глаза корреспондента, круглые, птичьи. На его лице – безумная гримаса. А может, друг надел маску, чтобы не узнали враги? Слух возвращается тогда, когда Ваня крепко получает по щекам. Ему кажется, что бьют несколько Игорей.

– Не высовывайся! – слышит Иван сдавлено.

Оставляя друга у разбитого дымящегося «Лобастика», корреспондент присоединяется к отряду.

– Пропадите, пропадите, – повторяет Иван монотонно, мотая головой. Ему кажется, что так он разгонит прилипающий к глазам дым. Но голова кружится сильно, внутри поселяется чёрт с огромным молотком. Приподнимаясь, Ваня держится за чёрный металл робота, а точнее за его помятый корпус. Он видит высокого мужчину лет сорока пяти в камуфлированной униформе, со значками, орденами, блестящими на груди, отражающими солнце. Он с пулемётом в руках и длинной лентой с патронами. На голове – зелёно-синий берет. Это Женя Барданов, литературный критик и ветеран войны в Афганистане. Его называют «Песочным человеком». Вот он вырастает словно из неоткуда, то здесь, то там. «Выливается» из металла на крыше автомобиля, появляется в кабине опрокинутого «Чёртового колеса», «высыпается» из травы, маневрирует на мотоцикле, и всегда стреляет прицельно. В литературных кругах Евгения зовут «Мобильный критик». Он может, раскритиковать насмерть кого угодно, буквально «выкроить» из писателя «носовой платок». Но способен, похвалить произведение, найти достоинства, которые не заметят другие строгие ценители литературного опуса.

Сегодня Барданов действует с Богдановым, поэтом и публицистом, Виктором Всеволодовичем. Вместе они обрушиваются на противника с нескольких сторон. Ревут, как трубы, вопят, загнанные «клопы», насекомоподобные инопланетяне, управляющие «Стремглавами» с помощью телепатии. «Клопы» сбиваются в стаю возле загона людей, угрожают причинить им вред, растерзать клешнями. Но «Песочный человек» восстаёт и там – перед ними. Держит по-прежнему свой пулемёт, палит по врагу метко. Богданов и ребята освобождают заложников, уводят их в примчавшийся грузовик, бронированный, обшитый стальными листами.

На горизонте, просветлевшем давно, чернеют несколько точек. В небе – боевые вражеские дроны. Они реагируют на тепло и на движение. Вот-вот начнётся атака с воздуха. Но, приблизившись к парку, дроны разворачиваются и летят на базу. Сигнал заглушен! С помощью обыкновенного старого транзистора, который собирает Женя Барданов. Да, он ещё и радиомеханик.

– Как мы их! – хохочет «Песочный человек», ударяя кулаком воздух. Он доволен выполненной миссией. – Не задерживайся, мигом в автобус!

Следом за грузовиком на месте тарахтит «Икарус», тоже защищённый с флангов. Тяжёлую коробку с проводами из него выносят в шесть рук. Заряд предназначается для конвейера. Нет поставки металла – нет сырья для вывода железных рабов. Логика проста. Мысли Ивана занимает событие… Открывается памятный камень Феоктисту Алексеевичу Березовскому, дедушке омского писателя Николая Васильевича, автору книги «Бабьи тропы», члену первой редколлегии «Сибирских огней». Закладывают его недалеко от парка – на «Аллее литераторов» на бульваре им. Леонида Мартынова. Почему Ваня думает об этом? Наверняка ни камня, ни этой улицы уже не существует!

– Ты жив, «Стеклянный»? Ха-ха! – улыбается ему прямо в лицо «Песочный человек» – Женька Барданов. – Помог нам здорово! Тебе надо медаль давать за отвагу!

– А что я сделал? – спрашивает Иван, не понимая. У него жутко болит нога, правая, перевязанная, в крови. – Что случилось? – он вдруг содрогается, всхлипывает, машет руками, норовит подняться. У него шок. Его держат втроём.

– Держи, держи, сейчас… – женский приятный голос слышится приглушённо.

Невысокая полноватая девушка в белом халате ставит укол Ивану. Её лица парень разглядеть не может – перед глазами расплывается. Он только знает, что они в автобусе и стремительно уезжают.

Ваня просыпается в лагере – убежище повстанцев. В помещение – раненые. Кто разговаривает, кто молчит с угрюмым видом, лёжа на боку, кто постанывает и вздыхает. Нога у Ивана перевязана, обмотано правое плечо. Ничего не болит, помогает обезболивающее.

– Ванюша! – ласково зовёт женский голос.

Парень только сейчас замечает, что рядом на койке сидит незнакомая Настя. Ого! Эта самая «бомба» походит сейчас на хворостину. Килограммов шестьдесят-семьдесят она теряет, не меньше. У неё открытое худенькое лицо, овальное, милое, с выпуклым загорелым лбом, широким носом, нежным подбородком и впалыми зарумяненными щеками в рамке светло-русых волос.

– Ты со мной? – спрашивает Иван, вращая глазами.

– Да, я не могу без тебя, думала о тебе, скучала… когда ребята сказали, что тебя ранили и что ты – герой, я заплакала!

Она отвечает с поразившим его выражением искренности. Затем вдруг стыдится нечаянного признания и уходит в себя, потупляясь. Краска ещё некоторое время не сходит с её лица. Глядя на Ваню, девушка весело улыбается бледно-алыми губами, открывающими крепкие, как у щенка, зубы.

– У меня – твоя книжка стихов «Ваза Сатаны»! – объявляет Настя. И начинает читать, водя кончиком ногтя по странице. Читает небрежно, быстро, как нерадивая ученица. Но талантом девушка, всё же, не обделена – кое-где она находит правильные и волнующие интонации. Потеря лишнего веса во всём идёт на пользу. Иван улыбается, но через боль – действие препаратов ослабляется и гудит нога.

У Насти Орловой – не свежий цвет лица, наверное, она употребляет алкоголь часто. Но живые глаза выражают доброту, сияет её ласковая улыбка, когда глядит на раненого друга.

– Ванюшка, я ни о ком не думала… – откладывая книжку на тумбочку, признаётся Настя, кивает, пристально смотрит Ивану в глаза, преданно. Она стрекочет, напугано и возбуждёно, как сорока. Ваню забавляет её неожиданная откровенность, «Стеклянный» слегка улыбается.

– Ну, всё, хватит, поспи, – уговаривает Настя. – Скоро придёт доктор и посмотрит, что у тебя. Лежи спокойно.

Текст для Вани – русло, куда он изливает собственные страсти. Просит почитать Настю ещё, ему тоскливо. Но поддаваясь, он послушно даёт уговорить себя. Скоро в комнате появляется доктор. Он торопится – полно других раненых, поэтому быстро осматривает больного, даёт указания и уходит. Принимая снотворное и обезболивающее одновременно, Ваня вскоре засыпает, а подруга покидает комнату.

Во сне Ваня здоров. Он может прыгать высоко, бегать быстро и даже лазить по стенам. Вот он забирается на крышу большого девятиэтажного дома, на левом берегу Иртыша, где жил большой писатель Александр Никитич Плетнёв. Оттуда ему видно многое и родных соратников, штурмующих крепость противника – «летучий донжон». Он глядит, словно через бинокль, приближает настройкой окуляров то одного человека, то второго, даже читает в них созданные ими произведения. «Стас уполномочен заявить», «Жили-Боли», «Ведьмак», «Орк-лекарь»… неужели эти люди, авторы романов и стихов, все воюют за Россию, родную и когда-то мощную державу? Быть может, кто-то отдаёт просто дань долгу?.. И при возможности уедет за границу и станет «русскоязычным». Война с инопланетными захватчиками походит на повесть, которую сам «Стеклянный» оттеняет язвительными замечаниями, не пропуская ни одного смешного и сомнительного штриха, и незаметно для других подкапывается под их кумиров. У каждого из них есть кумир, Иван это знает, чувствует… Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Виктор Лихоносов, Геннадий Лысенко, Аркадий Кутилов… в сердце каждого борющегося живёт память произведений этих авторов, их смыслов, сокровенных…

Ваня уже не спит, он – за длинным школьным столом, накрытым цветастой клеёнкой. Он – в компании солдат, людей одетых в солдатскую форму и гражданских. Но его окружают в основном писатели. Солдаты – чуть поодаль, с командиром «Песочным человеком» – Женькой Бардановым. Деревянный костыль «Стеклянного» рядом, лежит на табурете, которую прикатывает на колёсиках Настя Орлова.

– Как ты, миленький? – спрашивает она взволнованно. Девушка смотрит на Ивана по-иному. Раньше она не глядит такими преданными и влажными глазами. Раньше её лицо не пылает, как сейчас, она не румянится, когда говорит с ним. Разговаривая теперь, когда будто успокаивается, и меньше собирает разную чепуху. То она, Иван помнит ясно, развлекается его «странностью-дуростью» с долей злого умысла, а теперь, чувствует, если и позволит развлечься, то с дружеско-сестринской забавой.

Рис и рыбу Ваня обычно не ест. Он обычно ничего не ест и не пьёт, кроме бутербродов и холодного кофе.

– Ванюшка, Ванюшка, любимый сынок! – причитает бабушка. И она худеет сильно, болезненно. Подбегает к нему и расцеловывает в щёки и в лоб. Осунулось лицо родной бабули, появляется больше морщин. Но глаза её блестят любовью по-прежнему искренней, явной такой, прекрасной и вечной.

– Поздравляю, ваш внук – герой! – с гордостью возвещает «Песочный человек». Он поднимает кулак в чёрной кожаной перчатке, с обрезанными пальцами, оглядывает собравшихся, кричит:

– Ура герою «Стеклянному»!

– Ура, Ура, Ура! – подхватывает множество голосов. Столовая взрывается одобрительными возгласами.

– А что я сделал? – недоумевает Ваня, уныло переводя взгляд. – А?

– Да, ты – герой! – обнимает его бабушка, гладит по голове. Её щёки мокрые от слёз. И ещё Ивана нежно гладит по спине Настя. Он – герой, её герой!

Завистливыми взглядами обстреливают Ивана молодые поэтессы: Марина Гелевая, Ирина Четвергова, Елена Чач, Галина Рымбу, вдруг откуда ни возьмись появившаяся в Омске… Да они не в Омске – в посёлке, далеко за городом, обосновываются в школе. Таков приказ командования. Это, не важно Ивану. Он видит и тусклые взгляды, полные зависти, обнаруживает, наверное, с точностью «лобастиков», что немолодые поэтессы и писатели – поглядывают на него исподлобья. Шушукаются, поворачивая головами, кивают, щурятся: Курач, Шелленберг, Кудрявская, Елизарова, Шувалова и другие, которых не видел никогда, но чувствует, что они поэтессы… По натуре Иван добряком никогда не был и не приписывал своим противникам великодушные побуждения, но здесь – он верит, что придёт время, и они исправятся, поверив в него. Не без удовольствия «Стеклянный» иронически отвечает на них словленные взгляды когда кивком, когда жестом левой руки – правой трудно маневрировать, ранена… 

Напротив него сидит человек лет шестидесяти пяти. Его лицо коричневато-бледное, лишённое растительности, всё в рябинах, но бодрое, скрашенное выражением доброты. Он произносит сдавленным голосом, глубокомысленно подчёркивая слова жестами рук:

– «Берсерки» – слишком маленький и не знатный отряд, Ивана надо перевести в группу «Песочного человека». Сегодня же дам распоряжение.

Этого человека Иван тоже не знает, но чувствует – большой писатель, который публикуется в «Нашем современнике», «Знамени» и «Новом мире». И ещё он – командир – полковник, это видно на пагонах.

Публика извещается в загадочных выражениях, возбуждающих любопытство. То и дело к Ивану подходит Игорь Федоровский, жмёт ему руку, подскакивает Виктор Богданов, декламирует сухим тоном, отчитываясь, «подлетает» Женя Барданов, отдаёт честь, прикладывая ладонь к виску, семенит Настя Орлова, зовёт в кабинет, там они побудут одни, там у них будет время, чтобы поговорить о наболевшем. Что Иван сделал? Как прославился? На этот вопрос ему не отвечают – улыбаются только в ответ иронично и тепло. Зато каждый третий в лагере осведомлён о действиях пришельцев в стране. Благодаря Николаю Березовскому, ответственному за стенгазету при лагере, налаживающему почтовые доставки СМИ, осуществляется просвещение солдат и гражданских. Работают всего несколько сайтов «Всемирной паутины», извещает писатель в газете в колонке редактора, ранее постоянный автор «Сибирских огней», остальные – отключены. «Российский писатель» – переименован в «Российский повстанец», на нём теперь отражены действия освободительной армии, каждый желающий, может выложить заметки о том, как друзья или знакомые сражаются с пришельцами. В хорошей литературной форме, конечно, без «троллинга» и вымыслов. Николай Дорошин, создатель сайта, тщательно выбирает интересные и полезные материалы, которые способны научить, подсказать читателям-повстанцам какими методами борются нынешние «солдаты  поневоле». Каждый третий читает в сети газету «Объединённая Россия». Выпускается она за счёт сплочённых концернов Вячеслава Огрызко и Юрия Полякова. Эти славные редактора делают её огромной и жутко интересной. Там часто печатают стихи, прозу, публицистику и необязательно, чтобы материалы строго соответствовали инопланетной тематике и борьбе.

Вечереет. Скоро инструктаж, планы на неделю. Явка к начальству не распространяется на Ивана – он ранен. Перекантуется недельку в штабе, в тылу, потом переедет вместе с командой. «Песочный человек» захватывает несколько роботов, вернее части от них, конструктивно-правильные, важные. Как при любом критическом анализе произведения сначала необходимо установить его мотивацию, выявить основную мысль и как следует «раскрутить» её, показав людям смысл (разные смыслы), которые закладывает создатель. Мотивация роботов ясна, как «День и Ночь» (время суток и красноярский журнал Марины Саввиных). Но «копать» надо дальше и «Песочный человек» как раз этим и занимается. Разобрав роботов на детали, «Песочный человек» обнаруживает металл; из него состоят патроны «Лобастиков» и «Стремглавчиков». Металл крепче и легче стали.

– Вот почему до сих пор не пробили их броню! – кричит Женя, носится по школе. – Эврика!

Недавно он экспериментирует. Ребята стреляют по роботу с трёх сторон, а у него – только царапины. Палят из крупнокалиберной винтовки – вмятины, но не отверстия. Если отлить патроны из металла их брони, то «Лобастики» станут уязвимыми, как дети, а «Стремглавы» взвоют, как беспомощные прапорщики. Примерно так объясняет командиру Женя Барданов. В сравнениях и метафорах, возможно, он и не силён, как омичи-коллеги Николай Березовский, Лев Трутнев или Александр Лейфер, но дело военное знает на «ё-моё». Остаётся оперировать заводским инструментарием, как говорится. Приехать в Новокузнецк и там занять заводик свечной, а точнее сталелитейный. Хотя, быть может, и поближе найти доменную печь и там «заварить» железяку, расплавив до поросячьего визга. Формочки и «знак качества» – формальности. Главное по хулигану-Барданову: оборудованное помещение и «здоровая движуха», не-ет, здоровая критика скорей… Военный совет – собрания профессионалов-солдат, сотрудников правоохранительных органов, пожарных, каким-то чудом оказавшимся рядом, и группа писателей, реалистов, фантастов, вперемешку с учёнными. Медиков, учителей и многих, не прошедших армейскую подготовку, в Совет не приняли, зато их навыки пригодились не меньше. Сначала говорят военные, высказываются люди сведущие в тактике, а потом даёт голос творческий народ. Они спорят, обсуждают ведение действий, планируют атаку, а командир «Омского повстанческого отделения «Путеец» принимает решение в ту или в иную сторону.

– Почему «Путеец»? – недоумевает Иван, упираясь на костыль. – Название не раскрывает смысла всей собранной маленькой армии. Может, не всем нравится это название. А может, он чего-то не понимает и «Путеец» – лишь прозвище одного отряда «Песочного человека»? Как скучно, оказывается, слушать военных, многие из которых железнодорожники. Да и пожарные как будто боятся огня, а писатели – слова. Ну, хотя бы медики способны наложить бинт – и то «муза».

Николай Березовский «толдычит» об обществе, звучащем «Ти, Эй, Рэн». Хотя это таинственное общество борцов далеко от Омска, но писатель не перестаёт о нём напоминать. В нём состоят: Куняев, Алёшкин, Каюров, Василевский, Шишкин, Петрушкин, Кудимова, Василенко, Степанов, Курбатов, Распутин и многие другие, оставшиеся в живых, «орудующие» словом поблизости от Московского освободительного отряда «Наши». Из писем читателей и писателей, которые доставляются Березовскому, чуть ли не еженедельно, Николай Васильевич выделяет лишь те строчки, где говорят  об обществе «неуязвимых борцов за свободу». К высказываниям этого умудрённого опытом, регулярно публикуемого писателя, пока не прислушиваются, хотя «Стеклянный» и слушает только его. Впрочем, не только Ивана интересует таинственная аббревиатура, но и Федоровского, Барданова, Богданова. У Ивана кружится голова, он спешит за Настей…

Иван рядом с Настей, ему наскучивает неинтересная трескотня – рассуждения, где лучше отлить орудия борьбы. Они в любимом кабинете литературы. Висят на стенах портеры русских писателей, поэтов. Классики сверху пристально следят за молодыми творческими людьми. Кто, хранит загадочную улыбку, кто серьёзен излишне, а кто глядит, как будто в себя и вовсе не заинтересован жизнью за рамками портрета. Тик-так, тик-так, до инструктажа остаётся немного – минут двадцать-тридцать. Настя посматривает на часы, лепечет без умолку. Бурный горячий ритм мятущегося сердца она пытается уложить в такт часового «тик-такового» механизма. Ивана удивляет смесь нерешительности, скромности и напора, с которыми Анастасия Орлова завоёвывает друга детства и коллегу по литературному цеху. Действительно, в который раз приятно подмечает «Стеклянный», потеря лишнего веса превращает Настюшу в чувственную натуру, не утратившую былого стремления получить своё. Даже когда ей отказывали в публикации в «Красном пути», она пытала судьбу в «Омском времени» у Юрия Перминова, а потом и в «Домашней газете» у Геннадия Морениса. Часто добивалась публикации своего материала, используя обаяние толстушки.

– Ванечка, – оглядывает Настя вожделенно. – Я думала о тебе всегда и сейчас думаю.

Нога парня ноет. Он хмурится, но услышанное радует его.

Сердце Анастасии стучит, дыхание прерывается, тело цепенеет. Она начинает мямлить. В самом разгаре страстный монолог девушки. В него она вкладывает душу. Иван желает слушать её и следить за выражением лица, подвижного и румянящегося. Это заводит, в груди у него теплее, боль тревожит слегка. Настя прерывается и плачет, спрятав лицо за ладонями.

– Ты что? – не понимает Иван. – Я – жив. Не плачь!

Расправляя плечи, он глубоко вдыхает в себя воздух. Из большой «железной» женщины, готовой на разные уловки ради публикации, Настя превращается в хрупкое и маленькое создание, сущностью рабской, искренне волнующейся. Признаться, ему нравится та – «огромная баба», к ней он привыкает больше. Но и сейчас «Рабыня грёз*» замечательна, как произведение, написанное на чистом вдохновении, от сердца.

– Потанцуй для меня! – бросает Иван, улыбаясь хитро.

– О-о! – восклицает Настя, покорно складывая руки на груди.

Она принимается танцевать возле доски медленно и сексуально. Об этом танце для милого друга она, видно, мечтает и репетировала его ни раз. Настя крутит изящными бёдрами, поднимает руки плавно, вертится в угоду Ивану. Парень сам румянится в щеках. Похудевшая Орлова возбуждает качественно, словно чтение «Тёмных аллей» Бунина или «Жустины» Маркиза де Сада.

Глава 2

О своём недуге Иван Сергеевич почти не говорит. Если спросить, – конечно, расскажет, человек он открытый. Да и зачем сегодня думать о том, что кто-то будет спрашивать об ЭТОМ. Он – на даче друга, одного из членов редколлегии своего эклектичного литературного журнала «Вольный лист». Сады общества «Путеец» славятся своими добрыми садоводами, когда он пришёл сюда, открыл охранник и пожелал «доброго дня». Аллею и домик, новый, обшитый сайдингом небесно-синего цвета, парень находит сразу.

– О-о, Ванька пришёл! – объявляет крупный загорелый мужчина лет сорока семи. Он одет в большие серые штаны и на ногах коричневые сандалии. Мужчина этот сильный, мускулистый в руках и груди, видно, занимается спортом, вероятно, тяжёлой атлетикой. Хотя Иван и не уверен. Папа друга умывается из бочки возле домика, вода в ней – тёплая, мягкая, золотистые брызги взрываются из-под его рук, летят на рыхлую чёрную землю, на крыльцо, сколоченное из дощатых щитов. Каждый взмах здоровяка сопровождается криками удовольствия и бодрости. Папа друга – человек весёлый, по крайней мере, старается им быть.

– Вано! – кричит Игорь Федоровский, махая рукой. Лицо корреспондента чистое, выбритое, без грязной бороды и засаленных усов. Но отчего Иван думает о том, что друг был когда-то заросший. Неясно, сам не знает.

Ваня проходит в калитку, рассматривает милый одноэтажный дом.

– Эй, в таком бы отдыхать, – мечтает парень, вытягивая из кармана штанов пачку сигарет. – Мой дом – совсем не для отдыха, скорее для хранения вещей, инструментов.

– Ванюха! Щас «Вольный лист» «забабахаем» на славу! – из-под яблони  выпрыгивает Витька. Он похож на отца, волосатая рыжая грудь, толстая белая кожа, мускулистые крепкие руки и тело. Ноги у него больше чем у папы, мясистее. А глаза – медвежьи, пёстрые, полусумасшедшие, «пуговицы».

– Лифантьевой прислали хорошую фантастику. Святослав Логинов, Алексей Токарев, Перунов, Шекли переведённый кем-то. Березовскому Николаю прислали прозу: Ефим Гаммер, Николай Переяслов, Пётр Алёшкин, Андрей Углицких, Анна Самойлова и Капитолина Кокшенёва.

Витька торопится всегда. Ещё не продумана концепция номера, а тот хочет его «набить» известными фамилиями и запустить в типографию. «Торопышка», его так прозывают в омском отделении Союза российских писателей, Александр Сафронов. Сафронова часто критикует Виктор, то в «Литературной России» Вячеслава Огрызко, то в «Нашем поколение» Георгия Каюрова.

Ваня слушает, покуривая, сидит рядом с Федоровским за столом, заставленным салатами и «пузырями» с пивом… кстати о пузырях… Из домика выходит Настя Орлова, надутая, словно «пузырь». Она, очень толстая, шевелит пухлыми ногами еле-еле. Она круглая, как шар, запакованная в одежду вдовьего цвета.

– Меня бесит эта Лифантьева, – возмущается она. Голос Насти басовитый, он – точно живой грубый воздух, который выходит из глубины её живота, расталкивая стенки. – Пишет похабно. «Орк-лекаря» начала её читать, опубликованного ЭКСМОй, и бросила… Раздражает, копец! «Вот бабка наглая», думаю я. Но верстает хорошо, ничего не скажешь.

Витин папа готовит шашлыки отлично. Вкусно. Куски свиного мяса получаются сочными и одновременно зажаристыми, с бледно-коричневой корочкой. Он потягивает пиво из деревянной кружки, на ней вырезаны фигурные буквы: «Песочный берег Адлера». Длинным ножом отец Витька нарезает огурцы и помидоры для салата, солит их. Ваня глядит на ручку ножа внимательно, прочитывает название: «Советский повстанец». И «песочный берег…» и «повстанца» он помнит, но только не помнит откуда. Обыкновенное дежавю. Их у Ивана случается немало.

Опрокидывая пиво в рот целым стаканом, Настя Орлова икает.

Поливая томатным соусом, откусывает потихоньку, всё-таки горячие… Он ест и вспоминает не то сны, не то видения, которые раз и навсегда запечатлеваются в памяти. Омска – нет. Точнее город есть, но разрушенный и по нему шастают роботы и пришельцы, похожие на клопов и цыплят. Настя Орлова и Федоровский – совсем другие люди. Он рассматривает их, своих настоящих друзей, видит такими как есть, и как глупо было бы им измениться. Как глупо думать о том, что видишь странные вещи в такой прекрасный день и с такими замечательными друзьями.

Всё же Иван Сергеевич грустит. Нет, не грустит на даче друга. «Шашлычное мероприятие» проходит здорово, поэт объедается вкуснячим мясом, обпивается пивом, затем абрикосовым соком. Читает стихи, не понятные Витьку и его отцу, но ясные Игорю и Насти. Хотя может, они делают вид, что понимают его стихи, а сами – кивают и ждут, когда закончит. Теперь это не важно. Иван готовится к неизвестному, готовится словно к призыву в армию. Поэт знает, что его снова заберут, поэтому он часто курит и волнуется. Бабушка чувствует это – она без конца «теребит» единственного внука, спрашивает, мол, как его самочувствие. Она глядит влажными глазами, вздыхает хоть украдкой, но так заметно для Ивана. Что ж – пусть заберут, вернее, определят в отделение. Там писать получается у поэта лучше, качественней. Муза там от него не отойдёт. Люди в отделении – простые, живут своими настоящими жизнями, а не теми, что предписаны. Проводить с ними время – здорово. Они знают гораздо больше, чем те, что проживают в комнатах и домах. Их жизнь – это золотые крупины, озарённые вдохновением. Никто из них не замечает небрежной отделки деталей и нестройности мира. По своему устройству они генетически не переносят этой претенциозной литературы-жизни – не их это искусство выродившихся варваров...

В своём увлечении рассуждать глобально Иван перескакивает через чёрствую публику и пушечным ядром врезается в алтарь, в святая святых, неприкосновенное убежище посредственности – в ряды «правильных моралистов». И каждый раз поэт расшибается, становясь остывающим песком после жаркого дня. И, все эти «канатные плясуны» вокруг, «цыгане» и «старые кокетки» с точностью лондонских часов укладывают свой бурный и гордый ритм мятущихся сердец в такт «тик-такового» механизма…

***

Время улетает буквально. «Стеклянный» это чувствует каждой клеткой организма. Он изменяется, точнее, становится другим его тело. Оно: конечности, сердце – и всё остальное целиком работает настолько быстро и слажено, что оставаться на месте парень просто не способен. Внутри пышет, орудует неизвестный двигатель, тоже живой, но чужой, не земной. Теперь Иван вряд ли уступит чьим-либо настояниям – он сам как одно огромное грандиозное настояние, вернее хранилище знания… он знает даже то, чему не учили на филологическом факультете. 

– Сделали, сделали! – повторяет Игорь, не оглядываясь.

Иван медленно следует за другом. Может быстро, очень быстро, как машина, бегом несколько десятков километров.

– Разве машина бегом? – спрашивает он Игоря.

– Молчи, иди, – отмахивается корреспондент.– Ничего не знаю. И так тебя нагрузил боеприпасами.  

Ваня вертит головой. Действительно, на его спине – едва ли не контейнер, привязанный цепью.

– Что со мной? – спрашивает он, не замедляя хода. Чуждо звучит его голос.

Игорь качает головой, не оборачиваясь по-прежнему, отвечает догадливо:

– С того раза, когда ты геройствовал, тебя ведь укусили. Эта гадкая штука, которую выпустили, чтобы «пометить» заложников. Ну, ты и преградил собой… Ничего, не волнуйся. Ты ведь всегда хотел стать сверхчеловеком. Поможешь нам – поможешь стране.

В некоторых стихотворениях Иван и вправду мечтает превратиться в ницшеанского сверхчеловека и поработить мир, чтобы выровнять его неровности-недостатки.

– Стой! – сплёвывает Игорь. – Пригнись и смотри.

– А мы где? – спрашивает Иван насторожено, выхватывая зорким взглядом висящие на деревьях плоды грецкого ореха.

– Замолчи ты, так мы погубим миссию! – отмахивается Игорь.

На поляне, тёмно-серой, осыпанной пеплом, а точнее в выжженной части леса толпятся люди, синие какие-то, двигающиеся с такой тяжестью, со скрипом, будто их суставы работают на несмазанных шарнирах.

– Татуированные зэки на шарнирах, – заключает Иван.

Приглядываясь, Игорь сплёвывает, зло прыскает:

– Нефига не видать! Что там?

Глядит Иван зорко. Его глаза, что окуляры у бинокля, настраиваются. Синева на теле у людей, похожая на татуировки, – металлические пластины, в обгорелой, стёсанной коже.

– К ним не подходить! – объявляет Иван.

– Откуда знаешь? – пожимает плечами Игорь, перезаряжая автомат «М-16». – Темно ведь, что за люди странные?

Темно. Но Иван толком не распознает предметы и цвета. Сначала ему кажется, что блики в глаза, помогающие высматривать определённые предметы – побочное явления от какого-нибудь взрыва или мало ли чего ещё. Он рассматривает свои руки, постукивает кулаком по стволу дерева. Если намерится свалить дерево, то сможет это сделать ударом кулака. Мать честная! Иван хочет заплакать, но слёзы не идут, даже чувство другое с ним, не грустное, не тоскливое, а какое-то навязанное. Не может он предаваться унынию – только радоваться победе.

– Заряжаем, – говорит Иван, роясь в «контейнере» – связанных рюкзаках с оружием.

– Ты что – серьёзно? – недоумевает Игорь. – У нас приказ «Песочного человека» – обойти и не шуметь. Нас отправили на разведку, понимаешь?

Из густой шерсти, которой обросло лицо Игоря, светятся только немигающие глаза. Подрагивают большие усы, и трепещет борода, когда он говорит.

– Они перекроют дорогу, и не проедем! – Иван отвечает уверенно.

Бронированный стальными листами автобус, грузовик и несколько легковых машин останавливаются в миле от «зомби». Ждут оповещения сигнальной ракетой. Экипаж направляется в штаб организации «Ти. Эй. Рэн», там создано оружие, способное превратить «гнёзда» врага в кучи шевелящегося мусора.

«Зомби» двигаются. Они как один поворачиваются и глядят сквозь кусты на дорогу, на белый свет, отбрасываемый фарами. Хотя Иван не уверен, что свет – белый.

– Эй, наши раньше выехали! – ревёт Игорь, порываясь вскочить и одолеть засаду вручную.

Прицеливаясь, «Стеклянный» пускает снаряд в самую гущу. Взрыв, скрежет металла, нечеловеческие вопли. Разлетаются куски. Пахнет не то жжённой резиной, не то раскалённой металлической стружкой. Уцелевшие «зомби» поворачиваются, несутся в обратную сторону, на Игоря и Ваню.

– Мочи, дружище! – визжит Игорь, стреляя короткими очередями.

Иван палит из пулемёта, крупнокалиберного; патроны в магазине – из брони «Лобастиков». Пули буквально вышибают конечности у «зомби», выносят их внутренности на поляну. Никого уже не остаётся – лишь шевелящиеся части полулюдей-полуроботов.

– Нас предали, понимаешь? – бросив дымящийся автомат, всхлипывает Игорь тонко, как слабый ребёнок. – Кто знал, что многие из наших договорятся с «Клопами» и сдадут лагерь в Новокузнецке. Откуда думаешь столько специальных патронов?

Иван обнимает друга одной рукой так крепко, что парень задыхается.

– Хватит, хватит, понял! – кивает очумелый Игорь.– В путь.

Их подхватывают на дороге. Из кабины автобуса выбегает «Песочный человек», пристально, изумлённо рассматривает Ивана. Трогает за плечо и руки осторожно, не отводя взгляда.

– Обалдеть! – заключает он, качая головой. – Ты – крут!

 Двое быстро разгружают «контейнер» Ивана, относят оружие в крытый грузовик. Оттуда выглядывают знакомые лица,  приветствуют. Вдоль дороги  приближается Настя Орлова.

– Ух, ух, Ванюша! – плачет она, разглядывая Ивана отчаянно. – Что сделали, как мы не уберегли.

Вопли подруги раздражают. Ваня отворачивается, отвечает монотонно:

– Не хнычь. Где моя бабушка?

– Оставили в лагере, в туапсинском подземном бункере, не бойся, Ванюша, там она в безопасности! – успокаивает Настя.

– Отлично поработали, я знал, что получится, – улыбается Женя Барданов. – Со склада пришельцев взяли, как со своего. Видел, какой взрыв устроили, синева разлетелась по небу. У них технологии – хороши, заметно продвинуты, нежели наше оружие. Используют уран, у нас его в лагере не было никогда. А здесь – целый склад на горбу. Лёгкие, но мощные снаряды. Порвут любую броню, как бумагу. Кумулятивный снаряд тот же, перестраиваемый.

Из грузовика выпрыгивает человек в широких камуфлированных штанах. На правом плече у него автомат Калашникова. Мужчина этот невысокого роста, с крепкой лысой головой. Курит. Мать моя! Это сам Захар Прилепин. Залихватски взмахивая руками, Захар спрашивает у Ивана:

– Сколько ваших ушло?

«Стеклянный» качает головой. Но усилием воли восстанавливает некоторую последовательность событий; они всплывают медленно, как будто подводные лодки. Когда на «фабрике рабов» раздался взрыв, то функции роботов нарушились, остановился и главный производственный цех. Писатель Дмитрий Быков возглавил «Третий московский ударный». Его большие чёрные глаза и густые брови Иван не забыл. И голос, звонкий, врезающийся, партийный, как таран, помнил тоже.

– Ты кто? – нависнув, спросил Дима насторожено, держа дробовик навесу.

– «Стеклянный», – ответил тогда Иван, поднимаясь с койки, похожей на больничную, только не для людей, залитую каким-то слизистым серым раствором.

Дмитрий Быков потрогал руку Ивана и восхитился:

– У тебя кости – титановые не иначе. Инна Иохвидович доложила, что здесь изготовляют солдат из титана и непонятного «живого» сплава.

Дальше череда событий прерывается. Глядя на Захара, Ваня больше не вспоминает, хмурится. Шмыгает, морщится – жутко пахнет бензином или машинным маслом от автомобилей или от него? В голове у него – непорядок, будто расшатываются гайки на болтах и вот-вот сорвутся крепления… ох, что за сравнения у него в голове «крепятся». И сравнения ли? Он ведь учённый, кандидат наук, филолог, точно знает приёмы, стилистические, лексические и другие… а может он что-то путает. И приёмы ли, стилистики, эти самые, он знает? В голове у Ивана Сергеевича звенит, колотится.

– В автобусе – доктор. Она осмотрит, – лепечет Настя взволнованно.

– «Клопы» из тебя сделали сверхчела! – хохочет Захар, вынимая из кармана серебристый портсигар. – Нам такие нужны. «Полугоботы», как ты, атаковали мой лагерь. Поэтому я здесь! Случайно. Лад, едем, чо время терять?!

Колонна отправляется. Гудят моторы, постукивают оси.

Иван сидит внутри автобуса возле открытого окна, с винтовкой, снайперской, в народе именуемой «Слоном». Он – без очков, удивительно. Никогда при работе с текстами не отказывается от очков, а тут – видит, как зверь или эльф, чётко. Залетают комары, мошки, Иван способен увидеть на них частички помёта и прочей среды обитания. Кто он теперь? Что он теперь? Парень ничего не помнит с той поездки в Новокузнецк. На «фабрике» («Стеклянный» не помнит, где именно) из него вынимают мозги, потом закладывают снова с нано технологией. Сзади него – доктор. Женщина лет сорока, её парень не видел раньше. Она берёт пробу спицей, очень длинной, скребёт внутри него, точнее внутри позвоночника, наверное. Слышится скрёб, но боли нет. Вынимая спицу, она заключает:

– У тебя позвоночник из неизвестного материала, прочного. И кости – тоже крепкие, с напылением…

Отмахиваясь, Иван слушает Захара Прилепина:

– Нас действительно предали. В каждом лагере был предатель. Мы его выявили не сразу – по глазам. У них там что-то типа кисты заводится, и они не дают, чтобы её вытащить. Иохвидович вытащила у одного червяка, который потом банку расплавил стеклянную и сбежал. Червяк, а вернее «жучок», живёт под глазом и пользуется им, как своим, потом передаёт данные в лагерь врага. Так мы и попались, как дети.

Игорь держит автомат на плече, бороздит недоверчивым взглядом придорожные кусты. У него – линзы, светло-голубого цвета. Он что-то бормочет, стуча передними зубами. Кажется, он – не в себе.

Раздаются долгие сигналы. Их подают машины впереди. Слышатся выстрелы. Огонь от взрыва в лесу за обочиной освещает быстро движущихся роботов – «Лобастиков». Они идут параллельно с колонной. Идут бесшумно.

Докторша падает на землю, зажимая уши, Игорь пускает короткие очереди, кричит что-то, проклинает. Двое солдат, один целится из ракетницы, второй – из «штеера». Но оба не стреляют.

– Скоты! – сплёвывает Захар, в порыве гневе перекусывая сигару зубами. Установив короткоствольную винтовку «Осиное жало» на окно, он палит.

Обнаружив позиции, «Лобастики» пускают в ход лазеры-наводчики. Как только пары световых лучей наведутся на машины, «Стремглав» прикажет атаковать. Иван «выносит» мозги «Стремглаву», буквально выбивает из него центнер мусора одним выстрелом. Откуда-то он знает его слабое место и крупная пуля «выдирает» сразу огромные куски.

Захар гогочет, комментируя в сердцах, мол, парень-молодчик разбивает сразу крепления, потому и вываливается «технический сор». Он прекращает пальбу – никогда не мог правильно попасть по движущимся мишеням, мало тренировался – только писал да отправлял издателям.

Первый «Стремглав» валится, дёргаясь в судорогах, второй хромает, как больной старик. «Лобастики» отстают. Слышится тонкий писк «Клопов», перерастающий в стрекот. Конечно, не довольны. Так нечего без объявления нападать, не красиво. Иван смеётся, а Захар обменивается с ним пережитыми впечатлениями. Как-то он присутствовал на военных учениях и там стрелял специалист из винтовки подобной «Слону». Отдача – зверь, быстро и верно почти не ударишь за считанные секунды. Но «Стеклянный» в этом деле поразил как никто другой. Поэт и критик, редактор и журналист, Иван Сергеевич даст фору любому настоящему солдату. Кстати,… почему до сих пор Иван не помнит свою фамилию. Его фамилия у него почему-то ассоциируется с обществом, в которое вступили большие писатели из сопротивления, мощные ребята, их ещё называет «квазары человеческих душ». Кажется, Иван снова что-то путает, проще спросить:

– Захар, – обращается «Стеклянный» отчаянно. – У меня фамилия есть?

– У всех – она есть! – усмехается он, закуривая. – У тебя, что друзей нет, они-то напомнят тебе фамилию, если забыл.

– Есть, – кивает Иван, глядя на Игоря Федоровского, точнее на то место, где он минуту назад был.

– Давай, узнаю, у меня знаешь какие связи в Москве и не только? – предлагает Захар. – На самом деле те, кого ты считаешь друзьями, могут не знать твою фамилию – они, может быть, являются врагами. Короче: постараются обмануть тебя. А общество занятное: «Ти, эй, р-р, эн». Это чьи-то первые буквы имён или фамилий. Я ещё до этого общество не добрался, не успел. Быков тоже не добрался – в статьях в своё время хвалил не тех. Сейчас как? Хвалишь – берут, ругаешь – ищи другого спонсора, издателя, покровителя. Ни я, ни Юра Перминов – ни кого не ругали и не будем. Проехали. Держи рацию, но имей ввиду – включается возле сильного источника сигнала. Такие устройства имеются при штабах, специальная военная рация…

Автобус, шипя тормозами, останавливается.

– Что там такое?

– Э-э, выходи.

Мост через реку подорван или разломан, продолжается он метра через три. Залатать его быстро не получится, нужно изготовить «стеллаж» из брёвен, досок. Ваня поражается своим мыслям – они не мешают правильно подобрать слова. Возможно ли «стеллажом» прикрыть обрыв?

– Досками закроем и проедем! – решает «Песочный человек»

Одно понятно – идти следует в лес.

– Одни дозорные – вернитесь на километр назад, вторые – спустись и проверь воду, – командует Женя. – Хорошая ночь, ясная, полный месяц и много звёзд.

В живых остались несколько дозорных – с прошлого внезапного рейда предателей вообще могли никто их них не выжить. Поэтому «Берсерков» расформировывают. Игоря Федоровского – передают отряду сержанта Григория Глушнёва, Сергея Косова – в дозорный ряд Дмитрия Румянцева, Ивану Сергеевичу – оставляют право выбирать самому. Захар Прилепин зовёт спуститься к реке, у него есть огромная жаровня, на которой можно приготовить отличный ужин. Кушать «Стеклянный» не хочет, а приготовить еду может, проверить старый навык, полученный на кулинарных, так почти не пригодившихся курсах.

С Иваном и Захаром спускается к воде и Женя Барданов с Виктором Богдановым. Виктор Всеволодович – занудный человек, толкуёт всё о дислокации на север, думает, что от холода у роботов развивается слабоумие. Он принёс газету, которую объединившись, выпускают москвичи Вячеслав Огрызко и Юрий Поляков. В ней опубликован фельетон о пришельцах, попавших на Северный полюс. Отличный фельетон, только автор побоялся себя назвать, мол, пришельцы прочитают и вычислят. Мало не покажется!

Ваня разводит костёр, строит из камней мангал. В рюкзаке у Захара – кунжутное масло, плоды молочного грецкого ореха, пара маленьких арбузов. У Виктора Богданова в кармане пачка солёных орехов из туапсинского магазинчика. Смешав продукты, Ваня жарит пёстрый интересный ароматный «микс».

– Ум-м, – пробует Захар, кивая, – отлично. Отчего, раньше не додумался приготовить арбузы с орехами?!

С настойчивостью проповедника Захар Прилепин расхваливает кушанье. Женя Барданов и Витя Богданов – солидарны с ним.

Переправляясь через реку, писатели натыкаются на обломки летучего корабля. Путники решили, что вражеский корабль потерпел крушение от выстрела, произведённого из леса. Найдя разбитого робота, управляющего летательным дроном, Ваня вытаскивает из него схему. Эту деталь можно подсоединить к старому радиоприёмнику «Песочного человека» и глушить сигнал именно летающих дронов… так сделали на ходу.

В глубине леса мини-отряд встречает вражеский бункер. Похожий на гриб, в ста метрах над землёй. Вокруг него парят дроны, освещая опору и подступы к ней. База производит впечатление огромного паука, зависшего на невидимой паутине. Наверху установлена длинная антенна, на ней мерцает огонёк. Розово-синий, жёлто-красный, переливающийся.

– Принесём ракетницы и пальнём в опору? – предлагает Виктор Всеволодович.

– Неплохая идея, – соглашается Женя Барданов. – Но если заметят «Клопы», от этих «заглушку» не придумали ещё. Подведём колонну!

– Давайте так: вернёмся и расскажем нашим, – улыбается Захар. – А там видно будет. Вы идите, а я догоню, проверю, чтобы не пустили дрона…

– Угу, – соглашается Иван, дрогнув. Ему становится плохо, внутренности грозят лопнуть, выбраться наружу через рот. Он – совершенный человек, но почему в груди неожиданно заболевает?

***

«Многое, включая кулинарию, – для неё повод выразить своё внимание. Она смеётся и громко обменивается впечатлениями, не обращая внимания на окружающих. Неожиданные и смешные замечания, в которые она в разгаре монолога вкладывает душу, кажутся глупостью, потому что она порой не понимает, для чего вообще начинает говорить. Но в итоге удивляет смесью ребячливости и таланта. Однако когда исчерпывает свой лексикон, обычно напирает на какие-то интересные вещи, пусть с усталым голосом, но вещи стоящие внимания. Её глаза обведены хитрой и красивой тенью, когда лиловой, когда ярко-фиолетовой, а когда светло-оранжевой, это зависит от настроения…»

Кто это? О чём это? Ваня и сам не знает, но считает сказанное на бумаге талантливым. Дав прочитать Игорю Федоровскому и Серёге Косову своё новое эссе – размышления о литературе и девушках, он не уверен, что его поймут правильно и снабдил текст мыслями, дополняющими и поясняющими этот «артхаос»:

«Доносится шарканье и гомон толпы дилетантов, критиков и просто любопытствующих. Их радости мелки, как пыль, в них чувствуются дряблость, бессилие. Небеса оглашаются пронзительными криками мчащихся в неистовом полёте валькирий».

– Да, литература похожа на женщину, ничего не понятно, загадки одни! – соглашается Игорь. – Ну и куда это отправить?

– Покажем Борису Кутенкову, он вроде приезжает завтра, – пожимает плечами Серёга.

– О да, Кутенков – спец, – улыбается Игорь. – Здорово, что в Омск он приезжает не один.

На следующий день омские молодые писатели встречают известного молодого поэта и критика в центральной библиотеке. Он приезжает, конечно, не один – с очаровательной поэтессой из Пензы – Анной Коржавиной. Она – не очень известна в широких кругах, но отдельные её стихи нравятся Федоровскому, Косову и Хохлову. Последний даже приглашает девушку в омский ресторан-пиццерию «Эль-Патио».

Боря Кутенков – молодой худощавый парень, энергичный жутко, походит на проигрыватель граммофон по чтению стихов. Он декламирует стихи, используя то излишне громко взволнованный, то слегка сдавленный приглушенный тон своего голоса. Читает и читает без остановки. У него память – «гигов мульон», как шутит фантаст и «литературный тролль-блогер» Евгения Лифантьева, бесконечно щеголяющая книгой изданной в престижной редакции «ЭКСМО». «Орк-лекарь», «Орк-лекарь»…. И так – до бесконечности!

В библиотеке гостей мало. Члены союза писателей не являются. Может быть, не услышали объявления? Хотя нет – один есть. Дмитрий Павлович Соснов. Он сидит, волнуясь, ёрзает на месте, пускает пламенный взгляд на Анну Коржавину. Трогательно изменяются черты его лица. Дима не спокоен – замечает реакцию Игоря Хохлова. Парень тоже пытается понравиться девушке, но в отличие от Соснова ухаживает за ней, наливая минеральную воду в стакан, фотографирует, мило улыбается и хлопает ей громче всех.

В своих стихах москвич Борис Кутенков отчитывает людей за варварскую косность и ненужную манерность, за глупость, которая заставляет переходить в наступление, а не выжидать и соглашаться, молча, упрекает в зависти к ближнему своему. Убеждает молодых коллег – не бояться стены открытой враждебности, талант поможет преодолеть все преграды в творчестве. Поэт и критик Кутенков верит, что каждый способен задушить крики возмущения и ярости внутри себя, ведь они претят истинному литературному творцу. И хоть Боря, устал с дороги, не особо-то предаётся иллюзиям насчёт того, что кто-то поймёт его стихи целиком, но парень не прекращает обвинять в безнравственных поступках ряд русскоязычных писателей. Европа и Америка давно ведь раскрепощены и позволяют вольности, неприемлемые для  русского человека воспитанного на подлинных образцах настоящего искусства. Фривольность – слово, которое стало пониматься в особенно обидном смысле.

Над этим и другим задумывается Иван Сергеевич, слушая Бориса Кутенкова. Коржавина, её поэзия, ему не интересна.

Кутенков прерывается. Нет, он заканчивает читать вовсе – больше стихов для омичей не приготовил. Паренька мучают расспросами, мол, знаком ли в Москве со Станиславом Куняевым, Петром Алёшкиным, Юрием Поляковым, Вячеславом Огрызко, Евгением Степановым, Кириллом Ковальджи и рядом других литературных деятелей? Конечно, Боря видел, общался даже, выступал на их мероприятиях, публиковался у них ни раз. Эти люди – драгоценность литературного общества. На таких оно держится, как на плечах атланта небо.

Просит голос какой-то мальчишка, раннее не знакомый Ивану. Он мямлит, запинается, наконец, из сумбура сказанного понятно – хочет стать таким же «масявым» и «многопечатающимся» писателем как Боря Кутенков.

Мероприятие заканчивается. Под самый исход времени появляется незнакомый человек. Писатель, несомненно. Иван его видел мельком много лет назад на презентации журнала «Литературный Омск» в музее имени Ф.М.Достоевского. Этого упитанного гостя-татарина зовут Юра. Никто, в том числе и завсегдатаи литературных мероприятий: Федоровский и Соснов – не видели его раньше. Он поражает непомерной толщиной и массивностью: у него квадратная голова, рыжие коротко остриженные волосы, бритое, в рябинах, лицо. Замечательны большие тёмно-карие глаза, крупный нос, широкий рот, двойной подбородок, короткая, необъятной ширины спина, круглое, как бочка, брюхо, растопыренные руки, огромные кисти и большущие ботинки. Он – не человек – котёл с приделанной  человеческой физиономией. Такого субъекта не встретишь, наверное, нигде, кроме как на улицах по соседству с закусочной «МакДональдс».

– Привет! – от радости и выступившего пота он лоснится, точно кусок тающего масла. – Глядите, что принёс!

 Он демонстрирует словно гантели одной рукой – большой торт, а  другой –  вместительный термос.

 Гости из Москвы и зрители – слушатели – омичи голодны. Иван, Боря, Аня, два Игоря, Серёга, татарин-писатель Юра и Серафима – вместе идут обедать, в «Ростикс». Берут на всех «баскет». Тридцать острых крыльев. Заливают их сырным соусом, который по дороге приобретают в гипермаркете. Серафима буквально вымораживает из Бориса свой обед – денег у неё нет никогда. Ходит она в кафе обычно за счёт своего парня, фотографа, худого, как спица, с невыразительной внешностью, с лицом овальным бледного цвета. Сказать по секрету, Иван Сергеевич и корреспондент Игорь Федоровский – оба ревнуют Серафиму к этому непримечательному человеку. Непонятно: пишет он что-то, публикуется где-то, какие создаёт произведения по качеству, ведёт ли хотя бы популярный блог. Просто «атомная катастрофа», если честно, ни Ваня, ни Игорь не понимают, что эта миленькая невысокая стройная девушка с большим ртом и тонкими губами, умная, пишущая хорошую прозу и стихи находит в мутном фотографе, ровным счётом не имеющего за плечами ничего.

Игорь и Ваня не хотят кормить Серафиму – ждут, пока Боря оплатит её обед. Борис, как настоящий джентльмен, выкладывает и за девушку. Как ни о литературе говорить за столом? Конечно, с превеликим удовольствием! Тогда Ваня и показывает свой текст Борису. Большой поэт и критик пробегается взглядом, оценивает, заключает:

– Авангард! Петрушкину понравится, он такое любит. Порекомендую ему. Он – мой друг!

Ваня немногословен. Выражая благодарность, кивает. С тоской задумывается о том, что много лет назад не стал лебезить перед «сильными мира сего» – признанными омскими писателями. Не стал «подпевать» – хлопнул дверью кабинета в университете, где собирается литературное объединение и по сей день.

Юра время от времени разражается смехом, сотрясающим всё его тело. Он запрокидывает голову, разверзает рот, хрипит и задыхается. Но своей весёлостью он заражает компанию. Ему нравится поэзия Бориса Кутенкова, но больше ему по нраву интернет-борьба на блогах между критиком Алексеем Зыряновым и защитником Кутенкова – Серафимой Орловой.

Приступ смеха кончается, Юра взглядывает на гостей, вытирая глаза платком.

Ваня внимательно изучает Юру. Мысленно гадает, кто он? После первых же несуразных объяснений весёлого незнакомца по поводу концепции поэзии Кутенкова у гостей заслуживает уважение. Татарин-Юрка вполне  разбирается в тонкостях стихосложения. Какая бессознательная сила живёт в этой тяжеловесной громаде. Сила слепая и покорная, напоминающая войско, которое дерётся, не зная, против кого и за что. Ваня думает, что в «дни сотворения мира великий ваятель не очень-то утруждал себя, составляя из разрозненных частей намеченные им вчерне создания, и что подбирал он эти части наспех, не беспокоясь о том, подойдут ли они одна к другой, составят ли единое целое». Ой, это ведь не мысли Ивана, но разве он способен думать чьими-то другими мыслями? Ему нездоровится.

Боря тепло отзывается о поэзии Андрея Василевского, Сергея Гандлевского, Евгения Степанова, о прозе Виталия Сероклинова и Андрея Углицких, о редактуре Бориса Марковского, которого считает профессионалом, настоящим, не деланным, не дутым. Ещё поэт Кутенков называет Александра Петрушкина мировым деятелем искусства. Этот человек своего рода лучший автомеханик, который содержит такую мощную дизельную машину как «Евразийский журнальный портал «Мегалит»». Но Иван не слушает Борю, хоть и понимает, что вряд ли найдёт собеседника толковее, чем Кутенков. Боря Кутенков – оригинальный, как вкус мандарина или ананаса. Иван Сергеевич думает о своих обидчиках. Он будто помешался тотчас. Эти мысли приносят тревогу, редактор «Вольного листа» чувствует себя скверно. Вдруг его друзья исчезают. Ни круглых и квадратных столов жёлто-рыжего цвета, ни шумных посетителей «Ростикс» – больше нет. Он – находится неизвестно где, в каком-то туннеле, забросанном вымазанными в мазуте деталями не то от машин, не то от станков заводских. Он бредёт по узкому коридору, где воздух спёрт, а быть может, не существует его вообще. В худших чувствах он садится на твёрдую поверхность, формой напоминающую огромную полку и начинает писать. Пишет на приготовленном кем-то листе ватмана, где в карандаше изображены две схемы. Внезапно Иван сознаёт, что пишет не ручкой, не карандашом – черкает мазутом. Парень пытаться творить поэзию. Но не может переключиться, словно поставлен запрет-замок на тот отдел с функциями, отвечающий за вдохновение и фантазию.

– Что? Какой отдел с функциями? – спрашивает он себя голосом чужим. – Я – человек, откуда у меня отделы? Может, не человек я?

Память к нему возвращается, точнее кто-то кого не видно ставит правильную кассету или диск с программой. Оказывается, Ивана недавно лишают друзей. Они, конечно, есть, но в разобранном состоянии. Здесь, в «туннеле сборки», на базе собрать можно кого угодно, из чего угодно. Всё рядом, только деталь правильно ставь.

– Пш-ш-ш-ж! – работает рация у него на боку. Та самая рация, подаренная Захаром Прилепиным.

Иван берёт её, нажимает кнопку, говорит:

– Ты меня слышишь?

– А-а, это ты! – смеётся в трубку Захар. – Привет! Чего-нибудь написал новенького? Тут ребята издают журнал, средства неплохие задействованы, короче – двигай к нам.

– Ответь на одно, – просит Иван. – Я забыл свою фамилию…

– Ф-ф-ф, – слышится в трубку, Захар выдувает дым. – Слушай, честное писательское, не знаю твою фамилию. Но скажу точно – ты создал общество «Ти-эй-рэн». Там о тебе говорить не перестают, молодчик!

Иван молчит. Внутри его словно побывал бур. Вот бы, хоть на немного стать человеком, с душой и телом, так бы закричал так, что оглушил бы это мазутно-детальное место. Выпуская рацию из рук, он идёт, почти бежит. Двигается долго. Решает добраться до центра управления всей этой «мудянкой». И доберётся, ведь карта, маршрут у него в голове. И никто не кинется останавливать – он притворится «своим».

***

Ивана Сергеевича Тарана мы навещаем с его бабушкой. Навещаем в известной омской лечебнице, многокорпусной, огромной, как педагогический университет, С Игорем Федоровским, Серёгой Косовым, Настей Орловой и Андреем Козыревым мы обычно приходим к другу в отделение. Иногда Ваня узнаёт нас и тут же рассказывает удивительные истории своей прошлой жизни. Видения, вызванные им, описанные ярко, навязывают мне мысли, увлекают за собой как сон после тяжёлого трудового дня.

– Ого, Витька, неужто я наговорил тебе такой чухни? – спрашивает Иван удивлённо, читая мою рукопись. – Давай плати, – шутит он. – Идеи, небось, у вас с Федоровским на исходе, вот носитесь сюда. Да у меня – нормально всё! Не парьтесь, люди здесь – хорошие!

Глаза Ивана Сергеевича блестят, он улыбается добро. Рад, когда мы приходим вместе с его бабушкой. Для друга у нас – вкуснячий яблочный пирог из текста рассыпчатого, почти песочного. Ой, из теста… И кефир, свежий…