Отплясывать с пластилиновым томагавком на могиле западной демократии я не собираюсь. Всем давно известно, что борьба за свободу по-американски - штука отчаянная и хорошо оплачиваемая. Тот аспект борьбы, который меня интересует, проявляется, как правило, когда простого отчаяния и простых американских денег уже не достаточно. Тогда возникает негативный образ Империи, в противостоянии с которой лучшие представители человечества борются за свободу в различных ее проявлениях. Голливуд - флагман борьбы за свободу в целом - вносит огромный вклад в этот образ и создает Героев, в разное время и с переменным успехом осмеливавшихся повоевать с Империей во имя свободы. Естественно, что наиболее завуалированными и потому наиболее действенными оказываются такие прочтения этой темы, которые опрокинуты в далекое прошлое западной цивилизации, где существовали реальные империи и где отдельные люди, якобы, уже предвосхищали современное для нас понимание свободы и по мере сил отстаивали ее с оружием в руках. Предлагаемые ниже заметки - дань появляющимся на наших экранах время от времени голливудским “историческим боевикам” и ключевым образам свободы, героев и империи, прослеживаемым в некоторых из них.
Фаза первая: “Spartacus”
Из всех исторических блокбастеров о войне Человека с Империей, несомненно, “Спартак” (режиссер Стэнли Кубрик, 1954 г.) на сегодняшний день остается лучшим. Фильм о том, как внутренняя вера в свободу (свободу, прежде всего личную) позволяет Человеку поколебать Империю… Фильм о том, как внутренняя вера в судьбу (судьбу великого Рима) позволяет Империи быть достойным противником Человека. Что за Человек? Что за Империя?
Человек охвачен жаждой свободы… Первые слова Спартака в картине: “Я - не животное, а человек!”. Последующая борьба - естественное следствие этого убеждения. Ощущение Спартаком собственной свободы - стержень, вокруг которого выстраивается личность героя на протяжении всей истории. Ничего нового в подобном взгляде, конечно, нет… Интрига здесь в том, что ощущение окружающими личной свободы Спартака превращает его в сверхличность, а сверхличность никогда не может принадлежать только себе. Ни исключительные внешние данные Кирка Дугласа, ни насыщение картины якобы деталями частной жизни Спартака (любовь к Варинии, рождение ребенка), ни его старательно подчеркиваемое одиночество не заставят воспринимать историю Спартака в качестве истории личной войны одного человека. Отсюда - самая впечатляющая сцена фильма: схваченный Спартак должен назвать себя врагам, но поднимающиеся вокруг него пленники уже выкрикивают - “Я - Спартак!”; вскоре вся толпа кричит: “Я - Спартак!”. Она не так уж заблуждается.
Империя… Дотошные историки, конечно, возразят, что она возникла позднее. Формально они будут правы, применительно к истории Кубрика - нет. Империя в “Спартаке” - не хочу называть ее Римской - не менее реальна, чем сам Спартак… Постоянное мелькание в различных эпизодах фильма еще молодого и как бы “не у дел” Цезаря (Джон Гэвин) - совершенно бессмысленное на первый взгляд - на самом деле преследует единственную цель - показать необратимость превращения киношного “Рима” в Империю. Самое страшное и самое замечательное в картине - это то, что у Империи уже есть Человеческое лицо - блистательный Лоуренс Оливье (Марк Л. Красс). Его герой - не просто лицемерный поборник старореспубликанской морали, разглагольствующий о величии Рима и стремящийся-де к собственной выгоде (такая подача была бы чересчур схематичной и фальшивой), он есть реальное воплощение Империи - идеи, развивающейся по собственной логике и подчиняющей себе с большей жестокостью тогда, когда эта внутренняя логика все сильнее и сильнее противоречит контексту, в котором первоначально рождается. Такое видение Империи не оглупляет ее, не превращает в машину, в омертвляющую систему. В одной из финальных сцен Красс (образец “мужественности” на протяжении всего фильма) “малодушно” вскрикивает и “нелепо” ударяет словно превратившегося в камень Спартака - Империя проявляет свою слабость и силу одновременно: она пасует перед Человеком, но она - Живая!
Итак, Человек, обретающий себя в борьбе за свою свободу, Империя, рождающаяся в борьбе с Человеком.
Фаза вторая: “Brave Heart”
В той части, в которой он не слизан со “Спартака”, фильм “Отважное Сердце” (пять “Оскаров” в 1995 году, режиссер и исполнитель главной роли Мэл Гибсон, Софи Марсо в одной из ролей первого плана) начисто проигрывает ему. Средневековый мятежник Уильям-Мэл Уоллес-Гибсон сражается со злыми англичанами за свободу Шотландии (на средневековых картах так, вероятно, обозначали одну известную кавказскую республику). Движимый патриотизмом Уоллес-Гибсон не только разрушает добрую половину Англии. Симпатизирует ирландским сепаратистам. Попутно увлекается французской принцессой (Софи Марсо), прерывая династию Плантагенетов. Но патриотизм, конечно, важнее. Высшее проявление патриотизма - Гибсона оскопляют в Тауэре, он кричит: “Свобода-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!”.
Смерть несколько глупая для средневековья… Впрочем, в то время не было ни “Оскаров”, ни Софи Марсо. Количество предателей возрастает. В конце фильма оказывается, что всю историю рассказывает один из них (будущий король Шотландии Роберт Брюс) - по-своему неплохой ход Гибсона-режиссера.
В роли Империи на этот раз выступает феодальная Англия. Она закована в стальные латы и ощетинилась костлявыми традициями. Империя все еще сильна и вполне может сломать Человека. Во главе Империи седовласый (укорененный в пороках) тиран Эдуард, демонстрирующий свою жестокость при каждом удобном случае. От Империи смердит кровожадностью и алчностью. Но время ее расцвета явно позади. Смерть Человека венчает начало конца Империи. Тиран Эдуард умирает под членораздельные выкрики истязаемого Уоллеса-Гибсона. Будущий наследник английского престола, которого носит под сердцем Изабелла Французская (Софи Марсо) - сын все того же шотландского героя, а не слабовольного педераста принца Уэльского. Неудачник Роберт Брюс исправляется и начинает новую войну за независимость. Справедливость торжествует, и растроганный зритель усваивает простую истину: нет таких тауэров, которые не смогла бы взять любовь к родине… и Софи Марсо.
Империя - очень плохо. Патриотизм - очень хорошо.
Фаза третья: “Attila”
Во второй половине IV века римский историк Аммиан Марцеллин так охарактеризовал гуннов: “…При самом рождении на свет младенца ему глубоко прорезают щеки острым оружием, чтобы тем задержать своевременное появление волос на зарубцевавшихся надрезах, …они доживают до старости без бороды, безобразные, похожие на скопцов. Члены тела у них мускулистые и крепкие, шеи толстые, они имеют чудовищный и страшный вид, так что их можно принять за двуногих зверей… Когда нет войны, они вероломны, непостоянны, легко поддаются всякому дуновению перепадающей новой надежды, во всем полагаются на дикую ярость. Подобно лишенным разума животным, они пребывают в совершенном неведении, что честно, что нечестно, ненадежны в слове и темны, не связаны уважением ни к какой религии или суеверию, пламенеют дикой страстью к золоту, до того переменчивы и гневливы, что иной раз в один и тот же день отступаются от своих союзников. Без всякого подстрекательства, и точно так же без чьего бы то ни было посредства опять мирятся”.
То, насколько древний автор мог ошибаться в своей оценке диких завоевателей, становится понятным после просмотра “Аттилы” Дика Лоури (2000 г.). Легендарный предводитель гуннов, прозванный за свою жестокость Бичом Божьим, предстает элегантно небритым голубоглазым красавцем с рельефной мускулатурой и настораживающей рассудительностью. Такой Аттила (Жерар Батлер) - единственное художественное достоинство фильма. Ясно, что перед нами заурядная голливудская лента, не сопоставимая ни со “Спартаком”, ни с “Отважным сердцем”. Вместе с тем, в ней продолжает разрабатываться тема свободы и борьбы с Империей, и потому она достаточно интересна для нас.
Как это ни кощунственно, Аттила оказывается еще одним борцом за свободу. Он борется не за личную свободу и не за свободу родины, но за свободу вообще. Под последней, вероятно, понимается торжество коллективной воли во всех ее проявлениях. Отличительная особенность этой фазы борьбы - ее мистический, магический и провиденциальный характер. Деятельность Аттилы, по замыслу авторов фильма, - это реализация некого древнего пророчества, о котором зрителя своевременно предупреждают в начале картины. Осуществлению его планов призваны помогать одна гуннская колдунья и загадочный меч, обретаемый самим Аттилой по ходу его личной “драмы” (историк VI века Иордан со слов Приска Панийского действительно сообщает о неком мече Марса, преподнесенном Аттиле нашедшим его пастухом). Такие детали не есть реверансы в сторону тинэйджерской аудитории (при всей своей примитивности, фильм все-таки задуман как нечто, противоположное “фэнтази”) или плод разыгравшегося на “безрыбье” исторических данных (исторически, фигура Аттилы достаточно расплывчата) воображения. Их наличие вызвано необходимостью хоть как-то обосновать значимость войны, которую ведет Аттила, для массового сознания, формально придерживающегося антимилитаристских идеалов, это своеобразный атавизм чувства справедливости, притупляемого по мере увеличения масштабов свободы и театра военных действий. С чем-то подобным авторы сталкиваются всякий раз, когда пытаются оправдать варварские нашествия в глазах массового зрителя или добавить толику надуманного и излишнего драматизма в образ кровожадных завоевателей. Подчеркнем, что это вполне нормально в рамках “киношки”, которой нас в обилии снабжает голливудская индустрия. И не вполне нормально в рамках претензии на продолжение традиции относительно качественного исторического кино, заявленной громким и впечатляющим названием.
Как это ни странно, Аттила погибает от рук Империи (отравлен подосланной “шпиёнкой”), хотя никакой особой нужды в такой смерти данного борца с Империей не прослеживается (исторический Аттила умер в пьяном забытьи, захлебнувшись то ли собственной кровью, то ли рвотой). Сгнившая Римская империя изображена даже более сильной, чем она являлась на протяжении “реконструируемого” V века - было необходимо показать противостояние сильному сопернику. Замечательны сцены пребывания “молодого” Аттилы в Риме - своеобразного “хождения в Империю”: Аттилу соблазняют знаменитые римские бани и развратная сестра императора. Все остальное - достаточно традиционно: оргии аристократии, придурок-император, его тираничная мамаша и т.п. Правомерность действий Аттилы по отношению к безнравственному Риму вне подозрений…
Как это ни прискорбно, настоящая Империя - вовсе не Римская. Это Империя, существующая в голове Аттилы, зараженного идеей построить собственное государство, не уступающее в величии Риму былых времен. Аттила выступает не столько разрушителем, сколько созидателем - чего стоят его переживания по поводу первой гуннской бани (!) или слова, обращенные к римлянину Аэцию: “Через двести лет мы будем не менее могущественны, чем вы”. То, что мечтам Аттилы о своей Империи не суждено сбыться, - результат случайного стечения обстоятельств. По крайней мере, такое впечатление остается после знакомства с очередным мировым “бестселлером”.
Если для разрушения Империи Зла необходимо построить собственную - ее надлежит построить…
To be continued?
В том, что борьба за свободу в американском кино не исчезнет внезапно вместе с падением доллара, можно не сомневаться. Интересно, как будет развиваться тема противостояния Человека с Империей? Каково “соотношение сил” на сегодняшний день, и какими качественно новыми интерпретациями этой темы нас сможет порадовать Голливуд? Если бы я был крутым голливудским продюсером или режиссером, то обязательно поставил еще один фильм о конфликте Человека с Империей. Мой герой выстоял бы на всех спектаклях смерти, уготованных ему Империей, как выстоял Спартак. Его близкие или родственники были бы убиты Империей, подобно отцу и любимой женщине Уоллеса-Гибсона. Он преодолел бы искушение Империей, словно Аттила, и обрел бы собственную Империю или, на худой конец, подчинил бы себе прежнюю - она была бы еще достаточно привлекательной добычей. Я бы дал понять зрителю, не особо, впрочем, афишируя, что все это - результат глубокой веры в собственное достоинство и предназначение. Человек остался бы жив (ну, хоть ненадолго!), что знаменовало бы собой завершение темы и необходимость поиска новых объектов деконструкции в стремлении к самосовершенствованию (“Освободи сознание” - чем не новая тема?). Наконец, я придумал бы своему фильму название - оно не было бы именем собственным, но искушенная публика за версту почувствовала бы исходящий от него запах Человеческой крови и Империи. Надеюсь, мой “Гладиатор” не обманул бы ее ожиданий…