В 1930 году Максим Горький заметил в письме Гайто Газданову, что тот «ведет повествование к женщине». Это замечание настолько любопытно, что мы остановимся на нем подробнее. Речь идет об отклике на роман "Вечер у Клэр", который Газданов прислал Горькому. Приведем выдержки из этого письма (по книге Ласло Диенеша "Гайто Газданов" - жизнь и творчество" [1]). Горький пишет:
"Вы, конечно, сами чувствуете, что наделены большим талантом. Я добавлю к этому, что Вы талантливы очень своеобразно. Я имею право говорить это не только на основании "Вечера у Клэр", но также и учитывая Ваши рассказы, "Гавайские гитары и другие".
…
Вы мне представляетесь гармоничным художником; когда Вы говорите от себя, разум не вторгается в область инстинктов и интуиции.
…
Также обращает на себя внимание то, что Вы ведете свое повествование в одном определенном направлении: к женщине. Естественно, в этом сказывается Ваш возраст. Но великий художник всегда обращается в "общем" направлении, к личности, которая воспринимается им как мудрый и близкий друг".
В данных словах содержится весьма любопытный смысл, или, как ныне принято говорить, несколько связных концептов. Во-первых, писатель "ведет повествование в одном определенном направлении", а не в разных. Горький предлагает далее и адресата, к которому обращено повествование: женщину. Подобно тому, как песни трубадуров и миннезингеров направлены к Прекрасной Даме, так и между строк романа содержится некая зашифрованная "любовная записка" к прелестной читательнице. Восстанавливается следующая картина: писатель обращает свои слова непосредственно к очаровательной незнакомке, (знакомые дамы вряд ли могут составлять всю аудиторию романа).
Итак, проза даже такого признанного эстета, как Газданов, может быть названа "женской" по той причине, что она в чем-то предназначена именно для женщины, именно до женщины она доносит свое специфическое сообщение. Однако это не тот "дамский роман", который мы видим в сфере дешевого чтива. Речь идет скорее о "рыцарском романе" известного рода - где подвиги совершаются во славу Прекрасной Дамы. Иными словами, герои этого романа и сам его повествователь обращаются с женщиной тем самым образом, который единственно приемлем - и необходим.
Для того чтобы проверить это предположение, вглядимся в поступки героев и героинь романов и рассказов Газданова.
Если рассмотреть три первых романа Газданова - "Вечер у Клэр", "История одного путешествия" и "Полет", то мы найдем немало поступков и описаний, которые можно назвать "мужскими" в самом высоком смысле это слова: как проявления рыцарства. Вот характеристика, которую дает в "Истории одного путешествия" англичанка Вирджиния своему мужу Николаю: "Он мужчина, понимаете? Вот если будет кораблекрушение, он пропустит вперед всех женщин и детей и потом утонет. И у него очень сильная воля. Я ведь не сразу его полюбила, он заставил меня выйти за него замуж. Но потом я его узнала. И теперь … если бы он умер, я бы тоже умерла" [2].
Любопытно, что этот роман был написан Газдановым уже после обмена письмами с Горьким. Вот что написал Газданов в ответ Горькому:
"Я особенно благодарен Вам за сердечность Вашего ответа, за то, что Вы так внимательно прочли мою книгу и за Ваши замечания, которые я всегда буду помнить. Многие из них показались мне сначала удивительными - в частности замечание о том, что рассказ ведется в одном направлении - к женщине - и что это неправильно. Я не понимал этого до сих пор, вернее, не знал, а теперь внезапно почувствовал, насколько это верно" [1].
Этот ответ Газданова тоже имеет несколько связных смыслов. Во-первых - Газданов признается, что удивился замечанию Горького. Далее очень дипломатичная конструкция: "я не понимал этого до сих пор, вернее, не знал". "До сих пор" подразумевает, что до самого момента, пока Газданов начал писать ответ, он не соглашался с Горьким. И вдруг Газданова осеняет: "а теперь внезапно почувствовал, насколько это верно". Однако это "внезапное" прозрение чувств может также быстро и пройти, оказаться внезапным "затмением" разума. Не будем забывать: начинающий литератор отвечал писателю с мировой славой, молодой человек - человеку с огромным и незаурядным опытом, литератор, не имеющий средств существования - состоятельному и состоявшемуся писателю №1 СССР. Этот момент сообщения, связи между людьми, стоявшими на столь разных уровнях, мог бы и загипнотизировать, парализовать младшего, мог внушить ему хотя бы и на миг необходимость обращаться "к личности, которая воспринимается им как мудрый и близкий друг". Более того, Газданов мог искренне согласиться с Горьким - но стал ли он писать после этого по-другому? Газданов от этого озарения не стал сразу вдвое старше - и не сравнялся с Горьким ни в возрасте, ни в славе.
Сам Горький называл Газданова "гармоничным художником" именно в том смысле, что у Газданова "разум не вторгается в область инстинктов и интуиции". Одно дело - понять разумом доводы Горького, и другое дело - следовать им в своем творчестве.
Вопрос этот очень сложен, и мы здесь лишь можем отметить, что парадигма "литературы свидетельства", в которой, по нашему мнению, работает Газданов [3], имеет своим основанием социально-биологическое начало. В работе "Ситуация, судья, свидетель" [4] мы вводим понятие "социальной семантической матрицы", подразумевая под ней воспроизводящуюся социальную ситуацию, в которой происходит поиск и выяснение истины и делается выбор, принимается решение. Примером такой ситуации является судебное разбирательство. Но еще более разительным примером ситуации подобного рода является ритуал выбора самца - к примеру, песни скворцов по весне имеют своей целью очаровать скворчиху, и ее выбор чем-то напоминает выбор слушательницы в концерте, Прекрасной Дамы на турнире - и читательницы в библиотеке, когда она открывает ту или иную книгу…
Рассказ "Гавайские гитары", который запомнился Горькому, содержит в себе явственные библейские аллюзии. Здесь есть отсылка к Иову, история безвинного страдальца восходит к Вавилонской теодицее, "оправданию Бога". Там, где Бог нуждается в оправдании, есть сомнение в его могуществе и справедливости, отсюда имеет исток "литература свидетельства" - та традиция, для которой увиденное своими глазами и прочувствованное своим сердцем важнее отвлеченных истин. Писатель выносит на суд читателя свои показания - и предоставляет тому быть конечной инстанцией в вопросе выяснения художественной истины. Истина эта литературная выявляется в процессе чтения подобно тому, как в процессе судебных чтений выявляется истина житейская. Литература свидетельства отличается от "литературы учительства" тем, что читателю предоставляется свобода, писатель не навязывает ему своей власти, не "учит его жить".
Свидетель является отчасти и участником событий, но это не делает повествователя ограниченным только кругом его непосредственного житейского опыта: воображение писателя тесно связано с переживанием, сочинитель переживает воображаемое как реальное. Газданову пришлось умереть и воскреснуть на Западе: изменилась та социально-семантическая матрица, которая определяет образ жизни человека, для эмигранта умерли те роли, которые он исполнял в Отечестве - и это катастрофические превращение личности Газданов описывает во многих своих произведениях (скажем, в "Возвращении Будды" он посвящает первых несколько страниц своему воображаемому умиранию, здесь же он сам пишет о своей двойственной роли как свидетеля и участника катастрофы). Перемена матрицы связана с изменением обрядовой стороны жизни, прежние обряды уже кажутся странными и несоответствующими новым обстоятельствам - и меняются на еще более дикие. Ломаются даже такие прочные и вековечные ритуалы, как похороны и отпевание.
В основе интриги рассказа "Гавайские гитары" лежит "сломанный ритуал": умершую хоронят по православному обряду, внешние приличия соблюдены - даже поп поет над могилой панихиду - но похороны не завершаются поминальной трапезой, а происходит нечто совсем иное, альковный ужин на троих. Брат и муж умершей оказываются в гостях у соблазнительной особы, которая пытается превратить ужин с мужчинами в нечто вроде оргии. Неуместность поведения хозяйки бросается в глаза гостям, и это одно из немногих мест у Газданова, где стремления женщины не реализуются. Заметим, что "сломанный ритуал" является основанием сюжета многих известных произведений (более подробно этот вопрос мы рассмотрели применительно к рассказу Пушкина "Выстрел" в работе [5]). В целом же мотив женской власти - один из самых важных в творчестве Газданова (это верно почувствовал Вячеслав Боярский [6]).
В рассказе "Великий музыкант" мы находим красноречивое описание этой власти [7]:
"Елена Владимировна не была красавицей, хотя иногда казалась очень хороша; но в ней была неумолимая женственность, сразу ломающая сопротивление нелюбви или антипатии, - она уничтожила, например, обычную иронию Франсуа; его несколько насмешливое отношение к женщинам исчезло бесследно и он уже не мог позволить себе уже ни одной из своих скептических фраз, которые он очень любил прежде, которые отчасти были причиной его успехов у многих и о которых теперь он не мог подумать без возмущения. Я давно знал эту власть. (выделено мной - ЮН) В России у нас часто бывали две женщины - мать и дочь, которые жили, окруженные услугами и постоянной помощью людей, бесповоротно им подчинившихся и не получавших взамен своих ежедневных забот о том, чтобы доставить им все необходимое, решительно ничего. Мать звали Александрой Васильевной, дочь Екатериной Алексеевной; они были помещицы; в то время, когда я их знал, матери было сорок, а дочери восемнадцать лет. Это происходило уже после революции, когда у них не осталось денег для жизни и они переселились на окраину города, в маленькую и плохую квартиру. Обе были чрезвычайно высокомерны и недоступны - особенно Александра Васильевна - и избегали знакомств; но когда я спросил как-то Александру Васильевну, на какие средства ни с Катей будут жить - ведь у нее не осталось не имущества, ни денег, - она ответила с усмешкой:
- Ты еще молод, голубчик. Всегда найдутся люди, которые сделают все, что мне будет нужно, если я только этого захочу, если я только посмотрю на них. Ты этого не поймешь, - сказала она, подняв пальцами мой подбородок и заглянув мне в глаза, - и мне стало тяжело и душно от ее взгляда, - когда тебе будет двадцать пять лет, ты об этом никого не спросишь. Так-то, голубчик. А уж обо мне не беспокойся.
- А Катя?
- И Катя из такого же теста. А ты слишком любопытный; вот и глаза у тебя нехорошие. Берегись, мой мальчик, - а впрочем, и ты таким будешь.
На меня этот разговор произвел странное впечатление. Но через месяц у Александры Васильевны была новая квартира, реквизированная в центре города, и много муки, и мясо, и уголь, и сахар, и все, что ей было нужно; и это доставали ей люди, рисковавшие чуть ли не собственной жизнью за растраты и незаконные поступки, - а на не хотела их знать и едва удостаивала разговора. Когда она ходила по улицам - в опасное ночное время, - за ней всюду на известном расстоянии следовало два или три человека, вооруженных револьверами, снабженных пропусками и ничего не боявшихся. Однажды она засиделась у нас до двух часов ночи и ее стали уговаривать не идти домой, потому что это было действительно опасно; каждую ночь происходили грабежи и убийства.
- Нет, уж я пойду - сказала она, разве что шальная пули из-за угла убьет, но так это будет судьба. А то - какая же опасность?
Она вышла на улицу, сделала несколько шагов - и увидела двух человек, идущих за ней и охраняющих ее: они простояли весь морозный вечер у подъезда нашего дома и, наверное, стояли бы всю ночь, если бы она осталась у нас. Я проводил ее до угла, прощаясь и протянув мне свою белую и неизъяснимо нежную руку, она сказала с улыбкой - после того, как я взглянул на ее немых спутников:
- Их тоже пожалеть нужно, наверное, замерзли. Эх, вы!
- И это всегда так было, всю вашу жизнь, Александра Васильевна? - спросил я.
- Везде и всегда. Я, голубчик, шестнадцатилетней девчонкой из дома в Париж сбежала без денег и два года там прожила, а потом в Вене жила, и в Лондоне - и везде то же самое. Plus ca change, plus ca reste la meme chose (чем больше все меняется, тем больше все остается тем же самым), - сказала она, улыбаясь и, по-видимому, вспоминая что-то. - Ну, иди спать, а то мама сердиться будет. Иди, мой мальчик, иди, мой миленький. - И я, уходя, подумал, зачем ей сорок лет, а мне всего пятнадцать?
Ее дочь была такой же, хотя и не знала многое из того, что знала Александра Васильевна. Но и ей с неуклюжей и неловкой любезностью присылали в полуголодное, трудное время - свежие цветы зимой, и окорока, и головы сахара, и ее выхода из парадного ждали с таким же нетерпением другие люди - молчаливые и преданные, как псы, - и в этой их безвозвратной подчиненности было нечто тяжелое и неизбежное, как судьба или смерть - и столь же унизительное."
Здесь мы видим весьма красноречивое и необычное свидетельство женской власти: показания дает подросток. Парадигма "литературы свидетельства" может реализоваться в изложении разных точек зрения на один предмет. Подобно тому, как в суде заслушиваются показания разных свидетелей, так и писатель дает читателю увидеть разные картины мира, предоставляет возможность выбрать между разными "правдами", каждую из которых несет тот или иной персонаж.
В романе "Полет" Газданов пишет об отношении своего героя, Сергея Сергеевича к двум женщинам - жене и возлюбленной (сестре жены):
"Ольга Александровна, которую он вначале страстно любил и к которой до сих пор относился, как к испытанному другу, - он никогда не говорил с ней о разводе и всегда давал ей понять, что, что бы не случилось, у нее есть дом, муж и сын и на это она может всегда рассчитывать одинаково и в периоды чужого короткого счастья, и в минуты разочарования и отчаяния, - эта Ольга Александровна давно ушла от него, и он не сумел ее удержать. Затем - Лиза, которую он действительно любил и над которой у него тоже не было никакой власти, в один прекрасный день и она могла уйти от него, как ушла до этого ее сестра" [2].
В этом же романе мы замечаем весьма жесткую критику женского своеволия, критика эта вложена в уста Сергея Сергеевича. Он позволял своей жене измены, мирился с тем, что возлюбленная им Лиза, с которой он находился в длительной связи, продолжала поиск своего счастья. Но вот дело коснулось его сына - и здесь Сергей Сергеевич стал неумолим и жесток: он рассматривает любовь Лизы и своего юного сына как преступление со стороны Лизы. Речь идет не о заурядной интрижке - о всепоглощающей страсти, но Лиза обвиняется как человек, который исковеркал судьбу мальчика. Писатель не дает ответа, кто прав в данной ситуации - но этот "полет страстей" неожиданно разрешается двойной катастрофой, гибелью аэроплана, в котором оказываются вместе Сергей Сергеевич и Лиза. Трагедия эта оставляет открытым, "подвешенным" вопрос об истине в отношении любви и ответственности. Возникает ощущение, что Газданов внял совету Горького - и наряду с направлением повествования, лестным для женщин, стал вводить в свое повествование и специфически "мужское" направление - и выстраивать коллизии романа, основываясь на столкновении этих двух направлений, которые соответствуют разным картинам мира.
В других, более поздних произведениях Газданова - "Призрак Александра Вольфа" и "Эвелина и ее друзья", героинями вновь оказываются свободные женщины, которые держит инициативу в своих руках. Елена Николаевна первой заговаривает с убийцей Александра Вольфа, Эвелина сама приходит к герою последнего романа Газданова, чтобы остаться с ним. При таком взгляде на вещи инициаторами событий в романах Газданова часто являются именно женщины: герои необходимы для того, чтобы следить за ними, ждать их действий - и реагировать. Похожим образом ведет себя и сам повествователь. Заметим в связи с этим, что последние исследования показывают, что Газданов во многом следует пушкинской традиции русской литературы [8]. Вспомним "Арапа Петра Великого": «Сладостное внимание женщин, почти единственная цель наших усилий…».
Литература
1. Ласло Диенеш "Гайто Газданов" - жизнь и творчество". Владикавказ, 1995, перевод с английского Т. Салбиева. Оригинальное издание: Dienes L. Russian Literature in Exil: The life and work of Gajto Gazdanov. Munchen, 1982.
2. Газданов Г. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1. М.: Согласие, 1996.
3. Юрий Нечипоренко "Литература свидетельства", доклад на Международной конференции в Варшаве в 2001 году, Институт Русистики (в печати). См. также "Итоги ХХ века", Издательство ИМЛИ.
Интернет-версия - "Общество друзей Гайто Газданова" www.hrono.ru/proekty/gazdanov/
4. Юрий Нечипоренко "Ситуация, судья, свидетель", доклад на семинаре "Философия языка" в ИЯ РАН, журнал "Академические тетради", 2002 (в печати).
5. Юрий Нечипоренко "Заветы Пушкина". Приложение к газете "1 сентября", "Литература", 2002, № 13 (1-7/04).
6. Вячеслав Боярский "Мотив женской власти и мотив маски в рассказе Гайто Газданова «Шрам»" Интернет-журнал "Исследовано в России".
7. Газданов Г. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 3, С. 210. М.: Согласие, 1996.
8. Вячеслав Боярский Пушкинские аллюзии в романе Г. Газданова «Возвращение Будды»