Язык и стиль рассказов Ксении Драгунской

Здесь речь пойдёт о языке прозы Ксении Драгунской.

Ксения Драгунская пишет также пьесы, но сейчас я хочу сосредоточить внимание именно на её рассказах.

У Драгунской есть рассказы, написанные с точки зрения «всеведущего рассказчика», который возвышается над персонажами и проникает во все их мысли, - а есть рассказы, написанные от лица рассказчика-ребёнка. Последние легко распадаются по своей тематике на несколько групп:

- рассказы-мемуары, воспоминания о собственном советском детстве (именно они составляют бОльшую часть содержания в книге «Мужское воспитание» (Издательство «ЖУК», 2012);

- рассказы из жизни современных детей (часто представленные как литературные обработки случаев из жизни юных читателей или знакомых);

- рассказы с сильным фантастически-сказочным элементом (детские фантазии).

Граница между этими типами рассказов нечетка, есть пограничные явления. (Например, первый рассказ в книге - «Как мне имя выбирали» - начинается как меморат: «Когда я была маленькая, мне жутко не нравилось моё имя…» - а дальше превращается в фантазию о носителях необычных имён.)

Приближение к детской разговорной речи достигается в этих рассказах за счёт простого синтаксиса, простой лексики, употребления типично «детских» словечек,  например: «воображалистый», «навсегда-навсегда». Взрослых рассказчица называет не иначе как «дядя» и «тётя» - напр.: «вредная тётка» (слово «вредный употребляется исключительно в значении «недоброжелательный», совсем как в детской речи).

Кроме того, «детскую» речь в рассказах создают разнообразные эксперименты с лексической сочетаемостью слов: «говорит невоспитанным голосом», «судя по голосу, неженатый», «громко подпрыгивать и играть на гитаре» (причём это предлагается делать «на третье» во время обеда!);  парадоксальность и оксюморонность: «троллейбусы, дальние родственники слонов и бегемотов»; постановка в один ряд разнородных понятий: например, о старших братьях говорится: «они умные, учёные и довольно лысые».

Всё это создаёт ощущения стиля мышления ребёнка, у которого логические и семантические связи между словами родного языка ещё не чётко оформились и могут подчиняться каким-то индивидуальным ассоциациям. В рассказах, обозначенных мною как «рассказы – детские фантазии» такие нарушения логической сочетаемости  - уже не просто примета стиля, но и сам ход повествования подчиняется личным ассоциациям и выдумкам ребёнка. Так,  рассказ «Мама и рыжий король» начинается с такой реплики мамы: «Ну вот, дорогие мои. Я сварила вам суп на всю жизнь и теперь от вас ухожу. Навсегда-навсегда», – причины такого решения никак не поясняются, а сам уход мамы из дома даёт рассказчику возможность описать её странные приключения и благополучное возвращение к семье. В рассказе «Время» повествование строится на переосмыслении детьми жалобы взрослых: «У нас нет времени»; они просят гадалку: «У вас время есть? (…) Можете дать немножко, а то у моих родителей нету?», - а поскольку время оказывается материальным, его можно дарить людям…

Рассказам Драгунской присуща диалогичность, ориентация на устное слово. Один из наиболее ярких примеров здесь – финал рассказа «Дурные наклонности» (в книге «Честные истории», издательство «АРТ-ХАУС МЕДИА, 2010»): «Ведь в конце концов там, да не там, ну куда вы смотрите, вон там, напротив и чуть наискосок, левее от Самотёчной эстакады, поселился-появился мой большой друг…» - весь этот пассаж - имитация устной беседы, сопровождающейся жестикуляцией.

Разумеется, в рассказах есть включение других стилей речи (например, советских торжественных стихов и речей в рассказах-меморатах, языка рекламы в рассказах о современности), однако они все включаются туда на правах «чужого слова», не органичного для мировосприятия ребёнка.

Здесь были перечислены языковые и стилистические особенности, характерные для всех рассказов Драгунской, написанных от лица ребёнка.  Но свои стилистические особенности есть и у отдельных выделенных мной типов этих рассказов.

Так, в рассказах, написанных от лица современных детей, наряду с рассмотренными выше особенностями детской речи – так сказать, «универсальными», присущими детям многих поколений – появляются слова-приметы времени. Это:

- лексика, почерпнутая из рекламы, телевидения,  и др. сфер жизни, являющихся несомненной приметой современности. (Например, в рассказе «Меховые звёзды» щенкам дают клички Ашан и Мега – «потому что это простые и понятные слова»).

- детский школьный слэнг и разговорные слова, присущие именно нынешнему поколению детей. Примеры: «По-моему, они гонят» (т.е., врут) («Наши корни»). «Он ещё не успел списать у неё домашку по матике…»; «…Кто инглиш делает, кто матику, кто русиш, кто обж, кто что, и всем остальным скатывать даёт» («Драгоценная банда»). (В связи с последними примерами надо сделать оговорку: разумеется, такие «неформальные» названия школьных предметов – не изобретение именно современных детей, но здесь ново именно их попадание в печатный текст, в речь рассказчика). «Она лоханулась на Пастернаке. Я даже не знаю, что это значит, но наверняка что-то очень страшное» (здесь читатель теряется в догадках: не знает рассказчик значения слова «Пастернак» или значения слова «лохануться», - однако нет сомнений, что речь действительно идёт о чём-то страшном). Рассказ «В летнем лагере» является точной имитацией разговорной речи современных детей, как в репликах персонажей, так и в авторском повествовании.: «А никто же толком ещё никого не запомнил, все только-только приехали, вот ей никто и не сказал, типа, девочка, ты не из нашего отряда».

Рассказы о собственном советском детстве также имеют свои языковые особенности.

Разумеется, в этих рассказах упоминается много реалий (и обозначающих их слов), заведомо незнакомых юным читателям, к которым обращается рассказчица: топография Москвы 1970-80х гг., когда не было метро «Цветной бульвар», зато был Центральный рынок, а Садовое кольцо не знало пробок, очереди в маленьких магазинах,  детские стихи о борьбе за мир, различные советские словечки (напр., КИД – Комитет Интернациональной Дружбы), - и рассказчица постоянно объясняет все эти непонятные явления, сравнивает «прежде» и «теперь».

Но, несмотря на явную дистанцию в жизненном опыте между рассказчиком и его адресатом (к которому рассказчик обращается словом «Дружочек!»), нельзя сказать, будто это взрослый с высоты своего опыта обращается к «не знающему жизни» ребёнку. Основной стиль речи в рассказах, который я обозначаю как «детский», препятствует такому восприятию. Скорее, получается диалог равных по возрасту детей из двух разных эпох: советского ребёнка и современного. Однако, когда рассказчик начинает философствовать или резонёрствовать (а такое происходит далеко не в каждом рассказе), стиль повествования не меняется, не становится более сложным или по-взрослому серьёзным, - но исключительно по причине содержания подобные пассажи начинают восприниматься читателем уже как сказанные от лица взрослого. (В плане языковых средств этот переход на позицию взрослого часто маркируется обращениями к собеседнику: «Дружочек!», «Дорогой друг!»).

Рассказы от лица ребёнка, написанные языком ребёнка у Драгунской не следует воспринимать как проявление «сказовости» или ироническую маску (для рассказчика детская речь является не «чужим словом», а естественным речевым стилем). Рассказчик у Драгунской двоится: это одновременно и взрослый, проживший много эпох, и ребёнок, с присущим детям мировосприятием, - можно сказать, взрослый, который так и не повзрослел.

Эта ситуация соответствует декларации автора: «Человек вообще не успевает повзрослеть – жизнь слишком короткая. Человек успевает только научиться есть не пачкаясь, ходить не падая, что-то там делать, курить, врать, стрелять из автомата, или наоборот – лечить, учить… Все люди – дети. Ну, в крайнем случае – почти все. Только они об этом не знают». (Честные истории. «АРТ-ХАУС МЕДИА», 2010, с. 77.)

Эта статья была написана по мотивам Круглого стола на Фестивале Русского языка;  см. в журнале Перемены.ру: http://www.peremeny.ru/blog/12225