Мое пугающее видение, мой призрак...

  Часы не свершили урока,

  А маятник точно уснул,

  Тогда распахнул я широко

  Футляр их – и лиру качнул.

  И, грубо лишённая мира,

  Которого столько ждала,

  Опять по тюрьме своей лира,

  Дрожа и шатаясь, пошла.

  Но вот уже ходит ровнее,

  Вот найден и прежний размах.

  О сердце! Когда, леденея,

  Ты смертный почувствуешь страх,

  Найдётся ль рука, чтобы лиру

  В тебе так же тихо качнуть,

  И миру, желанному миру,

  Тебя, моё сердце, вернуть?..

  (И.Ф. Анненский)

Сквозь задёрнутые жёлтые занавески пробивался слабый осенний свет, окрашивая полутёмную комнату во все оттенки старого пергамента. В этом странном освещении каждый предмет казался ветхим и древним, лишь на хрустальных гранях массивной чернильницы он загорался подобием солнечного света. И эта искорка казалась единственным штрихом современности. Всё остальное напоминало вылинявший дагерротип, на котором уже трудно различить что-то, кроме теней, в которых прячется неразличимая для глаз тайна.

Я сидел на ковре возле письменного стола. Маленький мальчик, впервые осознавший непостижимость течения времени. Помню, что сначала я рассматривал ножку этого стола, сделанную в виде львиной лапы из почерневшего от времени дерева. Потом взгляд мой скользнул по блеклому желтоватому ковру и упёрся в напольные часы, со стеклянной дверцей, за которой навеки замер маятник. Часы здесь стояли всегда. Слово "всегда" в то время означало для меня лишь то, что вмещала моя память. Я всегда видел эти часы на этом самом месте. И они не шли. Мне было восемь лет, и весь мир существовал только восемь лет и ни на день больше. Но вот в ту минуту я вдруг понял, что часы эти были задолго до моего рождения. Я слышал грустную историю о том, что часы были остановлены в тот самый час и минуту, когда умер дедушка. Эта комната называлась "кабинет", и здесь он писал свои книги, а потом умер. Не в кабинете, а в спальне. Но часы почему-то остановили в кабинете. Наверное, это были главные часы в его жизни, ведь он работал под стук маятника, а каждый час они отбивали его уходящую жизнь. Я понял эту тайну и весь задрожал от радости, как бывает, когда удаётся приподнять завесу чего-то непонятного. В тот далёкий день я узнал, что у каждого из нас есть такие важные часы, которые всю жизнь следят за отпущенным тебе временем, а потом просто останавливаются, чтобы безмолвием своим напоминать всем о тебе. О тебе, которого больше нет.

Наш дом очень старый. На протяжении многих лет его достраивали многие поколения нашей семьи, и, в конце концов, он превратился в очаровательный и запутанный лабиринт. Вот – анфилада из трех комнат, но упирается она в крытую длинную веранду, которая, в свою очередь, выходит на веранду открытую. Бабушка называет ее террасой. Наверное, из-за того, что пол её приподнят всего на одну ступеньку от асфальтированной дорожки, ведущей к дому через сад. Но это ещё не всё. С террасы другая дверь ведет в правое крыло дома, более старое. Узкий, тёмный и длинный коридор проходит сквозь все это крыло. А по обеим сторонам его двери в комнаты. Их несколько, и одна – это кабинет, в котором я сейчас нахожусь.

И вот в этом самом кабинете я и сделал только что своё открытие. Но следом тут же пришла и другая мысль: "А что, если снова запустить, завести старинные часы? Будут ли они отсчитывать время назад? Или может, дедушка вернется?" Мысль ещё не успела даже оформиться, а я уже подошёл к старинным часам. Они были выше меня. Чтобы рассмотреть циферблат, мне пришлось задрать голову. Толстая и короткая стрелка указывала почти на два, а длинная тоненькая – на девять. "Без пятнадцати два, – проговорил я про себя, – время его смерти".

Над циферблатом было установлено что-то вроде крыши теремка. Она вся была украшена резными цветами, тоже давно почерневшими от времени. Чтобы дотронуться до конька мне пришлось встать на цыпочки. Вот так мы и стояли лицом к лицу – маленький мальчик в матроске и часы в деревянном футляре. Мальчик был взволнован и растерян – часы безмолвны и невозмутимы. Но словно что-то общее объединяло нас. И я – решился. Ухватился за ручку стеклянной дверцы и потянул. Сначала она не поддалась, а потом медленно начала открываться. От неожиданности и испуга (я ведь не ожидал, что она откроется так запросто), я отступил назад, и под моими ногами скрипнула половица. Она скрипнула с таким звуком, как скрипит дверь сарая измученная жарой и дождями. С таким "пустым" мягким скрипом, который почему-то ассоциировался у меня с жужжанием мух. И этот звук напугал меня.

Я увидел, что рука моя, державшая ручку стеклянной дверцы задрожала. Духи времени пытались остановить меня, заставить отступить. Но назад пути не было. Обнажённый медный с темными пятнами маятник манил меня, и я осторожно тронул его. И тут случилось то, что и должно было случиться – он качнулся. И начал раскачиваться с монотонным щелканьем. Тогда я ещё не знал, что часы следует заводить. И то, что они вдруг пошли – это настоящее чудо. Но они шли, и вот уже тонкая стрелка сдвинулась со своего места. Я в оцепенении стоял, глядя на мерный ход механизма. И вот сравнялось два часа. В комнате раздалось какое-то жужжание, а потом часы пробили два... И в ту же минуту я понял, что в комнате ещё кто-то есть. Краем глаза я смог заметить, что это мальчик, примерного одного роста со мной. Он стоял возле окна, и я ясно видел его силуэт на фоне желтой занавеси. Но обернуться и прямо взглянуть на него я не смел.

Только когда прошло оцепенение, я в ужасе бросился вон из комнаты, закрыв глаза и зажав уши. Больше я никогда не заходил в кабинет, но иногда подходил к двери и прикладывал ухо. Мне казалось, что я слышу стук маятника и звон часов. Может быть,  они давно остановились, и это была только игра моего воображения. Но я слышал и звон ложечки о край стакана, тяжёлые шаги. Однажды я услышал шум, словно упала книжная полка в шкафу и на пол посыпались книги. В один из вечеров за закрытой дверью вдруг раздался сдавленный крик: "Кто здесь? Что тебе нужно?", и минутой позже вопль отчаяния: "Уходи!!!" Я подумал, что это мне говорит призрак из-за двери, он заметил, что я подслушиваю. И я с рёвом убежал. Бабушке я не смог объяснить, что меня так напугало, но она пошла в кабинет – там никого не было, и всё стояло на своих местах. Она списала всё на излишнюю впечатлительность, а родителей моих обвинила в плохой заботе. И принялась пичкать меня витаминами.

Старый дом, доселе милый и привычный, начал казаться мне враждебным. Наполненным призраками. Я верил, что разбудил некие силы, и если уж не оживил дедушку, то его дух уж точно бродит теперь по кабинету, не зная покоя. А тот силуэт, который я видел боковым зрением – конечно же, это и есть дух дедушки, который станет теперь взрослеть и крепнуть, пока идут часы.

Шло время. Я вырос и уехал из старого дома. Шум взрослой жизни заглушил во мне стук маятника. И только иногда по ночам я слышал его. И тогда я вновь и вновь переживал ужас, испытанный в детстве. И опять не мог обернуться и прямо взглянуть на таинственного пришельца. Не мог сделать этого даже во сне. Но я знал, что он всегда там, в пустом кабинете. Так проходили годы, пока, однажды, мне не пришлось вернуться в старый дом. Мы оба с женой тогда уже были немолоды, и желание осесть в глуши и в покое, оказалось сильнее моих детских страхов.

Опустевший дом показался мне меньше и скромнее, чем я запомнил его. Он уже не был таинственным замком, и сад, его окружающий, стал просто небольшим заросшим участком земли. Когда мы отперли двери, то раздался тот самый скрип, который когда-то так напугал меня, и я на секунду возвратился в прошлое. Запылённые пустые комнаты, выгоревшие занавеси и мебель, покрытая чехлами, делали комнаты незнакомыми и нежилыми. Да они и были таковыми. Дом был заперт уже много лет. Через несколько дней всё будет вымыто, вычищено, по комнатам пойдут гулять запахи еды и цветов, многочисленные горшки с которыми скоро займут все подоконники. И старый дом снова оживёт. Пока я в раздумье стоял на пороге, жена успела обежать весь дом. Она осматривала наши хоромы, сопровождая восторженными репликами всё, что встречала на своё пути. Её неутомимость и азарт не иссякали. Она всегда была такой, в отличие от меня – задумчивого увальня.

А я всё топтался на террасе, узнавая в сваленных в углу посеревших от времени вещах, то свои детские деревянные качели, которые раньше висели прямо здесь, зацепленные за крюк в потолке. То бабушкино кресло-качалку, от которого остались одни полозья. На когда-то белой стене теперь расплылось ржавое пятно, а ведь раньше здесь висела репродукция картины Крамского "Неизвестная". И я постоянно пытал всех:   "Кто эта дама?" – а мне отвечали: "Неизвестная". И тогда я удивлялся глупости своих родных, повесивших портрет неизвестно кого.

– Здесь есть кабинет, – раздался голос жены. – Посмотри, какая прелесть! Ты будешь здесь писать свою книгу. Только компьютер поставим...

"А почему бы и нет, – подумал я рассеянно, – почему бы и нет..."  – Но вдруг внутренне сжался, выдернутый из сентиментальных воспоминаний детства. Я понял, что жду ещё одного крика жены из глубин дома. И он последовал:

– Надо же, а часы-то идут...  Иди, посмотри.

И я побрёл вдоль темного коридора к знакомой двери.

Жёлтые занавески всё так же пропускали старинный свет. Комната не изменилась. Мебель не была закрыта чехлами, все вещи оставались на своих местах. А чернильница, всё с той же настойчивостью отражала один единственный луч света. Я подошёл к книжному шкафу и провёл пальцами по стеклу. Пыли на нём не было. Словно кто-то изо дня в день убирал здесь, ожидая моего прихода. Словно кто-то знал, что я вернусь сюда. Часы деловито стучали маятником. На письменном столе лежал чистый лист бумаги, а рядом новая шариковая ручка. Последнее показалось мне шуткой.

– Это ты положила? – подозрительно спросил я жену, – хочешь как можно скорее увидеть мою согбенную над рукописью спину?

Она подняла на меня удивленные глаза:

– Ты о чём?

– Да вот тут ручка, бумажка, – я обернулся к столу, но на нём не оказалось ничего, кроме пыли.

И вообще всё вдруг стало серым и пыльным до отвращения. Только часы продолжали стучать в этом вместилище запустения. И, вздохнув, я принялся за уборку. Жена тем временем распахнула окна и, впервые в своей жизни я увидел в этой комнате солнечный свет. Мне показалось, что призраки прошлого покинули меня и этот дом. И что теперь всё пойдет по-другому.  Если бы... если бы... не солнечный зайчик. Маятник неугомонных часов поймал солнце и теперь радостно гонял его по потолку. И в сердце мое вновь вернулась тревога.

Но всё же я поставил компьютер, перенёс свою библиотеку и стал понемногу обживать это пространство.

Работалось здесь, не стану кривить душой, хорошо. Комната словно находилась в другом измерении. Никакие звуки с улицы не проникали сюда. Иногда я настолько уходил в свою рукопись, что просиживал здесь целые дни, но стоило только стемнеть, и я тут же покидал кабинет. Мне казалось, что в сумерки и ночью комната становилась враждебной. Откуда исходила опасность, я сказать не мог, но начинал испытывать какой-то детский страх, даже если дверь в коридор оставалась открытой. Да и что дверь. Это крыло дома обычно пустовало. Приезжали погостить друзья, приезжали дети с внуками. Но даже эти заезжие гости, которые ночевали в комнатах по соседству в том же коридоре, проводили время в светлой гостиной или на веранде. Там они ели, пили, уходили гулять в город, и только глубокой ночью возвращались в отведённые им спальни. Но в это время я уже уходил поближе к жене и телевизору.

Чего я боялся? Может быть, услышать шаги за спиной и ощутить на плече холодную руку призрака. В глубине души я был уверен, что призвал к жизни призрак дедушки, и он неприкаянно бродит по кабинету. Вряд ли он мне скажет спасибо за то, что я обрёк его на подобное существование. Но я опять повторю, лишь в глубине души, в том самом отделе мозга, который отвечает за давние страхи, я хранил эту мысль, прекрасно понимая, что это глупость, и такого не бывает, потому что не может быть. Но всё-таки вечер за вечером я убегал к свету и к людям. А во сне продолжал слышать хриплый голос: "Кто здесь? Что тебе нужно?"

Но я стал замечать и некую странность. Я не мог написать ни строчки вне кабинета. Сколько раз, вооружившись блокнотом и ручкой, переходил в спальню или гостиную, но ни разу не смог выдавить ни строчки. Зато в кабинете были с лёгкостью написаны все три моих романа. Но, наверное, причиной этому была лишь глубокая тишина и умиротворяющее освещение этой комнаты.

Иногда, только иногда, звук неудачно поставленной чашки с кофе или звяканье небрежно брошенной ложечки, будили во мне непонятное ощущение. Словно бы время делало круг, и я возвращался в детство. Тогда я вскакивал со стула, и для того, чтобы ощутить себя в реальности, начинал ходить по комнате, прислушиваясь к скрипу половиц. И этот "пустой" скрип возвращал меня в настоящее и напоминал о жужжании мух. Однажды, вот так вскочив, я поскользнулся и ухватился рукой за шкаф. Дверца открылась и одна из полок сдвинулась со своего места. На пол посыпались книги. И этот звук тоже разбудил ощущение дежавю. Только я так и не смог вспомнить, когда уже такое случилось.

Но время шло, и ничего страшного или из ряда вон выходящего, не происходило. Часы всё так же шли, словно в них был вставлен вечный двигатель. Заходила жена, стирала с них пыль и каждый раз восхищенно говорила:

– Вот же умели в старину делать вещи. А я на днях будильник купила, так он уже и не ходит. И внутри что-то болтается... Не посмотришь, когда освободишься?

И я шёл чинить будильник, а она тем временем пылесосила блеклый ковер и мыла деревянный пол. И поскольку она никогда не жаловалась на непонятные явления или звуки, в конце концов я уверился, что всё это существовало только в моём воображении. Мы смиряемся с болезнями (а я считал это именно болезнью), и поэтому я научился жить с этим страхом.

Но однажды произошло то, что должно было произойти. Я как всегда писал, сидя перед компьютером в своём кабинете. К тому времени я уже привык называть его своим. За окном быстро гас зимний день, но мне во что бы то ни стало нужно было окончить главу. За несколько дней до этого жена повесила в комнате большое зеркало как раз напротив часов. Хотя я и просил её не делать этого, или хотя бы повесить зеркало на другую стену, но она уверила меня, что это место самое подходящее. И теперь – стоило повернуть мне голову влево – я видел часы, вправо – их отражение. Не могу сказать, что это придавало мне бодрости...

В тот день я чувствовал себя нехорошо. Голова была тяжёлой, и мимолетная боль в груди не давала покоя. Но наутро, я должен был сдать повесть издателю, поэтому ни о каком-либо прекращении работы не могло быть и речи. Я был полностью поглощён переживаниями героини, которая никак не могла решить – прыгнуть ей с моста или просто отравиться. В конце концов она не стала делать ни того, ни другого, а просто напилась. "Завтра всё будет по-другому", – сказала она себе.

– Завтра все будет по-другому, – повторил я вслух. И голос мой неожиданно неприятно прозвучал в пространстве, словно фраза не растворилась в пустоте комнаты, а повисла, замерев в воздухе, ожидая ответа невесть от кого. И тут же за моей спиной раздался знакомый скрип. Кто-то ходил по комнате тяжёлыми шагами и, наверное, пил при этом кофе – я слышал знакомое позвякивание. Прошло ещё какое-то время, прежде чем я осознал, что это всё происходит на самом деле, а не в моей голове. Странное оцепенение охватило меня всего, и я не мог пошевелиться. И в ту же минуту боль в груди начала нарастать с ужасающей силой.

Я скосил глаза вправо и в зеркале увидел часы, а рядом с ними маленького мальчика в матроске. Смутно мне знакомого по старым фотографиям. Знакомого, да. И ближе, чем я мог себе представить. Потому что этой тенью, этим мальчиком был я сам  ещё в те времена, когда заставил эти часы работать. Отражение кивало мне и что-то говорило. Я видел, как шевелятся его губы, но не слышал ни слова. Вот отражение сделало шаг, и я опять услышал скрип. Почти теряя сознание от боли и ужаса, я не мог заставить себя шевельнуться и посмотреть влево, чтобы убедиться, что никого в комнате нет, что всё это лишь галлюцинация, вызванная усталостью и сумраком... и болью... И тогда я спросил, сдавленным голосом:

– Кто здесь? Что тебе нужно?

Отражение на мгновенье потеряло резкость (стекло стало водой по которой пробежала рябь), а потом с сверхъестественной четкостью проявилось снова, и я увидел, что мальчик указывает на часы. Было ровно десять часов, но в зеркальном отражении  мне показалось, что два. То самое время из прошлого. Часы начали бить, и я, собрав все свои силы, крикнул:

– Уходи!!!

Видение заколыхалось, размылось и исчезло. А меня захлестнула такая волна боли, что потемнело в глазах. Мир начал рушиться, И я услышал, как с последним ударом остановились часы. И я исчез.

Медленно-медленно просыпалось сознание. Я пытался разлепить веки, ощущая, что лежу на кровати, и в то же время нахожусь в каком-то таинственном месте, где нет ни верха, ни низа, ни начала и ни конца.

– Он приходит в себя, – услышал я голос жены.

– Очень хорошо, – басовито ответил кто-то. – Теперь он будет поправляться.

И тогда я окончательно понял, что лежу на кровати в больнице. Я ощутил запах лекарств и дезинфицирующих средств. И открыл глаза. Я хотел сказать так много и этому доктору, и жене, которая сидела рядом, но почему-то лишь одно слово смог произнести непослушными губами:

– Часы.

Жена наклонилась, чтобы поймать это тихое слово, поняла и кивнула:

– Они сломались. Они теперь стоят. А тебя вытащили с того света. У тебя была клиническая смерть. Вот этот доктор и вытащил... – она кивнула в сторону врача. – Вовремя успели, а то бы... – она всхлипнула.

Сейчас, когда я пишу эти строки, то уже знаю, каким образом меня обнаружили лежащим без сознания на полу кабинета. Это не было лишь удачным стечением обстоятельств. Как если бы жена зашла позвать меня выпить чаю. Нет, она не собиралась мешать мне. Она просто сидела и смотрела телевизор, как вдруг в комнату вбежал мальчик. Она говорит, это был незнакомый мальчик, одетый в матроску, немного похожий на нашего младшего внука, но года на два старше.

– Он появился неожиданно, – рассказывала потом она, – и закричал: "Ему плохо, он умирает!!!"  Я спросила автоматически: "Кому плохо?" – он пробормотал что-то вроде:  "Дедушке в кабинете..." –  и исчез. А я бросилась в кабинет, и пока бежала, всё слышала звон часов, такой громкий...

Моё пугающее видение, мой призрак подарил мне ещё несколько лет жизни. Он оказался не враждебным, каким я его себе представлял, он оказался просто моим ангелом-хранителем. Часы пока стоят. Но я знаю, что через несколько лет, мой младший внук заставит их снова идти, отмерять время и стучать маятником.

Еженедельник "Секрет" (velelens.livejournal.com)