У Васи Снегирева были серые, слегка косившие глаза и доброе сердце. Но если своеобразие его глаз, всегда направленных в разные стороны, ни для кого не являлось большим секретом, то про сердце знали лишь немногие избранные, да и то не наверняка, а предположительно, потому что категория добра сама по себе не бесспорна, а уж коли отнести ее к сердцу, органу, сокрытому от глаз человека, то и подавно говорить про нее с уверенностью было бы слишком опрометчиво.

Так и с Васей - одни знали, что он добр, другие нет. Совсем не подозревая об этом разделении, Снегирев жил как умел, работал как положено, а в свободное от работы время помогал жене по хозяйству. Второй год они жили с женой вдвоем - их сын служил в армии и должен был прийти весной.

Они ждали.

Иногда Вася заходил в комнату сына, квадратную, прибранную, пустую, и внимательно осматривал ее, чтобы в привычном сочетании вещей обрести приятное расположение духа...

И обретал.

Он погружался в воспоминания. Сын рос таким проказником, таким фейерверком, что и сейчас по его шалостям брала грусть, а рука сама собой тянулась к ремню. Конечно, сын вернется из армии остепенившимся, думал Вася, пойдет учиться, женится... Но тут взгляд упирался в паяльник, мирно дремавший в коробке, и идиллия кончалась. Вспоминалось, как за год до ухода в армию стервец оставил его включенным на стуле, а мать не заметила, села и прожгла платье. Да если бы только платье...

А потом на глаза попадалось что-нибудь зимнее, и память невольно возвращалась к тому Новому году, когда из-за сына на праздничный стол рухнула елка. В результате во всех салатах и закусках появилась приправа в - виде жестких зеленых иголок...

Вася Снегирев закрывал дверь в комнату сына и замирал.

Он чувствовал, что ему не хватает движения. Двигалась жена, вытирая пыль на потускневшей, некогда полированной мебели, двигался сам Вася, махая веником по углам и собирая мусор в одну кучу, кто-то все время двигался в телевизоре, но это была уже иллюзия, обман, потому что от движений на экране внутри Васи не возникало ответного встречного движения. В голубом электронном мире все было продумано до мелочей, но Снегирев не зажигался. И когда изредка, словно забывшись, в ответ на «Здравствуйте, товарищи!» он вежливо и порывисто здоровался, то тут же спохватывался, понимал, что это напрасно - все равно что приветствовать трубу центрального отопления, когда она проснется после летней спячки и пробулькает что-то невразумительное.

Задыхаясь от костенеющего бездвижения, каждый день захватывающего квартиру Снегиревых, Вася выбегал во двор. Ему казалось, что только здесь он может спастись от беды, таящейся в спокойной тишине его дома.

На улице все мельтешило, куролесило, дышало и смеялось. Двигалось.

Вася подстраивался к этому неиссякаемому ритму города и тоже шел куда-то, здороваясь направо и налево, включался в общий поток, и ему казалось, что он совершает некий обряд, в котором принимает участие все живое, все те, кого природа наградила способностью к движению во имя беспрестанного обновления чувств, в конечном счете - во имя жизни.

Вася всматривался косыми серыми глазами в мокрые от дождя лица людей, и ему казалось, что граждане обманывают друг друга, прикрывая дождевыми струями на своих щеках слезы необъяснимого счастья. Он улавливал бессвязные обрывки разговоров., и ему мнилось, что это возгласы радости и одобрения, которыми его приветствуют собратья по движению. Он вбирал легкими стынущий воздух - и даже в этом видел церемонию всеобщего единения.

Снегирев любил все живое. Он здоровался с бездомными вислоухими собаками, с худыми и плоскими, как велосипед, котами, чьи глаза горели жадно и презрительно. Он кидал им прихваченные из дома кости и селедочные головы, а потом вытряхивал из кармана хлебные крошки для птиц.

С каким удовольствием он впустил бы их всех в свой дом, чтобы до отказа наполнившего теплой, пахучей суетой! Когда-то у них жила собака. Жена ее возненавидела, собака отвечала ей тем же. Но поскольку право голоса в квартире имело лишь существо, прописанное там постоянно, то всякий раз, когда жена брала в руки веник, чтобы проучить четвероногого друга за оставленную на ковре шерсть или изгрызанный тапок, пес проворно нырял под диван, и оттуда слышалось только его глухое оправдательное рычание.

Жена пророчила, что собака плохо кончит. Увы - ее прогноз оказался верным: как-то раз, когда пес на всех парах мчался к своему хозяину, машина переехала его, и видевший все это Вася плакал настоящими горькими слезами, оставлявшими на щеках грязные разводы, а потом схоронил отмучившееся животное у железнодорожной насыпи и поклялся никогда больше не заводить в доме собаку. Горечь возможной утраты являлась ему хорошим зароком.

Тем не менее втайне Снегирев мечтал завести какую-нибудь живность.

Одним не слишком холодным осенним днем жена пришла домой с авоськой, полной свежей рыбы. Веерные хвосты и тупые губастые морды вылезали из веревочных ячеек словно за тем, чтобы подышать чистым земным воздухом и показать миру прелесть своих русалочьих оконечностей. Тугие рыбьи тела лоснились. Это была целая колония карпов, среди которых выделялся жирный, бокастый предводитель, с укоризной смотревший на Васю остекленевшим мутным глазом.

- Пошла за молоком,- объясняла, передав Васе авоську, довольная жена,- и наскочила на карпов... И очередь небольшая, а брать-то не во что! Как назло.- Она повесила плащ на крючок и отобрала у мужа драгоценную ношу.- Эх, думаю, была не была! Попрошу покрупнее, да в сетку. Может, донесу. Ну и купила. Во, гляди! - Повертела сеткой.- Будет уха сладка!

Вася согласился: красавцы хоть куда, однако и среди них имелись худосочные экземпляры, длиной с ладошку.

- Этих в нагрузку дали,- пояснила жена.- На каждого жирдяя по одному молокососу.

Она устремилась на кухню, стуча деревянными сабо, а Вася задумчиво провожал взглядом авоську, лениво соображая, что будет, если рыбины все же протиснутся через прорехи и попадают на пятнистый линолеум, заскользят по нему, как по льду, забьют хвостами в неоправданной попытке бегства по жесткому ложу чуждой им стихии. Он живо вообразил такую картину, и, когда одна из рыбешек, карп-молокосос, действительно - шмякнулся на пол, а потом еще и подпрыгнул, спружинив гибким, словно тренированным телом, он даже не удивился, а просто наклонился и подобрал отщепенца, благодарный ему за то, что тот доставил ему такие приятные хлопоты.

Жена не заметила пропажи. Она вывалила рыбу в раковину и включила воду, которая бодрящим душем полилась на сонных измученных карпов.

- Ишь, живые еще, черти,- сказала она, когда они затрепыхались.

Вася Снегирев посмотрел на карпеныша. Тот раскрыл рот, словно задыхался от своего бесправного существования, и выпучил глаза, такие же косые, как и у того, кто держал его на своей ладони.

Вася хмыкнул. Рыба спокойно лежала в его руке, ожидая своей участи, покорная и холодная.

- Что, отстал от своих, да? - спросил Вася.

Карп остался безответным - только жабрами шевельнул. В нем, несомненно, присутствовала жизнь, в нем еще можно было воскресить движение, то самое, которого так не хватало Снегиреву. Мысль эта показалась Васе забавной. Он прошел в ванную, заткнул металлической шайбой сливную дыру, крутанул кран с холодной водой и, не дожидаясь, пока ее будет много, кинул рыбешку в ванну. С тихим шлепком она упала на бок. Снегирев сел на край ванны и стал смотреть, как чешуйчатая ажурная кольчуга обтекается водой.

Ванна наполнялась медленно, но верно. Вскоре лужица превратилась в лужу, потом она стала мелководьем, а спустя еще минуту это была уже заводь, где вполне мог развернуться подводный житель длиной эдак сантиметров в двадцать.

- Ты что, купаться надумал?

- Угу.- Он вышел из ванной, еще не зная, что сказать дальше.

- Так вчера же мылся?

Назойливость жены принесла ему толику раздражения. Любят бабы во все вникать, хлебом не корми. Брали бы пример с... Вася задумался... с рыб, что ли.

- Вчера мылся, а сегодня купаться буду,- сказал он.

- Остряк! - прыснула жена.- Лучше бы помойное ведро вынес.

- Одно другому не мешает,- разумно заметил Вася.

- Ну тогда погоди, я рыбьи потроха брошу.

Пройдя на кухню, Снегирев увидел, что руки жены по запястье в крови. Васю замутило. Впервые, быть может, его не радовал вид потрошеной свежей рыбы. Карпы лежали в большой зеленой кастрюле, а их головы, кишки, пузыри и плавники перемещались Лидой из раковины в ведро. Чтобы отделаться от неприятных ощущений, Вася быстро подхватил ведро и заторопился на лестничную площадку.

Когда он вернулся в ванную, карп уже плавал. Желтые блики весело играли на белых, местами выщербленных эмалированных берегах пруда, и среди этих бликов, радуясь продлению жизни, импульсивными рывками передвигалось маленькое серебристое чудо.

Вася залюбовался. Это было для него свежим впечатлением. Стоило опустить руку, как рыба шарахалась в сторону, словно отпущенная пружина, и Снегирев понимал, что его еще не признали. Ну ничего.

Он закрылся на щеколду, сел на «бережок» и стал думать, что же делать дальше. «Купаться» он сможет не больше часа, да и то жена непременно заволнуется, когда он просидит в ванной дольше обычного. А дальше? Все равно придется переводить карпа на легальное положение. Без этого никак нельзя.

Снегирев вздохнул. В это время отчаянно замигала. лампочка - обычный способ сигнализирования, к которому прибегала жена, чтобы сказать; «Открой, я хочу войти».

- Что? - спросил Вася.

- Ты уже в ванне?

- Угу.

За дверью недоуменно помолчали.

- Представляешь, все-таки одного карпа я потеряла. Крупных четыре, а мелких только три!

Снегирев ничего не сказал. Ему не хотелось ни врать, ни говорить правду. Он глядел на описывающего круг за кругом карпа и осознавал, что с каждой секундой, с каждым кругом привязывается к нему все больше и больше. Это был уже друг, слабый и беззащитный, и Вася подумал, что именно так и становятся друзьями - сразу и на всю жизнь. А друзей не предают.

Он отпер и увидел удивленное лицо жены. Она осмотрела его, одетого, ванну, явно ничего не понимая. Вася показал ей карпа и, не вдаваясь в подробности, сказал:

- А он сюда махнул, здесь жить будет! - И, пройдя на кухню, сел на табуретку.

Упрямо поджав губы, Снегирев стал настраивать себя на разговор с женой. Конечно, сейчас она возникнет в проеме двери как олицетворение скорби. Уж это мы как-нибудь перенесем, подумал Вася, закуривая. Хотя глаза ее, которые превратятся в два острых, твердых камешка, могут и поцарапать. Тут важно выдержать ее взгляд, чтобы она поняла, что мы тоже не лыком шиты. Если она не выиграет сразу, начнется словесный штурм. «Ну как ребенок все равно,- скажет она.- Тебе сколько лет?» Чтобы не злить ее еще больше, он будет отвечать четкими, гранеными фразами. «Тридцать девять с половиной, а что?» - «Ничего. Пора бы и поумнеть. Теперь я понимаю, почему тебе на работе новую машину не дают. Ты и там, наверное, такой же мальчишка...» - и так далее, и так далее. Ее понесет на этих лошадях, и она уже не сможет ими управлять. И тогда он, скорее всего, потеряв всякое терпение, выхватит у нее из рук поводья и осадит лихую тройку брани, как это бывало на заре их совместной жизни, когда они еще только начинали притираться характерами: «А пошла ты, сама знаешь куда!..» Нехорошо, конечно, получится.

«А что делать? - безнадежно подумал Вася Снегирев.- Если между людьми не всегда бывает понимание? Лида хорошая женщина, но не озорная. Почему я не имею права завести себе какую-нибудь живность? Чем ей рыба помешает? Шерсти с нее никакой, даже корма специального не надо, хлеба покроши - и достаточно. Шума тоже нет...»

- Совсем из ума выжил,- только-то и сказала Лида, развязывая фартук и беря большую зеленую кастрюлю, чтобы поставить ее в холодильник.- Ванну за ней будешь убирать сам.

- Угу,- согласился Вася. А сам возликовал - неужто обошлось?

К вечеру карп совсем уже обжился и плавал в тихой кафельной заводи, как настоящий хозяин. Он был меланхоличен и, казалось, все время над чем-то размышлял. Несмотря на юный возраст, своим томительным и плавным движением он напоминал Васе тех прогуливающихся по аллеям пенсионеров, от которых веет глубоким и разнообразным знанием жизни. Снегирев поражался. Болезненная пустота, донимавшая его в последнее время, разлеталась на тысячу кусков. Возникал искус раздеться и, съежившись до дециметра, уйти рыбкой под воду, белым шаром подкатиться к карпу и, вспугнув его, самому испугавшись, взмыть вверх, на воздух, потом снова плюхнуться в воду и так несколько раз, пока сердце не заколотится, как пулемет, и не запросит пощады.

«Ох и фантазер ты,- кряхтела в сознании трезвая мысль.- Завел себе рыбку и сам норовишь к ней под воду... Утопист!»

Но помечтать все-таки очень хотелось. Ведь во всякой мечте есть черта, которая лучше действительности; как и в действительности, понимал Снегирев, тоже бывают моменты, которые лучше любой мечты.

Ложась спать, Снегирев погасил свет в ванной и плотно прикрыл за собой дверь. Жена молча стелила постель. Васе казалось, что все, что она делает, принимает форму невысказанного упрека. Он решил подмазаться к ней.

- Витька приедет из армии, возьмем все трое отпуска и махнем на Волгу. К твоей двоюродной.

- Очень мы ей нужны, да еще втроем! У нее у самой Катька того и гляди замуж выйдет.

- Так приглашала же!

- Конечно, приглашала - из вежливости. Они ж с дочерью тогда целых две недели у нас гостили. А когда я ее провожала, она мне на вокзале так и сказала, чтобы я своих мужиков пока попридержала. Вот дочка определится, тогда, мол, милости прошу.

В голове у Васи поднялась невообразимая путаница.

- Вот тебе раз! Зачем же это она так, а? Уж не выгнал бы я их, даже если б и не пригласили! Только врать-то зачем? Врать-то зачем, спрашиваю?! - Он был возмущен до глубины души.

- Это не вранье, это вежливость,- сурово промолвила Лида.

«Ве-ежливость,- внутренне захохотал Вася,- скажут тоже, язви их душу».

- Жаль, конечно, что это вежливость,- сказал он, с трудом поборов смех.-Я думал-махнем на Волгу, выпустим там нашего карпа...

Жена повернулась к нему спиной.

Наутро шел дождь. Открыв глаза, Снегирев услышал, как сиротливо скребутся за окном унылые капли. При такой погоде обычно и настроение бывало пасмурным. Стоило представить себе косо секущие струи, холод, слякоть, пробуксовку колес, юз и прочие неприятности, которые несут для шофера обложные осенние дожди, как настроение опускалось ниже нулевой отметки.

Но на этот раз все было по-другому. В хорошем расположении духа Вася всунул теплые ноги в остывшие за ночь тапочки и бодро прошлепал в ванную. Карп мирно плавал в отведенных ему водных чертогах, и, когда над ним склонилась сутуловатая тень Васи, он застыл на одном месте, слабо шевеля розовыми плавниками и приветственно виляя хвостом.

- Лидка, он меня уже признал, честное слово! - завопил Снегирев, радостно бросаясь к жене. - Дай-ка хлебца скорей, я его покормлю.

- Уймись, Василий! - приказала жена, копаясь в холодильнике. - Ты меня своим карпом доведешь! Знала бы, чем это обернется, ни за что бы их не купила!

Снегирев обиженно остановился. От резких слов жены весь восторг с него схлынул и утек как сквозь сито.

- Ну, я тебя не понимаю, Лидок! Если уж мы завели рыбу, так ей же и жрать нужно давать! Что ж теперь, издеваться над ней за то, что мы ее вчера не ухандокали? Так, что ли? Это ведь тебе не ваза хрустальная, а живой организм! Так или не так?

Жена не сдавалась, хотя и не произнесла ни слова, Вася прочел сей печальный факт на ее застывшем, каменном лице.

- Ладно. Я сам возьму хлеб. Извини, что я просил тебя об этом одолжении. - Заложив руки за спину, Снегирев был сама вежливость; его губы иронически скривились. - И никакого беспокойства тебе от моего карпе не будет. Захочешь принять ванну - пожалуйста, он переждет это важное событие в ведре... Только ты не раздражайся, ладно? Хуже нет, когда ты раздражаешься, я этого не переношу. - Он еле сдерживал себя.

С досадой побросав в воду хлебные крошки, Вася наскоро умылся, сбрил выросшую за сутки щетину и, облачившись в рабочую одежду - джинсы и свитер, - чинно уселся завтракать. С женой не разговаривал - держал марку. Лида посматривала и ухмылялась, пораженная его необычной суровостью. Это было настолько на него не похоже, что ей ничего не оставалось, как капитулировать.

- Будешь на Шаболовке, заскочи в ремонт за моим феном,- попросила она, когда он был уже в дверях.- Да не дуйся ты! Ничего я против твоего карпа не имею… Тоже мне, рыбовод!

Снегирев вернулся и благодарно поцеловал жену в губы.

По дороге на автобазу Вася улыбался. Вокруг, спрессованные в автобусный брикет, стояли хмурые невыспавшиеся люди, мокрые от дождя, замкнутые в своих неразрешимых человеческих проблемах, сердитые понапрасну. Но Снегирев не замечал ни тесноты, ни людской отстраненности, ни даже этой гремящей колымаги, которая двигалась еле-еле, размазывая грязь по асфальту, а терпение - по перетянутым нервам. Внутри Васи негромко стрекотало блаженство. И оттого что оно было вызвано столь малой и несерьезной причиной, ему было радостно вдвойне, радостно как человеку, имеющему свою тайну и знающему, что эта тайна проста и безыскусна.

Он, может, и хотел бы поделиться ею с кем-нибудь - да ведь как-то неловко набиваться со своей восторженностью, которая так не вязалась с дождливым, сумрачным утром, предвещающим затяжную непогоду!

Перекинувшись парой слов с диспетчером, Снегирев выехал на своем грохочущем грузовике. На кольцевой дороге машина презрительно фыркнула и затихла - словно о чем-то по-старушечьи замечталась. Но Вася умел быть великодушным. Он не стал ее ругать, а тихо и безропотно полез в мотор и шуровал гаечным ключом и отверткой до тех пор, пока она не очнулась и не изъявила готовность ехать дальше. Это была упрямая, но, в общем-то, милая старушка. Вася не собирался огорчаться ее строптивостью. Особенно сегодня.

А когда по дороге домой, в метро, стоявший сбоку гражданин с тройным подбородком и мощными легкими щедро чихнул Васе в книгу, и на желтых страницах детектива проступили мелкие пятнышки влаги, разбросанные как шрапнель, Снегирев не огорчился и по этому поводу, а только вздохнул, закрыл том и встал к гражданину спиной, чтобы в случае чего не заразиться.

Вася не считал себя исключением. Скорее наоборот. Но ведь ни в одной квартире не обитала в ванне такая удивительная живая рыба, наделенная игривым нравом и косыми, с хитринкой, глазами! Васе казалось, что она его высмеивает, или, точнее, передразнивает. Он был в восторге. Каждый день заходил к своей любимице. С каким-то труднообъяснимым наслаждением следил за ее медлительными движениями, сопровождающимися едва заметной синей рябью на поверхности. Его поражали теплые матовые переливы ее тела. А иногда ему чудилось, что рыбья чешуя загадочно мерцает, и тогда он, не выдерживая натиска этой бесподобной дьявольской красоты, убегал из ванной и долго курил в коридоре, философски размышляя над тем, что, может быть, ему следовало бы родиться рыбой...

В общем, это было наваждение, которому Снегирев с удовольствием отдавался. Сыну в армию он написал:

«Дорогой Витя! Сынок! Так уж получилось, но в нашей ванне завелся один симпатичный карп. Знаешь, из тех, кого покупают по рубль пятьдесят за кг живого веса, а потом подают к столу запеченными в сметане. Должен сказать, что он совсем еще маленький и его не обязательно кушать. К тому же я крепко к нему привязался. Сам не знаю, как это у меня вышло... А в остальном у нас все по-старому. Мать считает дни до твоего возвращения. Наш начальник, Иван Сергеевич, тоже. Я уже обо всем с ним договорился, он сказал, что автобазе нужны молодые дисциплинированные шоферы. Вроде тебя. Так что работать будем вместе. С пламенным приветом твой отец Василий. Да, кстати, карпа назвали Карпычем, потому что так легче запомнить. Служи честно, как твой дедушка, кавалер ордена боевого Красного Знамени. Еще раз до свидания. Отец».

Шло время. Давно уже были съедены все сородичи Карпыча, которых приютила тогда большая зеленая кастрюля. Наступила зима. Задули холодные метели, закрутилась волчком поземка, пугал через разбитое в подъезде окно колючий северный ветер. В такие дни вдвоем было скучно и грустно. Лида устраивалась поудобнее перед телевизором и отключалась. Смотреть телепередачи было для нее делом серьезным, Вася же из всех телепередач признавал только «Время» и больше всего оживлялся, когда шел прогноз погоды - это был профессиональный интерес.

- Ну-ка, ну-ка, послушаем, что там планируют на завтра...

После информационной программы начинался какой-нибудь очередной занудный фильм, и Вася, посмотрев несколько минут и поняв ровно половину, покидал насиженное место и, бесцельно походив по квартире, вновь оказывался в ванной.

С Карпычем ему было куда интересней. С ним можно было поговорить по душам, ему можно было открыться и довериться. Нельзя сказать, что у Снегирева были какие-то особенные тайны - нет, но сама возможность этого его вдохновляла. В ванной он чувствовал себя как на природе, куда он, сугубо городской житель, попадал, скажем прямо, не так уж часто. Раза три-четыре в году ездил обычно за грибами да за клюквой, потом к Петровичу - начальнику колонны - на дачу, если тот приглашал помочь вскопать огород, - вот, пожалуй, и все. Дни, проведенные за городом, Снегирев ценил прежде всего за то, что там ему удавалось сконцентрироваться на любых мыслях, пусть даже нелепых, заведомо неисполнимых. Вот поэтому и теперь, запершись в ванной, он воображал себя наедине с сыном-генералом, вернувшимся из армии Героем Советского Союза, с легким ранением руки и без времени поседевшими висками... И если где-нибудь в другом месте Снегиреву было бы стыдно за подобные честолюбивые мечты, то здесь, в ванной, с Карпычем - нет.

Мало-помалу Карпыч завоевал также и Лидино доверие. А однажды он даже выручил ее. Это случилось в тот день, когда неожиданно отключили воду. Придя с работы, Лида застала дома иссушенную пустыню: в чайнике и кастрюлях - ни капли! Она не растерялась и зачерпнула воды из ванны, где плавал Карпыч. Рыба испуганно заметалась, думая, что ее хотят выловить, а Лида испытала легкое угрызение совести, оттого что взбаламутила Карпычу воду.

Карпыч вытянулся и округлился. Выражаясь образно, расправил плавники. Но Вася, высыпавший хлебные крохи из своей заскорузлой шоферской ладони, тем не менее всякий раз приговаривал:

- Бедный мой недокормыш... Надоела тебе, поди, хлебная диета! Ну да что поделаешь... Дотяни до весны. А лучше до лета. Летом мы тебя куда-нибудь определим...

- Вася! В ведро его. Я купаться буду,- командовала жена, и карп временно переселялся в пластмассовое ведро, в котором обычно хранилась половая тряпка.

Вроде бы наладилась жизнь и движение в квартире Снегиревых, да и до возвращения сына из армии остались считанные дни. Но однажды...

Всему виной был «Лотос» - обыкновенный стиральный порошок, который пришел на смену хозяйственному мылу, олицетворяя научно-технический прогресс в области стирки: Лида одолжила его соседке, та прислала потом свою девочку - вернуть долг. «Отнеси в ванную»,- попросила ее Лида, занятая на кухне. Девочка поставила коробку на край ванны. И как только она туда упала? Может, девочка не заметила и задела ее платьем? Теперь это уже не имело значения.

Снегирев слушал жену с плотно сжатыми губами. Сердце его остановилось, заглохло, как неисправный мотор. В миске с разинутым ртом лежал Карпыч, безжизненный и обмякший. Обыкновенная рыба, по рубль пятьдесят за кг. В ней уже не было никакого волшебства, и было удивительно даже, что когда-то эта косая уродина могла доставлять столько искренней радости. Просто невероятно!

- Что с ней делать? - спросила жена.

- Что хочешь, - ответил Вася. - Я уже больше не могу хоронить. С меня хватит.

Он прошел в комнату, где, тихо дыша, разлегся на полу ковер. В нем было что-то барское. Снегирев молча потоптал его ногами. Потом, нарушив Лидии запрет, закурил и стал стряхивать пепел на ворс. Жена гремела на кухне посудой, снизу доносилась музыка. Васе было тягостно, ему казалось, что внутри завелась какая-то хворь. Удивился: не из-за рыбы же? Вроде нет. Тогда из-за чего? Чего-то опять не хватает, вспомнил он. Но чего?

Движения... вот чего не хватает - движения! Жизни! Он подошел к окну, крутанул ручку. Весенний воздух ворвался в душную комнату и ударил его по серым, слегка косившим глазам.

Вася прищурился.

Нет, жизни сколько хочешь. Это просто кажется, что она только там, за окном, она - всюду. Прекрасная, многоцветная, добродетельная, беспечная... Ее травят, а она приветливо машет нам хвостом. И просится в дом.

И однажды мы распахиваем двери настежь и впускаем к себе какое-нибудь очередное чудо. Очередное ее проявление. Мы просто не в состоянии устоять перед ее неумирающей и всесильной красотой. «Как же, устоишь тут, - усмехнулся Вася, - когда один Карпыч чего стоит...»

Отчего-то ему не хотелось думать о Карпыче в прошедшем времени.