Подарок

             Гульнаре, или попросту Гуле, как её называли все, исполнилось двенадцать лет. С самого утра её мать Фаина и тётя Вера суетились на кухне. Всё свободное пространство захватил кисловатый дух черничного киселя, подгоравшего на плите масла и запах лаванды, исходивший от тёти Веры.

           - Скоро уже гости начнут подходить, а у нас ничего не готово, - причитала Фаина Эдуардовна.

   Гуля  посмотрела на часы,  до встречи с Петей оставалось совсем немного. Они ещё вчера договорились встретиться на задах. Он  пообещал сделать необычный подарок.

          - Ну, ты посмотри, какая невеста, - умилялась Фаина Эдуардовна, прислонившись к дверному косяку.

         «Может он мне подарит платок, такой как у тети Веры, - думала про себя Гуля, - или…»

          - Что же ты все молчишь сегодня? – подошла к ней мама и погладила по голове.

          -  Не знаю, - прищурив глаза, ответила Гульнара и обняла мать.

          -  Ладно, иди, побегай. Только не долго, скоро гости придут.

          Гуля вскочила со стула и выбежала на улицу. Потом, оглядевшись, стараясь не привлекать внимания, пробралась к зарослям черемухи. Там у неё был тайник с маленьким флакончиком  лавандового масла,  подаренного тетей Верой, сломанный будильник и окурок, который Петька стащил у своего деда и попросил спрятать на первое время потому, что никак не решался его попробовать.

         Она разложила в ряд все вещи, окинула их хозяйским взглядом. Особенно ей нравился большой увесистый будильник с выбитым стеклом. Взяла флакончик и немного подушилась. Мама ей этого не разрешала, но сегодня она может ничего и не заметит?  Спрятав обратно вещи, она вылезла из зарослей и направилась  к месту встречи.

          Было только четыре часа, но на улице заметно потемнело. Небо сгустилось и покраснело. Ветер закрутил песчаные вихри. Скрипнув петлицами, захлопнулась дверь соседского сарая. Из домов стали выбегать люди с граблями и торопливо собирать сено. В огородах натягивали пленку над овощами, всё вокруг удивительно оживилось, находилось в напряжении и ожидании чего-то. Она знала, что будет гроза, а возможно, и ураган.  Хотя ураганов, даже живя  в Казахстане, она никогда  не видела.

                Вот уже пять лет, как  мама перевезла её сюда,   во Владимирскую область,  из     Алма-Аты.  

       Гуля  подумала, было, предупредить мать, но потом всё же решила сбегать к Пете и посмотреть на подарок.  

      Сердце её билось так часто, что казалось, оно сейчас выпрыгнет из груди. Ей хотелось смеяться и плакать одновременно. Она сняла сандалии, и пошлепала по ещё теплому песку, потом ступила на прохладную траву, которую ветер, словно стараясь угодить ей, пригибал к земле перед её маленькими ступнями.

      Ветер стал настойчивее подталкивать её в спину,  и она уже не шла, а бежала.  И  Петю заметила  издалека.

            - Тебя не дождёшься! - крикнул он.

            - Ну-у? - в ожидании замерла она.

           - Пойдём, – он взял ее за руку и потащил за собой. – Пойдем, тут рядом.

       Они остановились у маленького приземистого сарая, который был построен вокруг огромного старого вяза. Казалось, что дерево растет прямо из крыши. Петя приставил к стене лестницу и полез наверх. А уже оттуда перебрался на дерево.

             - Ну что? Ты так и будешь внизу стоять?! - крикнул он сверху. – Давай поднимайся! - Среди ветвей вяза был построен шалаш, точнее, маленький дом из старых досок. Тут была и небольшая дверь с железной ручкой и окно.

            - Вот мой подарок! Я все лето его делал, теперь он  твой.  Ну, давай, залазь, посмотри,  как внутри?!

            - А он не развалится? - робко поинтересовалась Гуля.

            - Ну да, с чего ему развалиться,  всё надежно,  не бойся.

            - Ой!! - воскликнула она. -  Я на что-то наступила.

            - А это я тебя,  с днем рожденья, - улыбнулся Петя и зажег спичку. Маленькое дрожащее пламя осветило его раскрасневшееся лицо.

            Гуля наклонилась и подняла с пола букет обмякших ромашек и васильков.

           - Я сам собирал, - сказал он и отодвинул лист фанеры от окна.

          На улице, совсем стемнело, упали первые тяжелые капли. Вдали гулким раскатом прокатился гром. Дождь зашелестел в кроне могучего дерева, забарабанил по деревянной крыше.

         - Что?  Здорово я сделал?  Даже не протекает. Только ты,  Гуль, никому про это место не говори, ладно?

         - Да. Честное слово. Ни за что в жизни. Я буду молчать! – она хотела еще что-то сказать, но только лишь обняла его. Потом, потупив глаза, промолвила, - меня вот только мама, наверное, уже ищет.

         - Ничего страшного, сейчас дождь закончится, и пойдём, – промолвил Петр.

          Но дождь никак не хотел  прекращаться,  и  через час  припустил  ещё сильнее. Ребята  спустились с дерева и перебрались в сарай.

         - Слушай, который  сейчас  час? -  Поинтересовался   Петя.

         - Наверное, часов восемь.

         - Да!   Твои  родные -  на  ушах уже,  это точно!

         - Там еще и гости приехали….

         - Теперь твоя мать мне с тобой гулять точно не разрешит.

          Раздался мощный удар грома и сквозь щели в сарае промелькнул синеватый свет. Гуля вздрогнула и прижалась к Пете.

         - Да что ты боишься? Это всего на всего гром, - проговорил он, смутившись.

          Через какое-то  время они  уже забыли,  что нужно спешить домой: сделали в сеновале явки;  лежали,  словно в креслах, и смотрели на тёмный свод потолка, слушая, как по крыше сарая хлещут ветки вяза.

          - Гуль,  я вот чего хотел спросить, только ты не смейся,  хорошо?

          - Чего?

          - Ну, как тебе сказать?

         Петя  некоторое время помолчал.

        -Когда я выросту, ты будешь вместе со мной жить?

        -Это зачем? – запнувшись, непонимающе спросила Гуля.

        - Как зачем? – удивился Петя её непониманию. – Ну, это, женой моей будешь? Я на фабрику пойду работать, а ты хозяйством займёшься, корову свою заведём, а что?

        - Давай, наверное, здорово будет!

        - Здорово, - согласился с ней Петя.

        - А ещё морошку под окнами посадим, а?

 Но Гуля его уже не слышала, лишь сквозь сон что-то пролепетала и повернулась на бок. Петя подложил под голову руки и еще долго размышлял, как он устроит своё хозяйство.

Утром он проснулся от криков. Открыв глаза, увидел над собой своего отца. Тот схватил его за ухо и потащил на улицу. Там собралась чуть ли не вся деревня.

        - Вот ты где! Мы с матерью ночь не спали, под дождём мокли, думали, случилось что, а он - здесь, ну я тебя сейчас!

         - Гуля, как ты? - крутилась возле дочери мать, - доченька, я же переживала, нельзя же так!  Проголодалась,  наверное?

         - Ма,  я,  когда выросту, за Петьку замуж выйду.

         В толпе кто-то засмеялся.

         - Так! Все  домой, там разберёмся! - тут же изменилась интонация матери.

         Петька получил очередную затрещину от отца, и обе семьи разошлись по своим  домам.

Амур

               Ветеринар замер перед дверью и никак не решался потянуть за ручку. Пальцы холодели. Он ещё раз глубоко вздохнул и решительно открыл дверь, войдя в прохладную комнату.

            Конов стоял к нему спиной и смотрел сквозь запылённое стекло на собачью конуру, за которой в зарослях лопухов, уткнув  морду в пыль, лежала собака.

 – Всё! – сказал ветеринар, стягивая резиновые перчатки, закуривая виновато и осторожно.  –  Не жилец Амур, – видать, его булавками накормили, а может, и еще чем. Кровь у него горлом идёт, не останавливается! 

            Конов не оборачивался. Он всё ещё смотрел в одну точку. Не мог забыть, как ветеринар отирал  морду   Амура от чёрных сгустков крови,  а пёс жался к земле и от боли пытался заползти подальше в лопухи. Нет, он уже не был тем  отважным псом. Сейчас он униженно вжимался в землю и не смел уже смотреть в глаза. Он впервые чувствовал собственный страх. 

– Что? – Конов, наконец, повернулся к ветеринару. 

–  Я мог бы укол ему сделать.

– Кокой укол?

– Чтоб не мучился.

Скулы посеревшего за двое суток лица Конова напряглись. Он снова посмотрел в окно и сипло выдохнул. Бессчётное количество бессонных сигарет стянули его горло.

– Коли!

Ветеринар молчал.

– Иди коли, говорю!

– Мне нечем. Я сказал, что мог бы. Но ничего нет. Не завозят.

– Не завозят? – Конов подошел к ветеринару. – Ладно.  Спасибо и на этом.    На! – И вытащил из кармана мятую пятидесятирублевку, вложив её в карман побледневшего ветврача.

– Не надо, Саша.

– Иди. Жене конфет купишь. 

Ветеринар не оборачиваясь, медленно вышел из дома. Он попытался закурить, но спички ломались в его руках. Он так и шёл по улице с не прикуренной сигаретой, прижимая к себе квадратный чемоданчик в которой что-то побрякивало.

– Эй, Вадим Петрович! – Крикнули со стороны. –  Да остановись же ты? Что там? – С ведром в руках к нему шла старуха.

– У Саньки был?

– Собака у него подыхает, накормил кто-то иглами или еще чем.

– Слава Тебе, – поставила старуха ведро на землю. – Ну и пропади она, всех кур передушила. У меня, у Мухиной двух. Я её,  стерву,  сама на вилы бы посадила.

– Конечно, – буркнул ветеринар и осторожно обернулся. Там на дороге, возле дома стоял Конов и смотрел в их сторону, загораживая лицо от восходящего солнца.

– Ладно, мать, некогда мне тут с тобой.

    Он прижал к себе чемоданчик и, спотыкаясь на кочках, свернул в проулок,  густо заросший сиренью.

…Это был первый пёс, проживший у Конова больше пяти лет. Какого бы щенка он к себе не приносил – не приживался, то собачья чума сожрет, то под колеса машины угодит, то еще какая напасть. Но Амур зацепился за жизнь крепко, все беды обходили его стороной. Быстро он из косолапого кутёнка превратился в широкогрудую охотничью лайку, беспрекословно выполняющую всё, что хотел хозяин. Точнее, даже не выполнял, а делал то, что умел, то о чем ему говорила кипящая в жилах собачья кровь.

          Конов, собираясь на охоту, всегда выходил на крыльцо, ставил возле конуры ружьё,  сильно пахнувшее порохом и оружейным маслом. Медленно и тщательно затягивал все ремни, застёгивал пуговицы, а Амур в предвкушении подпрыгивал и извивался!  Каждая секунда этих неторопливых сборов была такой длинной и счастливой.

          Когда же  все было готово,  хозяин подходил к собаке, гладил, таскал, играючись,  за холку, что-то шептал на ухо, а Амур скулил от нетерпения.

          Конов расстегивал ошейник, и тяжелая цепь брякалась о вытоптанную у конуры землю. Амур отскакивал в сторону и, набирая скорость, обегал вокруг дома, но когда видел, что хозяин очень медлителен, лаял на него и снова делал круг.

          Только когда охотник затворял калитку и шел в направлении леса, Амур что есть мочи мчался вперёд через поле, спугивая жирующих в подорожниках воробьёв.

          Никогда еще не приходили они из леса пустыми.

          После охоты, будучи в хорошем настроении Конов отпускал Амура побегать по ночным улицам, поскольку из-за крутого нрава пса днем этого делать было нельзя. Но даже ночью Амур мог напугать забывшего об осторожности пьяного или поранить чью-то собаку, а утром, как ни в чем не бывало, забирался, весь обвешанный репьями, в конуру и чутко спал, дожидаясь утренней пайки.

 – Кошка, Амур, кошка! – как и раньше, попытался подшутить над Амуром Конов. Он попытался сделать вид, что ничего не произошло. Но Амур не вскочил с места и не стал подыгрывать хозяину в поисках кошки. Он тяжело подполз чуть ближе к запыленным сапогам,   даже не проскулив,  а,  проскрипев,  виновато опустил глаза и сглотнул накопившуюся во рту тягучую густоту. 

            Конов хлопнул дверью сарая, долго гремел инструментами, матерился в голос в темноте, перевернул какой-то ящик, со звоном разбившийся об пол, и вышел обратно, с силой воткнув в окаменевшую землю старую лопату.

          Движения его стали сбивчивыми и хаотичными, он то заходил в дом, то возвращался, словно пытаясь что-то вспомнить. Наконец, он, как прежде, появился с охотничьим снаряжением, разложил его и стал собираться. Крепко затянул ремень патронташа, патронов было достаточно. Поставил возле конуры ружьё, но Амур только дрожал и скулил.

– Ладно! – скомандовал сам себе Конов. Закинул за спину ружье. – Нужно идти.

           Амур лежал. Конов опустился перед ним на колени и расстегнул ошейник.

Голова Амур упала в пыль.

– Что ж ты!? – взял он его на руки, – жрать я тебе не давал, что ль? – Амур  стал почти невесомым за эти два последних дня.

– Ну, пойдем. – Он толкнул ногой калитку и пошёл в направлении  большой березы, с которой начинался лес. Солнце ударило в глаза.  К этой вековой великанше  Амур всегда бежал в первую очередь.

       Он шел медленно, стараясь аккуратно ступать по кочкам, чтобы не трясти Амура, а тот, свесив голову,  только скулил.

     - Ничего, - только и повторял ему Конов, - ничего. - Он положил Амура возле почерневшего ствола березы и закурил. - Ты лежи, я скоро.

         Он неспешно вернулся домой, постоял возле конуры, хотел ее сейчас же разломать на дрова, но передумал. Взял заготовленную лопату и пошел к собаке, которая так и не сдвинулась с места.  Издали Конову показалось, что Амур уже мертв. Но, почувствовав идущего, тот приподнял голову и словно в бреду стал утробно рычать.

            - Амур, не признал? Амур! - Конов погладил его. Накинул на шею веревку и привязал к дереву. - На всякий случай. Ты не бойся, – успокаивал он его.

            Конов снял ружьё.  Впервые в жизни ружьё в его руках дрожало. Он отошёл так далеко, что собаку плохо было видно….

            …Выстрел был похож на хлопок пастушьего кнута, эхом прокатился  от березы к холму и затих в деревенских садах….

             Все уже знали, куда и зачем уходил Конов. Этот мрачный нелюдим, к которому даже мальчишки в огород не лазали, ведь он мог и выстрелить, а то, что таких случаев ещё не было, так это потому, что его держались стороной. Он ни с кем не общался. Пропадал в лесу, беззастенчиво в сумерках возил с колхозных полей сено. Правда, его возили все, но он делал это, не прячась, не дожидаясь ночи, словно брал своё.

- Нечего такую псину заводить! - посматривая в сторону холма на  одинокий силуэт Конова, говорили соседи. - Собачина-то его последние две ночи совсем осатанела, выла как проклятая:  ни заснуть, ни на улицу выйти.

         - Говорят, ей мясо кинули с булавками, - перебила Мухина. – Я сегодня с Шурой разговаривала,  ей Петрович сказал.  Конов просил усыпить собаку.

         - Ишь ты, на собаку лекарства еще тратить! Тут людям не хватает!

           - У моего тестя  - собака, какая же ласковая, даже на котов не бросается!  Сидит все время у ступенек или в сарае, или спит.  Ангел, а не собака! А эта!?

           - Да что ты! Я утром тут выхожу, его псина курицу тащит.  У меня  три штуки так и пропали. Я к Конову пойду! Всё ему скажу! - Заволновалась Мухина.

          - Вон,  кажется, он  идёт? – сказал ветеринар.

       - Где ж? – захлопала себя по карманам Мухина, пытаясь найти очки.

          - Да вон же, вон. Видишь, пятно черное на самом холме, чуть правее сосны раздвоенной. Ну не видишь, что ль?

          - Точно и я вижу, - подтвердил кто-то.

       - Да это не Конов, а пень.

       - Сам ты пень!  Посмотри, движется, кажется.

         - По-моему, как был на одном месте, так и остался.

            - Это, конечно, - перебила ветеринара Мухина. - Тебе сейчас лучше, чтоб он на месте сидел.  Он к тебе первому  придет. Ты ж его собаку-то не спас!

         - Хорошее дело, - причем же тут я. – За мной греха нет. Я все по закону делал. Я ж, если бы возможность была, думаешь, не откачал бы? – Ветеринар достал из кармана сигареты.

           - Да что ты задергался, что нам-то говорить? Ты вон ему скажи, - указал в сторону леса подошедший Петр Миронов.

            Ветеринар вновь мельком взглянул в сторону холма, и ему  показалось, что черная точка чуть сдвинулась с места.

            - Петрович! Сергеевна! – да вы чего? Что вы говорите! Я  ж - все аккуратно.

            - А помнишь,  у Савиных все кролики сдохли? Кто их прививал?

            - Вспомнили тоже, я же был молодым специалистом,  да и вакцина плохая была. Не я же ее делал!

            - Рассказывай теперь!

           - У Мироновой или вон,  у Мухиной - он вообще кур таскал!  И теленка я ей забил на той неделе, мясо у нее есть. 

           - Ты что несешь?

           -А что ты сама говорила, мол, чтоб сдохла, эта собака!
          - Мало ли, что я говорила. Я же просто так, для интереса.

          - Я слышал, - уже тише заговорил ветеринар, - что собаку  свою он в Москве брал, чуть ли не за пятьдесят тысяч!

          - Ой, - Мухина прикрыла рот ладонью. – Да откуда же такие деньги-то?!

          - Оттуда, - разлегся на траве Миронов, - сколько он белок да норок перебил в лесу!? За один года столько насобирает! Барсучий жир в город возит, а он там в цене.

             - Пятьдесят тысяч! - повторила Мухина. - Вадим Петрович, шел бы ты домой. Займись там какими-нибудь делами.

         - Да никуда я не пойду, - вытаращил глаза ветеринар. – Почему я должен уходить?!

         - Дело твое.

           - Он может, - кивнул в сторону холма Миронов, - и петуха пустить. Черт знает, что у него на уме.

            - Типун тебе на язык! - вздрогнула Миронова. – Смотри  жара  какая,  все ж  погорим!  Торф вторую неделю тлеет. 

            Люди еще долго стояли посреди улицы, потом постепенно начали расходиться  по домам. И ветеринар вспомнил, что ему нужно срочно ехать в центр, заказывать новые препараты и на вечернем автобусе вместе с женой укатил в город.

 
             Конов так и не пошевелился ни разу после того, как счистил налипшие комья глины с лопаты. Когда стало темнеть, он лег в траву, долго лежал и смотрел, как на небе появляются  первые  звезды. 

            В распахнутую черноту своего двора он вошел за полночь. Луна чуть обелила краешек пустой конуры и куст бузины подле нее. Поставил к стене ружье и прислушался. Вокруг все замерло,  не доносился даже звук радио из дома соседки. 

           - Эй!!! - Что есть силы,  закричал Конов. – Но ему ответили только собаки из огородов и дворов.  Тогда он решил повторить попытку, но уже иначе:  громко,  что есть силы  прогорланить какую-нибудь песню, чтобы  разбудить всех. Но   трезвым  не вспоминались слова ни одной!  Тишина становилась невыносимой! 

            Нестерпимое одиночество охватило Конова! Давно забытая память об отце и нестерпимое одиночество, затёртые работой и временем, зашевелились в голове. Увиделась просевшая и заросшая могила.  Только сейчас он вспомнил, как отец так же в беспамятстве сидел на этих ступенях, спал, уткнувшись в колени. И тогда, в детстве, Конов увидел его жалким и маленьким, каким он никогда его не видел. Да он его вообще редко видел.  …Отец  работал пастухом и уходил из дома уже в четыре часа.

            - Ту-у-у… - разносилось по мокрым от утренней росы улицам. И тут же двери сараев отворялись и  люди, позевывая,  выгоняли скотину. Такой же зазывный трубный звук разносился по деревне к сумеркам, когда отец возвращался  домой.

               Садился  он на приступки   и,  вытянув ноги,   долго курил.

             - Санька, а ну иди сюда, - звал он, доставая туесок из березовой коры, наполненный земляникой. Он постоянно что-то приносил из леса, он пах лесом, он был его частью.

             Сашка садился рядом с отцом и горстями  клал  себе  ягоды в рот.

            - Ну-ну, не торопись. – Ласково говорил он.

Как-то Сашка сказал:

            - Па,  а  у нас Белка ощенилась - пять штук!

Отец промолчал.

- Ну, пойдём, покажу. Пойдём!

Сашка вбежал в сарай, постоянно оглядываясь на отца. В дальнем углу зашуршало сено, и загорелись два зелёных глаза. Белое пятно Белки зашевелилось и зарычало осторожно. Из-под неё послышался поскрипывающий писк.

              Отец черной тенью стоял в проеме двери и близко не подходил. Сашка смотрел то на  щенков, то на отца, за спиной которого расстилалось бесконечно звездное небо.  

              Сашка тогда не мог заснуть всю ночь, ворочался, отсчитывая удары маятника, чтобы  в четыре утра с уходом отца на работу, спрыгнуть с постели и босиком броситься к щенкам. Но никого не было, только пролежанное сено и затертая подстилка.

              - Белка! – поманил Сашка, - Белка! - Он выбежал за калитку. Отец уже поднимался в гору.

              - Оп! - подгонял он стадо. Возле его ног, забегая то с одной, то с другой стороны крутилась Белка, за которой волочилась веревка. Белка подпрыгивала к сумке, а отец отгонял ее.

              - Папа, - закричал Сашка и бросился к нему, спотыкаясь босыми ногами о камни. – Па! Где они!? - Отец обернулся и убрал сумку за спину. Сашка   вцепился  в рукав отцовой рубахи. - Куда ты их понес! – и попытался схватить сумку.

              - Саня! – только и сказал отец. - Белка залаяла и заскулила одновременно.

              - Куда ты их?

             - Я их отпущу  там,  у большой березы. Пускай в лесу поживут.  В  лесу хорошо им будет. Они сами себе еду будут искать, а нам негде их держать.

             - Но они ведь слепые.

             - А как же волчата?  Волчата тоже слепые. Они же в лесу живут. Вот Белка из дома и будет бегать их кормить,  пока не вырастут.  Давай, Санька,  дуй домой. Белку крепко держи!

           - А как же она узнает, где они?

             - Узнает, еще как! У нее нос чуткий.

             Санька привязал Белку к забору, а сам, не выдержав, снова побежал к отцу.

             Отца он увидел, когда тот бросал что-то в воду,  за камыши. 

           - Па,  ты чего  там?!

           Отец обернулся,  хотел поспешно  выбежать на берег, но поскользнулся.        В отяжелевшей мокрой одежде он вышел к сыну, ноздри его раздувались.

             Сашка перевернул его мешковатую сумку, все вытряхнул, разбросав на траве куль с едой. – Дурак! - завыл Сашка, - фашист, понял ты кто! - ревел он.        Стадо в тот день само в деревню пришло, без пастуха.  Только через какое-то время появился и сам пастух, с трудом волоча за собой кнут. Он бормотал что-то несвязное.

               - Нажрался! - крикнул ему кто-то из-за забора. – Всю скотину нам растеряешь.

             - У-у, - выдавил из себя пастух, - замахнувшись кнутом в сторону критикующего. А потом просидел всю ночь до самого утра: сморщенный  и  жалкий. Сашка смотрел на него из окна и не мог к нему подойти. Он долго еще избегал встреч с  отцом….

               Все забылось с тех пор, но почему-то не мог забыть Сашка тех слов, сказанных им отцу….  

           Сейчас Конов сидел на приступках, и вокруг не было ни одной живой души. Он зашел в дом, не включая свет, достал из шкафа бутылку. За калитку вышел тихо, внимательно присматриваясь  и прислушиваясь.

              Когда ему показалось, что он услышал чей-то  голос,  он,  покачиваясь,  поплелся в ту сторону. - Кто здесь? Эй, спите, что ль, все!?

              Тишина была ему неприятна. Хотелось как-то разрушить ее. Он направился в сторону часовни,  к дому ветеринара. «Ведь тот видел Амура последним,  пытался помочь ему», - подумал Конов.

               Со всей силы постучал в дверь. Потом еще раз. Внутри было тихо.

              - Петрович, открывай! - Он еще долго стучался, но ему так  и не открыли, Казалось, что его никто не слышит.

              Он вышел на середину улицы. – Нет, что ли,  кого? - озираясь по сторонам, промычал он. – Что-то не давало ему покоя, он ходил по улице из стороны в сторону. Потом вернулся к единственному фонарю возле часовни:

               - Ну, смотрите! -  Снял с плеча ружье и прицелился в мерцающую лампу.

Выстрел зазвенел в стеклах домов. 

             Конов стоял в полной темноте и чего-то ждал. Он не мог видеть, как аккуратно одновременно во многих темных окнах отодвинулись шторки, как кто-то всматривался в его силуэт, стараясь не шуметь, проверяя засовы.

            Но так никто к нему  не вышел. Никто не сказал ему ни слова, когда он, присев к столбу,  в одиночку допивал бутылку самогона.