Нашим мамам и тем, кто был до нас,  посвящается...
– Знаешь, мне почему-то думается, что нашими предками были инопланетяне, прилетевшие на Землю лет двести назад. Ведь если бы они были людьми и испокон веков жили на нашей земле, то почему тому нет материального подтверждения? Да, есть древние города, есть в России красивые дворцы. Но где дома, построенные нашими дедами и прадедами для себя и своих потомков? Где богатство, нажитое ими? А ведь они были тружениками, всю свою жизнь что-то строили, творили, о чём-то мечтали, –  мама на мгновение задумалась. – Почему всё сделанное ими пошло прахом?
   Нынешние нувориши строят дворцы, скупают недвижимость за рубежом, покупают яхты и самолеты, леса и землю. Но сохранятся ли эти состояния хотя бы через поколение? Не превратятся ли и они в прах? Не будут ли разворованы уже другими?
   Как можно быть олигархом в нищей стране? И даже не пытаться сделать хоть что-то доброе для простых людей, чьим трудом и бессонными ночами создано всё это богатство? Ведь давно известно: посеешь ветер – пожнешь бурю. А они сеют только ветер. Воруют у народа, забывая, что такие преступления не имеют срока давности. И за них обязательно придётся отвечать.
   Как можно быть столь недальновидными?
   
   Неделю назад у мамы пропал голос, она стала задыхаться. Рак груди... Метастазами были поражены не только лёгкие, но и позвоночник. Мы думали, что наступают самые тяжёлые дни. Я чувствовал, что маме и самой становится страшно. От невозможности вдохнуть хотя бы глоток воздуха, она начинала паниковать. Всю самую тяжёлую работу по уходу, уколы и перевязки взяла на себя моя племянница Ирина. Я мало чем мог ей помочь, но старался проводить с мамой больше времени. Рассказывал ей свои новости, вспоминал всё хорошее, что произошло в нашей жизни в последнее время. Мама всё поняла. Пожала мою руку и долго её не отпускала...
   На какое-то время к ней вернулся голос. Она произнесла лишь несколько слов. С большим трудом: "Рано твой отец ушёл (он умер тринадцать лет назад – прим. авт.). Столько хорошего не увидел. Я расскажу ему всё, когда встречу. Там...".
   Потом попросила позвать Татьяну (дочь) и внучку Ирину. Когда мы собрались, сказала, что всех нас очень любит...
   Мама прожила ещё полгода. Её преследовали страшные боли, но она держалась с удивительной стойкостью. Я поражался её мужеству. И мог только догадываться, чего ей это стоило.
   А ещё к ней вернулся голос. Она много рассказывала в последние дни. О своём детстве. О том, как прятала от моего отца бутылку водки на даче за кустом смородины. И о своём дедушке Даниле. Моём прадеде...
   Мамы не стало 10 марта. Она умерла на рассвете, во сне...
   И вдруг стало пусто. Всё валилось из рук. Неожиданно я почувствовал себя маленьким мальчиком, который набедокурил и обидел свою маму. И она ушла... Ушла навсегда. Ей надоело терпеть мои проказы и шалости. Наверное, я был очень плохим? И больше уже не смогу выпросить у неё прощения. За то, что после окончания военного училища напросился в Афганистан – в то время, как родители были категорически против даже моего поступления в училище. За то, что перед самой моей отправкой мама всю ночь вшивала за подкладку моей шинели какие-то крестики и церковные ленточки. А я забыл эту шинель дома. За то, что после ранения несколько месяцев не писал домой писем; и мама поседела за это время... За двадцать пять лет службы я слишком редко бывал дома. Я был плохим сыном...
   Я знал, что всё это глупо. Я – давно уже взрослый. Я всё прекрасно понимал: кто-то приходит в этот мир, кто-то уходит. Но выбросить эти мысли из головы всё равно не мог. И они жили своей жизнью. Всё это время.
   Весь этот год мне казалось, что меня никто не любит. Но этой ночью мне неожиданно приснился мой прадед. А ещё я вдруг почувствовал, что мама меня простила...
      
Данила
 
Глава 1
   
Данила, сидя на завалинке, латал конскую сбрую. Поизносилась. Давно пора было купить новую, да где ж её купишь по нонешнему времени?!
Четвёртый год шла война с германцем. Цена хлеба на базаре взлетела до немыслимых высот. Казалось, впервые мужику платят за его нелёгкий труд по справедливости, но покупать на эти деньги было нечего. Фабричные делали оружие, порох, шили солдатскую форму. А мужикам нужны были новые сеялки, плуги, косы. Да, и новая сбруя была бы нелишней. Ох, нелишней, – думал Данила. И тяжело вздыхал. При этом ни на мгновение не прекращал ловко орудовать шилом и большой "цыганской" иглой...
   К своим тридцати восьми годам Данила слыл мужиком основательным, крепким. И не только потому, что был он под два метра ростом, да косая сажень в плечах. Чувствовалась в нём та сила, за которой многие готовы были идти хоть на край света. Не задумываясь. Селяне его уважали, а некоторые и побаивались. Суров был Данила к тем, кто шёл против его воли. Хотя и уважал чужую. Был по жизни Данила тружеником, а потому больше всего на свете не терпел лентяев и пустословов.
   Тринадцать лет назад, когда началась война с японцем, донскому казаку Даниле Лавровичу Паршину исполнилось двадцать пять годков. Женат он был к тому времени, растил трёх дочерей. Жена его Пелагея была на сносях четвёртым ребенком – ждали наследника! Соседи посмеивались над его женским царством. Подшучивали, но подшучивали по-доброму.
   Данилино женское царство воспринималось всеми, как добрая примета. Давно уже заметили казаки, если в семьях появлялось на свет больше пацанов, чем девчат – не за горами была новая война. Государю-батюшке требовались новые солдаты, вот небесные силы и помогали своему помазаннику. А в последнее время в семьях казаков всё больше и больше появлялось девчат. Это давало надежду на мирные годы. Хотя верилось в такое с трудом. С каких это пор Русь могла обойтись без военного лиха?! Подумать о том, что небеса перестали помогать государю, вестимо, никто не мог. Как и о том, что казачки могли просто устать получать похоронки с полей сражений и рожать будущих воинов, которых вскоре снова уничтожит безжалостный молох войны. И что сама природа встала на их сторону...
   Всем вс1-таки верилось в лучшее. Хотелось верить...
   У своих родителей Данила был единственным сыном, а потому в своё Донское войско его не взяли. Так принято было у казаков – единственного сына в войско не брать. Однако сидеть сиднем на печи, когда где-то за тридевять земель шла война, было невмоготу. Это отцу довелось хлебнуть военного счастья полной мерой в турецкую. А на нынешнем веку это, скорее всего, был единственный шанс застать войну. Многим так думалось. Попасть на войну и совершить настоящий подвиг тогда мечтали почти все станичные парни.
   Что тут говорить, прятаться за чужими спинами было не по-казачьи. Не мог того позволить себе Данила. А потому объяснил всё жене и начал собираться в дальнюю дорогу. Пелагея всё поняла (всегда понимала!). Собрала ему котомку с припасами. Да положила в неё иконку с образом благоверного Александра Невского, которого в семье испокон веков почитали больше, чем самого Николу-чудотворца. Перекрестила на дорогу. И украдкой вытерла платком вдруг повлажневшие глаза. Редко плакала. А тут видно, порывом ветра принесло из степи какую-то соринку.
   Железной дорогой добрался Данила до Читы. Там и пристал ко второму Верхнеудинскому полку Забайкальского казачьего войска. Добровольцем. Участвовал в непрерывных стычках с неприятелем от Ляояньских боев и до конца войны. Получил чин хорунжего. Был награждён орденами Святой Анны четвёртой степени и Станислава третьей степени.
   Владимира четвёртой степени, наградное оружие и чин сотника получил уже на войне с германцем. А так же, три лёгких и два тяжёлых ранения, по которым прошлой весной вчистую был списан с военной службы.
   После войны, по уговору своих фронтовых друзей – те рассказывали о щедрых черноземах, о барине, что давал переселенцам землю и помогал отстроиться, да и налогами потом не давил мужиков – перебрался Данила с семьёй на границу Тамбовской и Тульской губерний. Сначала поселился в селе Тёплом. А вскоре получил от барина земельный надел на хуторе Ясная поляна.
   Всем, приехавшим в село поселенцам и селянам, сыгравшим в новом году свадьбы, барин Пётр Алексеевич Тимофеев давал земельные наделы на "выселках" (хуторах), помогал со строительным лесом и даже деньги давал на строительство. Так ежегодно вокруг Тёплого появлялись новые хутора: Ясная поляна (барин был страстным книгочеем, в честь графа Толстого назвал этот хутор, хотя среди хуторян больше прижилось название "Ясновка", – прим авт.), Любушкин хутор, Орловка и другие. Какие светлые имена давались хуторам! Светлые люди в них жили!
   Землю, полученную предками за верную службу в пожизненное пользование, Пётр Алексеевич никогда не продавал и не закладывал, ибо считал её матушкой-кормилицей. А как можно продавать или закладывать в залог свою матушку? Грех это большой. Грех. Страшнее всех смертных грехов вместе взятых. Но крестьянам своим раздавал её не скупясь. Понимая, что без людей на ней трудящихся, земля – мёртвая. Как и сами люди, оторванные от земли – мертвы душою.
   Даниле, как впрочем и другим отставным воинам, барин земли дал вдвое больше, чем обычно давал молодожёнам – за службу верную царю и Отечеству. Это государь частенько забывал своих верных сынов. Награждал и одаривал он всё больше тех, кто находился с ним рядом в Петербурге. А не тех, кто проливал свою кровь за Отчизну и своего царя вдали от столицы. Пётр Алексеевич себе позволить такого не мог.
   И не только потому, что считал себя государственным человеком. В русско-японскую и сам он был капитаном 216-го пехотного Инсарского полка. Участвовал в боях у Янтайских копей, в перестрелках на передовых позициях и в бою у Лидиатуня. При атаке деревни Уань-Чжань-цзы был ранен ружейными пулями в правое плечо и в левую руку, но оставался в строю без перевязки. За гибелью старших начальников командовал батальоном и движением во фланг, заставил японцев отступить. Причём был ранен вторично в бедро с раздроблением кости, но поля боя не покинул (с тех пор ходил с тростью). За этот бой был награжден орденом Святой Анны 4-й степени. И отправлен в отставку.
   Знал Пётр Алексеевич горький вкус солдатского хлеба, а потому окружал своих земляков, бывших воинов, почётом и уважением. Того же требовал и от остальных...
   Хотя и был Данила чином пониже, чем барин, но орденов у него было поболее. Служил Данила в казаках, а казаков в те дни, даже рядовых, награждали чаще, чем пехотных капитанов. Но связывала его с барином тоненькая ниточка фронтового братства. Тоненькая, да попробуй, разорви!
   Частенько субботними вечерами уединялись барин, Данила да ещё несколько бывших воинов в старой беседке посреди сливового сада. Как обычно, вели они долгие, неспешные беседы. О хозяйстве, будущем урожае, вспоминали былое.
   На сельском сходе выбрали Данилу Ясновским старостой, но был он ещё и старшим на винзаводе у Петра Алексеевича в Тёплом. А потому на "посиделках" говорили и о делах...
   Обращались друг к другу всегда уважительно, по имени-отчеству. И хотя Пётр Алексеевич числился по Табели о рангах в чине коллежского асессора, что подразумевало обращение к нему, как "Ваше высокоблагородие", он настаивал, чтобы и его звали по имени-отчеству, ибо всегда гордился своим отцом и своими предками. Считал, что такое обращение подобно напоминанию – в своих помыслах и поступках быть их достойным...

Глава 2
   
   Данила внимательно осмотрел свою работу. Ладный шов получался. Как всегда. Ещё несколько стежков, и упряжь будет готова. Можно было немного передохнуть, чтобы, как он обычно говорил: "Не сбивать расценки". Данила достал из расшитого кисета щепотку махорки. Аккуратно набил трубку. Закурил. Крепкий самосад продирал до слёз. Почему-то невольно вспомнились их "солдатские" посиделки в прошлую субботу.
Когда пришёл погутарить дед Прохор, воевавший ещё с османами. Подошёл его сын Семён-пасечник, служивший в японскую сигнальщиком на броненосце "Суворов". В Цусимском бою Семен был ранен и взят в плен вместе с адмиралом Рожественским. Вернулся домой только через год после окончания войны.
   Однорукий кузнец Никола Лундь привёз на тележке потерявшего на фронте обе ноги Антипа. Толковым был кузнецом Никола, затейливые вещицы ковал он у себя в кузне. В японскую, будучи есаулом 1-го Уманского конного полка, участвовал в набегах на Фукушинскую дорогу в отряде генерала Мищенко. В бою под Шиозой вынес тело войскового старшины Глинского. Под Сиквантунем во время преследования противника был ранен в руку. Да, золотые руки были у мужика. До войны. Одна теперь осталась!
   Антипу Филиппову довелось служить в 1-м Сунженском полку. Награждён он был орденом Святого Георгия 4-й степени за выручку сотни Уральского казачьего полка у деревни Тайсынтунь. Со своими товарищами он заставил целую роту японцев сложить оружие. А в следующем бою потерял обе ноги. Словно в насмешку – сапожник остался без сапог. До войны был Антип сапожником, да и сейчас тем же занимался. Знатную обувку он делал, да валенки валял! Эх, не носить их теперь ему самому. Не носить...
   Барин часто уезжал по делам за границу, а вернувшись, рассказывал интересное. О том, что в начале прошлого века, после эпидемии Чумы, прусский король Фридрих заселял свои опустевшие земли, выдавая лошадь, корову, мелкую домашнюю живность, земельный надел и освобождение от всех податей на три года. Если за три года подворье не разрасталось, семья оказывалась неработящей, её безжалостно изгоняли. Если же дела шли успешно, от податей освобождали ещё на пять лет. К слову сказать, такую же политику вела и Екатерина II, не случайно прозванная Великой.
   Вскоре все пустые дома были заселены. Но оставалось много пустующих земель. И тогда император приказал в мирное время выделять солдат и материалы для строительства домов новым поселенцам. И потребовал – каждый новый домовладелец должен быть готов в будущем обеспечить постой шести-восьми солдат или офицеров! А потому дома строились большие, по-немецки основательные, на долгие века.
– Эх, почему у нас на Руси не было таких императоров? – Подумалось Даниле. – Почему наши не строили дома для своих подданных, а в лучшем случае могли лишь рубить окна в Европу? Мысли у них тоже были о светлом будущем, а вот о людях своих, видно, думалось в последнюю очередь. А потому шли смерды под молох новых войн и реформ, без счёта и жалости. Как говорится, лес рубят – щепки летят. Вот и летели в разные стороны. И сгорали в огне чьих-то идей и помыслов...
   По примеру императора Фридриха, Пётр Алексеевич требовал, чтобы на выселках строились не просто избы, а большие избы-шестистенки. На шесть-семь комнат, из расчёта: гостиной, родительской спальни, четырёх детских комнат – для будущих детей. А кроме того светёлки, горенки, переходы, кладовки. Под единой с домом крышей располагался скотный двор на две-три коровы, несколько свиней, пару дюжин овец (кур и уток тогда не считали). Над скотным двором устраивали огромный сеновал, где зимой ребятишки могли кататься с вершины сеновала, как с настоящей горки. Проделывали в сене "потайные" ходы, и с увлечением играли в казаков-разбойников.
   Один погреб устраивался под домом. Второй, "холодный", располагался чуть в стороне. В нём для хранения мяса и рыбы частенько использовался лёд. Запасы делались на два года. Если год был неурожайным, запасов должно было хватить до следующего...
   В прошлую субботу рассказывал барин, как выращивают чай в Китае. Какое делают вино. Рассказывал о том, что жил в древнем Китае мудрец Вэй Лао-цзы. В одном из своих трактатов он написал: "Земля – это средство обеспечения населения; [укреплённые] города – это средство защитить землю; битва – это средство защитить города. Поэтому тот, кто следит, чтобы люди пахали землю, не будет голодать; тот, кто следит за обороной земель, не окажется в опасности; тот, кто отдаёт все силы сражению, не будет окружён. Эти три были основной заботой правителей прошлого, и среди них военные дела были главной.
   Поэтому правители прошлого уделяли внимание пяти военным делам. Когда амбары не полны зерна, воины не выступают. Когда награды и поощрения не щедры, люди не воодушевлены. Когда лучшие воины не отобраны, войска не будут сильны. Когда оружие и снаряжение не подготовлены, сила их будет невелика. Когда награды и наказания несоответствующие, войска не будут им доверять. Если уделять внимание этим пяти, тогда встав [армия],  сможет удержать, а пойдя, взять.
   Государство [настоящего] правителя обогащает народ, государство гегемона обогащает чиновников. Государство, которое лишь выживает, обогащает высоких чиновников, а государство, которое вот-вот погибнет, обогащает лишь свои склады и амбары. Это называется "верх полон, а низ протекает". Когда придёт беда, спастись будет невозможно.
   Поэтому я говорю, что если приближать достойных и назначать на посты способных, то [даже] если времена неблагоприятны, обстоятельства будут выгодными. Если сделать законы ясными и быть внимательным, отдавая приказания, то даже без гадания на панцире черепахи или по стеблям тысячелистника удача повернётся лицом. Если ценишь успех и прилагаешь усилия, то и без молитвы получишь благословение. Более того, сказано: "Сезоны Неба не столь хороши, как выгоды Земли. Выгоды Земли не столь хороши, как гармония между людьми". То, что ценит совершенномудрый – это человеческие усилия, и это всё!"
   Рассказывал Пётр Алексеевич и о китайских мудрецах, которые уже в далекой древности считали, что ДАЖЕ САМЫЕ ВЫСОКИЕ ГОСУДАРСТВЕННЫЕ МУЖИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ОТВЕТСТВЕННЫ ЗА СВОИ ДЕЯНИЯ И ПОСТУПКИ. И если они совершали преступления против своего народа, то становились государственными преступниками. И подлежали казни. Их имущество передавалось в государственную казну, семьи – уничтожались, дети отдавались в рабство государству. Могилы предков разрывались, их прах развеивался над городской площадью. А упоминание об их роде навсегда вычёркивалось из всех летописей и документов.
   Называлось всё это "Приказами о суровых наказаниях".
– Правильные приказы, – задумчиво произнёс Данила, – но дюже суровые. Да и казнить своих соплеменников как-то неправильно. Хотя оно, конечно, многие того заслуживают... Слышал, что в Петербурге депутаты Государственной Думы стали называть себя "слугами народа". Но как могут "слуги" получать жалованье больше, чем их "господин" – народ? И жить в таких богатых домах, когда даже городские жители ютятся в трущобах? Значит, воруют "слуги"? А когда слуги воруют – место им на каторге.
   По мне, так нужно этим "слугам" назначить жалованье, равное доходу самого бедного россиянина. Поселить в домах бедняков. И пусть они принимают такие законы, чтобы народ богател. Тогда и их жалование будет расти. И дома их год от года будут становиться краше и богаче.
   Принять такой закон, по которому любой человек, вступающий в государственную должность, будь то коллежский асессор или градоначальник, должен отправить своих совершеннолетних сыновей на два года служить в запасной полк – учиться военному искусству. А дочерей на год – учиться на сестёр милосердия в лазаретах или приютах.
   Если чиновник будет замечен в мздоимстве или казнокрадстве, не казнить ни его, ни его супружницу. Много на Руси свободных земель. Все знают, что богатство земли нашей прирастать Сибирью и Дальним Востоком будет. Да вот беда – рабочих рук там не хватает. Вот и направлять туда провинившихся с их супружницами и несовершеннолетними чадами. Лет на десять. Помогать отстроиться, обжиться, дать корову, лошадь. Пусть осваивают новые земли. Узнают, как зарабатывается нелёгкий крестьянский хлеб...
   Их взрослых сыновей тогда уже направлять в специальные регулярные полки, так называемых "бессмертных", состоящие из детей проворовавшихся чиновников. Лет на пять. Эти полки использовать в войнах в первую очередь. Когда чиновникам придётся направлять на войну своих сыновей, а не чужих, авось и врагов у нас будет поменьше? Да и воевать мы будем пореже.
   Ну, а дочерей – на три года оставлять сёстрами милосердия в лазаретах или приютах.
   Всё имущество провинившихся, вместе с домами, передавать в казну государственную. Да чтобы не забывали о каких заначках! Для тех, кто забудет – ещё пять лет поселения, а их детям "добавлять" ещё по два года службы в войсках или сёстрах милосердия. Дабы был у детей стимул напоминать своим "забывчивым" родителям о том, что те пытались утаить.
   Будут же неусердны господа на новых местах, работать без старания – добавлять им ещё срока...
– Мечтатель ты, Данила Лаврович, – усмехнулся Пётр Алексеевич, – мечтатель.
– Почему же мечтатель? Пока государевы слуги и "слуги народа" будут думать не о благе государства, а о собственном кармане, не видать Руси процветания. Будет она катиться к пропасти. Из которой возврата нет...
– Вот сын Сёма сказывал, что коменданта Порт-Артура генерала Стесля за сдачу крепости на десять лет засадили в тюрьму, – подал голос дед Прохор. Семён-пасечник кивнул головой, подтверждая слова отца.
– Скажи, Пётр Лексеич, правду сын гутарит? Али нет?
Пётр Алексеевич учился в Павловском военном училище. Это же училище несколькими годами раньше окончил и Анатолий Михайлович Стессель. В 1903 году в чине генерал-лейтенанта был назначен начальником 3-й восточно-сибирской стрелковой бригады и комендантом крепости Порт-Артур, каковым и пробыл до 1904 года, когда был замещён генерал-лейтенантом Смирновым.
   По официальной версии, в бытность свою начальником района обороны Порт-Артура, несвоевременно сдал крепость неприятелю, за что был предан суду и осужден к заключению на 10 лет.
   Однокашники Петра Алексеевича по Павловскому училищу считали, что осужден был Стессель несправедливо. Но, как известно, это у Победы – много родителей. А Поражение – всегда сирота. Говаривали, что генерала просто "сделали" крайним. Кто-то же должен был ответить за провал военной кампании.
– Да, Прохор Васильич, посадили...
– А правда, что из тех, кто поставлял нашему войску порченый провиант, гнилое сукно и негодные огнеприпасы, не посадили никого?
   Пётр Алексеевич лишь развел руками. Не на все вопросы знал Пётр Алексеевич ответы. На этот знал, да что толку?! Так уж издавна повелось на Руси: рыба гниёт с головы, но чистят её всегда с хвоста.
   Видно, и сам он никак не мог взять в толк, как получилось, что, командуя ротой в японскую войну, он отвечал за каждого своего воина, за утрату шанцевого инструмента своими солдатами, отвечал за выполнение боевой задачи (за невыполнение в любой момент мог попасть под военный суд). Рисковал своей жизнью в боях, был тяжело ранен. Его же соседи-помещики в это время весело кутили на балах, предавались праздному безделью. Ничего не делали и ни за что не отвечали. Даже в военное время! При этом подобных ему меж собой называли тупыми солдафонами. Они считали себя пастухами, а остальных – бессловесным стадом, которое по собственной воле могли гнать, как к водопою, так и на убой.
   Это в прежние времена князья сами созывали свою дружину в поход. И сами, вместе со своими сыновьями, друзьями и близкими участвовали в битвах, проявляя не только полководческий талант, но и личное мужество. Нынешние же предпочитали объявлять войны, но отправляли на них других. Сами же со своими детьми и домочадцами оставались в тылу. Причём не просто оставались, а жили в своё удовольствие, совершенно не думая о том, что в эту минуту, возможно, кто-то идёт в штыковую атаку или умирает от тяжких ран в полковом лазарете.
   Даже в юнкерские училища в последнее время стали брать не только дворянских детей, но и детей из семей разночинцев. И не только потому, что война с германцем повыбила многие дворянские семьи. В большей степени сказывалось нежелание юных отроков служить Отечеству. Не хотят они больше проливать свою кровь и погибать за родную землю. Родная ли она для них? Предпочитают отроки весёлую столичную жизнь ратным подвигам. Устраиваются по протекции родителей на государственную службу. Дети нынешних губернских начальников (да что скрывать, и тех, кто повыше) уже не служат в армии, а всё больше учатся за границей. Говорят на иноземном языке. И даже думают уже не по-русски. Чужими они становятся для земли русской. И это страшно.
   Но ещё страшнее, что разрушается сложившаяся веками система: хорошо работаешь – хороший урожай получаешь – хорошо живешь. Нынче в фаворе казнокрады и мздоимцы. А глядя на них, и у других пропадает стремление к честной работе. Молодёжь уже не так тяготеет к ремеслу, как раньше. К тому же, самых лучших забирают смолоду на войну. А с фронта возвращаются они колючими, злыми. Не до ремесла, не до учёбы им. Да и не все возвращаются...
– А вот ещё скажи, Пётр Лексеич, – снова подал голос дед Прохор. – Государь Александр Освободитель (Александр II, – примечание авт.), царствие ему небесное, продал Аляску. А кто получил эти деньги? Куда они ушли? Не скажешь? Больно легко они распоряжаются землицей нашей. Больно легко... А вот если государь, к примеру, отдаст лет на пятьдесят в концессию Китаю весь Дальний Восток, до Урала, включительно. И со временем отойдёт эта земля к китайцам, ответит ли кто за это?
– Ответят, – с неожиданной твёрдостью в голосе вдруг произнёс Пётр Алексеевич. Словно решил что-то очень важное для самого себя. – Конечно, ответят. Ведь это преступления против земли родной и памяти предков. Страшнее этого нет преступлений.
– Все они будут прокляты. Они. И их дети, – задумчиво, ни к кому не обращаясь, произнёс Антип-сапожник. И с грустью посмотрел куда-то вдаль. Словно пытался запомнить что-то важное. И столько невысказанной тоски было в его взгляде, что все невольно притихли. И тоже посмотрели вокруг...
   
Глава 3
   
   Воспоминание об этом было таким ярким, что Данила, так же, как и неделю назад, окинул взглядом окрестности.
   Да, красивые у них были места. Сразу за околицей начиналась небольшая дубовая роща. Дуб в округе ценился. Ни на дрова, ни на строительство его не использовали. Росли дубы на вырост, для потомков. На зиму разрешал барин собирать лишь валежник. А дрова закупал на всех в соседнем уезде.
   До самого горизонта уходили сливовые и яблоневые сады. Пётр Алексеевич был большим любителем выводить новые сорта. Экспериментировал с прививкой. За новыми сортами саженцев частенько ездил не только в губернию, но и в саму первопрестольную. Приезжая из-за границы, никогда не забывал привозить новые семена. На полях выращивали рожь и гречиху, пшеницу и лен. Черноземы в округе были щедрыми и отзывчивыми на крестьянский труд.
   Яблоки из барских садов продавали не только в уездном городе, но и в Туле, и даже в далёкой Москве. На вырученные деньги закупались дрова, материалы для строительства новых домов молодоженам и переселенцам, а так же живность. А ещё по осени яблоки подводами отвозили в ближайшие детские приюты. С началом войны приютов в округе заметно прибавилось...
   А вот поля в последние годы стали приходить в запустенье. Война с германцем выбила почти всех мужиков на селе. Не хватало рук. Ох, как не хватало! В избах оставались лишь старики, увечные, да безусые юнцы.
   Держались за счёт барина, открывшего в Тёплом небольшой винзавод. Сливовое вино с завода шло даже за границу. Как и дюжина сортов зелёного чая. Прислушался как-то барин к совету Пелагеи, жены Данилы, что выгодное это дело – и не прогадал (в основе чаев использовались: мята, мелиса, иван-чай и другие травы).
   К весне восемнадцатого было у Данилы уже пятеро детей. Четыре дочери: Марина, Катюша, Аннушка, Лена и сын Петруша – сразу после войны с японцем в семье появился долгожданный наследник. Старшие дочери были на выданье. А Маринка даже засиделась в девках. Сватались к ней многие. Но не милы были, а отец не неволил.
   Хозяйство, несмотря на военное лихолетье, на ногах стояло крепко. Конь, три кобылы, бык Василий, две коровы (одна должна была вскоре отелиться), хряк, три свиньи, овец полторы дюжины. За долгие годы ратной службы истосковались руки по крестьянскому труду. Пахал, сеял, косил Данила. Оттаивало сердце, а в доме появлялся достаток. Да, хорошо, когда в доме был хозяин. Когда семья была трудящая. Да были в семье лад и взаимопонимание.
   Ласково припекало весеннее солнышко. Тут и там появлялись первые проталины. Не за горами была весенняя пахота. Зима прошла в тревожном ожидании. В последние годы в уездном центре шла чехарда с местной властью. Всё больше и больше появлялось крикунов и пустых людей. Всё больше и больше ценились в окружении уездного начальника приближенные по личной преданности, а не по способности к делу. Ещё в прошлом году государь отрёкся от престола. Разом рухнула старая власть, а новая всё никак не могла навести порядок. Да и не было её, этой власти.
   Мужики, вернувшиеся из города, рассказывали последние новости. О том, что фабричные сидят без работы, зато целыми днями митингуют. Что цены на базаре взлетели до самого неба. А продавалось пустое, в хозяйстве не гожее.
   Разное рассказывали. Сходились в одном: в стране началась смута. И от этих разговоров неясная тревога холодной, подколодной змеей прокрадывалась под сердце...
   В эту зиму на подработку в город ездили мало. Хотя обычно зимой многие занимались извозом. Причина тому была веская – на дорогах появились лихие люди. Да и вообще в последнее время ездить в уездный центр стало не безопасно. Ограбить могли и в самом городе.
   Данила за всю зиму в городе не был ни разу. Раньше с извоза всегда привозил детишкам подарки и сласти. Да и Пелагее, в душе продолжая считать и её за ребенка. Хотя давно уже приметил Данила, что домашние жамки (пряники), приготовленные супружницей, были слаще и ароматнее городских. Любил Данила свою с супругу. Трогательно, нежно, не по-казачьи. Да по-другому, видать, не умел.
   Сама Пелагея была маленькая, изящная. И трудно было поверить, что у этой девочки-подростка – пятеро детей. На всю округу славились её соленья. Пелагея собирала огурцы размером в безымянный палец. Совсем маленькие. Засаливала их с пахучим укропом, духовитым смородиновым листом и чесноком. Огурцы, которые соседка, бабка Акулина, называла "недоносками". Но сама тайком выпытывала у Пелагеи секреты их засолки. Бабка Акулина старательно следовала рецептам Пелагеи. Даже воду для засолки огурцов брала из их колодца. Но, как, ни странно, ничего у неё не получалось. Видно, кроме соотношения воды, соли и огурцов присутствовали в этом действе ещё какие-то составляющие. Быть может, душа Пелагеи? А может быть, обычное волшебство.
   Данила и сам частенько примечал, как Пелагея поглаживала рукой сруб над колодцем, что вырыл он ещё в первый год их жизни на Ясновке. И разговаривали с колодцем, словно с живым. Может, потому вода в колодце и была такой необычайно вкусной? И разносолы получались на этой воде такие, что за уши от них бывало не оторвёшь.
   Всю минувшую зиму не давал Даниле покоя осколок разрывной японской пули, засевший в позвоночнике. Иногда скручивало так, что впору ползать по полу, а не то, чтобы выйти за порог. Но Пелагея своими маленькими ласковыми ладошками гладила его искалеченную спину, поднимала на ноги. Да, руки у неё были удивительными, чудодейственными. Эх, повезло ему с супружницей. Повезло! Необыкновенная она. Столько лет вместе, а всё не переставал удивляться своей любаве.
   На крыльце показалась младшая дочка Лена.
– Батюшка, мамка зовёт трапезничать.
   Данила закончил последний стежок и отложил сбрую в сторону. Поизносилась, да ещё послужит. Послужит, родимая.
   Невольно улыбнулся. Вспомнил, как утром сын Петруша схлопотал от него деревянной ложкой по лбу. В шутку его щелкнул, да по делу! Потянулся пострел к каше поперёк батьки. А первая ложка испокон веков – батькина. Заведено так!
   А Петруша – неугомонный. И мгновения не может просидеть спокойно на одном месте. Хотя парнишка растёт толковый. Сметливый и к труду привычный.
   В избе Данилу уже ждали. Дети сидели по лавкам. Пелагея стояла рядом. На столе в больших мисках дымились щи. Ароматно пахло хлебом. У печи шумел самовар. Любили Паршины всей семьей побаловаться чаем. Пелагея заваривала чай на травах. Детишки никогда не болели, видно, ведала Пелагея какие-то секреты. Каждый день за столом разыгрывались нешуточные баталии – дети пытались отгадать, что за травы добавляла мамка в чай сегодня?
   С разных сторон большого стола раздавались звонкие детские голоса:
– Иван-чай, – радостно кричал Петруша. "Пострел" всегда норовил быть первым!
– А ещё смородиновый лист, – вставляла Катюша.
– Нет, это вишнёвый лист, – спорила Лена.
– Есть чуток зверобоя, – по-взрослому добавляла старшая Маринка.
– И липовый цвет, – слышался голос Аннушки. Аннушка в этих спорах обычно выходила победительницей, не по годам была "зоркой". Похоже, передалось ей материнское "веданье".
   Данила наслаждался этими минутами. Видел, как глаза супружницы наполнялись тихой радостью и светом. Тепло от этого становилось на сердце.
   Петруша не мог усидеть за столом и вскоре убежал на встречу со своими друзьями-сорванцами. Сказал, что договорились они порыбалить на пруду в Тёплом. Для мамки. В семье все знали о её пристрастии к карасям, жаренным в сметане.
   Но не прошло и часа, как Петруша вернулся. Встревоженный, взъерошенный. С порога стал рассказывать о том, что в Тёплое приехали городские. На трёх подводах. Человек десять. С оружием. Забирают барское вино. И говорят, чтобы деревенские тоже... Брали.
   Сказал, что селяне отсиживались по домам, идти на винзавод не спешили. Но потом кто-то из городских догадался созвать сельский сход. Зазвенел церковный колокол. Под дулами винтовок городские согнали селян к винзаводу... Один из городских постоянно называл их барина кровопийцей и эксплуататором (хотя, по общему мнению, Пётр Лексеич барином был справедливым – ну, может быть, и чуточку суровым – так на то ж он и барин!).
   Сход послал за Данилой. Нужно было идти.
   
Глава 4
   
   К городским Данила всегда относился с недоверием. Оно, конечно, были среди них и труженики, и светлые головы. Слыхивал, что нелёгким был хлеб у фабричных и заводских. И нужные вещи они делали. Но настоящие труженики день-деньской пропадали у станков, не видно их было праздношатающимися на улицах. И в деревне такие редко объявлялись. Недосуг им было шататься без дела. Деревенским всё больше приходилось сталкиваться с другими – с горлопанами, пустомелями и обманщиками.
   К тому же всегда считал Данила, что те, кто живет выше третьего этажа, теряет корни, связывающие его с матушкой-землей. Тот, кто не сажает в палисаднике георгины – не умеет радоваться восходу солнца. И его закату. Таких называл НЕЖИТЯМИ.
   А потому шёл на сход Данила, ожидая от городских какой-нибудь пакости. Шёл, словно на встречу с ворогом. Весь фронтовой опыт приучил Данилу тщательно обдумывать предстоящий бой до мелочей. В бою же действовать споро и решительно. Время на думы не тратя. Больше полагаясь на свою выучку и интуицию. Потому за две войны и не потерял он ни одного своего подчинённого.
   Вот и сейчас, помимо своей воли, он чётко знал, что делать. Кого посылать за подмогой в соседнее село? Как перекрыть дорогу в уезд, чтобы не улизнули эти приезжие? Как сподручнее вязать лиходеев?
   Но ведь не на войне же он был! Да и с кем было воевать? Это в другое время прогнали бы они этих городских. Взашей бы прогнали. Некому сейчас было. Почитай всех мужиков выкосила проклятая война. Остались в округе лишь подростки да калеки.
   А потому, придя на сход, Данила, как мог, постарался успокоить собравшихся. Не хотел он крови. Хотя городские, похоже, были уже к ней готовы. Пришлось им подчиниться. И вскоре селяне уже выносили из погребов здоровенные сорокалитровые бутыли с вином. Стыдливо прятали глаза друг от друга. И тем более от барина. А тот стоял неподалеку и молча смотрел на происходящее. Совестно было крестьянам. Пока ещё было совестно...
   А городские словно подбадривали друг друга. Покрикивали на селян, лениво переругивались между собой. Старший, невысокого роста худощавый парень с недобрыми глазами был уже навеселе. Как и вся его ватага. В подводы ничего не грузили, но зато сами постоянно прикладывались к бутылям, и "грузились" спиртным основательно.
   Это было похоже на какое-то помешательство. Вскоре оно перекинулось и на селян. Теперь уже тащили всё, что попадется под руку. Семён-пасечник катил пред собой небольшой бочонок. Бабка Акулина, смешно переваливаясь с бока на бок, тащила под мышками две большие бутыли вина. Дед Прохор, пряча глаза к долу, нёс на плече отрез гардинного сукна.
   Данила на подводе тоже несколько раз обернулся туда и обратно. Не для себя – хотел помочь барину сохранить хоть часть его запасов. Затем на винзавод уже ездили дочери, а он с сыном разбирал ступеньки в погребе – большие плоские камни пудов по шесть-семь весом. Делал схрон. Всю ночь укладывал туда ровными рядами бутыли. Затем засыпал всё это землей и сверху укладывал ступени, подспудно догадываясь, что даже если городские и заподозрят наличие схрона, убрать эти ступени будет им не по силам. А потом аккуратно заметал следы своего новодела. Лишнюю землю дочери относили к хлеву, сын забрасывал её свежим коровьим навозом.
   По какой-то непонятной своей прихоти, несколько бутылей зарыл Данила за домом, под кустами смородины. Земля под смородиной оттаяла, кусты легко выкорчевывались, и спрятать бутыли под ними было нетрудно. Горлышки бутылей были почти у самой поверхности.
   Всю ночь со стороны усадьбы слышались выстрелы...
   Вместе с утренней зарёй оглядел Данила хозяйским взором свою ночную работу. Поправил крайний куст смородины. А затем пошёл умываться и завтракать. Нужно было обдумать, что делать дальше? Посылать за помощью в соседнее село или сначала всё же посоветоваться с барином? Понимал Данила, что если сейчас не пресечь это безобразие, будет беда. Но без распоряжений Петра Алексеевича действовать не мог. Не имел права.
   Как не отговаривала мать, Петруша тем временем снова убежал к усадьбе. За новостями.
   А новости были невесёлые. Городские вчера набрались до зелёных чёртиков. Ещё с вечера стали бить бутыли, стрелять по бочкам с вином. Барина, который пытался их приструнить (дескать, пить – пейте, а бутыли бить не стоит – в них по осени будут заливать новое вино), старшой стрельнул из револьвера. После этого городские уже стали крушить всё вокруг.
   Под утро пошли опохмеляться. Но в погребах кроме разбитых бутылей, простреленных бочек и огромной лужи вина на полу, ничего не было. К тому же на полу в луже вина лежал уже остывший барин.
   Кто-то из городских вспомнил, что вчера они разрешили крестьянам брать барское вино. И тогда пошли по дворам. Стали отбирать у мужиков их вчерашнюю поживу. От такого вероломства многие взялись за вилы. Но что такое вилы против "винтарей"?! А оружие было у городских. И после вчерашнего убийства барина они легко пустили его в ход. Убили Семёна-пасечника, подранили Ваську Шаповала. Пришли и к Даниле. Перевернули всю избу, хлев, стог сена.
   Большая навозная куча перед хлевом долго не давала покоя. Двое, извозившись в навозе по самые уши, не поленились раскидать её по двору. Но под кучей так ничего не нашли.
   Знали, что спрятано. Да, найти не могли. Подумывали расстрелять хозяина, но Пелагея взяла скалку и прогнала их со двора. После вчерашнего и сегодняшней утренней крови городские легко могли "стрельнуть" Данилу. Воевать же с разъяренной женщиной не решились.
   Такой выдалась весна. А потому и от лета восемнадцатого никто уже не ждал ничего хорошего...
   Летними вечерами, как и прежде, "приходили" в гости к Даниле его фронтовые друзья: кузнец Никола да сапожник Антип. Однорукий Никола, как обычно, привозил на тележке безногого Антипа. Мужики перебирались за дом, подолгу лежали в тени развесистых яблонь. Вели неспешные разговоры. Вспоминали барина, поминали добрым словом. Периодически прикладывались к большим тростинкам, торчащим из-под кустов смородины. Но чувство вины, что не заступились они тогда за барина, не уберегли – всё равно не проходило...
   Пелагея знала их "смородиновый" секрет, но никогда не ругалась. Думала, пусть мужики погутарят, немного отведут душу за добрым вином. Словно сердцем чуяла, что впереди у них у всех горькое и кровавое будущее.
   В тот же год Данила выдал всех своих дочерей (кроме младшей Лены) замуж. За добрых, работящих парней из Тёплого. Аннушку – за недавно вернувшегося с фронта Ивана Чуракова. Старшая Маринка вышла замуж за Николу-кузнеца. Оказывается, давно у них уже всё было сговорено. Каждой дочери купил Данила в приданное швейную машинку. По тем временам – это было настоящим богатством. У каждой на свадьбе "барское" вино лилось рекой. В память о добром барине и с пожеланием счастья молодым в новой жизни. Какой она будет, никто не знал. Но, словно сговорившись, все мужики сходились в одном: хорошо бы, чтобы работа была полегче, урожай больше. А в остальном... В остальном все хотели, чтобы было, как раньше.
   Но "как раньше" уже не было. По всей стране началась смута, которую легко можно было не допустить заранее. С трудом, но можно было пресечь в самом начале. Теперь же остановить было ой как не просто!
   В то лето в Тёплое и ближайшие хутора всё чаще и чаще наезжали вооруженные люди. "Белые", "красные", "зелёные" – попробуй, разберись в этой круговерти! И всем нужен был провиант. Белые иногда рассчитывались за провиант "керенками", но в городе за них уже ничего нельзя было купить. Царские червонцы долго ещё были в цене, но появлялись всё реже и реже. Красные обычно брали "горлом". Давили на "сознательность". Зелёные – ненавязчиво демонстрировали оружие...
   Зерно из амбаров вычищалось подчистую. И едовое, и семенное. Что будут сеять крестьяне на будущий год – никого не интересовало. Искали и вино. Слухи о барском винзаводе долго ещё будоражили умы приезжих лиходеев. Но Данилу никто не выдал. И никто не выдал его запасов. Всё-таки сильны были в Ясновке дружеские, общинные связи. Пока ещё не были разрушены и забыты...
   И всё же осенью Данила попрощался с дочерьми, наказал Петруше всегда помогать мамке и сестрам. Поцеловал на прощанье Пелагею. Взял коня, наградную шашку и ушёл с белыми. Ушёл по собственной воле. И сгинул где-то в смуте Гражданской войны. Или же дожил до глубокой старости в маленьком французском городке. На небольшой, но очень зелёной улице, названной в честь какого-то неведомого Высокого Карпа. Кто знает? Кто знает...

Эпилог

В этом году мне посчастливилось побывать на родине моих предков в селе Тёплом. И в том месте, где когда-то была деревня Ясная поляна. В центре села Тёплое на памятнике высечены фамилии 276 жителей Тёплого, погибших на фронтах Великой отечественной войны. Среди них – 31 мой родственник. Даже в голове не укладывается, как много НАС было до войны! Среди этих фамилий – Иван Васильевич Чураков,  муж дочери Данилы Паршина – Аннушки. Мой дедушка, первый председатель колхоза в Тёплом,  ушедший добровольцем на фронт в первые дни войны, погибший 4 августа 1942 года подо Ржевом и 65 лет числившийся пропавшим без вести – подробнее о нём написано в моем рассказе «Пропавший без вести»:
http://artofwar.ru/k/karcew_a_i/text_0260.shtml
В сельской библиотеке я оставил свои книги, журналы, статьи и рассказы на добрую память односельчанам. И там же узнал  о печальной судьбе «Ясновки»…

Из статьи краеведа Е. Агафоновой «Ясная поляна была когда-то и в нашем районе» (газета «Заветы Ильича» Данковского района Липецкой области №132(10889) от 20.10.2010 г.)
 
«…в июле 1928 года (дата образования Данковского района) в деревне Ясная поляна Тепловского сельсовета уже насчитывалось 24 двора и 117 жителей. В 30-е годы прошлого столетия в деревне был образован колхоз. Во время ВОВ все мужчины призывного возраста ушли на фронт, остались старики, женщины и дети. Именно они приближали Великую Победу своим самоотверженным трудом в тылу. В боях сложили головы десятки жителей «нашей» Ясной Поляны. Не вернулись домой Алексей, Валентин и Михаил Байковы, Дмитрий Ельшов, Василий и Михаил Кораблины, Николай и Михаил Лысиковы, Яков Мусатов, Михаил Разгоняев, Илья и Пётр Тушевы, Иван Чураков  (Иван Васильевич Чураков – первый председатель колхоза в селе Тёплом, муж Аннушки – дочери Данилы Паршина.  На памятнике, установленном в селе Тёплом,  среди погибших во время Великой Отечественной войны есть и его фамилия, – прим. А.К.) и другие. Они, как и герои войны1812-го года, подвиг которых прославил в эпопее «Война и мир» Лев Николаевич Толстой, встали грудью на защиту своего Отечества.
В 60-е годы в Ясной поляне Данковского района было Тёпловское отделение совхоза «Тёпловский». В те времена развивалось животноводство, в деревне было много лошадей, домашней птицы, овец. Благодаря программе электрификации страны, в дома жителей Ясной поляны пришло электричество (в 1970-м году, – прим. А.К.). Дети помладше учились в Ильинской начальной школе, а затем продолжали учебу в Тёпловской средней школе.
В 80-х годах дальнейшую участь деревни решили те, кто внес её в список неперспективных населённых пунктов. В кратчайшие сроки были сломаны все фермы, а скот переведен в Тёплое. Потеряв постоянную работу, жители, особенно молодёжь, стали уезжать в Липецк, Данков, Тёплое и другие города и сёла, где можно было трудоустроиться. В 1981 году в Ясной поляне оставался лишь один дом и два жителя – Варвара Кораблина и её сын Александр. А через два года эта деревня была исключена из списков населённых пунктов Данковского района.
Ещё долго цвели здесь по весне сады, а осенью под тяжестью плодов сгибались до земли ветки яблонь. Но уже некому было слушать соловьиные трели и любоваться неповторимой красотой лугов и рощ. Постепенно бескрайние поля заполонили сорняки. Позарастали и стёжки-дорожки, ведущие к брошенным домам. Даже грачи перестали вить гнёзда на вековых дубах – молчаливых свидетелях людских судеб».



Карцев Александр Иванович, член Международного Союза славянских журналистов и Союза писателей России: htttp://kartsev.eu

Библиография:
1. История русско-японской войны. Редакторы-издатели: М.Е. Бархатов, В.В. Функе. Санкт-Петербург. Ориентировочно 1908 г.
2.  Анатолий Иванович Каменев "Наука побеждать", т. 7, г. Москва, 2004 г.
3. "Российская газета", №201, от 22.10.09 г., Ирина Невинная: "Трудное возвращение".