Николай Коперник

      В давние средневековые времена жил да был учёный Николай Коперник. В разных университетах он обучался, разными науками занимался, но больше всего – астрономией. Он даже завёл себе собственную обсерваторию в виде пристройки к дому и кое-какой астрономический инвентарь: солнечные часы, стол, стул и окна в потолке. С помощью этих  приспособлений придумал он гелиоцентрическую систему мира. А когда придумал, то обрадовался и хотел тут же всем рассказать о ней. Огляделся, а рассказать-то и некому. Из интересующихся научными открытиями – только Инквизиция. Ведь в Средневековье из соображений безопасности учёные знать не хотели друг друга. Каждый двигал науку сам по себе, не ведая, что это же самое двигает другой. Бывало, одно и то же открытие сделают одновременно человек десять. И все десять радуются, как дети. С точки зрения гуманизма жизни это были времена радостных учёных, хотя и свирепствовала Инквизиция.
         Долго ли, коротко радовался Николай Коперник своей гелиоцентрической системе в одиночку, а только надоела ему такая радость.  И решил он громко заявить о себе. Подумал так: «Там – суд да дело, да костер, и я пока расскажу о своем открытии, и узнают о обо мне все, кому не лень».  Сказано – сделано. Чтоб больше собрать народу, дал объявление в газете «Вечернее Средневековье»: «Я – астроном». И подписался: «Николай Коперник». Сел в своей обсерватории и стал ждать,  когда за ним Инквизиция придёт.  Обычно она приходила быстро, самое позднее – в полночь. А тут уже светать стало, а её всё нет.
     Коперник, пока ждал, то подумал, что поторопился с объявлением –  ведь ещё точно не известно,  круглая Земля или не круглая. А на этом его гелиоцентрическая система мира и строится. Магеллан, друг детства Коперника, чтобы помочь ему и убедиться на деле, что Земля – шар, отправился в кругосветное путешествие. Но пока ещё не вернулся. А вдруг она – не шар? «Эх, всё ж надо было подождать, чтоб не обмишуриться!» – подумал Коперник. И тут раздался стук в дверь его обсерватории. Солнечные часы показывали ровно восемь утра.
           Когда Николай открыл, то так и опешил: у дверей стояла очередь из средневековых граждан с авоськами. Они сразу же потребовали: «А ну-ка, открывай свой гастроном – уже восемь часов!» «Какой гастроном?» – не понял ученый. «Какой, какой – вот какой!» – сказал первый из очереди и сунул Николаю газету с его объявлением.  Коперник прочитал: «Я – гастроном. Николай Коперник». Какой-то сердобольный работник газеты, а может, шутник средневековый добавил в объявление Коперника букву «г». Николай не обиделся, а даже обрадовался. Он весело сказал, что сегодня гастроном не работает, и закрылся в своей обсерватории. Граждане долго ругались, но потом разошлись.  
       В один день Коперник превратил свою обсерваторию в магазин. В условиях Средневековья это было проще простого. Пришлось ему вспомнить, что происходил он из купеческой семьи. И закипела торговля. Средневековые граждане полюбили  новый магазин и называли его между собой «коперник». Инквизиторы потеряли к учёному всякий интерес, кроме гастрономического.  
      Казалось бы, занимайся наукой в безопасности. Но времени не оставалось. Целый день Коперник взвешивал то крупу, то муку, а вечером, когда зажигались небесные светила, и наступало время учёного-астронома, он проваливался в сон до самого светлого утра. Иногда из экономии сил он спал прямо в своём гастрономе-обсерватории. И тогда замечал, как в окна в потолке заглядывают звёзды и Луна, будто интересуются, куда это подевался Коперник-астроном, который раньше всё время наблюдал за ними. Звёзды начинали поочерёдно подмигивать ему, а Николай Коперник даже не успевал им ничего ответить – засыпал. Такое ненаучное времяпрепровождение не огорчало его. Главное теперь – дождаться Магеллана из кругосветного путешествия.
          Прошло лет пять. Так как он был учёный, то его научная мысль никогда не дремала. Освобожденная от астрономических исследований, она заработала в другом направлении: как-то ночью Николаю Копернику приснился магазин самообслуживания. Проснувшись и крикнув, как повелось: «Эврика!», – он переделал свой гастроном в магазин самообслуживания  и первый раз сидел весь день, сложа руки. Астрономические мысли тут же заклубились в его голове. Но обсерватория была занята. В новый магазин народу набивалось – не протолкнуться: кто шёл за продуктами питания и потребления другими способами, а кто – просто поглазеть. Тогда Коперник  взял, да и перенёс всю эту торговлю в одно здание, которое всё равно пустовало в Елисейских полях.  
            Когда он сел в освободившейся обсерватории и начал думать о небесных телах, то опять раздался стук в дверь. Коперник открыл и увидел своего друга детства Магеллана. Он обрадовался так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Стали они обниматься и радоваться.        Магеллан пришёл с бутылкой. Это был средневековый алкоголь неизвестного градуса. Никто  тогда не измерял алкоголь в градусах, а только в свалившихся под стол гражданах. Коперник принёс еду со своего узорного балкончика. Холодильников не было, потому что не объявился ещё среди ученых изобретатель электричества. Хотя пора было заменить костры Инквизиции на электрические стулья. Это бы облегчило труд инквизиторов. Они уже не знали, где взять столько дров для этих повсеместных костров. Поэтому часто, прежде чем сжечь того или иного учёного, упрекали его, в сердцах подбрасывая хворост в огонь: «Ты б лучше электричество придумал, изобретатель!»
    Когда Коперник и Магеллан выпили, то Магеллан вдруг стукнул своим большим морским кулаком по столу и сказал: «А Земля-то круглая».  И рассказал Копернику много чего о параллелях и меридианах. После этого они ещё выпили. Магеллан снял тельняшку, и Коперник прочитал на его волосатой груди синюю наколку: «Земля круглая и…» Последнее слово он читать не стал,  так как оно не несло никакой научной информации. Николай Коперник тут же впал в научный экстаз.       
     Магеллан попытался вернуть Коперника к их застолью, но безуспешно. Хотя и предлагал ему такую привлекательную вещь, как выпить ещё и поехать к женщинам лёгкого средневекового поведения. Он взял недопитую бутылку, положил её в карман своих широких морских штанов и пошёл к другому своему другу детства Ваське Да Гама, тоже мореплавателю и первооткрывателю кое-чего. Он жил здесь же в Западной Европе, только на соседней улице.
    Научный экстаз случился с Коперником потому, что до Магеллана  никто не проверял на себе, что Земля – шар. Учёные только предполагали. Поэтому Папа Римский спокойно запрещал так  думать. Он повторял всё время: «Даже и не думайте, что Земля круглая. Она плоская, как моя шапочка». Средневековые граждане смотрели на шапочку Папы своего Римского и думали: «До чего же эта Земля маленькая и плоская!» Но никто не возражал.
     Когда Николай Коперник получил эту новую информацию из первых рук, то тут же стал прилаживать её к своей гелиоцентрической системе мира. Всё приладилось, как будто там и было. Всю оставшуюся жизнь Коперник совершенствовал её. А в конце жизни на эту систему мира было любо-дорого смотреть. Лёжа на смертном одре, он написал завещание: магазин оставил родне, а гелиоцентрическую систему мира – Джордано Бруно и Галилео Галилею. Сам он с ними знаком не был, но слышал, что толковые ребята.
     Николай Коперник был великим астрономом, а то, что он придумал магазины самообслуживания, вскоре все забыли. Только Владимир Ильич Ленин не забыл. После революции он стал возрождать изобретение Коперника. Правда, оно плохо возрождалось, так как все товары умещались на одной маленькой полочке и кое-что под прилавком. Но Ильич всё равно издал декрет, чтоб на вывесках тех магазинов, которые в светлом будущем станут супермаркетами самообслуживания, рядом со словом «Магазин» приписывали слово «КООП». Долго-долго этот КООП красовался  на магазинах. Даже и сейчас кое-где красуется. Говорят, что это слово происходит от фамилии «Коперник», но фундаментальных исследований на эту тему пока нет.
    Ленин также любил  гелиоцентрическую систему мира Николая Коперника. Принцип её устройства он использовал при создании партийных ячеек и всей партии Большевиков. И наоборот – геоцентрическая система  была ему чужда. Когда Ленин хотел пожурить товарища по партии, если тот перетягивал на себя одеяло революционной борьбы, то говорил так: «Да вы, батенька, геоцентрист! А это не наш принцип. Наш – гелиоцентризм: один светит, а все остальные вокруг него вращаются».  

Джордано Бруно

      Как только Джордано Бруно получил в наследство от Николая Коперника гелиоцентрическую систему мира, то тут же стал думать над ней.  Долго ли, коротко думал, только вдруг сделал своё открытие, глядя в  ночное небо: солнц во Вселенной видимо-невидимо, вокруг каждого что-нибудь вертится, и конца этому нет.
     На следующий день он рассказал всё по секрету одному своему другу, тоже учёному монаху. Вскоре это узнали все. В том числе и любопытные до всякой ереси учёные-схоластики. «Ага, – сказали они, – Коперник-еретик утверждал, будто  Земля – не центр Вселенной, а вертится вокруг Солнца, мы только привыкли к этому, и сами уже так думаем,  так теперь этот Бруно-еретик говорит, что уже и Солнце – не центр Вселенной. Да сколько же это будет продолжаться?  Будет когда-нибудь стабильность в науке или нет!?» «Что – сжечь его?» – спросила Инквизиция. «Нет. Вы так всех учёных нам сожжете. Заточить в тюрьму, которая у нас располагается в сырой каменной башне. Пусть там рассматривает свои многочисленные Вселенные невооружёнными глазами».
       Так Джордано Бруно оказался в тюрьме без права переписки,  но с правом небольших съестных передачек. Передачки ему приносила одна женщина,  в которой он принимал до тюрьмы активное платоническое участие. Бруно  сидел на самом верхнем этаже и видел  только небо и птиц. Он всё время думал, как ему донести до населения открытия Коперника и свои добавления к ним. И придумал. Он стал прикармливать остатками своей пищи птиц на каменном подоконнике. Самыми понятливыми оказались голуби. Вскоре у него была уже сплочённая голубиная стая, готовая разносить знания по свету за завтрак, обед и ужин. Для воплощения в жизнь этого плана его женщина  притащила  в тюрьму огромный каравай хлеба. В нём были спрятаны громоздкие средневековые письменные принадлежности и бумага. Надзирателям это показалось подозрительным, и они запретили такую передачу. Тогда смелая женщина пошла к самому главному Инквизитору Томасу Торквемаде и сказала: «Ну и сволочь же ты, Томас, что запрещаешь одинокому человеку кормить хлебушком птичек!» Торквемада устыдился и разрешил: «Ладно, таскай ему свои хлебы».
          И после этого дело у Бруно закипело. Он писал на бумажках астрономические сведения, сворачивал трубочкой и привязывал к голубю. Голубь садился на плечо какому-нибудь не осведомлённому в астрономии человеку, а тот отрывал себе эту бумажку. Голубь улетал за следующей порцией знаний, а человек читал и получал яркие представления о Вселенной.  
          Прошло лет восемь. Уже многие и по два раза бумажки получили. Но однажды случилось неожиданное: голубь с бумажкой сел на плечо самому Томасу Торквемаде, так как не знал его в лицо. «Ах, вот куда уходит хлебушек!» – воскликнул Томас, прочитав записочку, и побежал к Джордано Бруно в камеру. Бруно не ждал его в тот момент. Везде были разбросаны бумажки, а на подоконнике сидела очередь из птиц. Главный Инквизитор так и ахнул: «Прямо офис какой-то, а не камера!» Когда он рылся в бумагах, то увидел ещё и подозрительные стишки. «Мой дядя самых честных правил… – прочитал главный Инквизитор, – откуда у тебя  дядя, Бруно? Мы хоть и живём в Средние века, но всё-таки кое-какая база данных у нас имеется». Томас Торквемада точно знал, что никакого дяди у Джордано Бруно нет. Потом прочитал дальше: «Когда не в шутку занемог…  Да это же сатира на Папу нашего Римского!» В это время Папа Римский лежал в своём Ватикане при смерти. Не было сомнений – это про него. «Сейчас же всё сжечь!» – закричал Томас. И сожгли. И записочки, и стишки, и Бруно.
    Это была неутешительная потеря для науки. Все жалели Бруно. А Владимир Ильич Ленин раз назвал его революционером и частенько сожалел, что Джордано Бруно не состоял в партии Большевиков.
     Неутешительная потеря это была и для голубей. За восемь лет работы с Бруно у них появился стойкий инстинкт почтовых отправлений, который  стал передаваться из поколения в поколение. И до сих пор передаётся. Но после смерти Джордано Бруно и изобретения телеграфа почтовым голубям стало нечего делать. Однако, движимые почтовым инстинктом, они продолжают садиться  на подоконники и ждать от людей хлеба и писем.  А люди только хлеб им крошат. Письма же отправляют по телеграфу или телефону. Голуби нервничают, гадят на подоконники, но сказать ничего не могут. Люди тоже начинают нервничать, прогонять голубей  и обзывать их «бездельниками» и «попрошайками».  Такое непонимание является сейчас настоящей трагедией голубиной жизни. Да и человеческой тоже.

Галилео Галилей

         Как только Галилео Галилей получил в наследство от Николая Коперника гелиоцентрическую систему мира, то решил для начала помянуть старика Коперника. Когда наступил вечер, он поднялся на чердак своего дома, где у него имелось всё для астрономических наблюдений, а также для поминок. В чердачное окно светила большая средневековая Луна. Галилей уже хотел налить в стакан алкогольной жидкости, но заметил своим острым глазом астронома, что стакан пыльный, и на дне его засохло средневековое насекомое, похожее на муравья. Он стал вытирать стакан батистовым платочком и проверять его чистоту, глядя на свет Луны. Вдруг ему показалось, что через дно стакана Луна как будто увеличивается. И Галилей воскликнул: «Оп!» Так появилась наука о стекле «оптика». Он наскоро помянул старика Коперника и стал думать, как использовать эту оптику в астрономических целях. Галилей спустился в дом и тут же стал изобретать прибор зрительного наблюдения из стаканов. Он ставил их друг в друга и смотрел на Луну. Она увеличивалась в размерах с каждым новым стаканом и показывала своё средневековое лицо. Жена, чтоб обратить на себя хоть какое-то внимание Галилео, стала забирать у него стаканы. Но Галилей назвал её инквизитором в юбке, и она ушла плакать от обиды в уборную. В это время из 32 стаканов, которые нашлись в доме, он изобрёл телескоп с 32-кратным увеличением и стал рассматривать небо в новый прибор дальнего видения. Чтобы было доступно большее количество неба, Галилей установил его прямо в саду. Наблюдал и тут же записывал свои наблюдения на бумажку. Неподалёку находилась уборная, в которой плакала жена и подсматривала  за ним в щёлочку. Когда Галилей устал и пошёл спать, то она собрала его бумажки и спрятала. А рано утром отнесла учёным-схоластикам, чтоб полюбопытствовали и приняли свои меры. «Ба! Ещё один еретик!» – радостно воскликнули те. И пошли к Галилею домой посмотреть, как  это он вооружает глаз трубой из стаканов и смотрит на небо. А Инквизицию прихватили с собой.  Но хитрый Галилей не смотрел на небо, чувствуя их приближение. Он смотрел через эту трубу на землю сада, где ползали в траве средневековые насекомые. А на насекомых никогда и никому не запрещалось смотреть. Поэтому инквизиция ушла ни с чем, хотя уже приготовила костёр, и даже публика собралась.
        Галилео Галилей изобрёл зрительную трубу под названием телескоп. И стал тихо делать астрономические открытия, когда никто не видит. А в остальное время  делал открытия в области отсутствия скелетов у насекомых и в других областях, куда устремлял свою зрительную трубу. Галилей не замахивался на всю Вселенную. Но солнечную систему хорошо, 32-кратно рассмотрел. А своим телескопом вооружил глаза всем последующим учёным.
       Но Владимир Ильич Ленин всё равно никогда не писал о Галилее. Только один раз в разговоре  назвал его троцкистом.

Дмитрий Иванович Менделеев

Когда Иван Павлович Менделеев женился, то первым делом так сказал своей жене Марии Дмитриевне:
– А роди-ка ты мне, Маша,    Дмитрия Ивановича Менделеева.
Она противиться не стала, а только спросила:
– Как же я пойму, что это именно Дмитрий Иванович уже родился?
– А ты мне  покажи – я его сразу же и узнаю.
И стала Мария Дмитриевна рожать ему детей разных. Как родит, так сразу тащит Ивану Павловичу и спрашивает:
– А ну, глянь, Ваня, это не Дмитрий Иванович Менделеев у нас родился?
Иван Павлович возьмёт младенца, повертит его так и сяк, вернёт жене и скажет:
– Нет, иди ещё рожай.
Или повертит, повертит и скажет:
– Да ты что, Маша, это ж девочка у нас родилась!
И вот, когда уже Мария Дмитриевна показывала ему шестнадцатого младенца, а Иван Павлович сказал, что это не Дмитрий Иванович Менделеев – иди рожай ещё, то она не выдержала и сказала:
– Всё, это будет последний раз. На что нам этот Дмитрий Иванович Менделеев?  Обойдёмся и без него!
В один прекрасный день рождается семнадцатый младенец. Мария Дмитриевна  несёт его Ивану Павловичу. И он радостно хлопает в ладоши и громко так кричит:
– О! Ну, наконец-то! Здравствуйте, Дмитрий Иванович Менделеев! Мы вас тут заждались.
И действительно, была в России необходимость появления именно Дмитрия Ивановича Менделеева.
Но в детстве он не радовал своих родителей. Все остальные дети подавали какие-то надежды, а Дмитрий Иванович не подавал ни каких. Особенно это огорчало Марию Дмитриевну. Она смотрела на  своего последнего ребёнка и думала: «Вот и что может выйти из такого лентяя и лодыря? Только – ничего!» Но Ивану Павловичу она своих сомнений не высказывала: хватит с него и учителей в гимназии, которые каждую перемену прибегали в кабинет директора с жалобами на Митю Менделеева. «Слава Богу, что я – директор гимназии, а то Дмитрий Иванович и образования не получил бы», – думал после каждой жалобы Иван Павлович. А жалобы ведь были пустяковые какие-то на фоне той пользы, которую потом принесёт человечеству Дмитрий Иванович Менделеев. Вот, например, прибегает учитель каллиграфии, весь взволнованный, рассерженный и трясёт перед носом у Ивана Павловича детской тетрадкой:
– Ну посмотрите, посмотрите, что это за петелька у буквы Цэ или вот у буквы Ща? Разве это петелька? Я же ему говорю, петелька должна быть, как будто это полный мешочек овса  у лошади: к низу – кругленький, а к верху – длинненький. А  он что выписывает?
А Иван Павлович посмотрит на каракули Дмитрия Ивановича Менделеева и из сочуствия к учителю каллиграфии скажет:
– Да, пожалуй,  у него все мешочки пустые получаются…  А в некоторых вон как стенки выпирают в одну сторону, наверное, это лошадь не наелась, ещё овёс ищет…
Учитель не найдёт, что ответить, только махнёт рукой и пойдёт дальше работать. На следующей перемене приходит другой учитель и тоже что-нибудь рассказывает о том, до какой же степени Дмитрий Иванович Менделеев не способен к наукам. Так и проходил весь учебный день. После уроков Иван Павлович вызывал сына к себе в кабинет и всегда говорил  одно и то же:
– Митя, ты  уж старайся как-нибудь… Уж старайся… Они не знают, что ты – Дмитрий Иванович Менделеев. А узнают – не поверят.
И сын отвечал ему всегда одно и то же:
– Хорошо, папа, я буду стараться... Обязательно буду.
Хотя стараться он, конечно, не умел. Гении не умеют стараться. Они могут делать с первого раза что-то небывалое ещё.  А постепенно, путём старания идти к этому  – нет.  Не могут.
Что говорить об учителях, если даже родные братья и сёстры не понимали Дмитрия Ивановича Менделеева. И всё время говорили: «Этот Митька нас позорит».
Однажды у мальчика обнаружилась положительная бытовая черта: он стал в доме все разбросанные вещи раскладывать по местам. Бросит кто-нибудь что-нибудь  где попало, а мальчик Дмитрий Иванович – хвать, и на место несёт – в шкафчик или в ящичек какой. Это  сразу уравняло его с другими детьми. И Мария Дмитриевна успокоилась немного: «Устроим его потом на какой-нибудь склад, будет складским работником».  У мальчика же эта страсть всё упорядочивать стала развиваться не по дням, а по часам. Решил он разложить все имеющиеся предметы по их однородности.  Когда все шкафы были заняты, Дмитрий Иванович начал мастерить из подручных средств ёмкости для оставшихся предметов в виде чемоданов. Для такого полезного дела семья выделила ему  целый сарайчик. Тем более Дмитрий Иванович уже вырос, а профессии никакой у него  так и не было. И Мария Дмитриевна подумала: «Чемоданы и продавать можно».
Жизнь пошла своим чередом. Целыми днями Дмитрий Иванович Менделеев в сарайчике чемоданы мастерил. Всё в доме было уже разложено: одежда, ложки, башмаки. И он тщательно следил, чтоб  возвращали всё на место. Например, за обедом Мария Дмитриевна поест суп и положит ложку на стол. А Дмитрий Иванович  тут же сделает ей замечание:
– Мама, положите ложку на место – в чемоданчик для ложек!
– Так я же ещё второе есть буду, – начнёт противиться Мария Дмитриевна.
– Ну, вот когда принесут второе, тогда и возьмёте её из чемодана! – скажет сын.
Очень он всем дома надоел этими замечаниями. Особенно братьям и сёстрам. И тогда сестра Ольга задумала  женить своего младшего брата, чтоб избавиться от него. Выбрала из своих подруг одну, на которой никто не хотел жениться, потому что её звали Феозва.  «Что от неё с таким именем можно ожидать?» – думали женихи и не женились. А она уже хоть за кого-нибудь замуж  вышла бы. И Ольга проявила хитрость: Дмитрию Ивановичу сказала, что Феозва чемоданами очень интересуется, а Феозве – что Дмитрий Иванович в своём сарайчике фокусы показывает, так как он уже тогда  проводил какие-то химические опыты с помощью колбочек, пробирок и разных веществ, которые ему Иван Павлович из гимназии приносил.
Поженились они как-то незаметно для Дмитрия Ивановича Менделеева. Феозва собрала все его вещи и увезла мужа с чемоданами в деревню, чтоб там жить семейной жизнью. А в деревне, когда он стал просить себе сарайчик, отказала ему, хотя в деревне сарайчиков – завались. Дмитрий Иванович расплакался от такой несправедливой жизни. Феозва сжалилась над ним и всё ж таки выделила малюсенькую конурку за домом. Но потом и сама не рада была: муж всё время сидел там и дверь закрывал изнутри, чтоб она не приставала целыми днями к нему с одним и тем же вопросам: «А ты меня любишь?»
Феозва стала думать, как его оттуда выкурить. Первый раз развела в баночке кусучих насекомых и выпустила их в конурку к Дмитрию Ивановичу. Они и искусали быстренько его с ног до головы. А он устроил какую-то реакцию в пробирках, и все насекомые  сдохли. Так, по случаю, был изобретён  дихлофос.
Второй раз она развела крыс и выпустила их на ночь туда же, пока  Дмитрий Иванович в доме отсыпался. Они за ночь изгрызли своими острыми зубами все чемоданы. Он утром приходит, видит, крысы погрызли чемоданы и ещё спать на них увалились от усталости. Дмитрий Иванович тут же и изобрёл яд крысин. А с Феозвой  развёлся, пока она не придумала ещё чего-нибудь. И женился на хорошей девушке и женщине Анне Ивановне. Анна Ивановна устроила ему целую мастерскую-лабораторию для чемоданов и опытов, наводила всё время чистоту в ней и даже на каждый чемодан постелила кружевную салфеточку.
От такой счастливой жизни Дмитрий Иванович Менделеев стал разные научные открытия и хозяйственные достижения делать на благо своей страны России. Выйдет, бывало, на её просторы,  посмотрит, посмотрит и обязательно улучшит  что-нибудь.
Вот, например, один раз  видит, люди идут друг за дружкой, и каждый на коромысле по два ведра несёт. Увидели его, остановились и говорят:
– Здравствуйте, Дмитрий Иванович Менделеев!
– Здравствуйте, – говорит он им, – а что это вы такое несёте?
– Да вот, нефть переносим с юга на север, – отвечают люди с вёдрами.
Задумался Дмитрий Иванович, потом достал из кармана бумагу, карандаш и быстренько набросал схему  какую-то. И отдал им, чтоб передали главному по нефти. Так в России появились нефтепроводы.
А  в следующий раз идёт,  смотрит –  целая толпа людей с воздушными шариками движется.  Дмитрий Иванович подумал, что это демонстрация трудящихся. А люди остановились и говорят:
– Здравствуйте Дмитрий Иванович Менделеев!
– Здравствуйте, – говорит он им,  – а что это вы с шариками тут ходите?
– Да вот, природный газ переносим с севера на юг, – отвечают люди с шариками.
Задумался Дмитрий Иванович, потом достал из кармана бумагу, карандаш и опять набросал какую-то схему. И отдал им, чтоб передали главному по газу. Так в России появились газопроводы.
А один раз министр путей сообщения Витте спрашивает Менделеева:
– Дмитрий Иванович, а почему в России мало всяких путей сообщения? Только одно название, что я их министр, а путей-то и нет почти  никаких. А Менделеев отвечает:
– Так ты дороги построй – Россию спасут дороги! И тебя тоже.
– А какие дороги? – не отставал Витте.
– Да разные, – говорит Дмитрий Иванович, – и простые, и железные.
–  Ну, простые-то я знаю, допустим, как прокладывать – найти две колеи и поставить   столбик с табличкой «это дорога», а вот как железную проложить?
Тогда Дмитрий Иванович достал из кармана бумагу, карандаш и нарисовал с десяток коротких вертикальных палочек, а поперёк зачеркнул их все двумя горизонтальными линиями, отдал Витте и сказал:
– Вот это – железная дорога.
Витте и применил эту схему в жизнь. Так в России появились железные дороги.
За это царь сделал Витте самым главным министром в России. Хотел Витте это дело отметить. Да не нашёл  чем. Позвал он  Дмитрия Ивановича Менделеева, посадил за стол напротив себя и говорит:
– Эх, Дмитрий Иванович, радость-то какая у меня, а отметить нечем!
Взял тогда Менделеев салфетку со стола и набросал на ней своим карандашиком пару формул. Подал салфетку Витте и сказал:
– Это водка –  сорок градусов, как раз для твоей радости.
Витте кликнул человека, а когда тот пришёл, подал ему ту салфетку:
– Человек, водки! Вот формулы.
Пока человек бегал за водкой, Витте связался с всемирным патентным бюро и быстренько запатентовал это изобретение  под названием: «Московская особая». Так в России появилась водка.
А один раз Дмитрий Иванович идёт, смотрит, много людей ружьями стреляют. И дым  от этого стоит  коромыслом. Им даже не видно, куда это они стреляют. Увидели они Менделеева и говорят:
– Здравствуйте, Дмитрий Иванович Менделеев!
Он у них и спрашивает:
– Чего это у вас тут дыма так много? Фу, даже дышать нечем!
А они ему  отвечают:
– Так порох же только дымный есть.
Тогда Дмитрий Иванович достал из кармана бумагу, карандаш, набросал на ней пару формул и отдал стреляющим людям.
– Вот вам, – говорит, – бездымный порох.
Так в Америке появился бездымный порох. Потому что никто из тех стреляющих не знал номера телефона всемирного патентного бюро. А потом, когда  настрелялись, то просто забыли узнать и позвонить.
Дмитрий Иванович Менделеев так наловчился упорядочивать всё, что один раз даже взял, да и запросто разложил все природные элементы в таблицу – как в свои чемоданы всё раскладывал.
От такой всесторонней деятельности мысли Дмитрий Иванович был всё время погружен в задумчивость. Только иногда выйдет из неё на некоторое время и опять назад. Один раз в такой момент увидел он  рядом с собой жену Анну Ивановну, да и говорит ей:
– А роди-ка ты мне, Аня…
Но договорить не успел – опять в задумчивость свою впал.  Анна Ивановна была из тех жён, которые мужей своих с полуслова понимают.
– Прекрасную Даму? – больше для порядку поинтересовалась она.
И сразу родила Любовь Дмитриевну Менделееву – Прекрасную Даму на все времена.
«Больно прыткие пошли…» – только и сказала на это свекровь Мария Дмитриевна.
Но в старости, бывало,  глянет вокруг на всё  и согласится с Иваном Павловичем: «Всё же прав был покойник, царство небесное, не обошлись бы мы без Дмитрия Ивановича Менделеева. Не обошлись».