МОЙ ПЕРЕУЛОК

Мой переулок глух и гулок,

как лаз в забытый Богом склеп.

В нём дом без стёкол нем и слеп.

В нём даже днём не до прогулок,

а ночью путник так нелеп!

 

Вдали от суеты и света,

от кляуз, клятв и от витийств,

так идеально место это

и для бомжа, и для поэта...

Всего же боле - для убийств.

 

Чернеют арочные пасти

на мёртвых масках жёлтых стен.

Кот-участковый, будто тень,

как представитель местной власти,

обходит крыши каждый день.

 

А где-то рядом - три вокзала,

витрины рдеют злачных мест.

Что ни трактир - театр "Ла Скала".

Жизнь никогда здесь не ласкала

вокзальных спившихся "невест".

 

Так переулок мой скандален

во время праздничных утех.

А ночью, втайне ото всех,

из форточек несутся в дали

мольбы простить невольный грех.

 

Асфальт горбат здесь, воздух горек,

как плаха - красное крыльцо.

И то ли в радости, то ль в горе

здесь вечно кто-то на заборе

выводит крепкое словцо.

 

Москва,

16.12.1999 г.

 

 

СТАИ СОБАК БРОДЯЧИХ

 

Как только закат рассыпается алый

В глазницах домов незрячих,

Мы выползаем из мрачных подвалов -

Стаи собак бродячих.

 

Небо терзают клыками высотки

В пастях дворов бездонных.

Если б не помер Володя Высоцкий,

Спел бы о нас, бездомных.

 

Что вам до нас? Вы уставились в "ящик",

В сварах погрязли и спорах.

А возле свалок сотни скорбящих

Собак собираются в своры.

 

Есть среди нас собачьи пилаты,

Дьяволы есть и христосы.

Вот только иуды - из вашего брата,

Что нас списал в отбросы.

 

Били нас палками, били ножами

У ресторанных помоек.

Грызлись за корку мы насмерть с бомжами...

Шкуры дырявы, дух стоек.

 

Мы молчаливы, строги, не игривы...

Пусть трусы спасаются в лае.

И, ощетинив свой жёсткий загривок,

Треплет судьба нас злая.

 

Нет, мы не ждём от вас доброго слова,

Нету до нас вам дела.

И по ночам собаколовы

В подвалах ведут отстрелы.

 

Так, не заметив, рабами вы стали

Денег, работы и баров.

А мы, собираясь в свободные стаи,

Всё забираем даром.

 

Мы так выносливы, мы всепогодны,

Рожденные в боли на воле.

Мы, говорят, лишь на мыло пригодны...

Что же - такая доля.

 

Нас ненавидят щенки из элиты

В парах наглаженных фрачных.

Служат нам ложем бетонные плиты

В играх собачьих брачных.

 

Снятся ночами вам Кипр или Ницца,

Иль трёхэтажные дачи,

Нам если кость хоть однажды приснится,

Значит, считай - к удаче!

 

И, рассыпаясь голодною цепью

Во вспышках рекламных блицев,

Мы, будто волки холодною степью,

Бродим по спящей столице.

 

И снова рассвета дыханье жемчужное

На куполах горячих...

А мы покидаем вас, Богу лишь нужные -

Стаи собак бродячих.

 

Москва,

22 июля 1998 г.

 

 

ПОСЛЕ БРАНИ

 

С виду всё не так уж плохо.

Нелюдь спрятала ножи.

Нет ни тучки, ни сполоха.

Над кустом чертополоха

Чёрный ворон не кружит.

 

Воздух тих, упруг, приятен.

Озерца мерцает гладь.

На луне не видно пятен…

Но исход всё ж непонятен.

Исполать? Не исполать?

 

В этой очень странной брани -

Ни оконца, ни конца.

Кабы знали всё заране,

За подмогою бы ране

Снарядили мы гонца.

 

По деревне - дух гороха.

На деревне - тишь да блажь.

Но какой-то выпивоха

Видел у чертополоха

Чей-то чёрный экипаж.

 

Значит, бой, увы, не кончен.

Нечисти не перечесть.

Просто с тыну крикнул кочет.

Он и в ночь кричит, коль хочет

Соблюсти деревни честь.

 

 

МАЧУ-ПИКЧУ

 

Река змеится анакондой…

Из ада в рай? Из рая в ад?

Скажи с небес, парящий Кондор,

Что видишь в сердце древних Анд?

 

Что зришь в руинах Мачу-Пикчу

Под чёрным матовым крылом?

Ты прокричи о тех нам притчу,

Что в вековой ушли разлом.

 

Но гул в каньоне Урубамбы

Перекрывает с неба крик.

Безмолвны и бесстрастны Анды,

Как Бога Солнца строгий лик.

 

И тьма объяла город мёртвых,

Ребриста лестница террас.

И на камнях, от ветра чёрствых -

Немые лики без прикрас.

 

Но и в немОте страшны, зрячи…

В их отрешеньи - торжество.

У Анд есть свой Пандоры ящик.

Кому, когда открыть его?

 

Лучи сочатся сквозь бойницы,

Ложась на жертвенный алтарь.

Мчит Птица Солнца Чичен-Ицы

До Мачу-Пикчу, как и встарь.

 

Кому-то - храм, кому - руины…

Прибежище иных царей.

Незримы инкские друиды

У обагренных алтарей.

 

И выцвели под солнцем тени

Прекрасных жриц на валунах.

И из глубин веков их пенье

Ночами слушает луна.

 

А может, это ветер горный

Над Мачу-Пикчу плач поёт?

Открой с небес нам тайну, Кондор!

Прерви на время свой полёт!

 

Куда ушли Невесты Солнца,

Сто пятьдесят невинных дев?

Сто пятьдесят... Все, как одна...

И молвил Кондор, крылья вздев:

"Они давно - во тьме колодца,

Где ни начала нет, ни - дна".

 

 

* * *

 

Вечереет. Крыла золотые

над Россией закат распростёр.

Смотрит в окна с мольбою София,

ищет трёх дочерей, трёх сестёр.

 

Много ль мыслей в глазницах оконных?

Много ль истин в кристалле стекла?

Света мало в старинных иконах…

Но как много святого тепла!

 

Одичали без пастыря чада.

Не спиной ли к Руси стоит Спас?

Еле теплится огнь лампады.

Лишь бы он в темноте не угас.

 

И с молитвами от аналоя

воздымается под купола

круговертью жестокою, злою

то ль гордыня с души, то ль зола.

 

Не гордыня ли в нас от потерь и

от воздвигнутых в раже крестов?

По руинам российских империй

бродят тени распятых христов.

 

Но - ни знака с небес, ни ответа.

Сверху - тьма, снизу - сизый туман.

Много ль в нашем безумии света?

Или горе у нас от ума?

 

Меч не вложен в ненужные ножны.

Кони мчат, закусив удила.

Или Вера с Надеждою ложны?

Иль Любовь по панелям пошла?

 

В дымном сумраке дремлет Россия.

Догорает закат как костёр.

По дорогам бредёт Мать София,

ищет трёх неразлучных сестёр.

 

Москва,

22.05.2000 г.

 

 

* * *

 

Лесные сны. Есенинская осень.

Мистическая блоковская грусть.

День бирюзовый свят и светоносен.

Листвы шуршанье, ветки громкий хруст.

 

Покой лесов язычен и безбрежен.

В окладе золотом горит багрец.

Листва дерев становится всё реже.

Снимает осень царственный венец.

 

Так непривычно мне без птичьих трелей.

Как будто представленье сорвалось…

Грустят осины меж мохнатых елей

О том, что в этой жизни не сбылось.

 

Ах, осень, осень… Стих твой тих и ясен.

Глубинна голубень твоих небес.

На круче сник распятый ветром ясень,

Оплаканный берёзками окрест.

 

Москва,

3 марта 2002 г.

 

 

ГИМН ОСИНЕ

 

Почему-то лавры славы

и в поэзии, и в прозе

чаще достаются лавру,

ели, клёну да берёзе.

 

Но в лесу российском, синем,

средь болот и рек сплетенья,

гимн трепещущей осине

пропою я в упоеньи.

 

Мрак сырой да топь болота

избегают зверь да птица.

Всякий нечисти оплота

будет в страхе сторониться!

 

Но судьбу не выбирают,

коль дана она в награду...

Кто-то нынче - ближе к раю,

кто-то завтра - ближе к аду.

 

Как всегда, Творец наш мудро

поступил, вонзив осины

в мареве болот под утро

в сердце нечисти-трясины.

 

И с тех пор зимой и летом

тем, кто по болотам кружит,

оберегом, амулетом

та осина верно служит.

 

Пусть она не так красива,

пусть она не так пригожа,

как берёзка, клён иль ива...

Пусть шершава, как рогожа.

 

Не страшна зато ей влага

в бане иль в колодце с бочкой.

Кол хорош от вурдалака

из осины тёмной ночкой.

 

А ещё молва средь люда

к нам дошла из Палестины:

древом смерти для Иуды

стала скромная осина.

 

И когда я топью вязкой

побреду лосиной тропкой

меж окон, поросших ряской,

гимн спою осине робкой.

 

Много ль ласки им, осинам,

в мареве болотном надо?

Даже поцелуй лосиный

в ствол прохладный им - отрада.

 

Москва,

31 мая 1999 г.

 

 

ПОСЛЕ КАЗНИ

 

В тяжком сне забылась Иудея.

Над Голгофой свет стоит незримый.

Одинока тень на галерее

во дворце наместника из Рима.

 

Мгла сгустилась зла, неумолима

над каскадом лестниц, улиц, кровель.

Бледен сонный лик Иерусалима,

будто от большой потери крови.

 

Где-то эхом замер крик павлина.

У костра блеснули стражей латы.

Так скорбящи спящие долины

и раздумья Понтия Пилата!

 

"Как ты там, пророк из Галилеи,

на кресте, толпою пригвождённый?

Где твои о доброте идеи?

Где твой Бог, оракул прирождённый?

 

Ты одним с толпою мазан миром.

Но толпа предаст за сладкий пряник

своего вчерашнего кумира,

обваляв его во всякой дряни.

 

Простота порою - хуже кражи.

Не напрасно ты распят с ворами

той толпой, что возносила в раже

тебя, будто Бога, над царями.

 

Да с твоим ораторским талантом,

да с твоим умом необоримым,

не тебе быть жалким арестантом,

не тебе быть жертвою для Рима!

 

Тридцать три - не возраст для пророка.

Тридцать три - не время для распятья.

Что ж закрыто было Божье око?

Что же ты не раздавал проклятья?!

 

Ты ведь с виду не юродив вроде.

Взор приветлив и умён, и кроток…

Стоит ли страдать о жадном сброде,

что гребёт проценты с оборота?!

 

Дай им волю, продадут и храмы,

и святыни превратят в притоны.

Вся их правда - мизерные граммы,

вся их ложь - увесистые тонны.

 

Ты ль, Иисус, не знал в последний ужин,

что предательскую выпьешь чашу?

Да кому, глупец, теперь ты нужен?

Умный бы сбежал в лесную чащу.

 

Где твои друзья-назаретяне?

Где борцы за мир и идеалы?

След простыл… Ведь каждый нынче тянет

на себя чужое одеяло.

 

А не ты ль, на смерть свою бредущий,

предложил безгрешным бросить камень?

Бросили б… Тут не гадай на гуще!

Не было каменьев под руками.

 

Каждый кажется себе безгрешным,

мня себя пророком из пророков.

Нет числа потугам их потешным

выбраться из грязи и пороков!

 

Стоило ль спасать их состраданьем,

вкладывать в ладонь последний грошик?

Стало ли светлей их мирозданье

от деяний добрых и хороших?

 

Знай! Вчера для твоей казни гвозди

отковал по моему приказу

лишь за ящик виноградных гроздей

тот кузнец, кому лечил проказу.

 

Знай! Тот крест, что держит тебя плотно,

сколотил без совести зазренья

тот почти совсем ослепший плотник,

кому ты вернул недавно зренье.

 

Знай, что яму для креста-распятья

на Голгофе в радости - не в горе -

выкопали рудокопы-братья,

чьих детей ты исцелил от хвори.

 

Хорошо ль тебе под их плевками?

Что ж твой лик был кроток и спокоен?

Да по мне, пусть бросили бы камень!

Да в висок!.. Чтоб не терпеть такое!

 

Благо ль бисер сыпать перед мразью?

В наше время свиньям до любви ли?!

Не они ль тебя облили грязью?

Не они ль тебя к кресту прибили?

 

То-то… Слушай мудрого Пилата.

Жизни опыт - сердце всех сентенций.

В мире правят сила, зло и злато!

За ночь и любовь берёт сестерций.

 

Кстати, где Мария-Магдалина?

Не другому ль дарит свои ласки?

Не она ли, светочем палима,

шла с тобою, веря в твои сказки?

 

Кто ты, проповедник странной веры?

Где ты был, что делал в эти годы?

Одинокий вестник новой эры…

Но один не сделает погоды.

 

Говорят, ты обошёл полсвета

и у лам учился в Гималаях.

Стоило ль брести тебе с Тибета,

чтоб вцепилась в горло свора злая?

 

Станут годы прошлыми веками,

станут боги новые весомы,

на крестах застонут над песками

тебе в жертву принесённых сонмы.

 

Обратятся реки ручейками,

камень в пыль сотрут столетий ветры,

воспылают жаркими кострами

сонмы не принявших твоей веры.

 

А не я ли сотворил кумира,

осудив тебя по высшей мере?

Срок придёт, и ведь почти полмира

будет без оглядки в тебя верить.

 

Такова природа черни в сумме.

Мне ль не ведать всю изнанку жизни?!

И, хотя кумир ещё не умер,

чернь готова погулять на тризне.

 

Вся их жизнь - работа из-под плети,

зов желудка, золота и плоти.

Хоть в одном нашёл ты добродетель?

Много ль ключевой воды в болоте?

 

Ты, Иисус, пришёлся мне по нраву.

Жаль, что до предела ты наивен.

Да тебе б склониться перед правом

сильного, подобно гибкой иве!

 

Прошепчи с креста мне покаянье.

Мигом снимут, и примчится лекарь!

Да тебе ли ждать от жалкой пьяни

состраданья, немощный калека?!

 

Прохрипи в ответ на обвиненья,

что не так был искренен ты в вере!

Кто из нас двоих уйдёт в забвенье?

Перед кем сердца откроют двери?.."

 

А с креста - ни стона, ни ответа.

Стало душно, как перед грозою.

Но ни туч над головой, ни ветра…

Лишь сполох ушёл во тьму звездою.

 

И заплакал над Иисусом дождик,

и потёк кровавыми слезами.

И блестели в Его теле гвозди

и венец терновый над глазами.

 

Тишина и волны аромата

разлились во тьме безбрежной, нежной.

Да ещё присел возле Пилата

голубь странный, тихий, белоснежный.